Для подготовки экзаменационных вопросов №№ 59, 60, 61 (специальность «бизнес-информатика»)

Развитие советского общества в послевоенном мире

(1945 – 1953 гг.).

(Опубликовано: Самара, СамГУ, 1992)

Для подготовки экзаменационных вопросов №№ 55, 56, 57 (специальности «экономика», «менеджмент», «государственное и муниципальное управление»).

Для подготовки экзаменационных вопросов №№ 59, 60, 61 (специальность «бизнес-информатика»).

Более полувека прошло после окончания второй мировой войны. За это время в мире произошли огромные изменения. Человечество подошло к осуществлению на практике принципов нового политического мышления. Преодолевается раскол Европы, уходит в прошлое военно-блоковое противостояние. На смену ему приходит принципиально новая система безопасности, создается общеевропейский дом.

Большие изменения произошли в побежденных странах. Германия, поднявшись из разрухи, явила миру немецкое экономическое чудо, создала мощную эффективную экономику. Страна преодолела наследие тоталитаризма, в ней успешно функционируют развитые демократические институты. На передовые рубежи науки и техники вырвалась Япония, соединив достижения западной цивилизации с национальными особенностями.

К сожалению, наша страна, сыгравшая решающую роль во второй мировой войне, значительно отстает как от своих военных союзников, так и от побежденных ею государств. По многим важным показателям, особенно социальным, она оказалась на уровне развивающихся стран.

В чем причины столь разных результатов послевоенного периода? Почему история распорядилась именно так? Поиск ответа на эти несомненно актуальные вопросы заставляет нас вновь и вновь обращаться к событиям первых лет после окончания войны. Разумеется, первопричина кризиса, или даже тупика, в котором оказалась наша страна, следует искать гораздо глубже. Тем не менее, этот период позволяет многое понять в нашей последующей истории. Именно в это время, когда многие страны начали прорыв в будущую цивилизацию, СССР вместе со странами, вовлеченными в сферу его влияния, избрал путь замкнутости, изоляции от остального мира, обрек себя на непосильную гонку вооружений, пропустил научно-техническую революцию, эффективно развивая лишь отрасли военно-промышленного комплекса. Именно в это время, когда другие страны, поднимаясь из военной разрухи, учитывали ошибки своего прошлого, СССР восстанавливал свою экономику методами традиционной индустриализации, запрограммировав себя тем самым на последующее отставание.

Первые послевоенные годы – чрезвычайно сложное и интересное время, насыщенное событиями, противоречиями, вызывающими многочисленные «почему»? Многие из этих «почему?» касаются неоправдавшихся надежд. Сотрудничество в годы войны стран антигитлеровской коалиции, сумевших подняться над своими идейно-политическими пристрастиями и недоверием друг к другу, породило надежду на новое, справедливое устройство мира, свободное от конфронтации. Надежды не оправдались, между союзниками началась «холодная война», приведшая к расколу Европы и гонке вооружений. Советский народ, вынесший тяжелейшую войну, надеялся на перемены в послевоенной жизни в сторону демократизации и социальной ориентации экономической политики. Надежды опять не оправдались, наступило ужесточение политического режима, а все ресурсы были брошены на восстановление тяжелой промышленности и достижение военного паритета.

Необходимость постижения логики послевоенных событий неизбежно подводит нас к ряду вопросов, которые целесообразно рассмотреть при изучении этой темы. Можно выделить несколько групп таких вопросов.

1) Каковы причины «холодной войны»? Можно ли ставить вопрос: кто ее развязал? Какова зависимость послевоенной внешней политики СССР от внутреннего положения страны?

2) Каким образом страны Восточной Европы вступили на путь социалистического строительства? При каких обстоятельствах в этих странах утвердилась неэффективная модель государственного социализма? Какое отношение к этому имел Советский Союз? Какая связь между развитием «холодной войны» и восточноевропейскими процессами?

3) Какое влияние оказывала международная обстановка на внутреннюю политику Советского Союза? Почему восстановление отечественной экономики началось с ускоренного приоритетного восстановления тяжелой промышленности в ущерб уровню жизни народа? Можно ли было обойтись меньшими издержками? На чем основано существующее до сих пор мнение о «сталинском золотом веке», когда в магазинах лежала икра и снижались цены?

4) В чем причины нового витка репрессий, ужесточения политического режима и усиления идеологической обработки советского народа после войны? Какова связь между послевоенной экономической политикой и данными процессами?

Постараемся дать ответы на эти вопросы, анализируя конкретные события 1945 – 1953 гг. Поставленные вопросы логично рассмотреть по следующему плану:

1. Коренные изменения в международной обстановке после второй мировой войны. Противостояние двух социальных систем.

2. Основные тенденции экономической, политической и духовной жизни советского народа в послевоенные годы.

1. Коренные изменения в международной обстановке после второй мировой войны. Противостояние двух социальных систем.

Центральное место в истории послевоенного мира занимает проблема «холодной войны» и сложившейся в Европе системы противостояния двух военно-политических блоков. «Холодная война» наложила существенный отпечаток на все стороны послевоенной жизни. Сам термин был пущен в оборот в 1947 г. и означает конфронтацию, политическое, экономическое и идеологическое противодействие между бывшими союзниками по второй мировой войне, прежде всего между СССР и США.

Вопрос о причинах «холодной войны» до сих пор остается спорным.

До недавнего времени советские историки вину за развязывание этой войны однозначно возлагали на Соединенные Штаты Америки. Аргументы, выдвигаемые при этом, обычно таковы. СССР понес гигантские потери в войне, был ослаблен и сосредоточен на своих внутренних проблемах, центральное место среди которых занимали проблемы восстановления разрушенного войной хозяйства. США же вышли из войны с наименьшими потерями. После смерти либерально настроенного президента Франклина Д. Рузвельта к власти пришли правые круги, которые геополитически были заинтересованы в существовании сильного Советского Союза. Опираясь на традиционный антикоммунизм и используя атомный шантаж (пользуясь существовавшей в 1945 – 1949 гг. монополией США на ядерное оружие), они пытались устроить мир на американский манер. В качестве доказательств в нашей исторической литературе приводят обычно следующий набор фактов: речь Черчилля в Фултоне, план Маршалла, трактуемый исключительно как помощь в обмен на вовлечение «маршаллизованных» стран в русло проамериканской политики, образование НАТО в 1949 г., в то время как Организация Варшавского Договора возникла в 1955 г., провозглашение ФРГ раньше ГДР, планы ведения атомной войны против СССР («Даблстар», «Флитвуд», «Дропшот» и мн. др.).

В свою очередь, западные историки указывают на страх правящих кругов США и Западной Европы перед коммунистической экспансией, на отказ коммунистических партий Запада под влиянием Москвы от сотрудничества с буржуазными партиями своих стран, на восточноевропейскую политику СССР, на корейскую войну, развязанную Севером при согласии Сталина и т.д. Подобный перечень претензий друг к другу – занятие, может быть, и полезное для защиты тех или иных политических позиций, но вряд ли продуктивное при постижении истины об истоках «холодной войны».

Прежде чем попытаться ответить на вопрос о причинах, восстановим основные вехи «холодной войны».

Обычно ее началом, формальным провозглашением считают речь У.Черчилля в американском городе Фултоне. Хотя Черчилль и выступал в качестве частного лица, но его престиж был велик, да и говорил он на родине президента Трумэна и в его присутствии. Основные моменты фултонской речи Черчилля сводятся к следующему. Хорошо, что атомная бомба находится в руках США, никто не мог бы спать спокойно, если бы временная монополия на обладание этим ужасающим оружием была захвачена каким-либо коммунистическим и антидемократическим государством. К тому дню, когда эта монополия может быть утеряна, США должны «обладать таким превосходством, такой ужасающей мощью, которая предотвратила бы саму возможность использования кем бы то ни был другим этого оружия».

Черчилль указал, что существует опасность коммунистической экспансии со стороны Советского Союза. «Никто не знает, что Советская Россия и ее международная организация намерены предпринять в ближайшем будущем и каковы те пределы, если они вообще есть, в которых будет развиваться их экспансия и стремление к вербовке новых сторонников». Черчилль не утверждал, что Советский Союз хочет войны, но, по его мнению, он желает воспользоваться «плодами войны и получить возможность неограниченного распространения своего могущества и своей доктрины». Была произнесена ставшая знаменитой фраза о железном занавесе, опустившемся над Европой и о том, что по одну его сторону (восточную) действуют полицейские режимы.

В речи Черчилля в Фултоне было подчеркнуто, что никакое умиротворение по отношению к СССР невозможно. Предлагалось создать широкую ассоциацию Британии и США, не только политическую, но и военную. По сути дела, эта программная речь означала конец антифашистской коалиции[1].

Отклик руководства СССР на фултонскую речь Черчилля последовал в форме ответа Сталина на вопрос газеты «Правда». Сталин заявил, что Черчилль вместе с единомышленниками предъявил ультиматум – или признайте наше руководство и превосходство, и тогда все пойдет хорошо, или, в противном случае, война неизбежна. «Но нации, – говорилось далее в ответе, – проливали кровь в течение пяти лет жестокой войны ради свободы и независимости своих стран, а не ради того, чтобы заменить господство гитлеров господством черчиллей»[2].

Фултонская речь Черчилля была продолжена так называемой «доктриной Трумэна». Суть ее в том, что в мире разворачивается конфликт между силами добра и зла, т.е. между свободными обществами и обществами угнетения. Америка должна в противоборстве с обществами угнетения поддерживать свободные общества. На практике эта доктрина означала активное противодействие любым притязанием СССР и любым революционным движениям.

Гораздо более конструктивным подходом к международной политике был «план Маршалла», названный по имени американского государственного секретаря. 5 января 1947 г. он выдвинул идею выделения значительных финансовых ресурсов на восстановление экономики европейских стран. Средства должны были предоставляться частями в течение ряда лет; европейцы, в свою очередь, должны были изыскивать и собственные внутренние ресурсы. Первоначально СССР не исключал возможности своего участия в «плане Маршалла». В.М.Молотов участвовал в переговорах по этому вопросу на международной конференции в Париже. Но при этом с советской стороны были выдвинуты два условия. Во-первых, каждая страна должна иметь возможность самостоятельно и независимо определять свои потребности в помощи и ее форму, согласовывая свои пожелания в рамках общей программы, но не отказываясь от своей автономии в выборе соответствующей экономической политики. Во-вторых, должны быть произведены разграничения между теми странами, которые боролись в войне как союзники, нейтральными странами и бывшими противниками. Но условия эти приняты не были. В конечном счете «план Маршалла» советской стороной оказался отвергнут.

Историки различных направлений, обсуждая вопрос, не выгоднее ли СССР было принять «план Маршалла», высказывают различные точки зрения. Одна из них заключается в том, что план целесообразнее было бы принять, это позволило бы СССР с меньшими издержками преодолеть восстановительный период. Согласно другой точке зрения, «план Маршалла» – это искусный удар, подрывавший советскую политику в Европе. Он покончил с надеждой получения прямого займа у Америки, прекратил любые дискуссии по вопросу о репарациях, исключил разделение европейских стран на союзников и вчерашних противников и тем самым не оставил для СССР ничего иного, как выбирать между признанием руководящей роли Америки (на что уже согласилась Западная Европа) и риском открытого противоборства с ней. Нетрудно догадаться, что именно такая оценка «плана Маршалла» возобладала в советском руководстве, а затем и в советской историографии.

Сделав свой выбор, советская сторона также предпринимала жесткие конфронтационные шаги. В сентябре 1947 г. на конференции в Польше, положившей начало Информационному бюро Коммунистических и рабочих партий (Коминформбюро), в докладе Жданова мир был разделен на два лагеря: империалистический и антидемократический, возглавляемый Соединенными Штатами Америки, и антиимпериалистический и демократический, где руководящая роль принадлежит СССР. Задача первого лагеря – вести подготовку к новой империалистической войне, задача второго – вести борьбу за сохранение прочного демократического мира[3]. Нетрудно заметить, что, при всей разнице в оценках, дух этого доклада был вполне созвучен и речи Черчилля в Фултоне, и доктрине Трумэна. Логика столкновения, противоборства охотно была воспринята советской стороной.

Противодействие бывших союзников сказалось на судьбе Германии, раскол которой стал символом раскола Европы. Англо-американская дипломатия ориентировалась на создание сепаратного государства в западной Германии, которое могло принять участие в «плане Маршалла». Произошло слияние французской оккупационной зоны с так называемой «Бизонией», т.е. с англо-американской оккупационной зоной. В июне 1948 г. на западных территориях Германии была проведена сепаратная денежная реформа. Ей сопутствовал острейший политический кризис, приведший к окончательному на том этапе расколу Европы.

События разворачивались следующим образом. Действия денежной реформы было перенесено на западные оккупационные зоны Берлина, в результате чего в городе оказались две денежные единицы. Советская сторона прибегла к неадекватной мере – установила блокаду Берлина, пытаясь заставить бывших союзников убрать новую денежную единицу, что привело бы к ликвидации их власти. Это дало возможность Западу устроить громкую пропагандистскую акцию, обвинять СССР в том, что он собирается уморить Берлин голодом, устанавливать воздушный мост в Западный Берлин и т.д. В мае 1949 г., не добившись ощутимых результатов, СССР снял блокаду. Берлин так и остался разделенным, зато экономический союз, рожденный в рамках «плана Маршалла», превратился в Североатлантический пакт (НАТО). В мае 1949 г. была принята Конституция ФРГ. В октябре 1949 г. в восточной оккупационной зоне была образована Германская Демократическая Республика. Позднее, с образованием Организации Варшавского Договора, послевоенное устройство мира сложилось как противостояние двух военно-политических блоков.

Восстановив некоторые основные вехи начала «холодной войны», вернемся вновь к вопросу о ее причинах. Изложенные факты позволяют сделать вывод, что обе стороны не доверяли друг другу, не смогли подняться над системами своих ценностей и найти точки соприкосновения. Обе стороны действовали в рамках существовавшей тогда логики противоборства, легко вставали на путь конфронтации. В этих условиях вряд ли продуктивны вопросы: кто первый начал? кто больше виноват? Гораздо более верной представляется точка зрения американского историка Дж. Л. Геддиса (высказанная в 1988 г. в газете «Правда» в ходе дискуссии об истоках «холодной войны») о том, что каждая сторона исходила из собственного понимания безопасности, и, принимая меры по укреплению своей обороны, вместе с тем усиливала недоверие к себе другой стороны[4]. Не всеми эта точка зрения была разделена в ходе дискуссии, многие отмечали, что СССР не представлял в то время угрозы для безопасности США. Но, как бы там ни было, рациональное зерно в данном подходе налицо: обе стороны не смогли подняться выше существовавших в то время представлений о безопасности. Обе стороны понимали безопасность прежде всего как безопасность военную, заключающуюся в паритете, а еще лучше – в военном превосходстве над предполагаемым соперником. Недоверие друг к другу, во многом вытекающее из конфронтационности той эпохи, из страха, с одной стороны, перед воинственным пан-американизмом, а с другой – «социализмом по-сталински» и коммунистической экспансией, толкали обе стороны на путь гонки вооружений, на вовлечение в орбиту своего влияния возможно большего числа стран, на создание разного рода «буферных зон» или размещение своих войск по возможности максимально близко к границам потенциального противника. В такой обстановке послевоенный мир сложился и поддерживался как мир противостоящих друг другу военно-политических блоков. Понадобилось четыре десятилетия, чтобы в политическую практику вошло осознание того, что даже высокий уровень вооружения не гарантирует безопасности, так как рождает подозрительность и попытки превзойти этот уровень с другой стороны; что выиграть не только ядерную войну, но и гонку вооружений нельзя; что мир достигается лишь доверием, признанием на деле общечеловеческих ценностей и свободы выбора. Но к этому предстоял еще долгий путь.

Между тем, конфронтация серьезно повлияла на судьбу восточноевропейских стран. Они составили значительную часть образовавшейся мировой социалистической системы. Долгие годы о создании этой системы говорили как о втором этапе общего кризиса капитализма, как о свидетельстве торжества социализма в мировом масштабе. Но события конца 80-х годов, когда в восточноевропейских странах произошло быстрое крушение социалистических режимов, и эти страны, перешагнув через идею «социализма с человеческим лицом» поставили себе цель вернуться в Европу, заставляет по-новому рассмотреть случившееся.

Возникает естественный вопрос: чем был обусловлен курс на строительство социализма в этих странах? Исключительно внешними факторами? Наличием внутренних предпосылок? Комплексом внутренних и внешних причин? Прежде в учебниках говорилось о наличии в этих странах предпосылок революции и складывании революционной ситуации, которая лишь усилилась под влиянием антифашистской борьбы и освободительного похода Советской Армии. Теперь гораздо чаще пишут только о внешнем факторе, о том, что неэффективная система государственного социализма была навязана народам восточной Европы, что на плечах советского солдата, победившего фашистского монстра, в освобожденную Европу въехал другой монстр (что, разумеется, является трагедией и самого народа-освободителя).

Итак, что же произошло в восточноевропейских странах во второй половине 40-х годов? Как известно, многие из них в годы второй мировой войны выступили на стороне Германии, их прежние правительства запятнали себя сотрудничеством с фашистами. Поэтому на волне антифашистского освободительного движения в этих странах после войны к власти пришли правительства левых сил. Коммунисты занимали влиятельные позиции, но, за исключением Югославии и Албании, они получили доступ к власти в составе широкой правительственной коалиции. Понятно, что коммунисты в правительствах ориентировались на СССР, авторитет которого в результате победы над фашизмом возрос. Вместе с тем, естественно, в ту пору в этих странах не могло существовать национального единства в пользу социалистического выбора. Это учитывалось руководством восточноевропейских стран. Поэтому проведение реформ в социалистическом, как это тогда виделось, направлении – введение планирования в экономику, национализация крупной промышленности, аграрная реформа – осуществлялось с учетом традиций, национальной специфики. Например, при уничтожении крупной земельной собственности в ряде стран не форсировали создание госхозов и колхозов, сохранялась частная собственность, мелкие крестьянские хозяйства. По сути дела, в этих странах функционировала смешанная экономика, обеспечивавшая успешный ход восстановительного периода. Разрабатывались идеи плюрализма, коалиционных форм управления, правового государства, сочетания плана и рынка, частных и общественных интересов.

В первые послевоенные годы лидеры коммунистических партий восточноевропейских стран – Г.Димитров, В.Гомулка, К.Готвальд и другие – говорили о новом национальному пути к социализму. Гомулка, например, отрицал пригодность Советов как формы существования власти. Димитров заявлял о том, что в новых условиях не нужна диктатура пролетариата. Примечательно, что на эти выступления не было возражений со стороны СССР, советская печать даже помещала некоторые новаторские выступления Димитрова.

Нарастание «холодной войны», усиливающаяся конфронтация между СССР и США изменили ситуацию. При усилении конфронтации и раскола в мире каждая из противоборствующих сторон сосредоточилась на создании своих сфер влияния и усиления контроля над ними. Начался процесс отхода восточноевропейских государств от альтернативных вариантов социалистического строительства. Переломными здесь можно считать 1948 –1949 гг., когда произошел явный поворот, с одной стороны, к обеспечению единообразия политических и экономических структур в народно-демократических государствах на базе «советской модели», а с другой – к безусловному признанию руководящей роли ВКП(б). Рубежом здесь является так называемое «югославское дело».

Методы сталинского режима, которыми он стремился включить в сферу своего влияния как можно большее число стран, наглядно видны на примере отношений СССР с Югославией. Руководство этой страны пыталось проводить независимую политику. С позиций сегодняшнего дня ясно, что югославский «самоуправленческий социализм» пытался соединить несоединимое – встроить элементы самоуправления в бюрократическую систему власти, развивать саморегуляцию общества, не ликвидировав сдерживающих организационных и идеологических барьеров. Но для того времени это были смелые попытки и Югославия впоследствии подверглась процедуре «отлучения» от мирового коммунистического движения. Страна проводила активную внешнюю политику. Дипломатическая активность Югославии вызывала тревогу сталинского руководства, опасавшегося появления международной оппозиции.

Недоверие к Югославии нарастало постепенно. Детонатором кризиса стали события, связанные с договором о дружбе, сотрудничестве и взаимной помощи между Югославией и Болгарией. Сталин был явно раздражен не согласованными с ними внешнеполитическими действиями. Он высказал свое недовольство в категорической форме на встрече руководителей Советского Союза, Болгарии и Югославии, состоявшейся в Москве в феврале 1948 г. Москва решила отложить подписание очередного советско-югославского торгового протокола на конец 1948 г. Затем из Югославии были отозваны все военные и гражданские советники. Свое решение советское руководство мотивировало тем, что советники окружены «недружелюбием».

В ответ на просьбу Тито объяснить подлинные причины подобных действий, 27 марта 1948 г. Центральному Комитету Компартии Югославии было направлено послание Сталина и Молотова. В нем югославское руководство обвинялось во враждебном отношении к СССР, антисоветских высказываниях о «вырождении ВКП(б)» и «великодержавном шовинизме в политике СССР», в отсутствии духа классовой борьбы, в растворении партии в народном фронте, в росте капиталистических элементов и приверженности оппортунистическим теориям Бернштейна, Бухарина и т.д. В своем ответе от 13 апреля Тито отверг все пункты обвинений. Он поставил важный вопрос о принципах взаимоотношений социалистических стран, о необходимости уважения суверенитета и достоинства в отношении маленького государства со стороны великой державы. В письме отмечалось, что СССР имеет в лице Югославии верного друга и союзника.

Очередное послание Сталина от 4 апреля 1948 г., по сути дела, представляло собой заявку на унификацию всех социально-политических процессах в восточноевропейских странах. Сталин прямо заявил, что СССР в силу своего огромного опыта имеет право принимать участие в решении проблем коммунистических партий. Подчеркивалась необходимость применения в других странах теории обострения классовой борьбы, навязывались методы коллективизации, отмечалось, что Коммунистическая партия должна быть выше любой государственной и общественной организации.

«Измена клики Тито делу коммунизма, делу социалистического интернационализма, – вещал впоследствии один из идеологов Сталина Д.Чесноков, – сопряжена прежде всего с тем, что Тито и его клика … не признает руководящей роли Советского Союза. Это свидетельствует о том, что вопрос о руководящей роли рабочего класса, а в мировом масштабе – вопрос о руководящей роли Советского Союза и победоносной диктатуры пролетариата в нашей стране является коренным вопросом коммунистического строительства, коренным вопросом борьбы за окончательное торжество коммунизма»[5]. Подобные «аргументы» официальных сталинских идеологов разоблачают суть позиции, занятой тогдашним советским руководством: лишь признание руководящей роли Советского Союза (читай: Сталина и его окружения) может быть критерием для определения социалистического государства.

По мере развития советско-югославского конфликта сталинское руководство стремилось втянуть в него другие партии и европейские социалистические страны и таким образом отлучить Югославию от мировой системы социализма, от международного коммунистического движения. Для этого использовалось созданное в сентябре 1947 г. Информационное бюро Коммунистических и рабочих партий. В его деятельности, как и в деятельности Коминтерна, прослеживались претензии сталинского руководства на главную роль в мировом революционном движении. Из трех состоявшихся совещаний представителей Центральных Комитетов входивших в Коминформбюро партий два последних (в 1948 г. и 1949 г.) были связаны с советско-югославским конфликтом. В июне 1948 г. совещание Коминформбюро приняло резолюцию «О положении в Коммунистической партии Югославии», в которой в адрес КПЮ были предъявлены практически те же обвинения, что и в послании Сталина и Молотова от 27 марта. Составленная в грубом тоне в и в крайне оскорбительных выражениях, эта резолюция заканчивалась призывом к «здоровым силам Коммунистической партии Югославии, верным марксизму-ленинизму» – «сменить нынешних руководителей и выдвинуть новое интернационалистское руководство». 28 ноября 1949 г. была принята резолюция Коминформбюро под названием: «Югославская компартия во власти убийц и шпионов». В ней, в частности, говорилось, об установлении в Югославии «антикоммунистического полицейского государственного режима фашистского типа». В соответствии с такой оценкой Коминформбюро постановило, что «борьба против клики Тито – наемных шпионов и убийц – является интернациональным долгом коммунистических и рабочих партий»[6].

После разрыва отношений с Югославией в СССР и восточноевропейских странах началось выискивание «титовских агентов», «буржуазных националистов» и прочих уклонистов и организация судебных процессов над ними. Печать стала регулярно обличать этих «врагов народа», критиковать их теоретические и политические позиции. Например, один из сталинских идеологов обрушивался на «правонационалистическую группу Гомулки», которая «отстаивала предательскую теорию «польского пути к социализму», отрицала международное значение опыта социалистического строительства». Еще один известный идеолог той поры – М.Митин – доказывал, что и в остальных народно-демократических государствах «разоблаченные агенты империализма (Райк, Костов, Сланский) подрывную работу пытались вести под флагом борьбы за специфические «национальные» задачи, противопоставляя их интернациональным задачам трудящихся»[7].

В восточноевропейских странах, таким образом, происходило форсирование создания государственного социализма. О различных путях социалистического строительства уже не упоминалось. Выступая на съезде Болгарской Коммунистической партии в декабре 1948 г., Г.Димитров уже подчеркивал, что народная демократия может и должна выполнять функции диктатуры пролетариата. Принятые в 1948 г. законы о национализации применялись гораздо шире, чем было в них предусмотрено. Подавлялась почти любая частная деятельность. Формальной стала кооперативная форма собственности. В 1947 – 1952 гг. в восточноевропейских странах были пересмотрены Конституции, в результате чего в них отразилась сталинская концепция Коммунистической партии как руководящего ядра всех государственных и общественных организаций и других элементов политической системы как «приводных ремней» от партии к массам.

Начались жесткие репрессивные меры против наиболее видных руководителей ведущих крестьянских партий, составляющих основную силу потенциальной оппозиции. Ухудшились отношения между коммунистами и социал-демократами. Коммунисты стали обладать монопольной властью. Из правительства «выбивались» представители левых сил, складывалась либо однопартийная, либо формально многопартийная система, где другие партии выполняли марионеточную роль.

Ряд исследователей, не отрицая вины сталинского руководства за случившееся, вместе с тем отмечает, что в руководстве ряда стран народной демократии были весьма влиятельные сторонники заимствования у СССР вполне определенных форм и методов руководства. Одни их них, по-видимому, считали их закономерностями социалистического строительства, для других они являлись, скорее всего, средством обеспечения личной власти[8].

Так или иначе, но история восточноевропейских стран конца 40-х – начала 50-х годов во многом стала напоминать нашу историю. Широкое распространение получил институт советников из СССР, под руководством которых создавалась административная экономика, возникал гипертрофированный репрессивный аппарат, проводились политические процессы. В каждой из стран появились свои «маленькие Сталины» – Б.Берут в Польше, М.Ракоши в Венгрии и др. Восточноевропейские страны оказались замкнуты на Советский союз, были разорваны их традиционный связи с остальной Европой.

Для многих стран избранная модель развития была чуждой, не отвечала национальной специфике, к тому же она оказалась неэффективной как в экономическом, так и в политическом отношении. А это, в свою очередь, привело к расхождению между провозглашавшимися высокими целями социализма и весьма скромными достижениями, которые народы этих стран сопоставляли с положением в соседних западноевропейских странах. И это сравнение оказывалось далеко не в пользу социалистических стран. В экономическом соревновании с Западом они оказались отброшенными в разряд слаборазвитых стран Европы. Стагнация экономического развития, падение жизненного уровня, отсутствие широких демократических свобод вызывали растущее недовольство населения и привели к кризису, разрешение которого стало неотвратимым. Достаточно было перемен, происшедших у нас, нашего невмешательства, как история отбросила неперспективные режимы.

Попытаемся понять происшедшее, следуя логике того времени. Традиционные геополитические представления о безопасности относили к одним из ее важнейших факторов наличие своего рода «буферной зоны» вокруг своего государства. Разумеется, с точки зрения сегодняшнего дня, с позиций нового политического мышления понятно, что безопасность обеспечивается не так называемыми «буферными зонами», а совсем иными факторами. Но стремление руководства СССР иметь на своих западных границах лояльные к советскому режиму государства отвечало логике того времени.

Однако ни традиционные представления о государственной безопасности, ни вполне естественное желание иметь после кровопролитной войны на своих западных границах стран-союзников никак не оправдывает тех методов, которыми действовало сталинское руководство по отношению к восточноевропейским странам. Подержание нормальных союзнических отношений вовсе не предполагает игнорирования свободы выбора, навязывания неэффективной экономической и ущербной политической системы, грубого вмешательства во внутренние дела, т.е. действий, исходящих из фактического признания ограниченного суверенитета союзников. Такие взаимоотношения могли поддерживаться лишь силой и периодическим военным вмешательством (1956 г. в Венгрии, 1968 г. – в Чехословакии). Более того, как только распались тоталитарные скрепы такого союза, подобные отношения обернулись всплеском антисоветских настроений. Построение взаимоотношений СССР со странами Восточной Европы в послевоенные годы на подлинно равноправной, союзнической основе было возможно лишь при условии существовании в Советском Союзе другого политического режима. Сталинский же режим, действуя в рамках традиционной силовой дипломатии, не мог не навязать своим союзникам собственной идеологической и политической модели. В отношениях СССР с этими странами как никогда четко проявилась правильность тезиса о том, что внешняя политика есть продолжение внутренней.

Задумываясь над судьбой Восточной Европы, нужно иметь в виду также следующее. Стремление СССР подчинить себе восточноевропейские страны имеет не только конкретно-исторические (логика «холодной войны») и геополитические (стремление создать «буферную зону») корни, но и доктринальные истоки. В восточноевропейской политике Советского Союза отразилась модифицированная идея «мировой революции», выразившаяся в распространении социализма (как его понимали) на новые территории, в закреплении сфер влияния и в противоборстве с капиталистическим миром. Такой результат дало соединение коммунистического мессианства с имперской психологией сталинского руководства[9]. Неудивительно, что на Западе это воспринималось как коммунистическая экспансия и угроза мировой стабильности.

При этом следует отметить, что Советский Союз активно поддерживал различные международные движения и организации, занимавшиеся деятельностью по защите и упрочению мира. Подобная двойственность существовала еще в 20-е годы, когда Наркомат иностранных дел провозглашал мирное существование, а Коминтерн призывал к мировой революции. Но эта двойственность воспринималась лишь за границей. В самом СССР массовая пропаганда внушала, что упрочение социалистического лагеря как раз и означает упрочение мира на земле. (Справедливости ради отметим, что и западная пропаганда отождествляла укрепление мира с борьбой свободных обществ с обществами угнетения).

Таким образом, международные отношения в послевоенном мире определялись, главным образом, логикой недоверия и противоборства. Советский Союз не доверял Западу, исходя из тезиса об имманентной агрессивности империализма, и имел для недоверия вполне конкретные основания. Запад не доверял Советскому Союзу, указывая на его тоталитарный характер и экспансионистские устремления, и также не без оснований. Взаимное недоверие приводило ко все большей конфронтации, и это, в свою очередь, оказывало влияние на внутреннюю политику, которая ужесточалась с обеих сторон.

2. Основные тенденции экономической, политической и духовной жизни советского общества в послевоенные годы.

Очень часто приходится слышать, что «холодная война» была выгодна Соединенным Штатам, но не Советскому Союзу. Но что понимать под Советским Союзом? Если иметь в виду сталинский режим, то не будет большим риском предположить, что «холодная война» была ему как раз очень выгодна. Постоянный поиск врагов, раздувание образа врага – неотъемлемая составная часть сталинской системы. Перефразируя известное выражение, можно сказать, что если бы не было «холодной войны», то системе надо было бы ее выдумать. Наличие опасности (тем более реальной) было идеальным вариантом для сохранения системы в том виде, в котором она существовала до войны, так как позволяло вновь держать общество в экстремальном состоянии, оправдывать чрезвычайные меры и репрессии, призывать в которой раз к «подтягиванию поясов».

Приняв условия «холодной войны», советское руководство направило все усилия на достижения военно-стратегического паритета с Западом. Это давалось стране тяжелой ценой. Война принесла Советскому Союзу чудовищные разрушения. В той или иной степени понесли ущерб 32 тысячи больших и малых промышленных предприятий, часть из них была полностью уничтожена. Объем производства сельского хозяйства упал до 60 % от предвоенного уровня, а в районах, которые были временно оккупированы врагом – до 50 %. Обрабатываемые площади сократились со 118 до 84 миллионов гектаров. Послевоенная продукция советской черной металлургии составляла 16 – 18 % от американского уровня, химической промышленности – в 10 – 20 раз ниже, текстильной продукции в 6 – 13 раз ниже, чем в США. Разрушено было 1710 населенных пунктов городского типа и 70 тысяч сел и деревень. 25 миллионов человек потеряли крышу над головой. 300 тысяч семей только в Белоруссии, а всего по стране 2 миллиона семей были вынуждены жить в землянках[10].

Задачи восстановления народного хозяйства были определены в четвертом пятилетнем плане, утвержденном в марте 1946 г. на сессии Верховного Совета СССР. Были зафиксированы основные задачи четвертой пятилетки – восстановить пострадавшие районы страны, восстановить довоенный уровень развития промышленности и сельскохозяйственного производства, а затем и превзойти его в значительных размерах.

В принципе были возможны различные методы и темпы восстановления. Можно было направить основные силы на восстановление в первую очередь сельского хозяйства, легкой промышленности, производства предметов потребления, а затем, на основе постепенного оживления экономики, начать восстанавливать тяжелую промышленность. Можно было попытаться постепенно и пропорционально восстанавливать различные отрасли. На практике же был избран путь, традиционный для сталинской экономической политики – ускоренного приоритетного восстановления тяжелой промышленности.

В феврале 1946 г. перед выборами в Верховный Совет СССР состоялось одно из первых публичных выступлений Сталина. Оно показало, что рассчитывать на изменения в экономической политике не приходится. Сталин подчеркнул: война продемонстрировала, что советский общественный строй является лучшей формой организации общества. Победа была представлена как доказательство верности всей довоенной политики, которую Сталин охарактеризовал «длительным процессом подготовки страны к активной обороне». Эта речь подтвердила, что руководство страны пойдет привычным для него путем восстановления промышленности любой ценой. Были поставлены конкретные задачи по производству того, что считалось стратегически важным – чугуна, стали, угля, нефти. Достижение названных показателей, отметил Сталин, избавит страну от всяких случайностей[11]. Нетрудно убедиться, что уровень экономического потенциала страны по-прежнему определялся показателями производства металла и топливно-энергетических ресурсов.

Под избранный путь восстановления экономики официальная пропаганда подводила теоретическую базу. В литературе выделялись «принципиальные отличия» восстановительного периода 1921 – 1925 гг. и 1946 – 1950 гг., призванные доказать необходимость восстановления прежде всего тяжелой индустрии. Утверждалось, что приоритетное развитие тяжелой промышленности позволит создать прочную базу для восстановления сельского хозяйства, легкой, пищевой промышленности, развития непроизводственной сферы. Однако тот факт, что на практике рекордное по срокам восстановление тяжелой промышленности вовсе не приблизило решения социальных вопросов, заставляет задуматься над подлинными, а не пропагандистскими причинами избранного пути восстановления экономики.

Выбор именно такого пути восстановления был обусловлен многими факторами. Это и влияние политики и психологии «холодной войны», когда все силы были брошены на достижение ядерного паритета. Это и традиционная для нашей политики и экономики доктрина о необходимости первоочередного развития производства средств производства, непропорционально ускоренное развитие тяжелой промышленности как главный принцип экономической политики. Это, наконец, традиционное для нас понимание могущества страны как высокого уровня промышленной и военной мощи, а вовсе не как высокого уровня благосостояния граждан.

Ход и итоги восстановительного периода – одна из героических страниц в истории нашего народа. В тяжелейших условиях были достигнуты удивительные результаты. В 1948 г. уровень промышленного производства превзошел довоенный. Уровень 1940 г. в производстве электроэнергии был превзойден в 1946 г., угля – в 1947 г., стали, цемента и продукции машиностроения – в 1948 г., чугуна и нефти – в 1949 г. К 1950 г. была реализована большая часть намеченных целей четвертого пятилетнего плана. В западных районах страны было введено в действие 3200 крупных предприятий. Начиная с 1949 г. даже на опустошенных войной территориях стали сооружаться новые предприятия[12]. В целом восстановление промышленности происходило чрезвычайно быстро. Это был очевидный успех.

Однако восстановление народного хозяйства происходило традиционными методами и средствами времен индустриализации. 88 % капиталовложений направлялось в тяжелую промышленность. Сосредоточившись на «приоритетных» угле, стали, чугуне и т.п., советское руководство абсолютизировало количественные показатели и не смогло предвидеть возможности выхода общества на качественно иной уровень развития, включиться в научно-техническую революцию. По-прежнему сохранились «шапкозакидательские» отношения в отношении капитализма. Например, Г.М.Маленков в Отчетном докладе на XIX съезде КПСС в октябре 1952 г. заявил: «Одна линия – это линия непрерывного подъема мировой экономики в Советском Союзе и странах народной демократии, экономики, не знающей кризисов и развивающейся в интересах обеспечения максимального удовлетворения материальных и культурных потребностей общества. …Другая линия – это линия экономики капитализма, производительные силы которого топчутся на месте, экономики, бьющейся в тисках все более углубляющегося общего кризиса капитализма и постоянно повторяющихся экономических кризисов, линия милитаризации экономики и однобокого развития отраслей производства, работающих на войну, линия конкурентной борьбы между странами, порабощения одних стран другими»[13].

Нарисованная докладчиком картина была весьма далека от действительности. Да, в странах социализма была полная занятость, но при сохранении большого удельного веса ручного неквалифицированного труда. Уровень жизни в них оставался весьма низким по сравнению с развитыми капиталистическими странами. Советская деревня жила в разорении и бедности. Между тем, производительные силы капитализма не топтались на месте – ускоренными темпами росли наиболее современные отрасли промышленности, трансформировалось сельское хозяйство. При сохранении конкурентной борьбы между капиталистическими странами Западная Европа с начала 50-х годов встала на путь экономической интеграции.

Вопрос о результатах четвертого пятилетнего плана необходимо рассматривать не только в сравнении с результатами восстановительного периода на Западе. Необходимо выяснить, как соотносятся наши результаты с заплаченной за них ценой. Еще недавно такой подход отвергался в нашей исторической литературе. Считалось, что историки (в частности, западные), делающие акцент на цене достигнутого, умаляют и очерняют наши результаты. На самом же деле констатация того, что заплаченная цена была чрезвычайно высока, вовсе не умаляет подвиг советского народа, а наоборот – возвышает его, показывает подлинный масштаб созданного в столь отягчающих обстоятельствах. Констатация высокой цены – упрек не народу, а руководителям, для которых державные интересы в их примитивном понимании были главной целью, а человек – лишь средством для их осуществления.

Говоря о соотношении цены и результата, нельзя не затронуть вопрос об уровне жизни людей в послевоенные годы. Это тем более необходимо, так как вопрос этот не только экономический, но и политический. Сторонники административной системы, экономисты догматики, закрывая глаза на реальный уровень жизни народа, ссылаются на эти годы как на показатель эффективности административной экономики; для сталинистов ссылки на послевоенное снижение цен и витринное изобилие являются одним из весомых доводов пользу правильности экономической политики И.В.Сталина.

Экономическая политика послевоенных лет имела выраженный пропагандистский характер и оставила в сознании определенной части населения прочные мифы о «сталинском золотом веке». К сожалению, характерная черта такого мифологизированного сознания – не просто пристрастие к сказкам, а очень агрессивное, авторитарное навязывание мифов. Для сторонников подобных подходов характерно рассуждение по типу: извольте считать, что было так, а не иначе, потому что по моему разумению должно быть так.

Например, денежная реформа 1947 года, отмена карточной системы и снижение цен нередко представляются как триумф экономической политики, направленной на повышение народного благосостояния, и только изучение механизма осуществления этих мер позволяет отделить истинные цели послевоенной экономической политики от их пропагандистской оболочки.

Об объективной необходимости денежной реформы спорить не приходится, так как денежная масса за годы возросла примерно в 4 раза. Но на фоне реформ в западноевропейских странах явственно проступает поспешность, недостаточная разработанность нашей реформы 1947 года. Одним из главных ее недостатков была гипертрофированная политико-пропагандистская направленность. Реформа была призвана показать, что первейшей заботой социалистического государства, даже понесшего наибольшие потери в мировой войне, является забота о благе человека. Отмена карточной системы (а СССР первым пошел на отмену нормированного обеспечения продовольственного снабжения населения), денежная реформа, последующие снижения цен как бы подтверждали эффективность социалистической системы хозяйствования.

На самом же деле направленность реформы на обеспечения роста благосостояния была чистейшей фикцией. Реформа 1947 г. была социально жесткой и болезненной в первую очередь для трудящихся. Именно они, как правило, держали на дому свои трудовые сбережения в виде наличности, которая обменивалась в соотношении 10: 1. В то же время динамика роста вкладов в сберегательные кассы, а также рассредоточение вкладов (для обмена по льготному курсу) свидетельствует об утечке информации, а также о том, что на реформе «погрели руки» отнюдь не рядовые рабочие, колхозники, служащие.

Полное расстройство денежно-финансовой системы в основном удалось преодолеть. Но главным образом это было достигнуто за счет других причин: общеэкономических процессов (успешное восстановление народного хозяйства, рост предложения гражданской продукции), а также повышения доходов за счет усиления административного и налогового гнета по отношению к многострадальному колхозному крестьянству. Нельзя сбрасывать со счетов и тот факт, что в послевоенные годы обрела второе дыхание система принудительного труда. Увеличилась численность заключенных, которые выполняли огромный объем работы и в то же время не «давили» своими деньгами на потребительский рынок.

Денежная реформа явно преследовала цель ослабить спрос, привести его хоть в какое-то соответствие с предложением. Но даже такое сильнодействующее средство не было достаточным для решения этой задачи в рамках всей страны или хотя бы ее значительной части. Поэтому были созданы весьма ограниченные зоны насыщения потребительского рынка, которые выполняли политико-пропагандистские функции.

Демонстрация московских и отчасти ленинградских прилавков и витрин после 14 декабря 1947 г. (реформа была проведена в ночь с 14 на 15 декабря) должна была стать как бы вторым парадом победы. На этот раз не только над Германией, но и над всем западным миром. Как же – в Англии, Франции, Италии, Австрии попытки отменить карточную систему провалились, а в Советском Союзе – триумфальный успех. На деле эта погоня за пропагандистским эффектом без реальных условий для действительного улучшения жизни трудящихся привела к созданию своего рода «потёмкинских деревень» и усугубила ситуацию в большинстве районов страны.

Вот как обеспечивалось изобилие столичных прилавков и витрин. 29 ноября 1947 г. было принято специальное постановление Совета Министров СССР «О создании неснижаемых запасов для торговли без карточек в городах Москве и Ленинграде». Согласно этому постановлению к моменту реформ в Москву и Ленинград предполагалось завести из других регионов, складировать и приготовить к бескарточной торговле большое количество различных продуктов и товаров.

Куда сложнее обстояло дело со снабжением в других городах. В январе 1948 г. аппарат ЦК ВКП(б) подготовил информацию для секретарей ЦК А.А.Жданова, А.А.Кузнецова, М.А.Суслова, Г.М.Попова, в которой указывалось: «Рабочие, трудящиеся и военнослужащие сообщают, что в некоторых районах и городах по существу нет открытой торговли ни продовольственными, ни промышленными товарами. Отпуск продуктов и хлеба строго нормирован, причем хлеб нередко дают только работающим, а иждивенцам и детям совсем не дают, или отпускают в гораздо меньшем количестве. Во многих магазинах введены пропуска, заборные книжки, при входе в магазин поставлена вооруженная охрана. Для ответственных работников сохранились закрытые магазины». Из многих мест страны приходили сообщения об очередях за хлебом по 1,5 – 2 суток.

Такое положение объяснялось тем, что переход к бескарточной продаже продовольствия не был подготовлен (за исключением все тех же Москвы и Ленинграда) накоплением необходимых товарных запасов. Наоборот, создание запасов в столицах еще больше подчистило провинциальные амбары и сусеки. В результате система нормирования явочным образом восстанавливалась в форме списков, количественных ограничений, заборных книжек, огромных очередей. Отличие, однако, состояло в том, что цены на многие продукты стали выше, чем при отмененной карточной системе. По существу, сложилась ситуация, соединившая карточные ограничения с ценами коммерческой торговли[14].

Таким образом, реальный результат от денежной реформы и отмены нормированного снабжения для трудящихся был несопоставим с пропагандистской шумихой вокруг этих акций. Так же обстояло дело и со снижением цен.

В 1946 г. были повышены пайковые цены на продукты питания. При отмене карточной системы в 1947 г. цены на многие потребительские товары массового спроса, в том числе на одежду, обувь, трикотажные изделия, значительно увеличились по сравнению с пайковыми. С учетом повышения цен еще военного времени общий их уровень в три раза превышал довоенный. После этого началось снижение цен, которое в 1948 – 1952 гг. хоть и затрагивало основные товары, но не компенсировало предшествующих повышений, так что уровень цен 1953 года был выше, чем в 1940 году. Кроме того, большую массу денег у населения отнимала подписка на заем. В деревне, где в то время жили две трети населения, доходы в совхозах были в два раза меньше, чем у городских рабочих и служащих, в колхозах – еще меньше. В основном колхозники вынуждены были жить доходами с приусадебных участков, причем возможности для подсобного хозяйства строго ограничивались[15].

Уровень жизни в послевоенной деревне – одна из тяжелых страниц нашей истории, объясняющая многое, что рождает мифы – и дешевый колхозный рынок, и витринное изобилие. Невзирая на то, что деревня уже уплатила щедрую дань индустриализации, что чрезвычайным напряжением сил обеспечивала фронтовые нужды, по отношению к ней по-прежнему применялись привычные, отработанные способы выкачивания средств, приведшие в конце концов к ее запустению.

В 1946 году страну постигла засуха. Урожай в европейской части страны был 2 – 3 центнера с гектара. Имеются десятки и сотни свидетельств о массовом голоде на селе в 1947 г. «Голод охватывает все большее количество сельского населения, – шла информация в центр из Молдавии. – … Наблюдается высокий рост смертности, даже по сравнению с 1945 годом, когда была эпидемия тифа. Основной причиной высокой смертности является дистрофия. Крестьяне большинства районов Молдавии употребляют в пищу различные недоброкачественные суррогаты, а также трупы павших животных. За последнее время имеются случаи людоедства…»[16].

Несмотря на это, в сельское хозяйство направлялось лишь 7 % общего объема ассигнований. Принимаемые в те годы решения по вопросам сельского хозяйства (постановление ЦК ВКП(б) «О борьбе с нарушениями устава сельскохозяйственной артели в колхозах» (1946 г.), постановление февральского (1947 г.) Пленума ЦК) свидетельствовали об отсутствии у руководства адекватной программы восстановления сельского хозяйства. Опираясь на производственные и организационные структуры, порожденные еще коллективизацией, власть пыталась выжать из деревни как можно больше, сопровождая это традиционным «закручиванием гаек». Постановление 1946 г., например, при бедственном положении колхозников больше всего выражало беспокойство «разбазариванием трудодней», расширением индивидуального хозяйства. Сталинская экономика не могла обойтись без внеэкономического принуждения к труду, административных акций, одной из которых стало принятие Указа Президиума Верховного Совета СССР от 2 июня 1948 г. «О выселении в отдаленные районы лиц, злостно уклоняющихся от трудовой деятельности в сельском хозяйстве и ведущих антиобщественный паразитический образ жизни». На практике это вылилось в преследование крестьян, работающих на приусадебных участках.

Уровень жизни колхозников был крайне низким, зачастую нищенским. В 1953 г. только 15 % колхозов получали электроэнергию. Государство изымало основную часть произведенного продукта. На трудодни платили смехотворно мало. Государственные закупочные цены оставались на уровне 1928 г., цены же на промышленные товары выросли за это время в 20 раз[17]. Высокие налоги вынуждали крестьян избавляться от скота, вырубать фруктовые деревья. Всеми способами люди старались вырваться из села.

Вот характерное письмо, свидетельствующее о положении в деревне. Вспоминает О.Лузанова, пенсионер из Таганрога: «Родители работали в колхозе, каждому нужно было выработать 150 трудодней, а на них хлеба давали по 50 г, в лучшее время по 100 г, денег не давали совсем. Жили тем, что уродит на огороде. Налоги: с коровы мясопоставку сдай, значит телок шел государству; масла топленого 3 кг сдай; шкуру сдай, будто корова линяет и сбрасывает шкуру; 150 яичек со двора сдай – имеешь или не имеешь кур, а чем их кормить, когда самим не хватает? Налог с фруктовых деревьев, да еще и заем выплати. Конфет, сахару мы не видели, а водку – кто ее покупал, если хлеба не было вдоволь»[18].

Писательница М.Н.Смирнова, автор сценариев фильмов «Сельская учительница», «Сельский врач», летом 1952 г., побывав в 22 колхозах Калужской области и ужаснувшись увиденному, написала письмо И.В.Сталину. В письме, в частности, говорилось: «Трудно представить себе, дорогой Иосиф Виссарионович, жизнь этих людей, которые … работают даром. Чем они живут, что едят? Едят они картошку с приусадебного участка, картошкой выкармливают свиней, но ни салом, ни мясом их не пользуются. Деньги, вырученные от продажи поросят, идут на уплату государственного налога и на самые насущные нужды…. О мыле даже не помышляют, обходятся щелоком, отчего их рубахи и платки имеют какой-то грязно-бурый цвет. Одежда исключительно ветхая, часто домотканая, рваные зипуны, лапти с онучами, опорки. Молоко от своих коров не только полностью сдают государству, но еще покупают для сдачи. Зимой живут эти люди в одном помещении со скотиной. Хлеб едят такой, что один вид его вызывает неприятные чувства… И это при тяжелой физической работе. В таких условиях люди потеряли главное: перспективу улучшения жизни»[19].

Секретарю ЦК ВКП(б) Г.М.Маленкову адресовал свое письмо слушатель Смоленского военно-политического училища Н.М.Мельников. «На протяжении 1945 – 1946 гг. я очень близко столкнулся, изучил жизнь ряда колхозов Брянской и Смоленской области, – писал он. – То, что я увидел, заставило меня обратиться к Вам как к секретарю ЦК ВКП(б). Как коммунисту мне больно выслушивать от колхозников такой вопрос: «Не знаете ли, скоро распустят колхозы?» Свой вопрос, как правило, они мотивируют тем, что «жить так нет сил дальше»[20].

Подобных свидетельств можно привести множество. Однако многочисленная информация с мест о положении дел в деревне не повлияла на корректировку аграрной политики.

Таким образом, можно сделать вывод, что восстановление народного хозяйства (главным образом тяжелой промышленности) было достигнуто за счет перенапряжения всех сил народа, путем фискальной финансовой политики, сильного экономического и внеэкономического принуждения по отношению к деревне. Благосостояние народа, просто нормальная жизнь были принесены в жертву достижению военно-стратегического паритета.

Вместе с тем, контраст между объективными данными и субъективным восприятием «сталинского золотого века» заставляет задуматься – почему же многие очевидцы того времени благоприятно отзываются и о реформе 1947 г., и о послевоенной политике в целом? Только ли в мифологизированном сознании здесь дело? Представляется целесообразной точка зрения, высказанная рядом исследователей (Ю.Аксеновым, А.Улюкаевым, О.Лацисом) о том, что правящий режим создал эффективный механизм для достижения необходимых ему политических и идеологических целей, в первую очередь – для обеспечения максимума удовлетворения режимом.

Суть этого механизма – в выделении политически влиятельной части населения и избирательном наполнении рынка именно для этой части. Сюда относятся рабочие крупных промышленных предприятий и чиновники партийно-государственного аппарата. Как обеспечивалось избирательное наполнение образцово-показательных полок для их политически опорного (столичного) отряда – было показано. В целом жители столиц получали хорошее государственное снабжение и снижение цен при низкой для большинства зарплате и плохом жилье. Потребление же провинциального отряда опорной части населения обеспечивалось не через государственную торговлю, резервы для которой созданы не были, а через городской колхозный рынок, который был в то время дешевым. Многие жители, как правило, небольших городов в обширных сельских районах, вспоминают, как дешево обходилось им пропитание в послевоенные годы. По основному продовольственному ассортименту рыночные цены были ниже государственных розничных. Дело в том, что колхозники практически не получали денег на трудодни, а платить денежные налоги были обязаны. Единственная возможность получить для этого деньги – продавать в городе продукт своего труда (не прибавочный, а самый что ни на есть необходимый). А поскольку колхозное крестьянство оставалось численно преобладающим слоем, то и рыночное предложение превышало спрос[21].

Таким образом, многочисленные факты говорят о тяжелой цене, которую заплатил народ в ходе восстановительного периода. В этой связи закономерно встает вопрос: можно ли было обойтись меньшими издержками? На этот вопрос даются разные ответы. Одни считают, что в условиях той исторической реальности, прежде всего – «холодной войны», атомного шантажа, необходимости достижения ядерного паритета вряд ли можно было поступить по-другому. Другие отвергают такой подход, причем с позиций не только гуманистических, но и конкретно-исторических, обвиняя сталинский режим как в «достойном» вкладе в создание самой «холодной войны», так и в последующем раздувании образа врага для оправдания необходимости «подтягивания поясов». Таким образом, при ответе на этот вопрос неизбежно и отчетливо проявляются различные системы ценностей: либо державно-государственные, либо либерально-гуманистические.

Несомненно в данной ситуации одно: результат восстановительного периода был внушительным, беспрецедентным. Достигнут он был благодаря героическому труду советского народа – при оценке данной ситуации высокие слова, которые по понятным причинам у нас обесценились, никогда не будут излишними. Наконец, восстановление осуществлялось исходя из приоритета государственных интересов в их тогдашнем понимании.

Видимо, можно выделить еще одну причину именно такой экономической политики послевоенных лет. Она заключается в существенном отрыве политики руководства страны от реальности, в подчинении конкретных шагов еще и иллюзорным проектам. Об этом красноречиво говорит ряд важных документов. В 1947 г. была подготовлена новая Программа партии. Ее намечалось принять на XIX партийном съезде, который тогда не состоялся. В проекте отмечалось: «Всесоюзная коммунистическая партия (большевиков) ставит своей целью в течение ближайших 20 – 30 лет построить в СССР коммунистическое общество». Там же была обозначена и основная экономическая задача: превзойти уровень производства продукции на душу населения главных капиталистических стран в ближайшие 15 – 20 лет[22]. Сколько-нибудь серьезного анализа современной ситуации при разработке сделано не было. Общая экономическая концепция оставалась незыблемой, любые идеи по ее изменению воспринимались не иначе, как крамола. Генеральный хозяйственный план, разработанный на 1946 – 1965 гг., также предусматривал построение коммунистического общества, производство продуктов и товаров на душу населения больше, чем в любой развитой стране, и переход к концу 60-х годов к распределению по потребностям почти всех товаров[23]. Подобные планы на фоне чудовищной разрухи выглядят цинично. Они еще раз подтверждают, что эксплуатация идеи светлого будущего – характерная черта диктаторских тоталитарных режимов, в частности – сталинского режима. Но в данном случае эти документы еще и показывают, что при следовании утопическим целям, при политике, подчиненной идеологическим догмам, вряд ли можно было реально надеяться на другой путь восстановления разрушенного войной.

Послевоенная внутриполитическая жизнь страны характеризовалась ужесточением сталинского режима, новым витком репрессий. Политическое похолодание вступало в разительный контраст с надеждами народа-победителя. Просветление и освобождение, которых ждали после войны, не наступили вместе с Победой. В чем же причины?

Отвечая на этот вопрос, вероятно, нужно выделить как общие, так и конкретно-исторические причины. С одной стороны, конечно, послевоенные репрессии неизбежно порождались тоталитарной системой, ранее сложившейся в нашей стране. С другой стороны, ссылка на эту причину хоть и необходима, но недостаточна, ибо встают вопросы, на которые нельзя дать ответ, исходя только из общей характеристики системы. Например, почему новая волна репрессий началась именно в послевоенные годы? Почему власть гораздо более активно, чем раньше, стала опираться на антисемитизм, ею же активно раздуваемый, а в советской коммунистической пропаганде появились типично правые, державно-государственные нотки, вплоть до надрывного утверждения российского приоритета в самых разнообразных областях? Отчего на нашу интеллигенцию обрушился невиданный ранее залп постановлений, проработок и указаний? Эти и другие вопросы требуют выделения конкретно-исторических причин политического похолодания в послевоенные годы. Попытаемся сделать это.

В литературе существует немало версий, объясняющих особенности политической жизни страны в послевоенные годы. Иногда пытаются все эксцессы послевоенных лет списать на прогрессирующее нездоровье Сталина. Даже если эта версия не содержит попытки обелить систему (пожертвовать Сталиным ради сталинизма), вряд ли с ней можно согласиться. Конечно, от личных качеств, пристрастий и даже причуд диктатора в истории того периода зависело многое, сбрасывать со счетов субъективный фактор нельзя. Но и абсолютизировать его тоже нельзя, это уводит от рассмотрения эволюции самой сталинской модели социализма.

Гораздо более распространена и популярна версия о том, что послевоенные репрессии явились превентивной мерой сталинского режима, опасавшегося возникновения чего-то вроде «нового декабризма» (по аналогии с движением, возникшим после Отечественной войны 1812 г. и европейского похода русской армии). Действительно, теперь уже в середине XX века солдаты и офицеры Советской Армии могли убедиться, как живут европейские страны (даже в условиях военной разрухи), сравнить это с утверждением нашей пропаганды по этому поводу, а главное – с жизнью людей в стране «победившего социализма». Люди получили возможность сравнивать, сопоставлять, задумываться. Это представляло опасность для режима, и в этом смысле данная версия является правильным ориентиром для размышлений. Но говорить всерьез о возможности каких-либо «новых декабристов» в офицерской или иной среде в условиях тотального контроля и мощного репрессивного аппарата вряд ли правомерно.

Каковы же тогда конкретно-исторические причины ужесточения режима в послевоенные годы?

Для ответа на этот вопрос необходимо выделить характерные, принципиальные черты обстановки перехода от войны к миру, состояния общества в то время. Как это ни странно прозвучит, война не только несла народу горе и страдание, в