В одной связке

Элю брали в Заалай неохотно. Вслух об этом никто не говорил — формально отказать было нельзя, но по­явление ее в команде особого энтузиазма не вызвало. Женщина в экспедиции! Того не скажи, так не сделай, ходи да оглядывайся, нет ли ее за спиной... Зачем это нужно, да еще в горах?

Ребята свое неудовольствие особенно не скрывали. А уж на всякие там рыцарские, джентльменские штучки вовсе косо смотрели, напросилась — помалкивай. Она и по­малкивала. Ее рюкзак был ничуть не легче всех прочих рюкзаков, и, когда наступала ее очередь, выходила вперед, топтала снег, поднималась в пять утра, чтобы в пушистой от инея хозяйственной палатке приготовить завтрак груп­пе, выходящей на маршрут и пока добирающей последние минуты отдыха в теплоте спальных мешков. Словом, сни­схождения не было. Да она и не рассчитывала на него.

Наверное, это пошло с детства — вставать на сторону того, у кого меньше силенок, на кого все навалились. С хмурым, безразличным лицом Толя все чаще стал ока­зываться рядом с Насоновой то днем, на тренировочном выходе, то вечером, в палатке, сумерничая за тихим разго­вором. Это было замечено, но шутить или даже разгова­ривать на эту тему не решались самые злые языки. Не потому, конечно, что опасались Балинского, его жест­кой вспыльчивости, проявляющейся всякий раз в ответ на малейшую фамильярность или смешки за спиной... Навер­ное, сближение Балинского и Насоновой было воспринято всеми как дело само собой разумеющееся, решенное чуть ли не на небесах и потому неизбежное. Иначе их отноше­ния и не мыслились, хотя оба они ничуть не давали пово­да для столь далеко идущих выводов. У него была своя жизнь, у нее своя. Общими были только горы, скалы, Джанай-Дартакайская пила, которую они прошли одной связкой на виду у всех.

— Красиво идут, — говорили в базовом лагере, раз­глядывая в бинокль скальные башни и острые иззубрины нависшего над долиной горного кряжа. Впрочем, видно было и без бинокля. То появляясь, то исчезая, то спус­каясь в глубокие расселины, то упорно карабкаясь по ка­менному лезвию очередного «жандарма», там, высоко вверху, на фоне облаков и жгучих синих просветов, мая­чили две едва различимые человеческие фигурки, дружно одолевая преграды, которые ставила перед ними гряда
Джанай-Дартакая.

— Красиво идут!..

Экспедиция завершилась, как и намечалось ранее, вос­хождением на Кызыл-Агын. Эле на такой высоте бывать не приходилось, и он волновался, как-то она выдержит. Технически маршрут был несложен. Но бесконечный, за­валенный снегом гребень мог вымотать кого угодно; особен­но тяжко приходилось днем, когда под лучами солнца снег раскисал, налипал на шекльтоны пудовыми комьями, а в чашах фирновых мульд восходителей встречала застой­ная, парная жара и духота. Двигаться не хотелось, высо­та клонила в сонную оторопь, начисто лишая сил.

Поднялись с двумя ночевками. Вот когда Толя смог показать ей пик Ленина, пик Коммунизма, весь Памир. Внизу, испещренное облаками и тенями от них, лежало зеленое блюдо Алая, расписанное красными извивами про­токов реки Кызыл-Су. Алайский хребет отливал дымча­той синевой, и мир, казалось, был необъятен. Глубоко внизу осталась Джанай-Дартакайская гряда. Базовый лагерь и вовсе не разглядеть. А в реальность каких-то городов, каких-то поселков просто трудно поверить, хотя разумом и сознаешь, что они есть. Есть Ош, есть мехмастерские, есть Кочкор-Ата, есть нефтепромыслы, есть жизнь, есть вопросы, которые надо как-то решать...