Тут псалтирь рифмотворная 6 страница

И пресвитеру подобает быть всегда трезвым и слово ко всякому человеку иметь умилительное, взор кроткий, ступание ног тихое. И к людям, кои им словеса неполезны, отнюдь бы тех не говорили, но что на пользу, то б токмо и говорили. И тако творя, подобны будут апостолам Христовым, и за такое их житие все люди будут их почитать и, что уложено будет им на пропитание давать, то с радостью будут им давать.

И о сем как его и. в. соизволит, так ли, как я мнение свое изъявил, или кто иной иначе примыслит, так и да будет. Аминь.

Глава вторая

О ВОИНСКИХ ДЕЛАХ

В военном деле ежели люди будут в военном артикуле не весьма умелые и в ружье силы не знающие, к тому же ежели и стрелять точно не умеющие, то весьма таковые люди в военном деле будут не споры и неприятелю не страшны. А ежели к тому и пищею будут не изобильны, то и наипаче плоха будет у таковых служба. Есть слух, что иным солдатам и по десяти алтын на месяц денежного жалованья не приходит, и о таковой их скудости, чаю, что никто великому государю не донесет, но, чаю, доносят, будто все сыты и всем довольны. Годов тому с шесть или с семь назад в Вышнем Волочке новобранному солдату за вычетом досталось на месяц две гривны*, и он, приняв деньги, вынул нож да брюхо у себя и перерезал. И сие ясно, что не от радости так он учинил, что и жизнь своя ему не смилилась. И о такой причине командиры их, чаю, что никогда его ц. в. прямо о том не донесут, что он от великой своей скудости в жалованье так над собою учинил.

И от такого порядка и от бескормицы служба вельми не успешна, потому что голодный, идучи, за соломину зацепляется, а не то что ему неприятеля гнать и чрез колоды и чрез ручьи скакать. Голодный человек подобен осиновому листу - и от малого ветра шатается, у голодного и работа худа, а не то что служба. Истинно, слыхал я от солдат и такую речь, что рады смерти своей. И от таковых какой успех в службе, если не желает неприятеля убить, но желает сам убиен быть, дабы ему вместо здешней нужды тамо каковое-либо упокоение за принятие смерти своей получить.

А если же и всем довольны и военному делу научены будут добро, но дана будет воля и потачка как рядовым, тако и офицерам их, то опять дело военное неспоро у них будет, ибо ежели что в армии не по нраву им будет, то пакости от них следует опасаться: самовольство никогда добра не делает, кроме пакости.

И при квартирах солдаты и драгуны так не смирно стоят и обиды страшные чинят, что и исчислить их нельзя, а где офицеры их стоят, то того горше чинят, дрова жгут нагло, а буде дров недостанет, то и надобный лес рубят. А буде кто станет говорить, что де по указу великого государя велено им дрова свои жечь, то жесточе будут чинить, и того ради многие и домам своим не рады.

А в обидах их суда на них сыскать негде, военный суд хотя и жесток учинен, да тяжело получить доступ к нему, понеже далек он от простых людей. Не токмо простолюдину добиться по нему, но и военный человек не на равного себе не скоро суд сыщет.

В прошлом 1721 году прислан был в Новгород Преображенского полка капитан Иван Моисеев сын Невельский для розыску во взятых луданах*, которые присланы были из Москвы в Новгород на продажу. И к тому камочному* делу привлечен был новгородец, посадский человек Петр Терентьев, токмо как свидетель, а я и вовсе не был причастен, а тот Невельский, взяв его, Петра, на постоялый свой двор, и держал под караулом больше двух недель. И хотя и до него, Петра, дела нет, а он прислал писаря своего с солдатами, и пожитки его, Петровы, запечатали, а меня из задней горницы выбили. И жена моя стала говорить: "Покажи де указ, почему нас из хором вон выбиваешь и пожитки наши печатаешь". И ее солдаты сильно выволокли из горницы и стали из двора вон выбивать, а мы поупрямились, не пошли вон. И он, Невельский, прислал с такими угрозами: "Буде вы из двора вон не выйдете, то де приеду сам и совсем де вымечу на улицу, а жену де твою за косы выволоку вон". И жена моя, убоясь увечья и такого великого бесчестья, по чужим дворам больше двух недель скиталась, а я на том Петрове дворе по приказу воеводы князя Юрия Яковлевича Хилкова жил.

И того капитана Невельского называют добрым и разумным человеком, а такие обиды чинил. И Петр побывал у него с гостинцем, то он его пожитки распечатал, а моих не распечатал, знатное дело, что и с меня хотелось ему нечто сорвать, и едва упросил его воевода князь Юрий Яковлевич, что приказал распечатать и караул свести.

И того же 1721 года полковник Дмитрий Ларионов сын Порецкий, будучи в Новгороде в канцелярии провинциального суда, бранил меня всякою скверною бранью и называл вором и похвалялся посадить меня на шпагу, а за что посадить хотел, вины своей ни малой не знаю. И то ругание мне от него было и о шпаге похвальные слова при судейском столе, а судей в то время уже не было, только был тут нотариус Роман Семиков. И то мне ругание и похвальные его слова он, нотариус, и приказные подьячие, и дворяне многие слышали. А я наутро принес судьям челобитную, чтоб в брани и в похвальных словах его, полковника, допросить, и он, Порецкий, в допрос не пошел: "Я де судим в военной коллегии, а у вас де в Новгороде отвечать не буду".

И я хотя и не весьма последний человек, а суда не сыскал. Как же сыщет суд, кто мизернее меня? Только что об обидах своих жалуйся на служивый чин Богу.

А если учинен будет суд равный, каков простолюдину, таков без поноровки и офицеру, то и нехотя все прыткость свою отложат и будут ко всякому чину склонны и не токмо на квартирах, но и на пути, по-прежнему никого обижать не будут.

И если служивые все яко рядовые солдаты и драгуны Его И. В. указу ослушны не будут, и обижать перестанут, и начнут со всеми чинами в любви быть, також де ежели и офицеры их в таковое ж послушание внидут и со всеми чинами в любви будут и к тому ежели у всех полков пехотных военный артикул гораздо будет тверд, чтобы ни от какого замешания неприятельского им не смешаться, то на бою будут яко каменная стена.

А если же в ружье будут силу знать и у фузеи* огнивы будут иметь огнистые и кремни вправленные, чтоб осечки никогда не было, и фузеи каковы чисты снаружи, паче же того внутри, и шомполы внутри прилажены, то таковое ружье вельми будет надежно, и к стрелянию цельно, и в ратоборстве успешно. А к тому ежели и стрелять будут не по-прежнему на ветер, но в самое дело, чтоб ни пуля, ни порох даром не пропадали, и ежели столь твердо научатся с руки стрелять, чтоб никакого бегуна, скачущего на коне, не упустили, то таковые солдаты в бою неприятелю будут вельми страшны, не токмо в сухопутном бою, но и в водяном будут страшны.

И ради морского боя вельми подобает учить молодых солдат, чтоб они научились с руки в цель бить без погрешения, чтоб, и на малых шлюпках едучи, могли и во время волнения в цель без погрешения убивать. И ежели тако затвердят, то самая честная морская битва будет и чаю, что и на весь свет славна б и ужасна была.

К тому ж ежели и рукобитное ружье будут иметь самое острое, то и в таковом ружье успех будет немалый, понеже острое ружье хотя чуть коснется кишок и прочих внутренностей, то тот человек жив быть уже не может и никто излечить его не сможет. А тупое ружье ежели и утробу человечью проколет, то ту рану залечить можно, потому что оно кишок не повредит, а самое острое ружье - смертная язва.

И таковым солдатам, мнится мне, не худо бы перед рядовыми солдатами и жалованье прибавить. Рядовому солдату в год жалованья 16 рублей, а тем, которые будут из фузеи с руки в 20 саженях по шапкам бить без погрешения, то таковым, видится, можно дать и по 20 рублей на год, дабы, на то смотря, и иные подстрекались на такое же умение. А если же в таковой же мере будут по подвижной цели убивать без погрешения же, и таковым, видится, можно и по 25 рублей на год дать, понеже таковой солдат послужит за два или и за три человека неумеющих.

И в сухопутном бою на сходе с неприятелем если таковых солдат тысяча человек выстрелит, и, на худой конец, повалит неприятельских людей сот пять-шесть, то каков бы ни был неприятель жесток, смекнул бы и нехотя рожу свою отворотил бы назад. Я чаю, что другого запалу не стали бы дожидаться, стали бы смекать, как бы на побег пойти.

Есть слово похвальное про финнов, что де так крепко на бою стоят, что убьют де человека, а другой на то место и встанет. И то не дивно, если убьют из ста человек человека одного или двух, то легко заступать, а если же из ста человек да убьют пятьдесят или шестьдесят человек, то я не знаю, как бы и те славные финны могли заступить. А буде же на побег не пойдут, но станут на месте том укрепляться и дождутся другого запалу, то и бежать будет некому, но все тут уснут.

Я сего не могу понять, что это за обычай древний солдатский, что только одно ладят, чтобы всем вдруг выстрелить будто из одной пищали. И такая стрельба угодна при потехе или при банкете веселостном, а при банкете кровавом тот артикул не годится, там не игрушки надобно делать, но самое дело, чтоб даром пороху не жечь и свинца бы на ветер не метать, но весь тот припас шел бы в дело, для которого сошлись. Я много слыхал от иноземцев военной похвалы такой: "Так жестоко бились, что в огне де стояли часов шесть и никто-де никого с места сбить не мог". И сия похвала немецкая у них бы и была, а нам дай Боже похвалу нажить: "С русскими де людьми биться нельзя: если единожды выпалят, то большую половину повалят". И такая битва не в шесть часов, но в одну минуту. И если Бог изволит так нашим русским солдатам научиться, что ни одной бы пули даром не теряли, и таковых бы солдат если тысяч десяток набрать, то я знаю, что и с двадцатью тысячами не пошел бы никто на битву с ними, от русских солдат, будто от лютого зверя, всякий бы неприятель бежал без оглядки.

Под Азовом на Швартов полк набежали татары, и солдаты по приказу своего полковника по-немецки все одним разом выпалили и всем полком не убили и десяти человек. И те татары увидели, что почали ружья заправлять, вскочили вдруг, ружья им заправить не дали и всех, что овец, погнали в свою землю и с полковником.

А если бы не на ветер стреляли да половина бы выстрелила, а другая б в запасе была, то бы не погнали, что овец. А ежели бы все умели цельно стрелять, и, на худой конец, сотни две-три убили бы, то и татары не смели бы столь смело на целый полк навалиться, а если бы сот пять-шесть у них убили, то бы они к черту забежали, что и сыскать бы их негде было. Татары смелы, когда большого урону нет, а когда человек сотню-другую потеряют, то и они щеку свою отворачивают, любят они даром взять.

Был я еще в молодых летах в Пензе, и тамошние жители, служивые люди, усмотрели во мне, что я гораздо цельно стреляю, то истинно не лгу, что говорили мне: "Останься де ты здесь на время, то де мы татар не будем бояться". И я стал говорить, что одному мне нечего с ними делать, и они мне сказали: "Видим де мы, что ты скор стрелять и пули даром не теряешь, а татары де напористо напирают, что мы не умеем никого из них убить, а ты де, видим, что ты и птицу убиваешь; а от них де выезжают разъезды и сажен в десятке разъезжают, а мы де, уставив пищали, да стоим пред ними, а ты де хотя одного б из них убил, то бы они уже не стали так наезжать, а если де человек двух-трех убил, то бы де и все исчезли".

И по такому примеру ежели бы Бог изволил таковых бойцов тысяч десяток-другой набрать, то ведаю я, что стали бы все неприятели трусить, а если же к таковым бойцам да состроить рогатки огнестрельные с затинными пищалями, то из таковых пищалей встретили б неприятеля сажен за сто и пока к сражению сходятся, а у них бы начальных людей, кои перед полком выступают, поубавилось бы. А когда саженях в 30 будут, то бы встретить их рогаточною стрельбою, а кои от рогаточной стрельбы останутся, то тех бы солдаты из своих фузей подхватили. И от той стрельбы какие останутся, то бы их ручным боем прикололи, а буде устремятся на побег, то конные, такие же огнестрельные драгуны, проводили бы их до упокоения вечного.

И к таковой огнестрельной пехоте да устроить конных бойцов, хотя одну тысячу человек таковых, чтоб, на коне скача или и рысью бегучи, стрелять могли по цели вперед себя, и на обе стороны, и назад себя, то таковая и одна тысяча заменит у дела даже десять тысяч. А дело бы у них было спорее и двадцати тысяч, потому что против таковых бойцов, я не знаю, кто бы мог по-прежнему в огне целый день стоять, их и в четверть часа сомнут. Я-то могу разуметь, что и двух запалов не вытерпят, но все остальные будут смекать, как бы голову свою унести.

И ежели бы Бог помог таковых воинов набрать тысяч пять-шесть, то не надо бы пятьдесят тысяч войска конного держать и кормить напрасно. И ежели как пехота, так и конница не будут пуль даром терять, то от таковых бойцов неприятелю трудно будет и спастись бегством, а и догонять таковых бойцов неприятель не посмеет. И таковым воинам подобает и ружье самое доброе и цельное иметь и имел бы конный воин ружье при себе, фузею, да пару пистолетов длинных, да коротышков карманных пару ж, да копейцо при седле самое острое иметь под ногою, ратовище* аршина в три или в полчетверти*. И таковым воинам подобает носить одежду красную, понеже они огнистые люди, как огонь малый многие древеса пожигает, так и они; а если на пространном и свободном месте, то и малыми людьми, ежели Бог помощь свою им пошлет, могут многих поразить.

И таковые бойцы при свободных местах десятью тысячами послужили бы за пятьдесят тысяч. И хотя не так будут искусно стрелять, чтобы ни единой пули даром не потерять, однако надобно служивый люд беречь, чтобы их нужда ни хлебная, ни одежная не касалась. Ибо весьма о них слышно, что иным на месяц и по десяти алтын не приходит, то чем ему перебиваться, где ему взять шубу и иные потребности и харч на что ему купить? И в таковой скудности будучи, как ему не своровать и как ему из службы не бежать? Нужда пригонит к побегу, а иной и изменить будет готов.

О солдатах и о драгунах надлежит великое попечение иметь и зорко о том смотреть и при квартирах, чтобы они ни пищею, ни одеждою не скудны были, а при армии и особо подобает их довольствовать, чтоб они с радостью служили. И когда всем будут довольны, то и служба их будет исправнее как в главных полках, так и в последних и в новобранных. Ежели будут все пищею и одеждою довольны, то все радуясь будут служить.

А и сие, мнится мне, не весьма верно устроено или и с немецкого перевода взято, когда мундир солдату или драгуну дать, а потом за весь тот мундир из жалованья месячного и вычесть. И от таковых вычетов как солдатам в нужде не быть? Жалованья ему на месяц учинено только тридцать алтын, а за вычетом дастся ему только десять алтын или меньше. И из такого малого жалованья чем ему шубу, и шапку, и рукавицы, и чулки, или онучи* купить? И мне мнится, и вычеты отставить, и по гривне денег на месяц надлежит им и прибавить, чтобы им было чем исправить свои нужды. Мне мнится, ежели вычеты отставлены будут, то гораздо радостнее и радетельнее будут служить.

Я истинно видел: в Санкт-Петербурге солдат купил мяса на грош на последней неделе рождественского мясоеда и говорит: "Хотя бы де для заговенья оскоромиться". И сие не самая ли нужда, что весь мясоед ел сухой хлеб? И буде и в службе будучи, при армии такую ж нужду принимают, то трудна их служба. Я думаю, ежели бы пищею и одеждою довольны были, то чаю, что служба у них вдвое спорее была. А когда голоден и холоден и ходит скорчась, то он какой воин, что служа воет?

А буде кой солдат или драгун и от довольной сытости да станет плутать и из службы сбежит, то, поймав его, расспросить, отчего он побежал. И буде не хотя служить, то учинить ему смертную казнь или вместо смертной казни наложить ему на лоб хер или иной какой знак, чтобы он всякому знатен был, что он беглец, то уже тот впредь не побежит, потому что за таким знаком никто его на двор не пустит и ни к какой работе нигде его не примут и где кто его не увидит, ежели не при полку, то поймать его может и, связав, отослать к суду, а суд ему уже смертен.

А буде же пойманный солдат скажет, что бежал он от обиды офицера своего, то надлежит разыскать. И буде обида будет явна, то надлежит дать кару офицеру, а солдата от хера освободить.

Многие солдаты и драгуны на офицеров своих жалуются, что великие им обиды чинят, а управы на них не сыщут.

И ради общежительства любовного ежели великий наш монарх повелит суд устроить един, каков земледельцу, таков и купецкому человеку, убогому и богатому, таков и солдату, таков и офицеру, ничем не отличен, и полковнику, и генералу, и чтоб и суд учинить скорый, чтобы всякому и низкочинному человеку легко было его получить, как простолюдину, так и служивому, то по таковому уставу не то что офицерам солдат обижать, но и земледельцев не будут обижать. Если увидят прямой правый суд, то все прежнюю свою гордость, и озорничество, и обиды все отложат и будут со всеми чинами любовно обходиться и на квартирах стоять будут смирно и чего им не указано, не станут того делать и указы Его И. В. не станут ничтожить, ибо те же люди, да все изменятся. И за то всякому чину будут милы и в квартирном стоянии все будут им рады яко свойственникам.

Сей же суд, мне мнится, не весьма прав, чтобы простолюдину об обиде своей на солдата у солдата ж милости просить, а на офицера у офицера ж. Старая пословица есть, что ворон ворону глаза не выклюнет. Сие бо есть явное дело, что солдат на солдата никогда не посягнет, а офицеры и подавно не променяют своего брата и на солдата, а не то что на простолюдина. Всегда свой своему поневоле друг, а нельзя им друг другу и не норовить, потому ныне тот винен, а на иной день будет и он винен, и того ради нельзя им правого суда на своего брата объявить.

А ежели суд будет по-нынешнему и разный, служивым особливый, а прочим чинам особливее ж, да будут единой главной конторе подсудны и во всем послушны, то может правда уставиться. Кроме того, ради нелицеприятного суда надлежит судьям быть особливыми, кроме солдат и офицеров, чтоб уже был суд всем людям без поблажки, и судьям страшно жестокий указ предложить, дабы никакому лицу ни поблажки, ни зломыслия не чинили и чтоб неправедно ни самого земледельца безвинно осудить или и челобитной у него не принять не смели.

Прежний суд у солдат таков был: буде солдаты кого убьют или ограбят, то они ж будут и правы, а кого били иль грабили, то того ж и виноватым делали. И хотя кто солдата и поймает, то и сам не рад будет, ибо хотя и с поличным приведет к ним, то поимщик же бит будет. Мой человек пытался вернуть украденную у меня лошадь, так лошадь у него отняли, да его ж капитан Маврин высек батогами*: "Для чего де ты обоз останавливаешь, ты б де за лошадью шел в Санкт-Петербург, там бы де и суд на него дали". И тот суд далек, стало быть, и труден, лошадь стоит 4 рубля, а послать туда бить челом, то больше того еще истратить. И та лошадь была у подводчика, а не у солдата, только под обиходом офицерским, а и тут суда не сыскал.

А и сие изложение, мню я, что не весьма здраво положено, чтобы и служивому на служивого бить челом служивым же офицерам. И буде на равного себе бьет челом, то всячески дадут суд, а буде на офицера, то и мыслить нечего, что суда не сыщет, как ни есть, а изволочат. Буде кто не вельми настойчив, то его приманками проволочат, а будет кто настойчиво станет бить челом, того посылками удручат, что не рад будет и челобитью своему.

И то, стало быть, худой суд, и того ради надлежит всячески позаботиться о правом суде, дабы никто к Богу не воздыхал и на суд осуждения бы никакого не наносил и чтоб Богу никто не жаловался, но всякому б человеку суд был правый и всякой вине решение б чинить на земле, а до Небесного Судьи не допускать бы.

И ежели суд у нас в Руси устроится праведный и приступ к нему будет доступный и нетрудный, то никто никого суду Божью предавать не будет, но каждый по вине своей и суд, и награждение приимет на земле.

Глава третья

О ПРАВОСУДИИ

Бог - Правда, правду Он и любит. И если кто восхочет Богу угодить, то подобает ему во всяком деле правду творить. Наипаче всех чинов надлежит судьям правду хранить не токмо в одних делах, но и в словах лживо ничего не говорить, но что прилично к правде, то и говорить, а лживых слов судья никогда б не говорил.

Понеже судья судит именем царским, а суд именуется Божий, того ради всячески судье подобает ни о чем тако не стараться, яко о правде, дабы ни Бога, ни царя не прогневить.

Буде судья суд поведет неправый, то от царя приимет временную казнь, а от Бога не токмо на теле, но и на душе казнь вечную понесет.

А буде же судья поведет суд самый правдивый и нелицеприятный по самой истине как на богатого и славного, так и на самого убогого и бесславного, то от царя будет ему честь и слава, а от Бога - милость и Царство Небесное.

Судья бо ежели будет делать неправду, то ни пост, ни молитва его не поможет ему, понеже уподобится лживому диаволу.

А если же будет делать прямую правду, то подобен будет Богу, понеже Бог - сама правда. И если судья не погрешит в суде, то более поста и молитвы поможет ему правосудие его, писано бо есть, яко правда избавляет от смерти.

Судье ни о чем не подобает у Бога просить, токмо о том, дабы Бог ему открыл, како между людьми Божьими суд правдив судить, дабы от незнания своего правого не обвинить, а виновного не оправдать.

Мой ум не постигает сего, как бы справедливое правосудие устроить, но, насколько меня Бог дарует, готов, написав, предложить. Токмо не без страха о сем, понеже я весьма мизерен и учению школьному неискусен, и како по надлежащему следует писать, ни следа несть во мне, ибо самый простец есть, но только положась на Его Божью волю, дерзнул мнение свое изъявить простотным письмом.

Первое же мнение свое предлагаю о судействе таковое: когда кто от Его И. В. определен будет ко управлению судному, то подобает ему умолить пресвитера, дабы Господу Богу всенощное бдение отправил и литургию и молебное пение Богу Отцу нашему небесному б воспел. И в том молении просил бы об откровении в делах у Господа Бога со слезами, чтобы Бог подал ему познавать правость и винность во всяком деле. И во всем том правлении надлежит всего себя вручить Богу, и чтобы он не допустил до какого-либо искушения, и чтоб от неправости какой не впасть бы в каковые напасти.

А не худо бы и на всякий день, восстав от ложа своего, тот новосочиненный Богу Отцу нашему небесному канон прочитывать с богомыслием, дабы дела его (т.е. судьи) судные строились по воле Его Божией и не допустил бы Бог до какого-либо искушения и избавил бы от всякого лукавого дела.

И положить себе надлежит устав недвижимый такой: когда войдет в канцелярию и сядет на место, прежде велел бы колодников, что их есть, поставить перед собой налицо и спросил бы всех порознь, кто в чем сидит, и у коего подьячего дело его, то справиться с делом. И буде дело до кого невеликое, то того ж часа и решить его, а буде коего дела решить того часа невозможно, то велел бы того освободить на поруки, или под расписку, или за приставом и положил бы срок, когда ему явиться. А что ежедневно являться, то самое безделье и излишняя волокита, явился бы он в положенный срок. А в приказе бы, кроме розыскных дел, отнюдь бы никого не было. И до коего срока кто будет освобожден, то судья бы написал в памятную свою книжку, чтобы того числа решить его, и тот срок судье вельми надлежит памятовать, чтобы на себя порицание не навести.

И тако на всякой день судье подобает колодников пересматривать, чтобы не был кто напрасно посажен. Издревле много того было, что иного подьячий посадит без судейского ведома, а иного и пристав посадит, и без вины просидит много время. И ежели какой судья сего смотреть не будет, то взыщется на нем вина в главной конторе, коя на управу неправым судьям учинена будет.

А прежнего у судей обыкновения такого не было, чтобы колодников самому судье пересматривать и дела их без докуки* рассматривать, только одни подьячие перекликают, и то того ради, что все ли целы, а не ради решения, и того ради много и безвинно сидят и помирают голодом.

В прошлом 1707 году при мне привел в Преображенское слуга боярский делового человека* за то, что он сказал за собою слово государево. И князь Федор Юрьевич спросил у него о слове, и он сказал: "Я де желаю великому государю служить в солдатах, а помещик де за то велел меня сковать, я де того ради и сказал за собою слово государево". И князь Федор Юрьевич и отослал его в солдатство, а который человек его привел, посажен был в острог, и сидел тот приводец недель с пятнадцать с Великого поста до Петрова дня, и то пришел их стряпчий да освободил под расписку. А по правому рассуждению, не довелось было и единого дня его держать, а и расписку было брать не для чего. Все сие - затейки приказных людей, а людям Божьим таким задержанием и напрасными расписками чинят великий убыток, до кого дела нет, не по что того распискою вязать.

Тако и по всем приказам чинят. В прошлом 1719 году сыщик Истленьев в Устрике у таможенного целовальника взял с работы двух человек плотников за то, что у них паспортов не было, и отослал их в Новгород. И в Новгороде судья Иван Мякинин кинул их в тюрьму, и один товарищ, год просидев, умер, а другой два года сидел да едва-едва под расписку освободился. И тако многое множество без рассмотрения судейского людей Божьих погибает.

На что добрее и разумнее господин князь Дмитрий Михайлович Голицын, а в прошлом 1719 году подал я ему челобитную, чтоб мне завод построить винокурный и водку взять на подряд, и неведомо чего ради велел меня под караул посадить. И я сидел целую неделю, и стало мне скучно быть, что сижу долго, а за что сижу, не знаю. В самое заговенье* Господне велел я уряднику доложить о себе, и он, князь Дмитрий Михайлович, сказал: "Давно ль де он под караулом сидит?". И урядник ему сказал: "Уже де он целую неделю сидит". И тотчас и велел меня выпустить. И я, кажется, и не последний человек, и он, князь Дмитрий Михайлович, меня знает, а просидел целую неделю ни за что, тем более коего мизерного посадят, да и забудут. И тако многое множество безвинно сидят и помирают безвременно. А по мелким городам многие и дворяне приводят людей своих и крестьян и отдают под караул. И того ради как по приказам, так и по городам надобно иметь росписи, что есть колодников, и чтобы без записки в роспись никакого бы колодника ни в приказе, ни в тюрьме не держали. А буде в пересмотре явится кто в роспись не вписан, то кто его посадил без записки, надлежит жестоко наказать, дабы впредь так не делали. А и старых колодников если во все дни пересматривать судья за многоделием не управится, то хотя чрез два дня или чрез три, а буде же и тако не управится, то неотложно пересматривать понедельно, а наипаче по понедельникам. И приказных сидельцев в приказе и пересматривать, а тюремных сидельцев, в тюрьму приехав, и пересмотреть накрепко, нет ли какого незаписанного колодника или нет ли ушедшего из записанных. Я истинно удивляюсь, что то у судей за нрав, что, в тюрьму посадив, держат лет по пяти-шести и больше.

А если бы судьи и воеводы новоприводных колодников ежедневно пересматривали, то бы сего уже не было и никому бы безвинно посадить и под караулом держать было никак.

А и делам всем, по моему мнению, надлежит всякому судье учинить росписи же и ту роспись во все дни прочитывать и подьячих понуждать, чтоб от челобитчиков докуки не ждали, но то бы и помнили, чтоб дело не лежало без делания, и готовили бы к слушанию.

И когда кое дело к слушанию готово, то судье с товарищами* слушать, не дожидаясь от истца иль от ответчика докуки о вершенье. Судье надобно помнить то, чтобы даром и единого дня не пропустить, чтоб дела какого из той росписи не вершить и, слушав, чинить решение немедленно, дабы люди Божьи в излишних волокитах напрасно не мучились.

А и дела к слушанию готовить, по мнению моему, надлежит таким образом. Который подьячий из коего дела делал выписку, то бы и подписал под той выпиской: "Я, имярек, выписку сию делал, и истец по сему и по сему прав". А буде истец винен, а ответчик прав, то також де именно подписать, почему он прав и почему другой виноват.

И судьям, то дело выслушав, высмотреть хорошенько правды и неправды и ради лучшего разумения сделать из дела перечень коротенький и расписать именно правости и винности и, изучив тот перечень, посмотреть подьяческое обвинение, кого он оправдывает. И буде подьяческое обвинение с судейским сходно, то и ладно так, а буде у подьячего обвинение сделано разумнее и правильнее, то такого подьячего надобно поберечь, а буде дел пять-шесть иль десяток сделает и обвинения его правильны, то надлежит его и честью повысить.

А буде же подьячий сделал вопреки правде, то учинить ему наказание немалое, а буде же делал такой приговор по пристрастию, то суровее наказать и жалованье убавить. А буде же в другой ряд також де не справедливо подпишет, то уже и казни подпадет.

И когда кто богатый или и самый убогий челобитную об обиде своей или и в каковом ни есть случае подаст, то, по моему мнению простодушному, надлежит ее судье принять и заметить число подачи, а к записке ее в протокол не отдавать и самому судье вычесть ее со вниманием, чтоб читанное памятовать. И, изучив челобитную подробно, взять того челобитчика в особое место и спросить его так: "Друже! Подал ты челобитную об обиде своей, право ль ты на него бьешь челом?" И если он речет: "Самою правдою", то надлежит ему молвить: "Господа ради, сам себя осмотри, чтобы тебе не впасть в напасть и в великий убыток, паче же убытку в грех не впади, чтобы тебе во Второе Христово пришествие праведным Его судом осуждену не быть", и сказать: "Мы судим-то право, иногда же и неправо, понеже мы не сердцевидцы, а там не наш гнилой суд будет, но самый чистый и здравый и всякая ложь и правда будет явна, и не токмо большие дела, но и самая малая крупина будет обнажена, понеже сам сердцевидец Бог будет судить".