Основания метафизики 3 страница

В силу первой эманации каждая вещь вмещает в себе огромное количество общих начал, т.е. начал, повторяющихся и в других вещах. В сфере второй эманации особь неосознанно вносит свой вклад в сохранение общего путем рождения новых особей того же рода, а в сфере третьей эманации появляется осознанная задача сохранения всего человеческого рода.

Отметим, что история искусственных вещей (орудий, машин) воспроизводит всю эту последовательность мирового развития. Первые орудия - палеолита - это имита­ция вещи, приспособляемой к нуждам человека; машина - это имитация организма, а современный автомат или вычислительное устройство - это имитация личности, Этот процесс можно было бы рассматривать как вторичную эманацию личностью своей формы бытия в космос, а в виде приручения животных - и в биокосмос. Но это лишь тень, бледное отражение первичной эманации.

Противослучайности - они же формы противоэнтропии, или формы эктропии, в виде сил связи в неорганическом мире, борьбы против возрастания энтропии в собственном организме, и, наконец, борьбы против него и в среде путем искусствен­ного воссоздания тепла, огненный Прометеев путь преодоления холода и мрака.

Если сами жизнь и дух - это метафизическая тайна, то реальные условия ж появления (или, точнее, проявления) - естественно-научная проблема. Речь идет об условиях физических (соответствующая температура, состав и плотность атмосферы, химические соединения и т.д.) в одном случае и физиологических (соответствующее развитие центральной нервной системы) в другом. Но вопрос об условиях появления, реализации логико-математического порядка и причинных связей остается - как уже отмечалось - целиком в сфере компетенции метафизического символического познания.

Для того, чтобы согласно бритве Оккама не загромождать систему без крайней необходимости - praeter necessitatem - спорными положениями, надо допустить, что в самом хаосе было заложено стремление, порыв (говорю здесь "порыв", потому что другие проявления стремления - усилие, пассивная самоотдача - в данном контексте не играют роли) к оформлению и упорядочению - elan cosmique, - продолжением которого "после" реализации первой эманации был elan vital, за которым последовал elan spirituel. Таким образом, мы обобщаем символ Бергсона, у которого elan vital необоснованно оторван от своего предшественника и продолжателя. Действие

каждого порыва заключается не только в развитии данного принципа, данной эманации, но и в подготовке предусловий, необходимых для ее реализации.

Таким образом, мировой процесс предполагает сочетание порыва и эманации. Последняя закрепляет достигнутое и, завершая определенный этап развития, создает прочную основу для дальнейшего. Эманация не реализуется без порыва к ней; но порыв создает лишь условия для ее реализации⁴².

Порывы, эманации знаменуют непрекращающуюся борьбу против первозданного хаоса, против влечения к нему или к нижестоящей эманации. Зло заключается в победе низшего начала (хаоса, низшей эманации) над высшим. Это смерть, болезнь, страдания, духовное вырождение, преступление. Зло физическое и зло моральное объединяются этой общей характеристикой. И за каждый успех в этой борьбе против хаоса приходится платить ему же и тем самым способствовать его росту. И точно так же борьба с ростом энтропии в данном организме сопровождается уничтожением (съедением) других организмов, т.е. других центров этой же борьбы, смертями и страданиями - т.е. обильными дарами тому же хаосу. Порыв выдыхается, усилия оказываются исчерпанными - энтропия неуклонно возрастает.

Норберт Винер пишет в своей автобиографии: "Мы плывем вверх (подч. мною) по течению, борясь с огромным потоком дез организованности, который, в со­ответствии со вторым законом термодинамики, стремится все свести к тепловой смерти, всеобщему равновесию и одинаковости... В этом мире наша первая обязан­ность состоит в том, чтобы устраивать произвольные островки порядка и системы... Требования нашей собственной натуры, попытки построить островок органи­зованности перед лицом преобладающей тенденции природы к беспорядочности - это вызов богам... асимптотическое состояние (если оно существует) заключается в полной одинаковости, безвременности, бессмысленности и беззаконности..."[Винер Н. Я - математик. Автобиография. М., 1964, с.311, 314.]

Значит, тщетны все порывы и усилия перед лицом всепоглощающей бездны хаоса и неотвратимой тепловой смерти? На этот вопрос пришлось бы дать безоговорочно утвердительный ответ, если бы хаос был чем-то первичным и непроизводным. При нашей концепции можно, однако, допустить, что хаос, как производное, вторичное, "сотворенное", как воплощение случайности может и даже должен "прейти", или что его победа будет завершением одного цикла и началом нового цикла тех же эманаций. Последнее допущение приводит к идее "вечного возвращения" - столь же, впрочем, мрачной и безысходной перспективе, как и перспектива окончательной и бесповоротной победы хаоса. Но возможно и другое допущение, на которое был дан намек выше. Можно предположить, что все это трудное человеческое существование, эта тягостная condition humaine, эта непрерывная борьба, эти взлеты и падения подготавливают почву для новой эманации, новой, еще более радикальной формы противослучайности и противохаоса, таящейся в недрах бытия, которую с наших человеческих позиций можно трактовать лишь в эсхатологическом плане как конец истории. Эсхатологическая идея навязывается нашему мышлению с какой-то не­одолимой принудительностью, ибо так же трудно представить себе, что история и историческое развитие будет продолжаться бесконечно (ведь как будто должен же наступить момент, когда больше ей нечего будет делать), как, с другой стороны,

трудно допустить, что последнее и окончательное (абсолютно последнее) слове останется за хаосом, т.е. за минимальным бытием, а не за полнотой бытия.

О судьбе

Хаос предстает перед нами и в облике судьбы. Ибо судьба, рок, μοτρα - это нечто оголенное от всего того, что мы связываем с эманациями. Здесь нет ни логической или даже причинной закономерности, ни целесообразности, ш сознательного решения кого бы то ни было, — остается слепой случай. И недаром рок отождествляется с жребием (уже в кумранских рукописях). И у греков судьба - она же τυηη. Судьба - это олицетворение власти слепой силы в пневмобиокосмосе вопреки всем противослучайностям и поверх их. Сознательные действия Лайя, направленные на то, чтобы избежать судьбы, неукоснительно ведут к роковому концу. Поскольку случаю приписывается власть над разумным и целесообразным - он превращается в слепую необходимость. Μοίρα вместе с тем и αναγκε, destino invitto е ferrata necessita (Леопарди), властвующие не только над людьми, но и над богами. Итак, не чистая случайность, а случайность, вторгшаяся в мир сознательного и разумного; как власть, она издает свои предписания; это случайность, приспособляющаяся своему новому окружению, воспринимающая некоторые его формы и, так сказан, использующая заимствованные у него средства. Но эта необходимость - пряма! противоположность логической, причинной, разумной. Это необходимость или неизбежность, которая ничем не может быть обоснована (судьба! не судьба!). Это хаос, возведенный в закон, абсурд, прикидывающийся смыслом. Понятие судьбы содержит, таким образом, два момента: непререкаемость предначертанного - и его абсолютную необоснованность законами логики, природы, жизни, этики. Человеку трудно сохранить "чистую" идею судьбы. У греков в нее привносится этически момент. Роковой финал в какой-то мере предопределен наследственным грехом. В христианстве и исламе (кисмет) судьба отчасти совпадает с решением Бога, с тем, что "в высшем суждено совете". Но по существу мир, в котором царит Рок - это мир без Бога.

Но в чем реальное зерно этой идеи?

Говорят, что человек творец своей судьбы. Во всяком случае, человек может сделать немало в выработке своего характера, изменении среды как географической так и социальной, может переменить окружающую его обстановку и т.д. и т.п. Hо исходная точка этого развития от него не зависит, и это ограничивает и все его дальнейшие возможности. Я имею в виду те данные, с которьми он появляется в свет, эпоху, место в пространстве, страну, национальность и т.д. Конечно, наук доказывает, что все это обусловлено, что данный субъект является продуктом определенных хромосом, генов, и что законы наследственности, обстоятельства, среда предопределяют рождение именно данной собаки, именно овчарки, а не пуделя, кобеля, а не суки. Все это так, собаку бы эти научные данные вполне удовлетворили. А вот для меня все же остается непостижимым, что этот предопределенный субъект это я, именно Я. И я понимаю, что это справедливо в отношении всякого другого! Встречу этого детерминированного прошлым субъекта именно со мной - а чувствую с самого начала, что я этим субъектом не исчерпываюсь, - я и воспримаю

как свою судьбу, как роковую власть случая, τυηη, как нечто несводимое ни к логической или физической необходимости, ни к целесообразности, ни к сознательному решению. Судьба - это месть хаоса, ибо щупальцы его достигают меня сквозь все эманации в виде моей прирожденной единичности. Но мое развитие - это уже не судьба, это уже результат моего единоборства с судьбой.

Переход от хаоса к космосу

Но вернемся пока к первой эманации и прежде всего попытаемся реконструировать условия, подготовившие ее появление. Для этого надо проследить "обратные" пути сущего к хаосу, приближенным подобием которого является тепловая смерть. (Тут придется допустить некоторую дозу натурфилософских соображений.) Эти пути ведут через превращение различных форм энергии в тепловую, через увеличение беспорядочного движения (напр., испарение жидкости) к беспорядочному покою, именуемому тепловой смертью. Теперь мы знаем, что при сверхвысокой температуре образуется четвертое состояние материи - плазма, - в котором тоже явственно проступают те черты хаоса - неразличимость, нивелировка формы и структуры, беспорядочность движения, - которые возрастают при переходе материи от твердого состояния к жидкому, от жидкого к газообразному (а в пределах твердого состояния проявляются в универсальной тенденции к распылению, к "песочности"⁴³).

Таким образом, можно говорить о двух хаотических состояниях - состоянии наибольшей вероятности (по Больцману), абсолютного нуля, по ту сторону которого физические законы не могут быть экстраполированы, и беспорядочного покоя в состоянии весьма высокой температуры и максимально беспорядочного движения. Если проследить путь, которым все сущее возвращается к своему первоначальному состоянию, то напрашивается предположение, что заложенный в первоначальном хаосе покоя порыв к космосу - elan cosmique - проявился в мощном взрыве, превратившем хаос абсолютного покоя в свою противоположность - в хаос беспорядочного движения, в хаос плазмоподобный. Насколько я могу судить, это состояние будет наименее вероятным (по Больцману), так как оно предполагает наименее вероятное распределение молекул (и тепла) в пространстве (за невоз­можностью иного, мы рассуждаем в терминах нашего пространства и на молеку­лярном уровне).

Затем порыв стал "остывать" - в буквальном и переносном смысле. Таким образом, вначале были не только первозданные "воды", но и мировой "пожар", и из пепелища возникли вещи, а именно, при состоянии, удаленном в более или менее равной мере как от минимальной, так и от максимальной вероятности. Точнее: сложились условия, при которых могла реализоваться первая эманация, могли образоваться вещи микромира и макромира, в которых стал проявляться первый принцип логико-математического порядка - тождество. Происходит проникновение начала необходимости в хаос, а хаос проникается порядком, структурой. Их сочетание и есть реальный мир вещей с его смешением, взаимопроникновением необходимого и случайного. Хаос представлял собой материальный субстрат реальности. Мир вещей (res), или космос (точнее, космохаос), это в буквальном смысле реальный мир, мир

реалий. Для биокосмоса и особенно пневмобиокосмоса лучше подходит термин "действительность" (Wirklichkeit), ибо это мир действий (wirken). Однако мы все же будем продолжать употреблять термин "реальный" как родовой, памятуя лишь, что дальнейшие эманации означают переход a realibus ad realiora (в смысле большей полноты бытия), и что, с другой стороны, переход от хаоса - материального субстрата вещей - к космосу - это переход от субреального или пререального к собственно-реальному.

Как мы видим - и как станет еще очевиднее в дальнейшем - переход от одного способа реального (в широком смысле) бытия к другому (начиная от хаоса) происходит путем реализации в субстрате, вещи, существе новых начал, бытие которых (как таковых) может быть названо идеальным бытием, а в их отношении к процессу реализации - возможным или потенциальным (это словоупотребление до некоторой степени или в некоторой части совпадает с лейбницевско-гуссерлевско-шпетовским при несколько расширенной сфере применения, с одной стороны, и рядом оговорок и ограничений - с другой).

Идеальное бытие воплощает в чистом виде атрибуты бытия, те модусы, в которых все что есть - есть, а именно, дух, жизнь, необходимость, представляя собой прямую противоположность хаосу, который всего этого лишен. Конечно и хаос есть, и следовательно, ему приходится приписать какой-то модус бытия, но его бытие - и не идеальное бытие, и не реальное бытие вещи, существа, личности, а суб- или пререальное бытие случайного и беспорядочного, не имеющего никаких оснований к тому, чтобы быть; бытие, которое не может быть нами понято, и которое мы поэтому должны отнести к сотворенности, т.е. бытие на грани небытия.

Подобно тому как бытие вообще фиксируется нашим мышлением в аспекте его (бытия) логической необходимости, точно так же и в частности идеальное бытие фиксируется мышлением прежде всего в виде логико-математических отношений и истин. Их привилегия - данность в интуиции; другие аспекты идеального - жизнь и дух - этой привилегии лишены и поэтому их обосновать труднее, и самый характер их как идеального бытия остается проблематичным. Во всяком случае они выходят за пределы идеального бытия в платоновско-гуссерлевско-шпетовском смысле.

Логико-математический порядок и его основы (первая эманация)

Объективный характер логико-математических истин засвидетельствован уже тем что они не зависят от нашего произвола. И это, как давно уже показал Гуссерль, на необходимость нашего "склада" ума или мысли, а объективная, от него не зависящим необходимость. Подтверждением a posteriori этого объективного характера логико-математического является то, что математические закономерности или "образцы" (patterns) регулируют самые многообразные явления реальности и притом такие, которые не имеют ничего общего с теми явлениями, в непосредственной связи с которыми они были установлены. Эти принципы и законы, пронизав хаос образовали космос, мир вещей. И недаром, как говорят, именно Пифагор ввел в употребление слово "космос". Это не субъективные, не трансцендентальные категории, как утверждал Кант, а бытийные, онтологические. Оформление хаоса исходит не от нас, а от самого бытия, взятого sub specie necessitatis. Мы их не создаем,

постигаем, познаем, и они для нас обладают принудительной значимостью не потому, что они законы нашего мышления, а потому что они законы сущего. Точнее, Нет таких логических, законов мышления, которые не были бы одновременно и законами сущего - иначе они не были бы законами истинного мышления, путем или орудием познания сущего.

Так, объективный характер силлогистической необходимости виден из того, что я могу помыслить посылки, не помыслив вывода, - но это не меняет того факта, что если обе посылки истинны, а силлогизм правилен, то обстоятельство, соответствующее выводу, объективно существует⁴⁴

В то же время, в отличие от эмпирических законов, степень их убедительности для нас не зависит от количества случаев, подтверждающих на опыте их истинность. Достаточно одного случая - и то не в качестве подтверждения, а в качестве иллюстрации - для того, чтобы истинность их стала для нас очевидной. Умножать наблюдения и эксперименты для доказательства силлогизмов - бесплодное занятие, все равно что толочь воду в ступе. Если допущена ошибка в умозаключении или в счете, то она исправляется не путем обращения к опыту, а путем "переумозаключения" или пересчета. Какой опыт нужен и возможен, чтобы убедиться в ложности умозаключения: некоторые люди смертны; Сократ - человек, следовательно, Сократ смертен? Сколько раз надо повторить этот "опыт"? Вот главный и неопровержимый критерий для различия между эмпирическими verites de fait и идеальными verites de raison (хотя могут иметься и спорные, пограничные между обеими областями случаи, например, аксиомы эвклидовой геометрии, - причиной чего являются особенности нашей интуиции). Только слепота в отношении идеального может продиктовать утверждение о силлогизмах как о "размазанном" результате миллиарды раз повторявшегося опыта. Почему "миллиарды" раз повторившийся "опыт" чередования дня и ночи или времен года или падения тяжелых тел сверху вниз не сделал эти явления хотя бы столь же логически необходимыми, как напр., произведение двадцати двадцатизначных чисел?

Некоторые авторы (например, Борель) склонны подменять вопрос о необходимости или случайности вопросом о степени вероятности. С точки зрения Бореля [Борель Э. Вероятность и достоверность. М., 1961] разница между положением "2х2 = 4" и "Париж лежит на Сене" чисто количественная: первое положение проверялось неизмеримо большим количеством людей и неизмеримо большее количество раз, чем второе. Здесь мы имеем дело с той же полной слепотой к логико-математической необходимости (от которой не застрахованы и крупнейшие математики). Положение, что де Голль еще вчера был президентом Франции, во много раз достовернее и легче поддается проверке, чем то, что сумма ста стозначных чисел равна данному числу а. Однако первое положение, бесспорно истинное, лишено какой бы то ни было необходимости, в то время как второе, если оно истин­но, необходимо истинно. В первой сфере объективно отсутствуют необходимые отношения, во второй сфере они присутствуют, хотя наша способность интуитивного познания может охватить лишь небольшую часть этой сферы. Здесь все что есть - принципиально интуибельно и необходимо.

Другие авторы, и, в частности, неопозитивисты во главе с Карнапом, приписывают необходимость (логическую истинность) лишь аналитическим

суждениям, отрицая возможность синтетических суждений a priori. С этой точки зрения логика и математика состоят из тавтологий.

Такую позицию еще можно было бы считать уместной с платоновско-рационалистической точки зрения. Если в логике и математике мы имеем де­ло с объективными идеальными сущностями (эйдосами), то все, что об эти сущностях высказывается, должно быть им действительно присуще - иначе оно и могло бы быть о них высказано. Лейбницевская монада, не имеющая окон представляет собой абсолютный субъект, который содержит в себе все свои предикаты. И действительно, для Лейбница математические суждения бьш аналитическими, т.е. основанными на принципе противоречия. С этой точки зрения суждение "5 + 7 = 12" может рассматриваться, вопреки Канту, как аналитическое ибо оно означало бы, что 7 это по своей сути такое число, которое, будучи добавлен) к 5, дает 12. Но с точки зрения номинализма, которого придерживаются Карнад, Куайн и др., положение о тавтологичности этого суждения несостоятельно, разве что считать 7 + 5 определением числа 12, или 12 определением формулы 7 + 5, ибо с эта точки зрения только определения могли бы рассматриваться как тавтологии.

Но, конечно, номинализм, исходя из своих позиций принципиального эмпиризма, тоже заинтересован в сведении положений логики и математики к аналитически или даже тавтологическим суждениям. Ведь он уж настолько философски грамотен чтобы уметь различать между эмпирическими и неэмпирическими, всегда истинным (или L-истинными) положениями; вынужденный признать последние, он "зато" сводит их к тавтологиям, лишая их тем самым всякого или почти всякого самостоятельного познавательного значения, по принципу: позитивистский капитал приобрести и философские приличия соблюсти.

Я думаю, что многие трудности могут быть разрешены (или по крайней мере смягчены), если подойти к суждению не абстрактно, не как к имеющему смысл набору слов, а в аспекте его когнитивной природы, т. е. рассматривать его как орудие познания. Суждение есть "модель" объективно сущего, образуемая познающим субъектом! целях познания этого сущего. В этом его смысл и назначение. С этой точки зрения всякое суждение должно быть синтетическим, т.е. расширять знание. (Можно сделать частичное исключение лишь для суждений, расчленяющих само определение субъекта суждения: например, для суждения вроде "человек - разумен", если считать определением человека "разумное животное"). С этой точки зрения суждение "стол есть стол" - синтетическое суждение, приписывающее столу (в той мере, в какой это применимо к реальности) самотождественность, свойство, не входящее в определение стола как стола. Конечно, все сущее самотождественно или (если речь идет реальных вещах) quasi-самотождественно, но и это знание (выражаемое формулой "А есть А") дано в интуиции, т.е. в синтетическом суждении a prior i⁴⁵

В связи со сказанным надо вновь напомнить, что непосредственная самоочевидность не является обязательным критерием идеального. Произведение двадцати двадцатизначных чисел или тот факт, что 97 - простое число, не воспринимается нами непосредственно с очевидностью, и тем не менее мы знаем, что тщательно проведенная операция или проверка (но вовсе не опыт) обеспечивает на нахождение необходимой и объективной, независимой от нашей способности к интуиции, истины. По-видимому это знание достигается путем сведения к простым

интуитивно-доступным "фактам" с помощью правил, корректность которых также устанавливается интуитивно.

Свою обязательную силу законы мышления черпают из сущего, а именно, из идеального сущего, приобщение к бытию которого "превратило" хаос в космос. Гармония между мышлением и сущим, между их законами, между математическими конструкциями и поведением физических объектов - столь поражающая умы многих физиков, в их числе и Эйнштейна, - проистекает из того, что:

1) объективные идеальные логико-математические законы, самое начало логической необходимости, коренящееся в самом бытии, "излились" в мир хаоса, преобразовав его в космос;

2) эти законы и принципы даны нам в интуиции, так же как вещи даны чувствам - и столь же, а может быть еще в большей степени, независимы от нас. Я заранее знаю, что если в одной куче имеется а яблок, а в другой куче b яблок, то в обеих кучах ровно с = a + b яблок, т.е. такое же число, которое я высчитаю "в уме". Но это получается не потому, что так устроен мой ум, а потому, что так устроены сами числа, отношения между которыми я постигаю интуитивно, не обращаясь к чувствам.

Объективный характер идеальных законов и отношений делает понятным и то,

что:

1) их необходимый и принудительный характер, как мы видели, не связан обязательно с субъективной непосредственной очевидностью;

2) необходимость и принудительность сохраняются и тогда, когда речь идет об отношениях, не реализованных непосредственно (как, напр., натуральные числа) в мире вещей - даже приближенно, - напр. о трансфинитных или мнимых числах и т.п.

Первый случай объясняется ограниченностью нашего человеческого мышления, которое выражается в:

1) неспособности в непосредственной интуиции увидеть необходимость в слишком сложных идеальных образованиях, где обычная подмога наглядной представимости отказывает. Однако в принципе можно помыслить более мощный интеллект, для которого произведение двадцати двадцатизначных чисел было бы столь же очевидным, как для нас 2x2 = 4 (ср. математические феномены). Поэтому критерий принципиальной интуибельности сохраняет свою силу;

2) кратковременности и малообъемности ("точечности") наших интуиций, которые сразу же уступают место рефлексии;

3) неспособности сразу составить адекватное понятие о слишком сложном идеальном (а тем более quasi-идеальном) предмете, т.е. в слабости апперцепции (о чем ниже).

Второй случай - а именно, неконгруэнтность идеального и реального - объясняется сложным характером соотношения идеальных и реальных предметов (под идеальными предметами мы понимаем прямых носителей логико-математических отношений, как напр. натуральные числа, геометрические фигуры и т.п. - см. ниже). В одних случаях эти отношения и предметы прямо приложимы к реальным вещам (например, натуральные числа и числовые отношения к реальным множествам⁴⁶), в других случаях они приложимы приближенно - напр., геометрические отношения к реальным точкам, линиям, окружностям и т. п., в

третьих случаях идеальные предметы приложимы к реальным вещам не прямо, а лишь через отнесение к идеальным предметам первых двух родов (например трансфинитное число с путем отнесения к идеальным точкам дает образ реального континуума; аналогично обстоит дело с трансцендентными числами, мнимыми, а может быть и иррациональными и отрицательными). Отсюда видно, что наш способность познавать идеальные предметы (пусть и неадекватно) и их отношениия не ограничивается лишь непосредственно реализованными идеальными предметами, а несколько шире. Она охватывает и предметы, познаваемые путем мысленного конструирования (являющегося по сути дела реконструированием), путем интерполяции (в широком смысле), абстрагирующего рассуждения и т.п. Уже давно отмечалось тождество идеального и логически возможного (Лейбниц). Это отождествление заходит слишком далеко, но с известными оговорками всё же мои быть принято. Идеальное в аспекте его отношения к реальному есть логически возможное, хотя возможность и не исчерпывает сущности идеального как такового Так, бесконечность потенциальна (существует в возможности) в отношении реального, но она же актуальна сама по себе, как показывает теория множеств которая, поскольку она относится к бесконечным множествам любой мощном имеет дело с множествами не реальных, а идеальных предметов (например, чиса точек)⁴⁷

Прежде чем идти дальше, необходимо "разделаться" с еще одним возможным возражением. Правильно ли наше противопоставление случайности необходимости. Не является ли необходимость результатом случайностей, как об этом свидетельствует статистическая закономерность с ее законом больших чисел? Но это возражение не имеет никакой силы в отношении логико-математических принципов Бессмысленно утверждать, что в какой-то миллиардный + 1-й раз окажется, что 2+2 = 4 или что А не есть А. Что касается статистической закономерности, то здесь проявляется непреодоленность до конца хаоса в космосе. Тут надо, мне кажется различать. В макрофизических явлениях речь идет об охвате общими закономерностями многообразия частных. Здесь действуют такие противослучайности, как закономерность, повторение, самотождество и т.п. Что касается микрофизических явлений, где случайность, по-видимому, выступает как фактор, несводимый к каким-либо закономерностям, результирующая закономерность все же не является следствием случайностей. Ведь само поняв "следствия" уже предполагает порядок, т.е. противослучайность. Тут можно говори о какой-то контролируемой, направляемой случайности, а контроль и направления исходят уже от метаслучайного фактора, от необходимости га логико-математической, так и физической (напр., повторяемость последовательность и т.п.). Во всяком случае любая статистика уже предполагает числа и необходимые отношения между ними. Первая эманация не сделала вещ необходимыми, но она установила между ними необходимые и quasi-необходимые регулярные (причинные, статистические) связи 96

Космос

Результатом воздействия первой эманации (или совместного воздействия эманации и "космического порыва") являются вполне "реальные" и наблюдаемые свойства космоса, принимаемые нами в какой-то мере как нечто "само собой разумеющееся", но которые явились в мир отнюдь не сами собой. Это именно те свойства, в которых выражается упорядоченность реального мира. Сюда относятся, в частности:

1) наличие и отсутствие;

2) раздельность вещей;

3) самотождество вещей;

4) отношения предмета и свойств;

5) временно-пространственный порядок;

6) повторяемость свойств, отношений и процессов во времени и пространстве;

7) множественность вещей;

8) соотношение целого и части;

9) причинные связи вещей и процессов.

Наличие этих начал в сущем делает его упорядоченным, доступным рациональному познанию. Их слияние с хаотическим субстратом образует реальность на уровне космоса. Эти начала определяют структурность космоса. Нетрудно убедиться в том, что все эти моменты характеризуют свойства (в широком смысле) самих вещей. В каком-то смысле - это эмпирически наблюдаемые факты, но вместе с тем условия всякого рационального познания, всякого опыта.

Нельзя, признавая реальность внешнего мира, не признавать, хотя бы в качестве определенного аспекта, и его рациональности.