Проблема стихотворного языка (1924)

<...>

... Если мы передаем прозой vers libre^[87], в котором стиховой ряд не покрывается синтаксическим, мы нарушаем единство и тесноту стихо­вого ряда и лишаем его динамизации речи. Здесь выступает конструк­тивный принцип прозы; стиховые связи и членения устранены — место их занимают связи и членения синтактико-семантические.

Передадим теперь прозой vers libre, в котором стиховой ряд совпа­дает с грамматическим единством (или целым); единство стихового ряда при этом уничтожится, но останется совпадающее с ним единство синтактическое; момент тесноты стихового ряда отпадает, но останет­ся существенная связь между членами синтактического единства. И все же такая передача прозой разрушит стих, ибо отпадет момент речевой динамизации: стиховой ряд хотя и не потеряет совершенно своих границ, не будет более стиховым; в развертывании материала не обнаружится стиховой меры, единицы, а с тем вместе отпадет дина­мизация слова и словесных групп, что повлечет за собою и отпадение сукцессивной природы стихового слова.

Но на этой тонкой границе выясняется, что, с одной стороны, ритм — еще недостаточное определение конструктивного принципа стиха, что недостаточна характеристика стиховой речи как опираю­щейся на внешний знак слова, а с другой — недостаточно определе­ние конструктивного принципа прозы как симультанного использова­ния семантических элементов слова.

Все дело — в подчинении одного момента другому, в том дефор­мирующем влиянии, в которое вступает принцип ритма с принципом симультанного воссоединения речевых элементов (словесных групп и слов) в стихе и, наоборот, в прозе. Поэтому «ритм прозы» функцио­нально далек от «ритма стиха». Это два разных явления.

Конструктивный принцип любого ряда имеет ассимилятивную силу, — он подчиняет и деформирует явления другого ряда. Вот поче­му «ритмичность» не есть ритм, «метричность» не есть метр. Ритм в прозе ассимилируется конструктивным принципом про­зы — преобладанием в ней семантического назначения речи, и этот ритм может играть коммуникативную роль — либо положительную (подчеркивая и усиливая синтактико-семантические единства), либо отрицательную (исполняя роль отвлечения, задержания). Слишком сильная «ритмичность» прозы поэтому навлекла на себя в разные эпохи и в разных литературах упреки: не становясь «ритмом», «рит­мичность» мешала. <...>

<...> Так естественно возникает проблема — судить ритм в прозе с точки зрения прозаической конструкции, учесть здесь функциональ­ную роль ритма. Приведу еще характерный отзыв Л. Троцкого о ритме прозы Андрея Белого, — прозаический ритм, по этому отзыву, напо­минает хлопанье ставен в бессонную ночь: все ждешь, когда уж хлоп­нет. «Хлопанье ставни» — момент раздела единств; в сукцессивной стиховой речи он необходим как основа стиха, и о нем не возникает во­проса, не возникает сознания ритма вне материала, — настолько ритм само собою разумеющаяся конструктивная основа стиха, на­столько его «затрудненность» конструктивна и не может являться «помехой».

Таким образом, перед нами два замкнутых конструктивных ряда: стиховой и прозаический. Каждая перемена внутри них есть именно внутренняя перемена. При этом ориентация стиха на прозу есть уста - новка единства и тесноты ряда на необычном объекте и поэтому не сглаживает сущности стиха, а, наоборот, выдвигает ее с новой силой. Так, vers libre, признанный «переход к прозе», есть необычайное вы­двигание конструктивного стихового принципа, ибо он именно дан на чужом, на специфическом объекте. Будучи внесен в стиховой ряд, лю­бой элемент прозы оборачивается в стихе своей иной стороной, функ­ционально выдвинутой, и этим дает сразу два момента: подчеркнутый момент конструкции — момент стиха — и момент деформации не­обычного объекта. То же и в прозе, если в нее вносится стиховой эле­мент. <...>

Из сказанного вытекает следствие: нельзя изучать системы ритма в прозе и в стихе равным образом, как бы эти системы ни казались близки друг к другу. В прозе мы будем иметь нечто совершенно неаде­кватное стиховому ритму, нечто функционально деформированное об­щей конструкцией. Поэтому нельзя изучать ритм прозы и ритм стиха как нечто равное; изучая и то и другое, мы должны иметь в виду их функциональное различие.

Но не обстоит ли дело таким же образом и по отношению к семан­тическим изучениям в стихе? Тогда как принцип ритма деформирован в прозе и ритм превращен в «ритмичность», не имеем ли мы в стихе деформированную семантику, которую поэтому нельзя изучать, от­влекая речь от ее конструктивного принципа? И, изучая семантику слова в стихе при игнорировании стиха, не совершаем ли мы туже са­мую ошибку, что и наивные исследователи, легко и свободно перела­гающие прозу Тургенева в стихи, a freie Rhytmen^[88] Гейне в прозу? <...>

Всякий стиховой ряд выделяет, интенсивирует свои границы. Сла­бее выделенными, но все же тоже выделенными являются внутренние разделы ряда — границы периодов и т. д.

Как силен момент раздела в стихе, можно наблюсти в следующем случае:

1. Когда зари румяный полусвет

2. В окно тюрьмы прощальный свой привет

3. Мне, умирая, посылает,

4. И опершись на звучное ружье,

5. Наш часовой, про старое житье

6. Мечтая, стоя засыпает...^[89]

Здесь сила раздела в предпоследнем, 5-м стихе увеличена строфи­ческим характером стихотворения: 4-й стих, совершенно одинаково метрически построенный и рифмующий с 5-м, влияет на резкость раз­дела. И резкость раздела так велика, что мы почти отсекаем стих от синтактически с ним связанного последнего. (Этому сознанию разде­ла способствует также формальная однородность близких слов в 6-м стихе (мечтая — стоя), поэтому трудно разъединимых.) Как бы то ни было, условия раздела — принудительный факт стиха; о том, что не­соблюдение его влечет за собой разрушение стиха, я уже говорил. Еще один пример стихового единства у Батюшкова:

И гордый ум не победит

Любви, холодными словами.

Пушкин на полях своего экземпляра написал: «смысл выходит: холодными словами любви: запятая не поможет».

(Здесь, легко заметить, сказывается и другой фактор: тесноты и связи слов в одном ряде.)

Сюда же пример из Тютчева:

Как бедный нищий, мимо саду

Бредет по жаркой мостовой.

Даже такой опытный чтец стихов, как С. Волконский, был склонен считать здесь членом сравнения не «бедный нищий», а «бедный ни­щий мимо саду», то есть не: «как бедный нищий — бредет мимо саду», а «как бедный нищий мимо саду, — бредет... по мостовой».

На силу границ периодов указывает пример лермонтовской строки:

Но не с тобой/я сердцем говорю.

Резкая цезура вызвала здесь (в связи с интонационными ее след­ствиями) вторичную семасиологизацию:

Но не с тобой,/— я с сердцем говорю.

(Так в тексте Лермонтова в «Отечественныхзаписках», 1843,т. 28.)

Всякое подчеркивание этих границ является сильным семантиче­ским средством выделения слов. Такое подчеркивание получается обычно в результате: 1) либо важности границы ряда [например, в

трехмастных делениях анапестического метра баллады, где конец ка­кого ряда является одновременно и концом второго периода, усилен­ного его связью (через рифму) с концом первого периода]; 2) либо не­совпадения этих границ (ряда и периода) с границами синтактического единства, то есть при enjambements и внутренних rejet^[90]. <...>

В.М. Жирмунский