Тут псалтирь рифмотворная 45 страница

Егда же тако поучаемся и собираем пользу при корабли Петра, во апостолех перваго, се подобное добро наше видим в тезоименитом его монархе нашем Петре, по имени и по деле первом в царех российских. Благо пришел еси, вожделенный, гостю! Благо возвратился еси, отечества отче! О како не всуе! О како не без смотрения тезоименитство верховнаго апостола носиши! Сверх бо того, что многими трудами не истомляемый и не сокрушаемый безчисленными бедствии и, аки камень среди волн морских недвижимый пребывая, довольно всему свету показал еси, что имя тебе Петр. Кто бо сего, кроме злобы самой и зависти, не исповесть, аще воззрит на дни твоя от начала царствования и мало не жития твоего! Каковыя не были напасти, подступы, беды, и от своих и от чуждых, от домашних и странных, от ближних и дальних! И во всех тех невредимь сохранен еси; невредимь телом, невредимь же и духом; не отчаяваяся в злоключении, но и в благополучии не возношая себе: сию и оную фортуну, аки двойноконную, мужественно обуздавая и управляя премудре. Обаче сверх всего того еще и толикими путьшествиями явил нам еси известно, яко не туне имя Петрово на тебе. Инное апостольское, иное твое звание, а по званию и дело иное. Но путь в обоих подобный. И что повелев господь тезоименитому твоему апостолу о церкви своей, то ты исполняеши в цветущем сем в церкви царствии Российском.

Не у брега мешкает и твой Петр, Россие, но в глубине ищет корыстей твоих; тако устремлен к странствованию, аки бы ему речено было: "поступи в глубину". Коликая же от сего польза, коликая прибыль народу нашему, и легко разсудивши, всяк познает.

Яко же бо река, далей и далей проводя течение свое, больше и больше растет, получая себе прибаву из припадающих потоков, и тако походом своим умножается и великую приемлет силу, тако" и странствование человеку благоразумному прибавляет много. Чего ж много прибавляет? Телесныя ли силы? Но тая подорожными неугодиами слабеет. Богатства ли? Кроме купцов единых, прочиим убыточно есть. Чего ж инаго? Того, еже есть и собственному и общему добру основание, - искусства. Не всуе бо славный оный стихотворец еллинский Омир в начале книг своих, "Одиссеа" нарицаемых, хотя кратко похвалити Улисса, вожда греческого, о котором повесть долгую поет, нарицает его мужа, многих людей обычаи и грады видевшаго. Сокращенная похвала, но великая: многия бо и великия пользы сокращенно содержит. Отсюду умножается главная оная мудрость, еже от твари познавати творца. Истинное бо слово Павлово, или паче божие: "Невидимая его от создания мира твореньми видима, познаемая суть, и присносущная сила его и божество". И сию то философию свою сказал быти Антоний Великий, егда вопрошающым его языческим философом, где суть книги его, показал на весь мир и рекл: "Сия есть книга моя". Молю же, тот ли книгу сию чтет лучше, которому где во очах горизонт кончится, там всего мира конец мнится быти, или той, который, странствуя, видел реки и моря, и земель различие, и времен разнствие, и дивных естеств множество? Что есть ли бы не иную кую давано пользу, точию самое толь многих вещей познание, и сия была бы не малая корысть, наипаче мужу породы и чести высокия, которым ведение лучше всякаго сокровища стяжется. Но от сего познания твари восходит мысль, яко же рех, к познанию творца, и толико вышшей к познанию бога восходит, елико множайшая создания познает. О едином плавании морском что глаголет Псаломник: "Исходящий на море в кораблях, творящии делания в водах многих - тии видеша дела господня и чудеса его во глубине; рече, и ста дух бурен, и вознесошася волны его. Восходят до небес и нисходят до бездн". Аще же от единаго сего дела чудная божыя познаются, кольми паче показует то странствие, обоих пути искусившее.

Сверх того перегринация, или странствование, дивно объясняет разум к правительству и есть, смеле реку, есть тая лучшая и живая честныя политики школа. Предлагает бо не на хартии, но в самом деле, не слуху, но самому видению обычаи и поведения народов. Егда тое ж слышим от повестей или чтем в книгах исторических, много не хощет мысль верити; не мало бо и ложне повествуется. Много же и вероятных и истинных (не ведать для чего) не так ясно познаем, как егда самыя только места, где что деялося, увидевше. И сие то самым искусством уведав, древний оный высокаго разсуждения учитель Иероним таковое к познанию историй подает правило: "Аще,- рече, - хощеши греческих стихотворцев и историков книги добре уразумети, посети и обыди Пелопонес и Аттигу, что ныне Морреею нарицают. А к лучшему уразумению ветхозаконных историй не вем как то свет велий подает осмотрение Иудеи и Сирии". Кольми паче все то яснее познается, егда, странст-вующе, не на голыя только древних дел места смотрим, но и самые народов дела и деяния, промыслы, советы, суды, нравы и правительства образы ясно видим. Тут благоразумный человек видит многоизменныя фортуны играния и учится кротости, видит вины благополучии и учится правилу, видит вину злоключений и учится бодрости и оберегательства, зрит же в чуждых народах, аки в зерцале, своя собственныя и своего народа и исправления и недостатки; сами бо себе в самех же нас (не вем как то) не ясно познаем, и так, аки пчела, оставляя вредная, избирает, что лучшее видит быти и к своему и к народному исправлению. Словом рещи: странствование не во многих летах мудрейшим далече творит человека, нежели многолетная старость.

Особенно же делам военным изрещи трудно как изрядно обучает перегринация. Молю, да не в грех мне поставит кто, что о вещи, моему разсуждению не подлежащей, воспоминати дерзаю. Ниже бо учительско сказую, но точию, поелико и простый догад постизает, нечто воспоминаю, твердое разсуждение искусным того оставляя. Кому же и легко сие разсуждающему не яве есть! Аще бо географския карты много к походу военному пользуют, кольми паче: сведати самыя страны, и грады, и народы. Не видим на карте, какая сия или оная крепость, в чем оныя надежда и в чем боязнь, каковое искусство людей и каковыя сего и онаго народа сердца; не видим на картах, которые угодные и которые трудные места к переходу, к переправе, к положению стана, к действию баталей и прочая сим подобная.

Перегринация едина все тое как на длане показует и живую географию в памяти написует, так что человек не иначе сведанный страны в мысли своей имеет, аки бы на воздусе летая имел оные пред очима.

Аще же тако есть, то кую похвалу равную воздадим так многому твоему трудному, но и всеславному странствованию, священнейший монархо! Тверд и известен был еси в познании создателя твоего, яко измлада изучивыйся священных писаний и в них непрестанно поучаяся и в разум истинный возрастая, что же, егда к тому придаеши еще и толь многие походы, земную и водную перегринацию, проходя и великую мира часть дом себе сотворяя, а еще не просто, но везде с любопытным розыском, с пособием математических орудий и физических експериментов и бесед философских. И кто чтет лучше книгу Антониеву паче тебе!

Засвидетельствовал еси о политическом твоем искусстве толикими премудрыми советами, промыслами, законами. И что много глаголати о сем! Довольно всякому (аще бы кто завистию и злобою слепствовал, ниже бо может кто не ведети сего прямым невежеством), довольно, глаголю, всякому сие рещи: зри на Россию, воспомяни прежднее и виждь нынешнее состояние. Что же, егда еще и в живой, яко же рех, школе сей политической, в многостранной перегринации вящшаго и вящшаго искусства навыкати тщимся! То бо воистинну любомудрие: никогда же приобретенным вещей познанием доволятися, но большего всегда света поисковати. О военных искусствах твоих что речем! Глаголют и проповедуют толь многие и перславные виктории, которыми Россию твою, прежде презираему бывшую, сотворил еси всем врагом страшную, всему миру славную. А еще к тому сим преславным шествием множае и совершеннее и силу марсовую умудрил и мудрость укрепил еси. И по моему мнению, не больше устрашили супостат наших военные твои походы, яко же устрашает их твой сей мирный к далеким народом поход.

Тако ты, удаляяся от отечества, отечество наше пользуеши; тако России твоей благополучную ловитву дееши, не при брезе точию плавая, но в глубину, на широту мира поступая. При брезе седят многии, которыи, служаще покою своему, чуждым и умом и действием, чуждыми очима и рукама добро общее управляют. И како таковым, аще что и благо успеет, восписатися может? Обычно глаголем, что щастием то их деется. Что же то самое есть? Разве что иначей говорить нельзя. В правду глаголем о тебе: твоим щастием деется, что-либо деется полезное; понеже и вся добре творимая, воинскою ли, гражданскою ли рукою, от тебе имеют силу, твоим промыслом, наставлением, разсмотром совершаются. И еще сам, не у брега почивая, но в глубину поступая, и с неусыпным попечением не точию свое, но и чуждыя государства проходя, приискуеши силе мудрость и мудрости силу, труды отечество наше пользующыя предпочитая над твой собственный покой. Кая бо вина была толь долгому твоему отлучению, яко едва другое уже лето окончеваемое возврати тебе к нам? Не ветры противные, не кони ленивые таковому замедлению виновны суть; виновно есть добро общее, и внутрь и вне искомое. О дивнаго и не многия образцы имущаго тщательства! Коликих собственных убылей требует толь долгое странствие в имении, во времени, во здравии, в сожитии любимой крови! Вся сия презрел, всех не пощадел еси, едину имея честную несытость, еже бы паче и паче Россию пользовати.

Таковая твоя ловитва, Петре российский, кого не возбудит к благодарению? Разве бы кто не видел или ненавидел в тебе добра своего. Твоими трудами почиваем, твоими походами стоим незыблемы, твоими (да тако реку) многими смертьми живем. И како не воскликнем с радостию и благодарствием: благословенный входи и исходи твоя! Благословен ты богом вышним, тако в тебе на пользу нашу действующим! Благословенна Россия, толиких тобою благ сподобльшаяся, яко и на сынах ея сбыватися слову Псаломническому: "Сынове Сиони возрадуются о царе своем!".

Но да крепко и долголетно будет сие наше блаженство, к тебе с молитвенным гласом обращаемся, царю веков, российскаго государя и государства защитниче, боже наш! Не молим тебе (яко же не утвержден еще верою Симон творяше), да изыдеши от нас, понеже грешни есмы, но и паче, понеже грешни есмы, не отходи от нас, не отступай нас, но в благословенной тебе Российской монархии, паче же в сем Петровом граде, аки в корабли Петровом, пребываяй благодатным твоим присущием и, пребывая, проповедуй нам временных и вечных благ благовестив. Проповедуй царю нашему, яко же Давиду иногда, о его наследии: "От плода чрева твоего посажду на престоле твоем"; проповедуй о его делах и деяниях: "Ловитву его благословляя, благословлю"; проповедуй о врагах его: "Враги его облеку студом, на нем же процветет святыня моя"; проповедуй и всем обще слово спасения, глаголы живота вечнаго, рцы души нашей: спасение твое есмь аз. А слово твое - дело твое. Аминь.

СЛОВО ПОХВАЛЬНОЕ

В ДЕНЬ СВЯТЫЯ

ВЕЛИКОМУЧЕНИЦЫ ЕКАТЕРИНЫ,

НА ТЕЗОИМЕНИТСТВО БЛАГОВЕРНЫЯ

ГОСУДАРЫНИ ЕКАТЕРИНЫ,

ЦАРИЦЫ ВСЕРОССИЙСКИЯ,

СКАЗАННОЕ В САНКТПИТЕРБУРХЕ

В ЦЕРКВИ ЖИВОНАЧАЛЬНЫЯ ТРОИЦЫ

ЧРЕЗ РЕКТОРА, ЧЕСТНЕЙШАГО

ОТЦА ПРОКОПОВИЧА

Крепка яко смерть любы

Песнь песней, 8 (6)

Аще о истинной любви к богу, аще о любви истинной к ближнему изречем слово сие: "крепка яко смерть любы", истинну изречем, но силы слова сего совершенно уразумети не может, разве кто самою вещию искусил и познал, что есть и как сильно действуется в сердце не притворная, но самая истинная и искренняя любы. Познают сие о любве к ближнему матерство чадолюбное, и супружество верное, и, аще сицевое обретается где, взаим усердствующее дружество. А о любве к богу - тии сие познают слуги и угодницы его, которыи могут нелицемерно с Давидом созгласити: "Что бо ми есть на небеси? И от тебе что восхотех на земли? Исчезе сердце мое и плоть моя; боже сердца моего, и часть моя боже во век".1 Воистинну бо в таковой любве сила смертная является. Единаго бо желая бога, отлагает желание всех земных и небесных благ: "Что бо ми есть на небеси? И от тебе что восхотех на земли?"; нерадит же и о крайних бедствиях и скорбех, сердце и плоть снедающих, единым тем доволяяся, яко бога любит: "Исчезе, - рече, - сердце мое и плоть моя; боже сердца моего, и часть моя боже во век". Не мертв ли есть сей, который не точию никиихжде угодий и сладостей жаждет, но ниже внутренних в себе чует болезний, весь не свой, не в себе, не с собою, но, аки бы преселенный инамо от себе, весь в бозе пребывает? И то есть, еже глаголет Иоанн в послании: "Бог - любы есть; пребывали в любве в бозе пребывает и бог в нем пребывает". О любы крепкая! Крепкая яко смерть любы! Како далека ты от сердец наших! Како же и помышлением нашим странна и неудобверительна!

Аще познаем, о слышателие, сицевую любовь, мню, яко и пожелаем ея. Аще же пожелаем, надеюся, яко и самою вещию будем оной причастницы; сия бо суть степени в поискании добра: познати, вожделети и обрести.

Самый же лучший познания способ сей мнится быти: первее увидети лице притворныя и лицемерныя любве, потом же предложити образ истинный и сердечный; се же как в люблении бога, так и ближнего. Противная бо близ себе положенная лучше познаваются. Образы же обоея любве представляет нам день сей в преславной мученице Екатерине, летною своею памятию ныне нас увеселяющой, в ней же ясно увидим силу слова онаго: крепка яко смерть любы, аще на любовь ея к богу, аще на любовь к ближнему посмотрим. Которой спасительной нужде послужу кратким словом моим, помощию человеколюбца и любви законоположника бога нашего.

Но покажем, в первых, лице притворной к богу любве, а сея нарицается лицемерие; есть же сугубое: тонкое и дебелое.

Тонкое нарицаю лицемерие, когда самих себе прельщаем, мнящеся быти боголюбцы, а от любве божией далече отстояще. Се же бывает, егда, внешный некий вид святыни имеюще, доволяемся тем, ни мало внутрняго ищуще исправления. Например, постится некто телесне, а не духовне; молитвы творит многословием, а не духом и умом; велеречит о нестяжании, а сам и крадет; славит милостыню, а сам и ограбляет и сим подобная. Аще же к тому сотворит нечто внешнее: подаст в храм божий приношение или убогому цату, тысящную сотлей части от излишества своего, и то ведущей шуйце его, что творит десница его, - уже безстрашен и безпечален ходит, аки бы не должник, но заимодавец божий. Сия не любы есть к богу, но вид притворный любве. Таковую любовь обличает бог у Исаии пророка: "Сии людие устнами мене чтут, сердце же их далече отстоит от мене".2 И что дивнее: сам узаконил бяше Исраилю жертвы и приношения и различная празднования; обаче тая вся, без истинной веры и любве сердечной бываемая, аки некия скверны и мерзости отмещет, глаголет бо, или паче рещи, страшно гремит у тогожде пророка: "Что ми множество жертв ваших? - глаголет бо господь. - Исполн есмь всесожжения и тука агнча, и крови юнчей и козлей не хощу. Идеже аще приходите явити ми ся, кто бо взыска сих от рук ваших? Ходити по двору моему не приложите. И аще принесете ми муку пшеничну, - всуе: кадило - мерзость ми есть; новомесячия ваша, и субботы, и велика дне не приемлю. Пост, и празднования, и праздники ваша возненавиде душа моя: бысте ми до сытости, к тому не уйму грех ваших. И аще воздвигнете руце ваши ко мне, отвращу очи мои от вас; и аще умножите мольбу, не послушаю вас". Чесо ради тако, господи? Чесо ради отвергавши сия, яже сам творити и тебе приносити повелел еси? Дает абие вину таможде: руки бо ваши полны крове.

Но се еще лицемерие тонкое. Обаче толь богу мерзское, то кольми паче другое оное дебелое мерзско есть. Се же есть, егда не сами мнимою нам святынею прельщаемся, но нарочно притворяем ухищренный вид святости в прельщение людей, се же ради легкаго прибытка и приобретения суетной славы. То творим, егда пред людьми воздержницы быти показуемся, опрятаемся от ястия и пития, аще и мернаго, аще и благочестию не противнаго, и помрачаем лица (а есть хитрость на тое), да видими будем пред человеки постящеся; смыжаем очи, умильно осклабляемся, главы прекривленны носим, плачь явити тщимся, хотя не текут слезы; употребляем часто онаго лжеучительства: "Не коснися, не вкуси, не осяжи",3 ни мало радяще, яко сие от апостола укоренно есть. И куды взошло лукавство сие? Сония и видения божественныя притворяют святии сии идоли, да бы прельстити к себе сердца незлобивых и снискати честь и имение. И как то смешно, а им благополучно деется: тое приобретают ложным сном, чего другии не могут истинным трудом. Сии суть, их же нарицает господь наш Иисус Христос "снедающих домы вдовиц и непщеванием долго молящихся".4 И апостол Павел: "имущих образ благочестия, силы же его отвергшихся5 ""пониряющих в домы, пленяющих женишца, отягощенны грехами, водими похотьми различными, всегда учащася и николиже в разум истинный приити могуща". И се паче перваго притворное лице любве к богу не точию бо не любы есть, но и паче укорение. Таковии бо боголюбцы ниже помышляют о бозе, смеются же без меры внутрь себе, что в удачу им хитрость их. Егда же тако лицемерную любовь увидели мы, лучше уже можем познати, кая есть истинная любы к богу. Аще бо кто любит господа своего не с таковым притвором, яковый видим в лицемерии дебелом, и не с таковым льщением, каковое видим в тонком лицемерии, любит тот самою истинною, и ходит духом божиим водимь, и имеет любовь, извещенную оным правилом апостольским: "Конец завещания есть любы от чиста сердца, и совести благи, и веры нелицемерны".6 И сие самое любве истинной познание довольное есть. Но покажем уже силу ея во образе.

Сила любве истинной подобная есть силе смертной, яко же во основательном слове речеся. Таковая сила живет во всех истинных любителех божиих, является же в позор видимый в злоключениях, скорбех и бедствиях. О нетвердой бо вере и любве рече господь: Во время веруют и во время напастей отпадают.7 О вере же и любве истинней сказует Петр святый, в первом послании во главе первой; О нем же радуетеся, мало ныне (аще лепо есть) прискорбны бывше в различных напастех, да искушение вашея веры многочестнейше злата гибнуща, огнем же искушенна, обрящется в похвалу и честь и славу, во откровении Иисус Христове.8 Кто ж не видит, что таковое любве искушение наипаче бывает на святых мученицех, горькими скорбьми и самою смертию неизменную свою веру свидетельствующих!

И се того образ нам великомученица (ея же память ныне празднуем) Екатерина: позванна, просвещенна и обращенна к богу духом его, раждежеся того ж духа действием в любовь божию. Кая же и коль крепкая любы ея бяше, засвидетельствова лютая напасть, страшными мучении и горькою смертию любве ея не победившая. Чти историю страдания ея и помысли, в себе разсуждая, аще бы едину некую сего часть претерпел сильный исполин, - не было бы ли вельми дивно? Не часть же едину, но вся толикая удручения кто понесе и кто ими не одолен есть? Женский пол по естеству безсильный, тонкий; не просто же пол женский, но девица благородная, красная, богатством, и славою, и многими природными добротами цветущая, а еще во оных летех, в самую весну юности, когда самая сладость жития. Таковая дева и в таковое сладчайшее время не точию вознерадела о всех красотах и утехах своих, но во узы, и темницы, и на позорище безчестное, на орудия мучительския и на самую поносную и горькую смерть с таковым благодушеством устремися, с каковым, не мню, аще идут инныя в чертог брачный. Аще бы пред очима нашима делалося сие, могли бы ли мы терпеливне смотрети на сие? А младая девица возмогла стерпети. О, воистинну крепка, яко смерть, любы, но и смерти крепчайшая! Одоле смерть житию, но не одоле люблению; растерза утробы, но не вреди усердия к богу; сокруши скудельный Сосуд, но не украде сокровища; разлучи в конец душу от тела, но не разлучи от любве божия. Не ей ли свойствуется глас помянутый псаломнический: "Изчезе сердце мое и плоть моя, боже сердца моего, и часть моя боже во век". Не ей ли приличествует слово апостолское: "Кто ны разлучит от любве божия: скорбь ли, или теснота, или гонение, или глад, или нагота, или беда, или мечь?"9 и прочая.

И что много глаголати нам о сем? К изречению бо никоеже довольно слово, а к поучению в любви истинной к богу и едино точию воспоминание сего довольно есть.

Еще о любви к искреннему, но яже по бозе любы есть, разсудим нечто и зде увидим тожде: сиесть вид притворный любве, а не любы самая, бывает часто не точию не полезный, но и вельми вредный, кроме единыя сея пользы, что изрядно обучает простыя сердца опасно поступать в избрании дружества. Посмотрим убо и на сие политическое, тако рещи, лицемерие, да от его познаем лучше и самую истинную любовь. Аще же и вемы, яко притворная любы далече пространнее населяема есть в мире сем, неже любы истинная, повседневным бо искусом учимся, како сильно есть слово оное псаломническое: "Суетная кийждо глагола ко искреннему своему";10 обаче и сей неложный глагол есть тогожде пророка: "приступит человек в сердце глубоко".11 А се тожде есть, еже Иеремиа глаголет: "Строптиво сердце человеку и не испытанно; кто е познает?".12 Ибо, кроме единаго сердцевидца бога, "кто весть от человек, яже в человеце, точию дух человеческий, живущий в нем?"13 - по глаголу апостольскому.

Обаче суть некая и знамения того: яко же бо в притворной к богу любви свойственный характир есть бездельное суеверие, тако и в любве к ближнему, непостоянной и ложной, характиры суть некия суетныя почести. Хвалит все, что либо у любимаго видит, аще и воспоминания, не точию похвалы не есть достойное. Хвалит и природная и случаемая: как изрядный ход! Как пригожее платие! Найдет, чаю, как бы похвалить и кашель господский; а хвалит с таковым намерением, каковое было у оной лисицы Есопиной, когда врана, брашно во устах держащаго, видя, похвалила от красоты лица и просила, да бы испустил сладчайший еще глас свой, сиесть да бы тако ей снедь оную уронил. Притворяет же себе и подобонравие, и подобострастие: услышит некий не добрый случай господину, умышляет свое нещастие и с повестию онаго приходит; услышит о болезни, тотчас, предваряя, свои ломы и шумы повествует, каков в историях хитрец знаем есть, некто из Дариевых подругов, Клеон именем, который, как скоро уведал, что Дарий ногу себе повредил, тотчас храмати начал с великим стенанием. О, есть ли бы было до сердца человеческаго светлое окно (как то желал некий Момос в фабулах стихотворских), коль противное все было бы видети в нем внешнему лицу! Увидел бы еси под красным цветом змия, под видом веселия желчь горькую, под видом плача радость, под видом похвалы хулу, под видом приязни ярость убивственную. А всех таковых притворов изобретательница показалася бы таможде лесть самолюбная и своих точию корыстей ищущая.

Аще бо обычную таковую любовь хощем живописием изобразите (как то и древнее и нынешнее обыкновение любит), мое таковое о сем есть мечтание: написать особу, лицем скаредную и яростную, но машкаркою хорошею себе от части покрывающую, седящую на крокодиле, пестро одеянную, на лоне лиса живаго держащую, на главе флачок ветреный, а по всем кругом теле рюмки, лжицы, мешееки, ковчежцы и прочая несытости орудия и влагалища, а подписи и толкования не требе. Кто бо от сего не познает лестную мира сего любовь быти!

А от сего прелестной любви сказания яве показуется, каковая есть любы нелестная, сиесть каковую описал апостол: "Любы долготерпит, милосердствует, любы не завидит, любы, не превозносится, не гордится, не безчинствует, не ищет своя си, не раздражается, не мыслит зла, не радуется о неправде, радуется же о истине; вся любит, всему веру емлет, вся уповает, вся терпит. Любы николи же отпадает".14 Вся бо сия противная суть вышепомянутому люблению лестному.

Но узрим любовь истинную и во образе, в лице святыя великомученицы Екатерины. Единож довольно се буди (еже историа о ней повествует), яко лютых соперников своих не точию не возненавиде, но и от погибели, яко орудие божие, избави. Что они были, разве осуетившися в помышлениях своих, глаголющися быти мудры, обьюродевшии и внешним убо видом о многочисленных своих бозех поборяющии, а самою вещию единому богу - чреву своему служащии, которых видети нестерпимая богомудрым людем болезнь есть, якоже засвидетельствова о себе Давид святый: "Видех неразумевающыя и истаях".15 Истаяваше сердцем и девица блаженная, видяще их но истаяваше о неразумии их и неразумию последующей погибели. Блисну же и на их духа святаго благодать, прогна тьму неразумия, осия светом евангелия. Что же Екатерина возревнова ли или вознегодова? Уподобися ли оному завистнику, которому ответ дан был: "Аще око твое лукаво, яко аз благ есмь?"!16 О, коль ииная была страсть в сердце ея! Где не было времени и мыслити о других, находящу толь страшному подвигу, она тамо попечением чуждаго спасения забыла настоящего бедствия своего, возрадовася о обращении тех, иже бездушие тщахуся совратити ю, возвеселися о спасении искателей погибели ея. И кто не видит и сию в ней любовь крепку яко смерть быти, егда за радость о блаженстве ближняго наведе нечувствие толиких болезней, безчестия и самой лютой надходящей смерти!

Видим убо, о христиане, видим, что и какова есть любы истинная к богу и ближнему, коль разнствует от притворнаго любления. Екатерина есть нам того учительница, дева наставляет нас, но коль добре и коль довольне, не ведали сего многословнии любомудрцы, книжницы и совопросницы века сего. И кратко рещи: толь совершенную показа нам философию младеница сия, яко ничтоже инно остается нам слышати, точию оное слово господне: "Аще сия весте, блажени есте, аще творите я."17

Егда же тако удивляемся великому любы образу Екатерине, видим и другий того приклад, тебе, благоверная государыня нашя, царице всероссийская.

О, как не всуе и ты день сей празднуеши, и мы, сопразднующе, поздравляем тебе! Поздравляем тезоименитую святой сей девице, но видим ей же и подобонравную. Аще бо и не тыяжде виды на сей и на оной видим, обаче видим тоежде к богу и к искреннему любве плоды. Предстанут ми сего свидетели мнози, которых не крайняя злоба помрачает, не так славе на ней царственной, яко матернему ко всем усердию удивляющиися и везде, безпристрастне, но и беззавистне, матерь свою нарицающии.

А ему же особенный любве закон привяза тебе, о матерь российская, коликими знамении засвидетельствовала еси о вседушном к ему люблении твоем! Да едино, еже вместо всех будет, воспомянем. На оном и самою памятию страшном молдавском поле, егда, наказующему нас премудрому смотрению божию, отчаялися вси мы жития своего, а богом венчанный супруг твой готовил душу свою положити за люди своя; в оное, глаголю, время, дымное и мрачное, смертными отвсюды громы духи отъемлющее, кто не видел, како действова в тебе любы искренняя, видя тебе не своей, но искренняго твоего смерти безмеры боящуюся и истаявающую? Видехом тогда, о Россие, любовь монархини твоей крепку яко смерть быти: своя ей яве искала смерть, а именно и пулею пушечною, пред ногами ей падшею, приближившаяся, но паче сердце ея умираше боязнию смерти супружеской. Борьба то воистинну была любве и смерти, егда и сия, и оная на едину особу равне нападение сотворили. Что же! Которая от них преуспе и превозможе! Тело в руках смерти было, но дух, любовию пленен, аки бы инамо от состава своего преселився, не знаяше, что с собою деется, не видяше смерти своей, пред очима ходящей, но весь последова мужеви и его смертными бедствии уязвляшеся. И сим, воистинну, любления образом истолковася нам оное (еже темно быти мнится) премудраго Августина слово: Душа, рече, больше живет в том, его же любит, нежели его же животворит. О коль немного таковых любве образов имеет мир!

А еже первее сказати нам подобаше, нелицемерна любы к богу колика есть в сердце венценосной сей героини? Аще и крыется от очес человеческих того самого ради, яко истинная и нелицемерная есть, обаче якоже огнь где либо сокровен есть, действием своим ощущаем есть, тако и верное ея к господу своему усердие не может не познано быти, произнося великия изветы благочестия, различныя плоды духовныя; в благополучии благодарствие, в злоключении упование, приязненной и противной фортуны обуздание, в молве дому толикаго неотлагаемое словословие божие и прочий таковому лицу подобающия добродетели. А что паче всех дивнейшее есть: в толикой чести и славе, в толиком величестве, на самом версе желаний людских, словом рещи, в царствовании - кротость, благость, умерение духа; в царствовании же не природном, се бо не толь дивно, но над чаяние, по смотрительному божию благоволению, полученном. Ибо кто с таковым щастием сопрягает кротость, той на себе показует нечто вышше нравов человеческих.

Не можем же умолкнути зде изряднейшаго дела твоего, монархини богомудрая, которым единым твою и к богу и к ближнему любовь не точию являеши на себе, но и в сердца протчиих честнейших лиц, аки семя плодоносное, всеевати тщишися, се же есть новоусташляемый от тебе преславный чин кавалерии, именем тезоименитыя твоея мученицы Екатерины и титлою заступления божия красящийся. Есть то благодарственная память божиих благодеяний, обильно излиянных на монарха нашего, егда его во многих внешних и внутрних бедах, наипаче же в оном лютом прутовом обстоянии, цела и невредима сохрани господь. И се любы к богу есть и се купно любы ко искреннему. Полагается же в чину семь закон собственнаго боголюбия и славословия божия: се любы к богу; полагается закон и собственной к царскому величеству верности: се любы к ближнему. Належит долженство искупляти пленники от ига поганскаго: се любы к ближнему; належит долженство всяким тщанием правильным обращати ко Христу неверныя: се паки и к богу и к ближнему купно сопряженная любы, единым делом сим и славы божией, и спасения человеческих душ поискующая. Егда убо видим на персех твоих сего преславнаго чина знамения, видим купно в сердце твоем живую спасительную утварь, самую истинную к богу и к ближнему любовь.