2015-05-25
431
Освободившись из заключения, Александр Соломонович Клейн очутился в круге пустоты и безнадёги. Вышел за ворота зоны в тёплом бушлате, без номеров и заплат, в новой ватной шапке и валенках. Такую амуницию, по традиции, готовят всем выходящим на волю. Он остановился. «Смотреть только вперёд! Не оглядываться!» – Саша повторял внутренним голосом команды, как бы сам для себя: «Иди же! Ну! Чего встал, как вкопанный?!»
– Фу ты! Нечистая! – произнёс он вслух, – чего это я руки держу за спиной? Я же на свободе. Надо куда-то идти. Но куда?!
Медленно, протаптывая снежную тропинку от вахты зоны, Саша побрёл вперёд. Пройдя шагов двести, остановился. Не торопясь, оглянулся назад. Смешанные чувства отврата и презрения, и вместе с тем лёгкого внутреннего подъёма, переполняли его изнутри. «Свободен!» – раздался глубинный голос бывшего сидельца, – «Свободен!!!». От громкого возгласа невдалеке вспорхнули испуганные белые куропатки. Они, подобно снежным салютам, вспорхнули в серое тёмное небо.
Не нравится?! А мне – наоборот!
|
|
|
Саша двинулся дальше к центральной дороге, где возможно было на перекладных добраться до Воркуты. Он шёл и не верил. Что такое многолетнее уничтожение человека – закончилось. Он может теперь жить! Как все!!!
Сколько прошло времени – неизвестно. Но наконец Саша остановился на трассе, ведущей в Воркуту. Города тысяч людских судеб: изломанных и не очень, больших светлых душ и маленьких склизких душонок. Словом, здесь был сконцентрирован основной мозг Воркутлага – фабрики унижения безвинных.
Из-за поворота появился небольшой грузовик «ГАЗ – 53» с натянутым тентом. Он притормозил, помигал правой фарой и остановился.
– Тебе куда, служивый?
– В город!
– Ну, вползай! Гляди, осторожно, ступеньки с наледью. Скользко.
Саша взобрался в кабину. Водитель оказался разговорчивым мужчиной лет пятидесяти.
– Ну как? От звонка до звонка?..
– Почти, – от тёплого воздуха и запаха бензина Александр почувствовал расслабление и сонливость.
– На вокзал?
– Да нет! Мне некуда ехать, да и не к кому. Надо ещё паспорт получить…
– Ясно. А ты откуда? Кем работал?
– Я из Ленинграда. Артист!
– Вот это хорошо! Интеллигент. Из «политических»?
– Допустим.
– Я тоже по «58-й, пункт 10» лямку тянул. Ничего устроился. Предлагаю тебе, сироте воркутинской, жильё и хлеб на первое время. А там – посмотрим.
Саша оживился.
– А где?
– Как – где?.. В городе. Правда, дом барачного типа, но ничего, место есть. У меня две комнатки, да жена с сыном-школьником. Потеснимся.
– Простите, а как вас зовут?
– Александр Васильевич Пузанов, из Подмосковья, жена – Лариса Сергеевна, сына Лёшкой зовут. Работаю при шахтоуправлении, водилой. Вроде бы и вся биография. А ты?
|
|
|
– Я – тоже Александр. Родом из Киева. Все погибли в войну. Воевал, плен, тюрьма и лагерь. Вроде бы тоже всё!
– Как у человека строится жизнь, ты посмотри! Десять слов и биография готова, а за каждым словом одни подножки судьбы, – Василич на минуту замолчал, вероятно, вспомнил о чём-то своём.
– Да-а-а… Василич, можно я буду вас так называть? Не обидитесь?
– Да меня так и кличут. Угадал.
– Долго ещё до города?
– Скоро будем. Сначала домой, а потом я на работу. Познакомлю с семьёй.
| * | * | * |
Рафаил на курсе считался «героем сцены». Даже в последний день, перед уходом на войну, он предложил сокурсникам провести «капустник ополченцев».
– Что это такое? – удивлённо спросила староста курса Мила Лецович, – Рафа, неприлично, когда началась война, лицедействовать!
Рафаил задумался, и тут же быстро нашёл ответ:
– Ошибаешься, Мила. Всё – наоборот! Вспомни героев Гражданской, Революцию! Только театр спасал мир от жестокости и черствости… – Рафа задумался и продолжил, – А, может быть, кого-то из нас… вы уже никогда не увидите, – Рафа сделал печальную гримасу трагичности и всхлипнул. Играя.
– Рафаил. Прекрати комиковать! Ладно, проводите, что хотите, а я в этом не участвую.
– Жаль. Гордость театров больших и малых, как-нибудь без тебя, – счастливый, Рафаил побежал к однокурсникам, сообщать о предстоящем капустнике.
Необходимо отметить особую черту, доминирующую в Рафаиле, – это ощущение лёгкости, юмора и радости, которую он дарил окружающим. Чем тягостнее и жёстче были для него жизненные обстоятельства, тем с более филигранной лёгкостью и юмором он переживал их, да ещё окружающим давал подпорки смеха и силы в минуты отчаяния.
«Человек-батарейка» – зачастую называли его друзья. «В нём целых тысяча вольт», – говорили другие. Но при этом, Рафаил всё выполнял математически выверив и просчитав, никогда не допуская ненужных действий и поступков.
Вот и в этот, последний, предвоенный, вечер на Моховой аудитория основного зала была переполнена. На сцене появились молодые актёры.
Рафаил на скорую руку сочинил тексты, скетчи, монологи и куплеты, использовав мелодии популярных тогда песен. Стихи М. Светлова о Гражданской войне стали основным лейтмотивом театрального действа.
Около двух часов в институте звучал смех. Кто-то из педагогов полюбопытствовал:
– Опять «театр Клейна» премьерит?!
– Да! Завтра они на войну уходят. Решили проститься по-театральному. Вернутся или нет?.. Никто не знает, – ответила студентка-старшекурсница.
Когда представление закончилось, Рафаил вместе со своей группой собрался на сцене института. Расположились в импровизированный творческий круг, сидя на полу, чтобы каждый был на виду. Наступила цепкая тишина. Девчонки сидели, прижавшись к мальчишкам, будто хотели их удержать, защитить. Лица однокурсников оставались серьёзными. Никто не смотрел в глаза друг другу. Каждый нашёл для себя точку опоры в пространстве и глядел на неё, не моргая.
Первым, как всегда, прервал молчание Рафаил. Он самоуверенно, с подъёмом, произнёс:
– Ну, господа артисты, чего молчим? Радоваться надо! Вам Родину доверено защищать, а вы раскисли!
– Да брось ты, Рафка! Вечно дуру гоняешь! А вдруг мы все погибнем?.. Тогда что? – резко выбросил фразу красавец курса Данил Савицкий.
– А ничего, будем продолжать жить у всевышнего Творца и дарить радость небесным ангелам…
– Да прекратите, ребята, спорить! Не то говорим, – прервала перепалку Алина Горская, – Давайте лучше прикоснёмся левой ладонью к сцене и мысленно загадаем желание. Каждый своё. Потом закроем глаза, возьмёмся за руки и пожелаем друг другу скорой встречи здесь, на Святой Сцене.
|
|
|
Круг сидящих на сцене оживился. Многие как под гипнозом зажмурили глаза и приложили к полу ладони. Магическое тепло и чувство катарсиса пробежало по телу каждого.
– Мы будем жить! – подвёл итог действа Рафаил, – Не хандрить!
Все вдруг ожили, стали приподниматься, кто-то заговорил о бытовом, как будто и не было никакого волшебства и священнодейства.
Рафаил вместе с ребятами побежал в комнату к одному из них, чтобы договориться о завтрашнем военном сборе. В комнате настенные часы с кукушкой остановились на одиннадцати часах вечера. Просто гири необходимо было подтянуть для механического завода. Но… Как обычно. Всем было не до этого.
Наступал день страшных перемен. Театр войны и действительности не стал театром восторженных аплодисментов – это была настоящая драма каждого, кого хоть однажды коснулась война.
| * | * | * |
Как и другие «бывшие» Саша оказался в заколдованном круге, очерченных кучей разных секретных инструкций. Бывало, уже согласятся принять на работу, но на следующий день отказывают: вакансии, оказывается, нет… Последним островком надежды стал клуб шахты № 4 в так называемом Немецком посёлке Воркуты, где жили сплошь немцы. Их сюда выслали без права выезда.
Заведующий клубом шахты Рамих принял соискателя на работу с особой осторожностью. Саша тихонько постучал в неказистую истёртую от времени деревянную дверь кабинета заведующего. Услышал приглушённый кашель и голос: «Входите».
В кабинете, за маленьким столом, накрытым зелёным сукном сидел совершенно «бесцветный», белесый старичок, альбинос:
– Здравствуйте! Эрих Вильгельмович, я Клейн, артист из Ленинграда. Желаю трудиться у вас.
– Немец, что ли? – надтреснутым голосом произнёс заведующий.
– Никак нет! Немецкий еврей из «бывших».
– Странно. А вроде бы не похож, – Он внимательно с ног до головы оглядел Александра, оценивая каждый дюйм внешности.
– Вы разговариваете на немецком? – Рафа пытался выстраивать психологические мостки собеседнику.
– Слабенько. Я из Поволжья. А ты?
– Свободно! – Саша мгновенно перешёл на немецкий и стал пересказывать свою трагикомическую судьбу. Когда он закончил, Рамих удивлёнными глазами посмотрел на него:
|
|
|
– Не может быть! Как это?! Еврей выжил в логове фашистов, пять раз бежал и остался в живых?.. Как это?! – заведующий нервно начал барабанить пальцами о край стола. Ему не верилось.
– В жизни, вероятно, такое бывает, – Саша с гордостью посмотрел в глаза Рамиху.
– Ладно. Придёте через два дня. Я вас беру руководителем драматического кружка. Правда, месячная зарплата всего 400 рублей[56].
– Премного благодарен!
Они расстались по-дружески. Саша шёл на квартиру к Василичу и понимал, если он получит справку с места работы, то сможет прописаться в любом бараке-развалюхе. Без своего жилья он чувствовал себя «изгоем свободы».
По пути домой решил зайти в редакцию воркутинской газеты «Заполярье» и показать несколько своих стихотворений. Редактор, Лев Викторович Метелёв, принял Сашу доброжелательно, по-отечески. Он напомнил Саше политрука роты ополченцев, который громко, с напором и убедительностью утверждал в пространстве каждую свою фразу.
– Ну-с, товарищ поэт! С чем пожаловали?
Александр вытащил из внутреннего кармана кителя свёрнутую в рулон тонкую тетрадь.
– Послушайте! Это из былого? Может понравиться! – и он начал читать стихи, как будто стоя на огромной сцене:
Свет сквозь решётки не пройдёт:
Их облепил сисястый лёд;
Взбухает, по стене ползёт,
Здесь зябнут круглый год.
Здесь в тесноте на нарах голых
Царят клопы и дикий голод,
И лишь одно желанье есть:
«Е-е-сть!»
Здесь все понятия поправ…
– Погодите! – Лев Викторович испуганными глазами смотрел на Александра, – Вы что хотите, чтобы это читала в газете вся Воркута? Меня же посадят. Какая тюрьма, а голод?! Мы – страна победителей!
– Ну, тогда совсем другое, о Воркуте мирной:
Ни души. Ни деревьев, ни кустиков.
Ширь снегов безнадёжно чиста.
Ты когда-то холодною грустью,
Повстречала меня, Воркута.
– Здорово! – перебил редактор, – Замечательно. Можно лирики добавить. О любви, о доме.
– Конечно, всё у меня есть! – Александр успокоился.
– Дня через два зайдите ко мне, обговорим дальнейшее сотрудничество, а эти стихи опубликуем в следующем номере.
Саша, счастливый, вышел из редакции. Он летел будто на крыльях Пегаса. «Пиит колючей проволоки», как называли его каторжане, сегодня был свободен. Для себя он решил (наивный), что теперь может жить на литературные гонорары. Через несколько дней первая в жизни подборка стихов А. С. Клейна появилась в газете «Заполярье». Это очень польстило молодому самолюбию поэта. Литературный шаг к Олимпу признания был сделан удачно и вовремя.
| * | * | * |
Рафаил как-то прочёл выражение великого Антона Чехова: «Не может быть, потому что быть не может.» Запомнил его как эпиграф к своим последующим поступкам и пытался в игровой форме искать выходы из предполагаемых жизненных ситуаций.
В свою «мозговую» игру он втянул практически всю группу. Камнем преткновения оставался один лишь человек – Сеня Самойлов. Парень из коренной ленинградской семьи историков и философов, вдруг проявил в себе яркий актёрский талант. Однажды Рафаил не вынес непробиваемости коллеги и предложил ему один на один сыграть в историческую игру умов «может – не может». Сеня не сопротивлялся, зная, что если Рафа вцепится, то надолго.
– Сеня, сегодня играем на мои первые перчатки и твою книгу «Романтизм в театре». Пойдёт?! – Рафа пристально посмотрел в глаза другу, – Тогда начинай. Ты спрашиваешь – я отвечаю, и наоборот.
– С чего начнём, Рафа. Сегодня меня волнует современная история диктатуры власти.
– Что-о-о! – Рафаил зычно протянул любимую гласную, как это делали актёры-классики, – Нас же того, самого, понимаешь?!
– Если ты честен в истории – смелей, а трус – отойди в сторону!
– Ну… Ладно. Только думаю, что нас могут подслушать, – Рафаил оглянулся на дверь комнаты.
– Ты, если боишься, можешь не начинать. Я ухожу!
– Постой! Ничего я не боюсь. Давай! Ты первый. Только вопросы задавай по существу, – Рафаил полуприкрыл глаза в ожидании каверзы.
– Та-а-ак… Как ты относишься к Закону от 7 августа 1932 года «За хищение социалистической собственности» от пяти до двадцати лет заключения? А?!
Рафаил чуть не поперхнулся от такого открытого политического вопроса, но решил выглядеть в выгодном свете:
– А никак. Воруют женщины с поля колоски, значит, кого-то оставляют без еды. Не они же вырастили?..
– Дурак ты, Рафа! Как можно наказывать голодных людей за то, что они взяли всего несколько колосков?! И выискивать всякие «отягощающие вину обстоятельства»?.. Это же свой народ. Он не виноват, имея глупых правителей.
– Может быть. Теперь мой вопрос, – Рафаил сделал многозначительную паузу, – Почему половина людей нашей страны является шпионами, «врагами народа»? А?!
– Потому что следователям отпускаются определённые планы, они берут на себя «социалистические обязательства»: за такое-то время «разоблачить» не меньше стольких-то «врагов народа». И те, кто выполняет и перевыполняет эти обязательства, получают ордена и повышения по службе. Чему же удивляться?..
– Ну ты даёшь!.. – протянул обалдевший от услышанного Рафаил, – Сдаюсь. Перчатки твои! Мо-ло-дец!
В комнате раздались аплодисменты.
– Только прошу тебя, про эту игру и разговоры никому, а перчатки мне не нужны. Берегись, чтобы жизнь тебя не вызвала на дуэль совести.
Сеня резко повернулся и вышел из комнаты.
Рафа не знал, что на долгие годы он будет оторван от реальной жизни, а Сеня погибнет в 1943-м, летом, на Курской дуге.
| * | * | * |
Александр Клейн вырос в Воркуте как поэт и драматург. Его первые пьесы-сказки, основанные на Коми фольклоре, уже вовсю издавались, а некоторые из них, «Ожерелье Сюдбея», «Камень жизни» и другие, шли в профессиональных театрах страны.
Во времена оттепели как-то в Воркуту приехали писатели М. Дудин, А. Каплер с женой, поэтессой Ю. Друниной, поэт Г. Гулия, журналистка Г. Долматовская. Такое созвездие литературных имён Воркуту ещё не посещало. В новом Дворце культуры шахтёров зал был переполнен.
Как местного, уже известного пиита, Александра пригласили в небольшой уютный зал ресторана. Разговоры за столом завязались сами собой. Каждый читал свои свежие стихи, ещё не опубликованные. Михаил Александрович Дудин обратился к Саше:
– Ну, воркутинцы, о чём пишем? Прошу, коллега, – он протянул руку в сторону Клейна.
Саша умело справлялся с собственной робостью. Научила жизнь и сцена. Он легко отодвинул стул, привстал и по всем правилам ораторского мастерства стал читать:
Расходятся,
Сходятся
Нити идей,
А судьбы,
Как судьи,
Карают людей
За трусость
И смелость,
За правду
И ложь,
За медную мелочь
И крупный грабёж,
За дружбу и братство,
За месть и вражду,
За чьё-то богатство
И чью-то нужду;
Вдруг из-за утопий –
На суд! – и сожгут,
То в луже утопят,
А в море спасут.
И кто-то с улыбкой
Уходит в полёт,
А кто-то улиткой
По жизни ползёт.
Кому больше чести
Фортуна сулит,
Коль первый безвестен,
Второй – знаменит?!
Герои бледнеют,
Ликуют рабы;
Никто не умеет
Уйти от судьбы.
Ей милость, немилость, –
Что черепа смех;
Её справедливость –
Загадка для всех,
Ей любо, не любо,
Табу – не табу.
В лукавые губы
Целую судьбу.
За столом, среди сидящих, воцарилась неловкая, колючая тишина. Саша стоял в растерянности и не понимал: что же произошло?..
Неожиданно раздался шквал аплодисментов. Юлия Друнина, поэт-фронтовик, приподняла свой наполненный бокал:
– Друзья, это – поэзия будущего. Сегодня никто не решится публиковать правду об обратной стороне медали. Александр, где же вы были раньше?
Каплер, известный киносценарист, прошедший сталинские лагеря Коми, улыбнулся:
– Известно, где и все мы, душа России. Предлагаю выпить, не чокаясь, за артистов, музыкантов, писателей, художников ГУЛАГа, безвинно погибших в лагерях.
Сидящие за столом, молча, поднялись со своих мест, выпили стоя. В зале зазвучал джазовый ансамбль. Алексей Яковлевич Каплер, автор фильмов «Ленин в «Октябре» и «Ленин в восемнадцатом году», провёл десять лет в заполярных лагерях Коми. Плотный, широкоплечий, с крупными выразительными чертами лица, Каплер становился душой любого коллектива. Он многозначительно объявил, что хочет рассказать историю, полезную для каждого.
– Случилось это в нашем лагере, в кабинете «кума», так называли заключённые самого опасного начальника, офицера госбезопасности, наделённого такой властью, что его даже побаивались начальник лагеря и начальник режима, не говоря о зэках. «Кум» был с садистскими наклонностями, наказания от него сыпались налево и направо. Однажды дверь в его кабинет слегка приотворилась. В проёме показалась стриженная голова дневального зэка. «Кум» продолжал зевать и потягиваться. Тут дневальный переступил порог, быстро подошёл, взял стул и приставил к столу.
«Кум» удивлённо посмотрел на зэка… Тот встал на стул, а с него… на стол. «Опер» онемел от такой дерзости, выпучил глаза и, ничего не понимая, снизу вверх посмотрел на дневального. А тот над головой «кума» протянул руки, сорвал со стены большой портрет Берии. Бросил его на пол и стал топтать, приговаривая: «Так тебе! Так! Гад! Продажная шкура, изменник, падла!..»
«Кум» спохватился. В кабинет ворвались другие зэки и стали пинать оперуполномоченного, крича:
– Так и ты с ним заодно, продажная тварь! Гадина! Предатель!»
Под хохот присутствующих Каплер закончил:
– Начальник не слушал утренних радиовыпусков новостей и прослушал главного – о предательстве Берии. Так что, дорогие мои, всегда слушайте новости.
Хохот усилился.
Благодаря этой встрече, Александр в скором времени был принят в члены Союза писателей. Известные поэты и писатели страны приняли его в свой круг, став личными друзьями на долгие годы.
| * | * | * |
Рафаилу исполнилось четырнадцать лет. В голове юноши теснились впечатления от прочитанных сочинений Пушкина, Льва Толстого, Гюго, Шиллера, Шекспира. Однако, каким образом появляются на свет дети, он не знал. Кто-то из одноклассников объяснил, что все люди появляются из пупка матери. Но Рафаил никак не мог представить, как такое возможно?!
Дядя Борис не торопился объяснять Рафаилу столь щекотливую тему об отношении полов, но до определённого возраста. Видя, как Рафаил переживает, Борис Ильич однажды пригласил его в свой кабинет.
– Рафа, начну сразу. Ты уже достаточно зрелый, а некоторых важных вещей не знаешь…
– Дядя Борис, я знаю многое. Чего я могу не знать?.. – самоуверенно заявил Рафаил.
– Многого. Что такое, к примеру, половая жизнь мужчины и женщины?
– Ну, это… Пацаны говорили, когда из пупка рождаются дети, – Рафа покраснел. Казалось, всё тело покрылось пунцовыми пятнами. Прежде он никогда не имел возможности разговаривать с родным человеком на подобные темы.
– Знай, что все женщины коварны, так и норовят заразить мужчин венерическими заболеваниями, – это говорил подростку вечный холостяк, учёный-микробиолог.
– Ну и что? Все ведь болеют.
– Глупец! Такие болезни не лечатся, а приглушаются, чтобы возродиться вновь и вновь. Поэтому предупреждаю, если какая-нибудь девица сообщит, что забеременела от тебя, выгоню из дома и отправлю «в глушь, в Самару».
Беседа с дядей глубоко задела Рафу. Сомнения? Нелюбовь? Грязь?
Но Рафаил был очень упрямым и решил для себя тайным путём искать «верные» ответы на вечную тему.
Как-то во время лыжной прогулки Рафа и двое одноклассников сделали привал. Один из приятелей достал из-за пазухи тоненькую книжку. Она называлась «За закрытой дверью» и состояла из советов врача по гигиене брака.
Славик стал увлечённо читать вслух, а Пашка, другой друг Рафы – внимательно слушать. Рафаил внутренне сопротивлялся тому, о чём он сейчас говорил. В книжке каким-то скабрёзным, грязным языком описывалось то, как зачать ребёнка. Рафа попросил остановиться «лектора»:
– Погоди, а как по-вашему «тайное зачатие ребёнка»?.. О том, кто будет и каким, знает только Бог.
– Рафка, ты опять о неземном. Всё очень просто. Раз, два… и готово! – парни загоготали.
– Неужели я, да и вы, были так просто зачаты? Потом роды и мы вот, здесь?.. – Рафаил задумался.
– Философ ты, конечно так, а не иначе. Не стоит сомневаться!
– Нет, – возразил Рафа, – Такими делами занимаются только проститутки и фраеры, – он уже имел о них «понятие»…
– А ты как родился? – допытывались оба приятеля.
– Как? Как? Родители пошли в ЗАГС, расписались, поцеловались, и я родился.
– Простак, да и только! – Славик взял лыжи и побежал вперёд по накатанной лыжне. На этом его уличное просвещение о взаимоотношениях мужчин и женщин закончилось.
Как-то после уроков Рафаил решил проводить очень милую одноклассницу домой. Путь к крыльцу дома лежал через небольшой сад. Был светлый лунный вечер. Рафа, прощаясь, пожал ей руку и увидел её сочные, яркие губы. НЕ помня себя, плотно сомкнул свои губы, ткнулся «чмоком» в губы девочки. Увидел её расширенные, испуганные глаза и, не оборачиваясь, побежал прочь.
«Что я наделал?!» – в памяти всплыли наставления дяди Бориса. Неужели она забеременеет?! Что тогда? В Самару?! Алименты? Позор!
Придя домой, Рафаил не мог успокоиться. Но постарался взять себя в руки. С невинным видом, вновь прошёл в кабинет Бориса Ильича. После двух-трёх незначащих фраз решился:
– Дядя, скажи: отчего рождаются дети? От поцелуя в губы рождаются? Можно от этого забеременеть и родить?..
– А ты сам как думаешь?
– Не знаю.
– Почему спрашиваешь?
– Да вот, читаю книги, и там так и пишут: «поцеловались, а через время она родила богатыря».
– Гм, – хмыкнул дядя, – Смотря как поцеловались. Если очень крепко, можно забеременеть.
Рафа стал бледен, как потолок. Мучительно забродила в мозгу каверзная мысль: он поцеловал очень крепко или не очень крепко?.. Забеременеет она или нет?
Прошёл месяц, другой, но девушка не пополнела и не забеременела от поцелуя.
Но Рафаил дал себе зарок, что пока он учится в школе, никого целовать больше в губы не будет, на всякий случай.
| * | * | * |
Народный артист Российской Федерации, первый лауреат Сталинской премии, любимец Ленинграда, лучший исполнитель партий Германа и Отелло в операх Чайковского и Верди, изумительный лирико-драматический тенор, Николай Константинович Печковский, сидел после концерта в бараке с Александром и внимательно слушал историю жизни молодого артиста. Шёл 1955 год.
– Знаешь, Саша, мне твои лишения знакомы. Я никому не кланялся, ни перед кем не заискивал. Ни здесь, ни там, на земле, захваченной войной.
Высокий, плотный, с крупными чертами волевого лица, на котором пудра и грим скрывали преждевременные морщины, он казался лет на пятнадцать моложе своих пятидесяти. Даже десять лет заключения… Этапы… Грязь и лишения… Ничто не разрушило в нём величественность и благородство.
– Николай Константинович, вы, вероятно, знали моих педагогов?.. – Саша стал перечислять имена известных ленинградских режиссёров.
– Конечно, со многими сотрудничал в театре оперы и балета имени Кирова[57]. Но эвакуироваться с труппой отказался, – Печковский выдержал небольшую паузу.
– Тогда всё и произошло?.. – Саша не знал, как продолжить «щекотливый вопрос».
– Я был в Свирской, в ста пятидесяти километрах от города, у матери, она тяжело болела. Оказался по ту сторону фронта, тут немцы меня и взяли, – Николай Константинович аккуратно сложил свой фрак, – Они меня узнали и предложили вступить в труппы ряда немецких театров. Я отказался. Отказался даже от участия в германских концертных бригадах КДФ[58], обслуживавших части верхмата.
– Мне в плену тоже постоянно предлагали выступать только перед немцами, но я придумывал тысячу причин избежать этого.
– Саша, ты молод. Твоя слава ещё впереди, а я был уже известен всей Европе. Так вот. Самое главное – я выступал на сцене в своём фраке, на лацкане которого всегда висел орден Ленина. Представляешь, пою, а в зале одни немцы, и орден Ленина смотрит на них, а они аплодируют. Знаешь, какое я получал удовольствие.
– Представляю. А это правда, что вас пытались убить наши партизаны?
– Чепуха! Вот по радио слышал о себе, что меня, знаменитого русского певца, повесили на оккупированной территории. Вот так рождаются слухи.
– А приходилось петь, что вам приказывали «они», или?…
– Что ты, что ты! Пел Масснэ, Верди, Бизе, Балакирева, Рахманинова, Аренского, Гречанинова, где бы простые люди могли слышать «вживую» подобный репертуар? Только на войне, по ту или эту стороны.
– А как же вырвались к нашим? – Рафаил был похож на ребёнка, который задаёт вопросы обо всём. Наивно и доверчиво.
– Просто. Когда Красная Армия заняла Ригу, я сам пошёл в комендатуру, назвал своё имя и звания. Меня тут же арестовали и направили на Большую Лубянку.
– А кем вы числитесь здесь, в зоне?
– Числюсь дневальным, уборщиком бараков. Начальство, благо, на общие работы не посылает. На морозе не долблю землю для котлованов, а руковожу лагерной художественной самодеятельностью. Хочешь, позабочусь о твоём переходе ко мне? Давай!
– Да что вы! Я в центральной культбригаде Воркутлага. Как-то неудобно изменять коллективу.
– Мил человек, всегда в искусстве иди к обновлению, иначе – гибель! – Печковский внимательно глянул на Сашу. Мои гастроли по ОЛПам тому доказательства. Каждый концерт – новое восхождение. Судьба со мной поиграла достаточно.
Через некоторое время. Когда беседа шла уже к концу, надзиратель окликнул Печковского.
– Мне пора идти, – он повесил на плечики фрак, надел серый бушлат с маленьким номером, – Дай Бог, свидимся в Ленинграде.
Лаврам Печковского всегда завидовали многие коллеги. Когда он освободился, то великий певец обратно, в родной Кировский театр не был принят.
За гроши он пошёл работать в Дом культуры имени Цюрупы на набережной Мойки. Как режиссёр создал самодеятельный оперный коллектив.
С Александром Клейном они встречались ещё множество раз в Ленинграде. Им было о чём вспомнить. Заполярная сценическая эпопея объединила и подружила их навсегда.
| * | * | * |
В первые дни начала Великой Отечественной Войны десятки студентов Театрального института пошли на фронт ополченцами. Рафаил и ещё десять сокурсников были определены в 1-ю Кировскую дивизию народного ополчения.
Прибыв на место дислокации дивизии, будущие Ромео, Незнамовы, Лиры, Чацкие, «звёзды» театра, находились в растерянности. В деревянном одноэтажном здании казармы царило столпотворение и шум. Всё напоминало, скорее, рыночный улей, чем воинскую часть. Из новобранцев формировали роты будущих бойцов, защитников отечества.
Рафаил, неожиданно для друзей, прибывших с ним, взял на себя функции лидера. После общего построения всем приказали срочно получить форму. А в 1-й Кировской дивизии она была особая. Выдавали синие галифе, чёрные скатки шинелей и обмотки с ботинками. Очередь в каптёрку (склад солдатского обмундирования), казалось, никогда не закончится.
Рафаил, пробившись поближе к дверям, где выдавали форму, решил действовать более активно.
– Ты куда прёшь?! Выматывайся отсюда! Мы первые на выдачу! – кричали срывающиеся голоса из разномастной толпы.
Рафаил, не долго думая, решил преобразиться в командира полка. И не ниже. Он остановился, надменно посмотрел на стоящих рядом будущих воинов, и поставленным баритоном произнёс:
– Молчать! С вами говорит командир секретного гражданского отряда «Зверь»! – неожиданно, возмущённые голоса притихли, – Через полчаса с моим отрядом разведки я выдвигаюсь в тыл врага.
– Куда? Ты не гони! Разведчик…
Рафа добавил густоты тембра:
– Я сказал, кто будет воспрепятствовать – ответит по закону СССР! Отряд – ко мне! Приступить к получению формы!
Сокурсники Рафаила давились от смеха, но, сделав серьёзные лица, гуськом, друг за другом, пробились к заветной каптёрке.
– Равняйсь! Смирно! Заходи по одному!
Оболваненная очередь ополченцев стояла, как вкопанная. Не говоря ни слова, каптёрщик, военнослужащий средних лет, тихо, почти на ухо сказал Рафе:
– Ну ты, блин, даёшь! Хорошо, что командир дивизии тебя не слышал. Не то получил бы от него другую форму…
– Ладно, служивый. Выдавай, да размеры соблюдай! – Рафаил заговорил стихами. Он был на творческом подъёме.
Надев скатки шинелей, его друзья, довольные и счастливые оттого, что они – «первые бойцы», вышли на улицу.
– Ну ты, Рафка, отмочил! Командир-разведчик! – Семён Шидловский хохотал громче всех.
– А вы, лопухи и мямли! Если бы не я – до утра бы стояли в очереди. Да и форма, говорят, не всем достанется, – Рафа смеялся от души.
Неожиданно веселье прервал командир, появившийся из-за угла казармы.
– Товарищи бойцы! – ополченцы-артисты непроизвольно вытянулись по струнке, – Кто из вас старший?
– Ещё не назначали! – Рафаил посмотрел в глаза седому, но очень подтянутому военному.
– Ладно. Разберёмся. Идите в казарму. Скоро будет построение.
– Товарищ командир, разрешите обратиться!
– Разрешаю.
– А почему скатки такие неудобные, что постоянно натирают лицо?... – Рафа замер.
– Что?! Ты не у мамки в люльке, а на войне. Спасибо, что такие ещё есть, а то мог бы и голышом воевать. Как фамилия?
– Клейн! – Рафа понял. Что лучше всего молчать.
– Клейн, Клейн… Что-то фамилия твоя знакома. Немец?
– Никак нет. Еврей! – Рафаил выжидательно смотрел на командира, понимая, что разговор уже бесполезен, – Разрешите идти?
– Идите, вояки, – командир усмехнулся и направился в казарму.
– Рафа, ты обалдел! Это же был командир полка Крылов, а ты с ним так запросто, – Семён с укоризной взглянул на Рафаила.
– А как, по-твоему, я должен был себя вести?
– По-военному. Без лишних слов и эмоций. «Да» и «Нет» - твои друзья в РККА.
– Много ты понимаешь. Война покажет, кто был правый, а кто виноватый. Запомни: мы уходим в 41-м, значит, самые первые. С нас всё и начнётся. Мы войну, ну, где-то за месяц, и завершим. С Победой!
– Не смеши. Мы ещё посмотрим.
– Что нам немцы? Они слабаки и гады! А русские – сила! – Саша горячился.
– Ладно тебе политзанятия проводить. Покажи лучше: как обмотки заворачивать? – Семён, запутавшись в обмотках, чуть не упал с табурета.
– Смотри, – Рафа начал методично показывать на себе нехитрую технологию обмотки ноги.
Через некоторое время раздался командный голос:
– Строиться!
Вчерашние мальчишки, в несуразной форме и синем галифе, напоминали жителей инопланетной цивилизации. Больших размеров одежда смотрелась на них комично и, вместе с тем, трагично. Что ожидало юных вояк через день или два?.. разве можно противостоять опытному врагу, технически и морально готовому к насилию и убийству, таким вот безусым воинством?! Но внутренняя бравада и желание защитить страну. Во что бы то ни стало, присутствовали в каждом юнце стоически прочно.
Рафаил и его сокурсники стояли рядом, в чёткой линии и по ранжиру.
– 3-й стрелковый полк Кировской дивизии народного ополчения Ленинграда, – обратился к новобранцам седой, сухопарый командир, – Вы должны победить врага. За вами Родина и сам товарищ Сталин!
Мальчишки стояли и каждый из них молча прокручивал в голове свою киноленту гражданской жизни.
– Через час выступаем.
По Торцовой мостовой, чётко чеканя шаги, шли народные ополченцы. Рафаил навсегда запомнил лица ребят, которые шагали рядом. Многие из них летом 1941 года погибли при переправе через реку Лугу, выбиваясь из окружения. А сейчас они все ещё были полны решимости: «Побеждать!». Их поезд на станции «Юность» сделал очень короткую остановку, проскочив сразу к жёсткой взрослой станции «Жизнь»!
