2015-05-25
349
Едва светает. Метёт пурга. Александра и его бригаду долго держат у выхода из зоны. Конвой не решается вести: а вдруг убегут… Солдаты греются в помещении вахты, а они – на ветру. Со всех сторон облепляет снегом. Саша чувствует, как снег тает на лице, холодными струйками стекает за ворот бушлата. Безликая, окоченевшая толпа заключённых топчется на месте, в ожидании, когда стихнет пурга.
Наконец-то пурга утихомирилась. Заключённых ведут на шахту пятёрками – руки назад. Пройдя через ворота вахты, необходимо пройти по высокой насыпи для железной дороги.
Двадцать шестая уже даёт уголь. Это одна из лучших шахт Воркуты. Осталось подвести к ней железную дорогу и закончить все стройки под землёй.
Рядом с Александром шагал рослый казак Анисим Макаренко. Саша с ним дружил ещё до Златоуста. В Сиблаге они тоже работали вместе на плотине. Чтобы как-то скоротать путь, Анисим стал Александру рассказывать о себе.
– После шести классов я пошёл работать. Мать из Кубани сослали, отца раскулачили, – Анисим закашлял, то ли от нахлынувших чувств, то ли от тоски и безысходности судьбы… – Словом, я остался один. Потом война.
– Мне это знакомо. Я тоже родителей мало помню, – Саша хотел продолжать и поддержать диалог, но Макаренко прервал его.
– Я воевать «за Сталина» не захотел, при удобном случае перебежал к немцам, где сразу попросился к казакам.
– Не понял… – Александр удивился, что, у немцев ещё и казаки были?..
– Ещё какие! – Анисим самодовольно хмыкнул, – Наш казачий корпус послали в Югославия на борьбу с партизанами. Там мы участвовали в различных «акциях».
– Мне, конечно же, не очень интересны подробности, но как ты выжил среди немцев? – Александр, задав вопрос, давно определился с ответом для себя: молодым хотелось просто жить!
– Ну, когда я попал к немцам, те приняли по-человечески, а потом давай внушать, что во всём виноваты евреи, – Анисим замолчал, – Заработал свой срок по заслугам! Всё хотел мстить за погибших родителей и сестру…
– Ну и к чему привёл тебя «праведный» суд?
– Да к тому, что евреи, которых я встречал, совершенно иные люди. Всегда готовы помочь ближнему, а труженики, коих среди нас отыскать сложно. Вот и ты… Справедливый зэк-еврей, а не жид!
– Не преувеличивай Анисим, я такой, как и все – обычный.
– Нет. Это ты не говори… – Анисим оступился о заледеневшую глыбу и упал, – Тьфу, чёрт!
Охранник тут же крикнул простуженным голосом:
– Стоять! Шаг влево, шаг вправо – расстрел!
За многие годы Саша, казалось, уже миллион раз слышал подобные команды, окрики Вохровцев, которые они чётко отлаивали как «Отче наш». С трудом Анисим поднялся, как и положено казаку, смачно матернулся, и продолжил свою печальную историю, полную несуразностей судьбы и внутренних падений.
– Да… Югославия не Воркута. Междоусобицы у них покруче наших. Нашим корпусом командовал генерал фон Паневица, а старые белогвардейцы, Шкуро и Краснов, были уважаемыми командирами. Всегда поддерживали нашего брата-казака…
– Анисим, но они же были врагами советской власти?
– Сашка, ты говоришь, как на партсобрании. Кто тебе сказал? Сталин?
– Да нет. Но… – Саша смутился.
– Нормальные старики были! Всё за государство растащенное, как клочки по огородам, переживали. А у нас как? Кто больше урвёт, тот и прав! А рабы, бывшие никем, станут… на том свете – всем!!!
Александр оглянулся на рядом идущих зэков, многие очень заинтересованно прислушивались к разговору.
– Ладно, Анисим, вон уже шахта. Минут через десять будем пахать!
– Ну, Шурик, ты и хитёр, всегда выведешь разговор в нужный канал. Еврей, – Макаренко самодовольно улыбнулся.
Через полчаса зэки-горняки были в забое. Александр по состоянию здоровья работал на поверхности.
Инженер-еврей, как брат известного гроссмейстера по шахматам Ильи Кана, считался на шахте крупным специалистом по строительству. Он стоял у истоков создания 26-й шахты. После окончания стройки ему обещали досрочное освобождение. Но отбывать свой срок всё равно пришлось «от звонка до звонка». Инженер знал Александра как сильнейшего шахматиста. И в редкие минуты приглашал его к себе в кабинет «сыграть партийку».
Сегодня тоже выпала такая минута. Саша вместе с другими зэками-работягами, кайлом, сменяя друг друга, рубили мёрзлый уголь. На поверхности антрацит замерзал, но на отколотых плешах угольно-снежных гор, на солнце, играли отблески светящихся искринок. Конвойный подбежал к «муравейнику» из людей, вросших в угольную топь.
– Номер «2П-904» к главному инженеру!
Саше эти приказы были в радость. Можно будет чуточку согреться и поиграть в любимые чёрно-белые. Он скатился по угольной горке и покорно последовал за конвойным к конторе.
В кабинете его уже ждал милейший интеллигентный Григорий Шоломович.
– Ну, Саша, вперёд! – он пододвинул истёртую старенькую шахматную доску с выставленными фигурами, – Начинай. Но вначале чайку.
Александр сделал пару глотков горячего чая:
– Пускай остынет чуть-чуть…
И партия двух «мудрецов за проволокой» началась.
Сколько прошло времени неизвестно. Вдруг к Кану вбежал дежурный:
– Григорий Шаломыч! Беда! В шахте завал!
Кан, ни о чём не спрашивая, стал быстро одеваться. Растерянного Александра повели к своему отряду. На территории царила суматоха. Сбившиеся в кучу зэки, которые работали на поверхности, стояли молча, а охранники и работники гражданских специальностей метались по территории, пытаясь найти решение выхода из ситуации.
Только поздно вечером Александр, уже в бараке, услышал имена погибших шахтёров-зэков, среди них было имя Анисима Макаренко. Саша лежал на второй полке деревянных нар и пытался припомнить все детали утреннего признания Анисима перед смертью. Он так и ушёл из жизни озлобленный на весь мир и страну, которая лишила его семьи, свободы и радости.
| * | * | * |
Все студенты актёрских студий или факультетов влюблялись в своих преподавателей по актёрскому мастерству. Их считали самыми неоспоримыми авторитетами, им поклонялись, боготворили. За ними готовы были в огонь и в воду.
Актёрский факультет Театрального института, где учился Рафаил, не составлял исключения.
Елена Львовна Финкельштейн, подруга Левбарг Лидии Аркадьевны, для Рафы не только была высшим идеалом эрудиции, но и эталоном женщины высокой культуры. Рафаил на первых лекциях так увлёкся рассказом Елены Львовны об испанском театре, о Фредерике Леметре, что решил предложить свои услуги Финкельштейн. По молодости и наивности он думал, что знает всё, о чём Елена Львовна рассказывает студентам. И в конце лекции спросил:
– Елена Львовна, разрешите мне поработать над темой «Борьба примадонн «Комеди Франсез» за выигрышные роли»?
– Рафаил, это тема давно уже изучена. Но если тебе так интересно и ты увлечён романтизмом, можешь попытаться что-то найти и озвучить.
Рафа оживился – ведь его поддерживают! – и с особым пристрастием ринулся в театральную библиотеку.
– Эх, молодость! Но в этом мальчишке есть жажда познания исторической пустоты. Может быть, что-то и удастся найти, – Елена Львовна вслух, но и как бы для себя произнесла эту сентенцию.
Никто из оставшихся на следующую лекцию студентов так ничего и не понял. Прошла где-то неделя. Рафа, обойдя многие центральные библиотеки Ленинграда, пытался на карточках тщательно записывать всё об истории «Комеди Франсез».
Получился очень ёмкий пакет ценной информации. На следующей лекции Финкельштейн Рафа с гордостью произнёс:
– Елена Львовна, всё готово! Я нашёл дополнения к вашей лекции.
Елена Львовна удивлённо приподняла брови. Самоуверенность и некое бахвальство Рафаила поразило и его сокурсников.
– Об этом поговорим после лекции. А сегодня я расскажу вам о скандальных триумфах Виктора Гюго.
Рафаил несколько смутился и сел за парту. По окончании лекции, когда все вышли из аудитории, он с виноватой улыбкой подошёл к столу педагога:
– Елена Львовна, простите меня за самоуверенность. Я больше не буду вклиниваться в учебный процесс и пытаться показывать свою эрудицию.
– Что ты, Рафа, не надо расстраиваться. Для начинающих учёных и литературоведов это вполне нормальное чувство – утверждение себя в науке…
– Но я хотел… – Рафаил осёкся.
– Вот-вот, хотел сказать, что больше перебивать педагога не стоит, это неэтично! Но в тебе есть одно самое сильное качество – это дойти до сути проблемы и математически её просчитать. Поэтому я предлагаю тебе дополнительный факультатив по зарубежной литературе и театру. Захочешь – приходи. А сейчас прости, мне пора на лекцию.
– Елена Львовна, а мои карточки!
– На дополнительных занятиях обязательно посмотрим и разберём.
Уже с первых встреч с великими театральными педагогами Е. Л. Финкельштейн и Л. А. Левбарг Рафаил понял, что эти женщины в будущем не только определят его творческую судьбу, но и станут эдакими людьми-посохами на десятки лет его непростой жизни. Их не разлучат ни война, ни плен и не каторга. Они не отвернутся от Рафаила, как поступили многие, а найдут для него поддержку во всём, особенно в желании Рафы творить мир театра в себе и для всех.
| * | * | * |
Была в Воркутинском ОЛПе культурно-воспитательная часть (КВЧ). Никого, конечно, она не воспитывала. Но имела несколько музыкальных инструментов: баян, гитару, мандолины, и пару гражданских костюмов. Старшим культоргом числился Василий Анатольевич Кузнецов. В бытность он, председатель колхоза, отбывал срок за невнимательное отношение к соцсобственности, когда колхозницы подбирали с полей колоски. Словом, «растратчик социалистической собственности».
Василий Иванович, будучи спокойным и равнодушным человеком к искусству, иногда устраивал концерты по приказу начальства, а особенно к красным датам календаря.
Однажды, в канун 7 ноября, Дня Великой Октябрьской социалистической революции предстоял очередной концерт и торжественное собрание для служащих. Пересмотрев в особом отделе списки каторжан, он прочитал: «Клейн, артист из Ленинграда». Через процедуру формальных согласований были назначены день и время встречи с Клейном.
Александр чувствовал, что время требует новых идей и лиц, да ещё в такой праздник его точно уж призовут на сцену! Так и вышло: на другой день его пригласили в КВЧ. Улыбающийся, добрый Василий Антонович без всяких формальностей пригласил Сашу к столу переговоров, накрытому красным бархатом.
– Не знаю, как и обратиться… Да шут с ним, ты же Артист. Саня! Выручай! Нам нужен концерт, не хуже, чем у генерала Мальцева в Музыкально-драматическом театре.
– Вы уж слишком подняли планку. До них нам ещё расти… – Саша резко остановился. Продолжать препирательство с начальством – себе вредить.
– Да это я пошутил. Но в программе обязательно нужны будут песни, танцы и конферанс. И всё должно звучать только о родине, о победе, о партии, и ни слова о личной любви.
– Да вы что?! Василий Антонович, Как же без любви может жить искусство? Оно бы умерло! Давно! Навсегда!
– Ладно, не кипятись! Приступим к делу. С чего бы ты начал концерт?
– Н-да-а, – Саша многозначительно озвучил паузу-провал, – Давайте начнём с песни «Ехал я из Берлина».
– Да ты что, там же поётся… «Чарочку хмельную полнее наливай». Это запрещено! Никакого спиртного!
– Ну тогда со стиха Константина Симонова «Жди меня». А можно и с героического монолога из пьесы Леонова «Нашествие», или Светлова. Выбор есть!
– Хорошо, – продолжил старший культорг, – Определишься – покажешь. А петь, играть кто будет?
– Думаю. Как обычно, объявить усиленную «трудовую вахту»по отрядам и «кремлёвский» концерт будет готов! Там музыкантов полно.
– Какой ты шустрый, Клейн.
– Предлагаю не тянуть время, а провести среди зэков набор талантов, а я уж постараюсь, концерт проведу достойно.
Довольный Кузнецов смягчился:
– Хитрый ты еврей, всё ему прощупать, просмотреть, выверить, а потом – сделать навсегда и без придирки. Ладно, так и быть. Приступим к поиску дароносцев.
– Да-да, слово правильное. Разрешите идти готовиться?
– Иди-иди, в библиотеке книг, правда, осталось немного. Блатные растащили на туалет и махорку.
Саша чуть не поперхнулся от смеха. Он знал, что книги в КВЧ были сплошь со Сталинскими речами с пленумов ЦК партии, да несколько сборников просоветской литературы.
Александр решил, что как всегда, он прибегнет к проверенному методу: сочинит стихи сам, а фамилию автора поставит из известных классиков. Всё одно, из местного руководства поэзию никто не читает и не знает.
Через два дня. За неделю до концерта, в актовый зал клуба ввели разномастную толпу каторжан.
Колючие, недоверчивые взгляды, словно книгу «считывали» лица друг друга. Старший культорг провёл перекличку и предложил режиссёру Клейну узнать про каждого, составив художественное полотно творчества.
Саша начал с простейшего, попросил встать с мест тех, кто владеет каким-либо музыкальным инструментом. Нехотя, гремя скамейками, встали трое.
– Перейдём к следующей категории. Кто из вас поёт?
Приподнялся один человек.
– Негусто. Но хором могут петь все, будешь солистом. А танцевать, читать или из циркового жанра?.. – Саша интонационно сошёл на «нет».
Понял, какой цирк можно требовать от доходяг.
– Я могу. Чечётку на эквилибрах. Только потренироваться чуток, ноги после обморожения, не всегда слушаются.
– Ну хорошо. А актёры-то есть? С мест привстали два юных парнишки.
– Музыкальная эксцентрика. Пожалуйста.
– Достаточно! – Василий Анатольевич был явно доволен, – Через пятнадцать минут репетиция. Остальные – в бараки.
Начались тщательные репетиции. Саша внимательно просматривал номера, подсказывал, пытался «поднять» при неудачах ошибавшихся. Актёры невольной труппы «крепостного» театра, многие из которых были профессионалами, постарались на славу.
Героико-патриотический концерт для начальства ОЛПа прошёл на «ура». А Саша, вместе с коллегами-артистами, получил в благодарность чашку дополнительной порции баланды из перловки.
| * | * | * |
Рафаил постоянно вспоминал о доме, о дяде Борисе, друзьях. Ему несказанно хотелось вырваться из адского круга одиночества и пустоты. Хотя и наступило время послаблений, после смерти «Великого Вождя», но ему оставалось ещё столько лет принуждения и оторванности от настоящей, мирной жизни.
Незаметно, со временем, Воркута стала ему малой родиной, центром заполярных мук и переживаний. До свободы оставалось перешагнуть главное – уметь восстановиться среди «нормальной» жизни.
В такие тягостные моменты Рафа пытался увидеть себя как бы со стороны. Он воображал себя маленьким, чтобы вызванная жалость к себе несчастному могла растворить одиночество.
Вот он: в деревянной кроватке уже приподнимается, подтягивается, держась за поручни кроватки. Солнечный день словно растопил в глубине комнаты до боли знакомый образ мамы Дины. Он пытается что-то произнести, сказать, но у него вырывается только одно магическое слово «мама Ди…». Произнесение её имени ещё даётся с трудом.
Мать, вероятно, что-то готовит у плиты, так как гремят капризным звоном кастрюли. Вот она подходит к сыну:
– Рафа, сынуля! Упадёшь, нельзя! Ба-бах, – берёт его на руки, прижимая к себе.
Рафаил, как кот Мурлыка, повторяет в разных интонациях одно лишь слово – «ма-ма». Он ещё маленький, но уже детским сознанием читает её настроение и теплоту.
Неожиданно вскипает на плите молоко. Едкий, горклый запах. Мама быстро усаживает Рафу в кроватку и устремляется к печи… Рафаил начинает чихать и капризничать. Ему не нравится молочная дымовая завеса.
Мама вновь берёт его в тёплые руки, укутывает платком и выносит в соседнюю комнату, чтобы выветрить запах пригоревшего молока.
Рафаил успокаивается. Он скоро будет ходить. Добрые руки мамы осторожно ставят его ножками на пол. Рафа приподнимается на носочках, он понимает, что так легче держать опору. Неожиданно останавливается. Из репродуктора звучит непонятная мелодия, но она так нравится Рафе. Попадая и не попадая в такт мелодии, на одном гласном звуке «а-а-а…» малыш пытается петь в унисон радио.
Мама улыбается, вновь поднимает его, целует и так нежно, как может только она, говорит:
– Рафушка, пора кушать. Пошли.
Взрослому Рафаилу сложно объяснить то, что он чётко видит в киноленте собственных детских событий.
Кажется невозможным, чтобы человеческая память возвращала в картинках подробности из неосознанной жизни. Но всё необъяснимое – давно научно обосновано. Если маленький человечек только до пяти лет может вспомнить свои прошлые жизни, и кем он был тогда, и в какой стране жил, то почему бы ему не воспроизвести то, что с ним было в годовалом возрасте?
Саша лежал, укутавшись бушлатом, и улыбался сам себе. Он знал, что его фантазия и полёты в прошлое только и держат здесь, дают силы. Веру в справедливость. Сосед с нижней нары Степаныч вновь надрывно стал кашлять и задыхаться.
– Сашка, не лезь к нему с помощью. Тубик[55] подхватишь! – крикнул кто-то из глубины барака.
Но Александр, несмотря на предостережения каторжан, вновь спрыгнул со своих нар. Приподнял голову задыхающемуся старику и подал воды. Через некоторое время кашель стих.
Во уже который день приходилось «лечить» соседа по нарам. В госпиталь его не брали, отвечали: «Ничего страшного, это простуда – пройдёт». Но болезнь несчастного обострялась. Александр понимал, что туберкулёз очень опасен, особенно в открытой форме. Но Сашу миновала чаша сия.
Степаныча через пару дней вывезли за ворота зоны, в снежную тундру. Там и похоронили, присыпав снегом.
Александра в бараке называли «доктором». Он на генном медицинском уровне всегда пытался кому-нибудь оказывать медицинскую помощь. Ген «врачевателя» перенёсся и в его творчество. Что бы ни случилось, он обязан был дарить окружающим только радость, состояние надежды и веры в добро.
| * | * | * |
Арон Яковлевич, мамин брат, в гражданскую войну был военным врачом у Колчака. Как главного врача центральной поликлиники Куйбышева, его несколько раз арестовывали по надуманным делам, а в тридцать седьмом, при приходе Берии, освободили вновь.
Рафаил, оставшись в Киеве один, так как дядя Борис был в тюрьме, решился на дальний путь, поближе к родным. Собрав скромный чемоданчик личных вещей, книги да лучшие фотографии родных, он пошёл на вокзал. Всё складывалось удачно. Ему достался билет в общий вагон, правда. Из Киева в Куйбышев необходимо было ещё совершить несколько пересадок. Рафа отбил телеграмму на домашний адрес дяди Арона и спокойно сел в поезд.
Вагон был переполнен людьми, в основном, торговцами, которые обменивали продукты на вещи, и наоборот. Южно-русский говор пассажиров и их надрывно-громкие голоса не давали уснуть. Полок для лежачих не было, только третья багажная позволяла самым юрким и отважным хоть как-то прилечь.
Рафа, проскользнув цепким взглядом по вагону, нашёл такую свободную полку для себя. Лениво огрызаясь, взобрался наверх. Чемодан поставил в ногах. Поезд мерно перестукивал колёсами, отсчитывая версты. Рафаил «провалился» в царство Морфея. Изредка, но всё же бывало, он видел цветные сны. Этот явился сразу…
Бесконечный луг с полевыми цветами, он спешит на косогор, где всегда в жаркие летние дни зреет лесная земляника. Украинские посадки. На страже тишины стоят высокие тополя, вербы, дубы, а в соседний ставок (пруд) ивы опустили свои извилистые руки. Рафа бежит, как будто раздвигая солнечные лучи: он торопится. А вдалеке, на пригорке, вдруг видит отца, который косит высокую траву. Рафа кричит! Он зовёт его! Но отец почему-то всё отдаляется и отдаляется. И вдруг, резкий толчок в бок. Рафаил открывает глаза.
В полутёмном вагоне слышен лишь храп да тихие голоса из соседнего купе. Все уже спят. Рафаил потягивается, и чувствует, что чего-то не хватает.Приподнимается. На полке нет его чемодана. Спустившись вниз, начинает судорожно искать жёлтый чемодан, доставшийся ему от Соки. Поиски бесполезны. С нижней полки доносится голос женщины:
– Хлопчик, чого ты шукаешь?
– Чемодан! Мой… Жёлтый такой!
– Якись дядко пидходыв, казав що це его вещь.
– Ну и где он?!
– Да цеж днём було. Ты спав!
НЕ дослушав объяснений, Рафаил стал протискиваться через частокол ног спящих пассажиров. Дойдя до тамбура, он остановился.
Вот он! Проломленный сверху, со вскрытым замком, чемодан валялся в углу. Несколько книг были изодраны в клочья, но зато остались фотографии семьи и на том «спасибо» вору!
Дверь в тамбур приоткрылась. Показалась голова проводника в форменной фуражке:
– Шо?! Ограбили? Ничего. У нас это часто случается. Шо взяли?
– Да ничего. Денег, ценностей у меня нет, – Рафа беспорядочно складывал остатки вещей в сломанный чемодан. Замки не закрывались.
– Погоди, парубок. Дам тебе шпагат. Це прочнее замков будэ.
Действительно, шпагат оказался крепким. Рафа обвязал, как мог, чемодан, и пошёл на своё место. Через четверо суток ему предстояла встреча с родными.
– Жаль, что еду забрал, гад! Но ничего, не умрём! – подбадривал себя Рафаил.
– Молодец! Ты подходь до менэ, щас дам хлеб. Не умрэм! – пожилой проводник, покачав головой, пошёл растапливать титан с кипятком.
На вокзале в Куйбышеве Рафу встречали няня Адель Пенёвна, и два её воспитанника, сыновья дяди Арона, которых он растил сам, без жены. Мальчуганы были младше Рафы лет на десять, но зато они его кровные, двоюродные братья! И как не ему, взрослому, стать их наставником?..
Рафаил ещё с трудом понимал, что скорого возвращения в Киев у него не будет. Ключи от квартиры он отдал завхозу Дома врачей, на всякий случай. Предчувствие – великое подспорье для человека. Вечером с работы вернулся дядя Арон. За ужином он прямо заявил Рафаилу:
– Я обязан тебя приютить как третьего сына. Иначе с милицией греха не оберёшься. Не возражаешь?
– Да вы что, дядя Арон! Я буду очень рад такой добрейшей семье. Выхода другого у меня нет…
Несколько месяцев до совершеннолетия Рафе пришлось жить у родных. Лишь перед поступлением в театральный институт, после освобождения из тюрьмы дяди Бориса, он возвратился вновь в Киев, чтобы успешно закончить десятилетку.
| * | * | * |
Шёл 1955 год. До полного освобождения Александру Клейну оставалось ещё несколько месяцев несвободы. Он был одним из одиноких людей, которые окружали его столько лет.
В такие минуты спасали книги. Каторжники и вообще заключённые много читали, несмотря на страшную усталость после тяжкого труда.
В каждом ОЛПе имелись бараки, домики или помещения, служившие клубами. Зрительными залами обычно являлись огромные столовые, но со сценами. Иметь свой клуб-театр хотели и каторжники, и начальство. Последние понимали, что производство труда и соблюдение какого-то относительного спокойствия в зоне зависело от сценического искусства. Каждый начальник ОЛПа, подобно помещикам, гордился своим «крепостным театром».
Все программы перед выпуском на сцену просматривал начальник политотдела Воркутлага. Открывал концерт обычно хор. Далее чередовались номера: вокалистов, танцоров, чтецов, конферансье, цирковые этюды. За право участия в ответственных концертах шла невидимая, внутренняя борьба среди заключённых. Такое участие как бы закрепляло право пребывания в бригаде, приближая скорейшую дату освобождения.
Центральной культбригадой культурно-воспитательного отдела (КВО) Воркутлага руководил режиссёр В. Д. Лавров. В один из гастрольных туров этот легендарный коллектив приехал на 26-ю шахту. Начальник КВО предупредил Сашу:
– Тебе разрешено сегодня подготовить сцену и комнаты для артистов. Ты же профессионал. Заодно и пообщаешься с коллегами.
В редком расположении духа начальник КВО позволял бесправным даже приближаться к клубу, а тут… Но Александр имел особый допуск, за те программы и концерты, которые он готовил для руководства.
Тщательно промыв сцену, коридоры и так называемые «гримёрки», Саша стал кипятить огромный самовар, который выдавал по особым случаям начальник КВО. Ведёрный пузач всегда являлся гордостью клубных праздников. Где-то через час большая группа артистов с шумом, хохотом стала заполнять помещение. Александр с завистью глядел на «счастливых»людей. «Они, хоть и невольные. Но отношение к ним человеческое», – думал он про себя.
Подбросив угля в раскалённую печь, Саша собирался выйти на улицу, чтобы почистить обледеневшее от снега крыльцо. Но услышал окрик начальника:
– Эй, Александр, срочно ко мне! – это звучало как-то по-граждански. Не пронумерованный зэк, а человек…
Войдя в кабинет, Саша быстро оценил обстановку. Возле края стола сидел то ли уставший, то ли больной, широкоплечий красавец. Это был В. Д. Лавров.
– Знакомься, художественный руководитель… – Лавров перебил начальника.
– Не надо так официозно, – он говорил с трудом. От него исходил жар и капли пота бежали по лицу, – Саша, я знаю, что ты артист. Читаешь. Концерты вёл обычно я, но сегодня, как назло, температура под 40. Выручай…
– Но-о…? – Саша удивлённо протянул звук удивления.
– Не переживай, мы тебя оденем, что никто не узнает.
– Хорошо. Могу прочитать композиции из «Василия Тёркина» и «Страны Муравии»…
– Здорово! Я тоже их читаю. Ну-ка, читани!
Александр отбросил в сторону маленький совок для угля и начал читать. В кабинете наступила тишина. А когда он закончил, Лавров будто взмолил:
– Боже! Что вы все здесь делаете?! За что вас?!
– Вам не надо переживать. А сбить температуру вам поможет уксус, разведённый водой. Сделайте компресс на голову и оботритесь.
– Он у нас ещё и доктор, – начальник засмеялся, явно довольный.
– Программу я тебе дам, а конферанс на твоё усмотрение, только без политики и заворотов, – Лавров еле-еле приподнялся и шатающейся походкой пошёл к артистам.
Через час Александр стоял на сцене. Шикарный костюм: смокинг, белая рубаха, бабочка, лаковые туфли – всё было, как на него сшито. Саша внутренне расправил воображаемые крылья и вышел на родную сцену. Как же он истосковался по зрителям, умению творить на глазах чудеса. Вести за своим словом и интонацией публику.
После концерта, когда затих шум аплодисментов, а артисты укладывали свой скромный багаж, к Саше подошла Элеонора Божко. Она великолепно исполняла арии из опер и оперетт:
– Простите, вы не назовёте вашу фамилию? – редкой, прозрачной красоты и обаяния певица улыбнулась.
– Почему же нет? Александр, а так – Рафаил, Клейн, человек двух имён, живущих в одном. Одно имя, Саша, спасало, а другое – моё личное.
– Клейн? А вы случайно не из Киева?
Саша невольно встрепенулся.
– Да. А что? Вы там были?
– Нет, я там родилась. А моя мама в 35-м тяжело заболела. Её спас профессор Клейн. Слышали о таком? Он вам не родственник?..
– А как же, этот человек усыновил меня в пять лет, и я рос у него!
– Значит, мы с вами встречались у вас, в Киевской квартире. Правда, я была ещё маленькая.
Наступила неловкая пауза.
– Как? Как такое может случиться?.. Через столько лет? На краю света встречается человек, который знал…
Неожиданно диалог прервал командный голос конвоя:
– Всем на улицу! Строиться по одному!
– Да, увы, реальность. Возьмите мой киевский адрес. Может, когда–нибудь встретимся, – Элеонора быстро, чёрным карандашом для бровей, написала адрес и протянула его Саше.
Он вышел во двор. Противоречивые чувства боролись внутри Клейна: «Только что эти люди блистали на сцене, а сейчас они – никто и ничто! Погасшие образы клоповных бараков и хлорных простыней. Люди-грёзы, люди-призраки! Актёры колючей проволоки…»
Александр обозлился на себя, своё положение и равнодушие вокруг, бессилие быть правым и циферблатное время невольной жизни.
Он не знал, что в ноябре 1955 года его освободят. Он получит паспорт и немного денег на проезд в бесплацкартном вагоне – от Воркуты до Киева.
Освободили Александра Клейна по амнистии со снятием судимости и поражения в правах, а также каких-либо ограничений в выборе места жительства.
Но ехать куда-либо он отказался. Думал, что Борис Ильич погиб, а в Киеве родных больше никого нет. В лагерь ему никто не писал. Он был совсем одинок.
Перейдя в категорию «бывшие», Александр постепенно стал бороться за жизнь, пытаясь выйти из заколдованного круга ненависти к бывшим «политическим».
Так завершилась трагикомическая история невольной жизни Клейна. Немецкий плен, тюрьма, лагеря. Сколько ещё необходимо испытаний на одну человеческую судьбу?.. Никто не ведает, кроме всевышнего Творца!
