Святость как душевность

Для того чтобы найти сущностное определение святости, вспомним определения Духа и Души, данные выше. Под Духом мы решили понимать способность к творческому порыву и сам этот порыв, под Душой — способность к любви и состраданию, а также их бытие. Отсюда представляется корректным определить святость как власть души человека над собственным духом и телом. Святость — это власть любви и непротивления злу насилием, проявляющиеся в собственной жизни. Это власть примера и поступка. В той мере, в которой качества души — устремленность к любви, мягкость, терпимость — свойственны женскому началу, очищенному от его эмпирических проявлений, — в той самой мере мы можем назвать святость женственным началом в самом его высоком смысле. Святость как душевность соединяет дух и материю, снимая их трагическую противоположность. И вместе с тем она есть образ и символ максимального разрыва духа и материи в нашем мире. В этих противоположных определениях выявляется истина святости — она есть намек на совершенно иные отношения душевного начала с духовным и материальным миром.

§ 97

Двойственность женственности
как душевного основания святости

Тут важно осознать одно обстоятельство. Дух и тело выступают достаточно однозначными категориями. Категория души лишена этой однозначности — она трагически двойственна. В этой категории, в ее экзистенциальной реальности распахивается бездна между двумя крайностями — жалостью и любовью.

Жалость относится лишь к телу и душе, дух не терпит жалости. Она унижает и сковывает его. Ницше восстает против душевности исторического христианства, ибо эта душевность жалостлива.

Поэтому Бердяев прав, когда говорит, что «душа принадлежит природе, ее реальность есть реальность природного порядка, она не менее природна, чем тело»[76]. Но душевность как женственность может подняться над жалостью и стать любовью, которая соединит ее с духом. Именно тогда она становится святостью.

В этом возвышении душевного «дух изнутри сращается с душой, преображая душу»[77]. Однако душевность как любовь сама преобразует дух и мужественность как устремленность к героическому и гениальному. Душевность, поднявшаяся от жалости до любви, очищает и возвышает героизм как духовность, замкнувшуюся во власти над телесным, до гениальности. Святость есть освобождение героизма от стихии материи. Она выступает одухотворяющим и одушевляющим освобождением героизма. В этом освобождении и рождается гениальность.

§ 98