Монастырская дисциплина

ПЕРВЫЙ вопрос, который встает перед исследователем: над чем работать (какую тему выбрать для изучения)? В поисках ответа на этот вопрос обратимся к категориям этики, таким, как храбрость и деликатность, которые на первый взгляд кажутся едва ли не полярными, парадоксальными.

Если вопрос «Над чем работать?» ставить по отношению себе, то на этом векторе необходима максимальная храбрость выборе темы исследования. Главный герой повести Д.А. Грани на «Зубр» выдающийся зоолог Н.В. Тимофеев-Ресовский говори: так: заниматься важными и неважными проблемами в науке одинаково трудоемко, зачем же тратить время на маловажны дела? Культура мышления не позволяла этому человеку заниматься химерами.

Молодому исследователю тему обычно дает научный руководитель, и все равно часто возникает сомнение: а вдруг кто-то раньше меня так сформулировал вопрос или так же на него ответил как собираюсь ответить я?

Бытует мнение, что в отличие от искусства в науке сплошь рядом возможны параллельные открытия, совпадения, опережения, а значит, если ты будешь медлить, твой вклад в науку внесет кто-нибудь другой, и надо спешить, уже не до качества отделки, не до стиля, не до проверки гипотезы на точность и прочность.

Все это так и не так. Что это так, я убедилась в январе 197 года, когда, закончив черновой вариант кандидатской диссертации, приехала в Москву и обнаружила в библиотеке кандидат скую диссертацию Т.Н. Семеновой. Главная часть этой caмой диссертации слово в слово совпадала со второй главой моей работы. Те же цитаты (что, впрочем, неудивительно при одинаковых темах), те же текстовые примеры (это тоже неудивительно при одинаковых принципах сбора материала), но те же идеи, мысли, выводы, что и у меня! Потрясенная, я переписала эту работу, решив по возвращении в Ленинград так переделать вто-[14]-рую главу, да и диссертацию в целом, чтобы ни у кого не могло возникнуть и тени подозрения в возможности плагиата.

При всей горечи случившегося это был хороший урок. Оказывается, надо читать не только по теме, но и около; надо думать не только о предмете, но и по поводу; надо искать не только там, где все ищут («Почему вы ищете монету под фонарем?» - «А здесь светло!»), нет, искать надо и в других местах. Тогда твой путь в науке будет уникальным, тогда можно будет работать не спеша, добросовестно и добротно, не боясь конкуренции, стремясь к богатству и изысканности анализа.

Кстати, совпадения возможны и в искусстве. Жена художника-графика Станислава Косенкова Анна Константиновна рассказывала, как они с мужем были потрясены буквальным совпаде­нием гравюры Косенкова с гравюрой Стасиса Красаускаса.

«В воздухе летают не только идеи. В пространстве, в котором живет человек, часто сгущаются предчувствия, полонит сердце тревога, неуверенность воцаряется в душах», — пишет в своем романе П. Загребельный. Может быть, эти невидимые, но сильные токи и вызывают совпадения не только интеллектуальных маршрутов познания, но и живописных полотен. Если это так, то значит надо поднять собственное мышление на такую высоту, где практически не должно быть совпадений, как нет их в природе.

Не только на одном дереве, но и на разных деревьях не найти двух листьев с одинаковым жилкованием, рисунком жилок. Не встретить двух людей с одинаковым тембром голоса. Так и в науке. У каждого свой голос.

Себя другим в угоду не иначь.

Они умней тебя и совершенней,

Но для твоих вопросов и задач

Им не найти ответов и решений.

(В. Солоухин)

Казалось бы, с разговора о науке мы свернули в другую область, область совести, но уместно вспомнить, как сопоставлял акт совести с актом понимания известный грузинский философ М. К. Мамардашвили: «...Когда я совестлив, как бы «держусь» в своей совести, то я как бы и впервые за всех, за все человечество совершаю в мире акт совести, хотя он миллионы раз совершался... На чужой совести ничего не сделаешь, совесть все время своя, так же, как и понимание всегда свое... (Знание — сила, 1992, № 9. —С. 110).

Прежде чем совершить поступок, я осознаю, что, если не я, никто его так не совершит. В своих поступках человек всегда один [15] на один с миром. Будем помнить, что и в науке такое же нравственное одиночество. Если я не поставлю вопрос, если я не найду на него ответ, если я не проверю, не провозглашу, не опровергну, то, может статься, никто и никогда не выйдет на стезю, которая брезжит предо мной, никто и никогда не найдет колодца, свежесть которого я чувствую, никто и никогда не скажет таких слов, которые обязан сказать я.

Итак, над чем же работать? А над тем, что нам предлагают, или над тем, что мы без конца откладываем в расчете на великое наше завтра. Нужно храбро браться за предмет исследования. Упорство и храбрость — половина успеха.

Если же вектор вопроса «Над чем работать?» направлять не к себе, а от себя, адресуя вопрос окружающим, то здесь уже на первом месте выступает не храбрость, а совсем иное качество: деликатность, предельная осторожность оценок, заведомое уважение и признание того, что не наше.

Осторожность оценок и деликатность должны в идеале проявляться на всех трех уровнях иерархической лестницы вуза: на уровне высшего руководства — ректората, на уровне среднего звена управления (деканов, заведующих кафедрами) и на уровне самих исполнителей-исследователей.

Что касается высшего звена руководства, то здесь, как правило, поощряется храбрость исследователя. Ректорат заинтересован в серьезных публикациях, защитах диссертаций, повышении кадрового потенциала вуза, поэтому проявляет мудрую деликатность в оценке проблемы исследования.

Поощрение научного поиска со стороны ректората будет еще более действенным, если ввести традицию издания списков опубликованных работ ученого, имеющего, скажем, свыше семидесяти или ста публикаций. Можно поместить фотографии, дать краткие биографические сведения об этих ученых.

Чтобы не стала самоцелью погоня за чисто количественными показателями, можно разработать индекс значимости публикаций. Тезисы, изданные в стенах университета, — 1 балл, изданные в даль­нем зарубежье —...баллов и т.п. Сами публикации располагать можно не только по хронологическому, но и по жанровому принципу: книги, статьи, тезисы, рецензии. Кстати, в некоторых университетах уже практикуются такие издания. В серии «Воронежские ученые» изданы перечни трудов доктора филологических наук, профессора В.И. Собинниковой, доктора филологических наук, профессора З.Д. Поповой.

Такая минибиблиография нужна не только аспирантам и коллегам по кафедре. Эти издания — научный паспорт ученого, координаты университета на плоскости тех или иных научных проблем. Эти издания могут сыграть положительную роль не только в укре-[16]-плении внутривузовских, межрегиональных, международных связей, но и в плане внедрения результатов. Разве интеллигенции города не интересно, над чем работают ученые университета?

Обратимся теперь к среднему звену руководства — деканам и заведующим кафедрами. Их задача в отношении того, над чем работают преподаватели как исследователи, заключается в создании на факультете атмосферы важности этих научно-исследовательских работ. Такую атмосферу умел создавать для своих сотрудников М.В. Келдыш.

С 10 по 14 апреля 1995 года в Белгородском педагогическом университете читал цикл лекций профессор, проректор Литературного института имени М. Горького, преподающий также в МГИМО, крупнейший специалист по вопросам культуры речи Лев Иванович Скворцов. Мне предстояло показать ему университет. Нас приветствовали преподаватели, иногда останавливаясь для разговора. Приятно было сообщить гостю, над какой проблемой работает тот или иной человек. Это оказалось лучшей формой представления, идеальным поводом для диалога. Увы, тут же обнаружилось и другое — то, что я, ежедневно встречая многих людей (историков, биологов, философов), толком не знаю, над чем они работают, чем интересны в научном отношении.

Обратимся теперь к третьему уровню иерархической лестницы. Деликатность на уровне исполнителей предполагает высочайшее уважение к чужой научно-исследовательской работе.

Физик по специальности А. Семенов пишет: «Походив на митинги сотрудничества, я был просто потрясен тем, сколь незначительные результаты излагали наши зарубежные коллеги и с каким почтением их выслушивало высокое собрание. Естественно, бывали и хорошие доклады, но обычно любой результат докладывается практически без оценки его качества. Такое вот уважение к собственной работе: раз потратил время на что-либо, надо об этом рассказать независимо от того, получилось что-то гениальное или нет». (Знание — сила, 1994, № 10. — С. 8).

Почему храбрость и деликатность, осторожность оценок мы излагаем под флагом парадокса? Потому что в действительности бывает как раз наоборот: мы храбро судим о чужом выборе темы (вот, мол, замахнулся на что или чего это он в чужую область полез?), а по отношению к своей деятельности бываем робки и осторожны.

Известный физик Юрий Кулаков пишет: «...В качестве причины кризиса советской науки следует назвать отсутствие у нас подлинного научного сообщества, в котором каждый новый значительный результат, полученный любым членом этого сообщества, воспринимается как общий успех» (Знание — сила, 1993, № П. — С. 21).

Храбрость в выборе предмета и темы исследования приходит [17] не сразу. Если был перерыв в три — четыре месяца, то сразу приниматься за статью, тем более книгу трудно, поэтому для саморазгона можно попробовать написать мелкую по жанру работу: тезисы, небольшой доклад, рецензию на книгу, или небольшие по объему методические рекомендации, или научно-популярную статью. Как в печь мы кладем щепки, чтобы поленья разгорелись, так остывшему интеллекту желанна микроформа, необходим микрожанр, чтобы войти в ритм и русло большой исследовательской деятельности. Печку, однако, всю целиком щепками не наполняют: тепла не будет. Так и исследователю засиживаться на бесконечных тезисах не резон. Часто ли мы цитируем чужие тезисы? Включаем ли их в библиографические списки? В этом жанре есть некоторая ущербность, и не стоит нещадно его эксплуатировать.

Существует еще один способ саморазгона, пожалуй, даже более доступный, чем написание микроработы, — это чтение собственных публикаций.

Неторопливо и внимательно перечитаем все, нами опубликованное. Такое чтение весьма полезно. Некоторые места нам понравятся, и это вдохновит вернуться к научной работе. Другие абзацы, страницы покажутся слабыми, бездоказательными, и это тоже воз­будит желание написать глубже, яснее, ярче. Таким образом, Ваши публикации пригласят Вас к письменному столу.

Ученому очень важно хорошо осознавать, что он сделал, что и как исследовал. Тогда порозовеют заманчиво горизонты научного поиска. Ученый должен прекрасно знать свои работы — точку опоры для дальнейших усилий мысли. И скромность здесь неуместна, скромность становится псевдокритерием, мешающим разобраться в элементарном: это я сделал, это — нет, это исследовал, а к этому пока еще не подступился. Когда молодой ученый не знает, сколько у него публикаций, где они у него лежат, кого он цитировал-, какие факты приводил, это означает, что его научное хозяйство грешит несобранностью.

Назовем еще одну причину, по которой полезно время от времени перечитывать свои труды. Собственные публикации — это стержень интеллектуального поиска, и этот стержень должен быть крепеньким, смолистым — только тогда к нему будут прирастать, на него наслаиваться, налипать новые ассоциации, факты, методики, проблемы. Тогда любая книга будет работать на Вас, и Вам легче будет двигаться дальше. Тогда Вы не будете разрешать себе раздражающих читателя повторов мыслей, повторов примеров, метафор, сравнений, и за счет содержательной новизны авторитет Ваших публикаций будет высоким.

Если человек сумел вернуться к научному творчеству, если он опять стал исследовать, экспериментировать, писать, то он должен [18] помнить, что не только в начале работы, но и на всем протяжении ее научная выносливость, стойкость исследователя нуждаются в осмыслении и подпитке.

Известный психолог Владимир Леви подчеркивал, что главный наш недостаток в том, что начало не продолжается. Будем это дер­жать в памяти.

Главные враги исследователя не завистливые люди (как же часто преувеличивают силу зависти сами исследователи) и не финансовые трудности, которые после некоторых мытарств, как правило, преодолеваются. Главные враги научного работника сидят в нем самом. Это лень и упрямство. Лень проявляется в нежелании заново начинать, а каждая научная работа высокого качества — это всегда новое видение, это прорыв, требующий значительных эмоциональных и интеллектуальных усилий. Упрямство проявляется в нежелании менять излюбленные модели, износившиеся цитаты, пожизненные темы и методики.

Как справляться с собственной ленью — качеством достаточно универсальным, въедливым, незаметно, как радиация, проникающим в различные аспекты деятельности? Что делать для того, чтобы «начало продолжалось»?

Прежде всего перечислим, что парализует волю к научно-исследовательской работе. Телефон, телевизор, гости, друзья, знакомые, бесконечное обсуждение «кто есть кто» — все это первые препятствия на творческой стезе, главные задуватели робких вспышек трудолюбия, трудоспособности.

Даже после короткого разговора по телефону трудно бывает вернуться к письменному столу. Совсем не обязательно ежедневно смотреть телевизор, в частности программу «Время», растягивающуюся порой до сорока — пятидесяти минут. Кто обязал нас ежедневно быть в курсе каждого события страны? Почему я, имея за окном термометр, каждый вечер завороженно слушаю прогноз погоды? Я не альпинист, не летчик, не путешественник и даже не агроном, определяющий сроки сева. Далее, случившуюся неприятность можно «проглотить», занявшись работой по дому или по службе, а можно, подсев к телефону, об этой неприятности поведать десяти своим знакомым. Можно встретить праздник, уделив внимание членам семьи, угостив их на славу, приласкав их, поговорив с ними, а можно назвать полк гостей. Какой путь мы выберем? Чем будем жертвовать?

Вопросы отнюдь не риторические. Где взять время для научных занятий преподавателю вуза, женщине, матери? Приготовить с утра обед — обязательно. Здесь у женщины вырабатывается условный рефлекс, как у подопытной собаки И.П. Павлова: если нет дома еды — ни строчки и не напишешь! Заменять приготовленную, домашнюю пищу куском колбасы не дело. Помыть, постирать? А [19] как же без этого! Поговорить, даже просто поболтать с собственным ребенком, сколько бы лет ему не было, без этого вообще нет семьи. Лев Толстой рассказывал, как один прасол не отдал сына-подростка в яснополянскую школу («Я должен пропитать его своим духом!»). Так и мы должны напитать своих детей своим духом не для того даже, чтобы они шли по нашим стопам, а для того, чтобы они выдержали обычную жизнь. Значит, и это не трата времени. Теперь отнимем часы, которые каждый день мы проводим в вузе, вычтем преподавательскую нашу занятость. Что же в остатке? Те самые час — два в будни, три — четыре — в выходные дни, если эти часы отобрать у телефона и телевизора.

Волю к труду парализует страх перед объемом работы. Приходится наблюдать, как у молодого, а подчас и не очень молодого исследователя буквально руки опускаются перед количеством несделанного.

Ложишься спать — и перед глазами начинает вращаться тяжелая карусель того, что не успел, не сделал, не выполнил. Бывает и так: весь день проводишь в раздумьях, с чего начать, какое дела сделать в первую очередь. Ситуация буриданова осла, скончавшегося от того, что так и не смог, бедолага, решить, какую из двух охапок сена съесть в первую очередь, — ситуация очень опасная для здоровья. Делите большую работу на части и побыстрее приступайте к написанию небольшой частицы. Совет кажется элементарным, но аспиранты, откладывавшие самое главное — написание диссертации, тем самым доводили себя до того, что в последние три — четыре месяца пребывания в аспирантуре психологически уже не могли засесть за работу.

В книге С.Л. Соловейчика есть очень точный образ: двоечник не может даже открыть учебник — это для него все равно, что дотронуться до змеи.

У каждого человека, наверное, есть долгий ящик, где хранятся просроченные дела, будь то ответ на письмо, уплата по квитанции, не сданный вовремя отчет. Человек знает прекрасно, что его могут выругать, пристыдить, даже оштрафовать, но, зная это, он опять и опять откладывает выполнение. Такое состояние называют абулией, болезненным безволием. И пересилить себя не так просто, поэтому не допускайте, чтобы в долгий ящик угодила Ваша диссертация, не допускайте перерывов в работе.

Множество несделанных дел есть у каждого человека, не стоит; подолгу рассматривать весь этот ядовитый набор.

Специалиста по сильным землетрясениям академика Н.В. Шебалина спросили:

— Какие проблемы волнуют вас сейчас?

— Проблемы не должны волновать. Они озадачивают. Их много, но решать их нужно по очереди, иначе проволнуешься без ре-[20]-зультатов всю оставшуюся жизнь (Знание — сила, 1994, № 5. — С. 55).

Сколько бы вопросов ни проносилось перед нашим внутренним взором, в единицу времени успешно решить можно только один вопрос.

Как-то на лекции доктор филологических наук Н.В. Черемисина сравнила количество проблем, задач, дел с толпой в метро у эскалатора. «У меня всегда много работ параллельно. Но на выходе — проблема эскалатора! — на выходе только одна! Какая бы толпа ни была, каждому достается одна ступенька».

Зададим теперь противоположный вопрос: что стимулирует научно-исследовательскую работу? Этот тип деятельности стимулируют сами занятия, командировки научного характера, конференции, любимые образы ученых, чужой пример, который бывает очень заразительным.

Сами занятия, даже урывками (а иначе и не получается, мы не в НИИ работаем),— прекрасный стимул к их продолжению. «Урывками, но постоянно», — так можно выразить «хронотоп» нашей работы. Да, у меня всего час-полтора «научного времени» в промежутке от 17.00 до 22.00, но зато никаких проблем с вдохновением. Пусть не пишется тем, у кого восемь часов впереди. Мне — пишется. Я жду этих часов. Но и потом говорю себе: благословенны перерывы в работе, во время которых мысль часто на бессознательном уровне проходит проверку на точность.

Командировки в другие города, выступления там на конференциях, общение с учеными, анализ услышанного, увиденного — все это тоже дает мощный толчок к продолжению поиска, но о конференциях впереди отдельный разговор.

Что касается чужого примера и любимых образов ученых, то это вещь личная, если не сказать интимная, и мы не советуем Вам разглашать, с кого именно Вы берете пример, тем более того сами примеры со временем себя вырабатывают, и тогда нужен свежий материал для подражания. К тому же, на нас проецируется не весь образ и не весь реальный человек, а отдельные стороны, отблески личности. Более того, мы многое дорисовываем сами в этих образах.

Будем же искать и находить, где только возможно, примеры трудолюбия, увлеченности, упорства, освещенного огоньком юмора, не слишком серьезным восприятием собственной персоны. Я знаю таких людей, способных работать от зари до зари и при этом отзывчивых на шутку, смешное.

«Видела Ваш портрет на городской Доске почета!» — говорю известному профессору. — «Да. Я там вишу. Только меня не с той стороны сняли. Меня надо было сзади снимать. Я все задним беру!». [21]

Разговорились об аспиранте, вписавшем в паспорт тему своей диссертации. «Ну мне это не грозит, — уверенно заявила одна собеседница. — Мне сходить не с чего».

«Я всегда говорила, что умный человек докторскую диссертацию писать не будет!» — подытожила свой рассказ о предзащитных мытарствах женщина, без пяти минут доктор наук.

Что ж, и юмор хорошая подпитка для трудолюбия.

А теперь о самом главном — дисциплине научного труда, напоминающей монастырскую дисциплину. Отнюдь не случайно университеты до сих пор сравнивают с монастырями.

«Уподобление университета монастырю, — пишет В. Царев, — имеет больше почвы, чем может показаться. В высших универсальных школах издревле присутствует обительность, монастырский дух. В прежних университетах носитель ученой степени приравнивался к лицу духовного звания и был уже не вполне мирянином. Ученые должности — декан, ректор — имеют церковное происхождение» (Знание — сила, 1994, № 4. — С. 117).

Эта же мысль высказана и в статье Г. Хромова: «И для средневековой науки, и для науки нового и новейшего времени характерны изолированность научных сообществ сначала в стенах монастырей, позднее — университетов и академий, существование своеобразной внутренней демократии, сочетающейся с весьма жесткой иерархией наподобие средневековых ремесленных цехов, практика научных собраний и широкого обмена результатами исследований, решительное клановое противодействие вторжению профанов и неофитов, почти монастырское по интеллектуальной строгости воспитание молодежи в рамках господствующих научных парадигм» (Знание — сила, 1995, № 5. — С. 37).

Как дерево обязано своим корням, так университеты обязаны монастырям, питавшим и пестовавшим науку. Я училась в аспирантуре в советское время, и тем не менее сама атмосфера ежедневного, ответственного, напряженного труда отвечала монастырским традициям.

Однажды в субботу, дождавшись, когда уйдут все пять аспиранток, с которыми мы жили в одной большой комнате в общежитии на Первой линии Васильевского острова, я занялась уборкой (была моя очередь). В понедельник заведующей аспирантурой поступил сигнал: аспирантка днем мыла полы. Подтекст: днем, когда надо заниматься!

Через год другая история: я за стиркой. «А ты почему не работаешь?» — спросила меня аспирантка из Киргизии. — «Я работаю», — возразила я ей, показывая глазами на мокрое белье. — «Это я не счита-аю работой!» — услышала я в ответ.

Такой дух жесткой дисциплины, точнее сказать ответственно-[22]-сти за времяпрепровождение, царил тогда среди ленинградских и, думаю, не только ленинградских аспирантов.

Монастырская дисциплина — это честность цитирования (раскавычивание чужих трудов расценивается как научная уголовщина), это полное подчинение наставнику, это усвоение и передача младшим курсам ритуалов, канонов, но главное, самое главное — это труд на пределе, на грани лично возможного.

Философ М.К. Мамардашвили подчеркивал: «Но с невозможностями необходимо иметь дело хотя бы потому, что по дороге к невозможному только и можно что-то иметь, что-то разрешить... Мысль доступна человеку на пределе напряжения всех его сил» (Знание — сила, 1992, № 9. — С. 101).

Заставить себя работать, работать старательно и, самое трудное, работать ежедневно — в этом весь секрет успеха на научном поприще.

«Поначалу вас надо заставлять палкой, плеткой, может быть,— пишет Всеволод Михайлович Бяков, ученый, занимающийся проблемами космических лучей, — но дальше вы уже пойдете сами. Я на себе это проверил: заставить можно овсе. А уж потом как можно не любить? Это как любовь, к детям...» (Знание — сила, 1995, № 4. — С. 54).

Понятие «монастырская дисциплина» отнюдь не означает ухода от удовольствий. Любой (!) труд несет в себе свой оттенок наслаждения. Стоит немного посидеть за столом, втянуться в работу — и работа одарит нас смыслом и успокоением, хотя трудности будут в ней постоянно. Конечно, со временем Вам будет легче заставлять себя заниматься наукой, но не настолько легче, чтобы совсем снять вопрос о самопринуждении, самодисциплине. «Для того, чтобы принудить человека совершать необходимое, нужна чрезмерность. Чтобы существовало обычное, нужно стремление к великому» (Ф. Горенштсйн).

В одной из своих повестей Федор Абрамов рассказывает, как жители деревни, собираясь, всегда вспоминали одно и то же: как работали они во время войны. Вспоминали и удивлялись сами себе.

Сергей Залыгин любил рассказывать, как за десять дней ему Удалось написать пусть небольшую, но все-таки книжку! «Такие дни и недели — до предела напряженные, полные усилий и мыслей — каждый человек хранит в памяти очень бережно как за­лог и доказательство своих возможностей, своего торжества, своего права на действительную красивую и значительную жизнь, если хотите, талисман для современного человека.

Когда ставишь, перед собой очень трудные цели, когда устаешь безмерно или стареешь и вступаешь в сугубо деловые отно­шения со своим собственным организмом: почками, сердцем и пе-[23]-ченью, когда, наконец, упрекаешь себя в напрасно потерянном времени, всякий раз обращаешься к этому талисману. Помогает».

Предупредим молодого читателя, что в жизни ученого бывают и другие периоды. В научных занятиях, как в преподавании, учебном процессе, бывает то, что психологи образно называют периодами плато. «Многие виды навыков, по-видимому, проходят через свои плато и даже временно ухудшаются, когда мы пытаемся переделывать способ выполнения задачи; в конечном счете это ведет к прогрессу, но вначале осуществляется с большим трудом, а иногда и с некоторым ухудшением результатов» (Д. Норман. Память и научение. — М.: Мир, 1985. — С. 109).

«Бывают минуты, когда слабеет, мешается наш рассудок. Когда излишнее предвидение обращается в грубейшую слепоту, расчет — в растерянность, воля — в бесхарактерность. (Без таких провалов мы не знали бы себе границ)». (А.И. Солженицын. Бодался теленок с дубом. Очерки литературной жизни // Новый мир, 1991, № 6,—С.'79).

Даже для тех людей, для которых слова «монастырская дисциплина» отнюдь не метафора, а реальная жизнь в ее отражении, существует ориентир правильной оценки такого состояния. «Берегитесь, чтобы леность не расслабила ваших сил для подвигов духовных... но и не отчаивайтесь в спасении и не печальтесь чрезмерно, если иногда ослабеете в подвигах» (Москва, ноябрь — декабрь 1992 г. — С. 191¹).

Историю возникновения фразеологизма «Сизифов труд» многие знают со школьной скамьи. Молодой ученый время от времени будет чувствовать себя несчастным Сизифом. Состояния эти, когда ускользает смысл деятельности, вполне естественны, поскольку носят временный характер (смысл не задается, а структурируется в процессе работы, почему и может иногда ускользать).

Неделю просидел в библиотеке и без толку, ничего не отыскал по теме исследования. Опрашивал-опрашивал информаторов, а они выдают совсем не те ответы. Опыт не получается...

Все эти периоды, когда «крокодил не ловится, не растет кокос», надо выдержать, перетерпеть. Замедления, топтания на месте неизбежны в научном творчестве, как, впрочем, и в любой другой деятельности. Будем принимать случившееся «плато» как неизбежную плату за предыдущий или предстоящий успех.

Современный исследователь, если хочет что-либо успеть сделать в жизни, которая в любой момент может оборваться, должен работать одержимо. «Если оглядеться, то и почти всю жизнь, от ареста, было у меня так: вот именно эту неделю, этот месяц, этот сезон или год почему-нибудь неудобно, или опасно, или некогда писать — и надо бы отложить. И подчинись я этому благо-[24]-разумию раз, два, десять — я б не написал ничего сравнимого с тем, что мне удалось. Но я писал на каменной кладке, в многолюдных бараках, без карандаша на пересылках, умирая от рака, 8 ссыльной избенке после двух школьных смен, я писал, не зная перерывов на опасность, на помехи и на отдых...» (А.И. Солженицын. Бодался теленок с дубом. Очерки литературной жизни // Новый мир, 1991, № 8. — С. 36).

Когда мои собеседники уверяют меня: «Вот съезжу в дом отдыха, отдохну, потом займусь учебным пособием», «Вот получу стажировку — и засяду», «Вот кончится сессия — и начну», я с грустью думаю; нет, не займется, не засядет, не начнет. Жесткий, железный закон истинного творчества требует: сейчас или никогда. Даже в кромешное для преподавателя время заочных сессий, вступительных экзаменов, комиссий и проверок урвать для себя час-полтора и позаниматься — можно.

Известный лингвист, специалист по теории глагола Александр Владимирович Бондарко осенью 1970 года собрал нас, восьмерых, только что зачисленных аспирантов и поделился некоторыми правилами научного творчества. «Вы не ждите, чтобы у вас для науки был целый день свободный, нет! В середине дня и на лекцию сбегайте, послушайте, поучитесь. Заниматься можно урывками. Дали мне как-то путевку в дом отдыха, думал: столько успею! А оказалось обратное: когда тебя ничто не отвлекает, ты сам себя начинаешь отвлекать».

Монастырская дисциплина требует одержимости и постоянства в работе. В уже упомянутой публикации А.И. Солженицын пишет: «Да перебрать все годы по неделям — каждая была наполнена как главная из главных: что-то пишу, срочно доделываю, пли исправляю старую редакцию, перепечатываем, фотографируем, рассредоточиваем...»

Справедливости ради следует сказать, что и чрезмерный труд не защитит Вас от неудач и препятствий. Книга написана, но сколько сложностей с ее изданием! Сколько хождений, сбора документов, напоминаний, неверных решений! И все это тоже требует внутренней дисциплины и личного мужества. Так, может быть, Вас будет удерживать от отрицательных эмоций и вдохновлять прекрасное напутствие Ивана Алексеевича Ильина: «Волевой человек живет и рассуждает так: «Не удалось, — значит мало сил собрал, значит соберу их вдвое» <...> «Непреодолимо — значит боролся не так, как надо, значит найду верный способ, может быть <...> плохо готовился, мало углублялся, неумело организовывал». Затруднение заставляет волевого человека извлечь из самого себя еще больше силы, чем он извлекал доселе, но отнюдь не отнимает у него решимости и мужества» (И.А. Ильин. За национальную Россию).

Глава 3