Тут псалтирь рифмотворная 44 страница

Родися зависть на нас от соседов наших от самой близкости. Родится всяка зависть от гордыни, егда человек не весело зрит другаго себе или сравняема, или и предъуспевающа. Однако же гордыня не родит зависти к дальним, но к ближним: к ближним, глаголю, или по чину гражданскому, или по делу воинскому, купеческому, художескому, или по крови и племени, или по державе верховной и протчая. На пример: не завидит купец, воину его мужества; не завидит воевода священнику его учительства; не завидит кузнец живописцу его искусства. Не живет зависть в разности, живет в близкости: воин воину, властелин властелину, художник тогожде дела завидит художнику. И по тому, мню, деется, что мало согласия между братией, и союз крове, где бы имел быти виновен единодушия и любви, бывает виновен распри и вражды, и сие разсуждение есть. Василиа Великаго в слове против завистников. Кто же не видит, аще не тако деется и в ближних себе народах? Аще не тожде содеяся и в соседах наших? Просияла по лютых временах царская в России корона, воспламенися тот час в ближнем сем и инных народех зависть от гордыни. От гордыни глаголю: в той бо стороне зависть живет, в которой и матерь ея - гордость. Что ж? Россия ли возгордилася на сосед своих? Не могла и мыслити того, рада о своем по многих бедствиях освобождении. Но соседи наши не могут извинитися от гордости, осуетившиися бо высокоумием своим, яко народи суть мнимый себе сильнии и умнии, народ наш, яко немощный и грубый, презирали. Как же они весело глядети могли на поднесенную державу Российскую, будучи нам близкии, иннии рубежами владения, иннии же сверх того и единством корене славенскаго?

Возгремели по том брани, с сими за Карелию и Ингрию, с другими за Смоленское княжение, с обоими за Ливонию, еще и за ложных Димитриев, и за пресеченные высокия надежды Владиславу польскому и королю шведскому принцом. А кто же скажет, что супостатской зде зависти не умножилася безмерная ярость? Когда, многократно потщавшися или сломити, или похитити роское скипетро, принуждена воспятитися, аки бы распаленнаго железа коснувшися, а сие то было зависти оной разъярение. Яко же бо медведь, чией крови челюстьми своими захватит, на толь лютее мещется, тако и человек завистный, вкусивши, а не пожерши ближняго, умножает в себе рвение.

Что ж? Егда державу Российскую от нападений неприятельских сохранив бог, и еще к тому миром, изобилием, благолепием, разширением области благословити изволил; егда и Малая Россия, исторгнувшися от ига польскаго, под крепкую десницу монархов своих наследных возвратися; егда славу и утварь царскую, угасшую на константинопольских, на наших самодержцах блистающуюся, увиде мир, - не то ли было разъярение зависти сосед наших? Известно любопытным естеств взыскателем есть, что магнит камень силу свою, которою влекомь есть к железу, окормляет, силою железа себе обложенная. Тако воистинну и зависть кормится и растет чуждым благополучием, себе близким; в том только не равность, что магнит таковым способом идет в больший союз, а зависть в большую вражду зажигается.

А яко же обычно есть мечы и копии острые, сковавше противными стихиами, жаром и мокротою закаливати, тако недруги наши завистную свою на нас ярость закрепили, видяще у себе и у нас в законе, в державе, во обычаях несогласие, инный вид правительства, противное исповедание, разные обряды. Что все аще и бывает инде с неповреждением дружбы, однакож где зависть, там все тое есть оной укрепительная материя.

Что еще не доставало до сих? Еще нечто было, чего не завидели нам соседи, и было нечто, о чем боялися, дабы не было. Не была еще регула воинская, не были искуства инженерские, не были обоего чина архитекторы, не был флот, не была сила на море. Сих нам не завидели, ибо еще не видели, и о сих боялися, дабы когда не увидели. Да то может быть догад мой? Ни! От их же самых имеем известие. Густав великий король свейский с великим пререканием писал к Елисавете королеве аглинской за то, что она несколько пушек послала в дар царю Иоанну Васильевичу, уличая оноя неопасность, яко показующия нам силу оружную; той же заповеда своим под смертию, дабы кто воинскаго учения и оружнаго художества не преносил в Россию. В лето 1563 был сейм в Любеке, городе поморском, где уставлено також, дабы от них не дерзал кто преходити к нам с искуством воинским и дела корабельнаго. Граф Гербесштейн, бывый посол к России от Максимилиана кесаря, увещавает Германию, да бы опасна была от Руссии и не показовала бы нам способов военных. Самуил Пуффендорф судит королевство Шведское безпечальное быти от Руси за крепостьми Нарвою, Ноттенбургом, Выборгом и инными: не чаял, знать, что будет. Тот же дацкаго короля с Россией союз суетный и безнадежный нарицает, яко с народом дальним и флота не имущым: не надеялся, что имело быти. Много бы того произвести мощно, если бы о том едином слово было.

Что ж тут скажем? От рода завистником было видети еще в России многия недостатки к силе совершенной. То не крайняя ли возъярися в них зависть, егда увидели все то, чего не желали, исполненно! Возрасте в совершенный возраст сила и слава российская дивным во всем и еще первым таковым своим монархом, богомвенчанным Петром. Увидели противницы обученное добре наше воинство; увидели всецело устроенную артилерию; увидели поднесенныя флота нечаянное флаки; услышали смутившийся Стамбул на посольство росское, новым к себе путем водным приспевшее. Что се есть? (помыслила в себе зависть). Туды пошла Россия, таков успех ея? Сего мы на ней дождалися? Не тако: исторгнути оной щастие сие или самим нам погибнути, а смотрети на сие невозможно. Если се кто назовет умствование наше риторское и если то не в самой вещи было, то, молю, которая могла быть причина оной рижской укоризне и гонению смертному на Петра, монарха нашего, умышленному чрез Далберда коменданта? Тем ли не згибель свою заслужил у них державный сей путник, что в Голандию и инные далекие земли странствовати изволил! Тем воистинну у зависти заслужил. Видели господа шведы, колико прибудет искусства от тоя дороги монарху, с природы быстроумному, того ради умыслили восприятый ему путь запяти или еще несовершенно обучившагося к войне себе угоднейше раздражити. И се видим и зависть, се и войну, от зависти зажженную.

Но к чему слово сие - от зависти! К тому, да увидим трудность необычную войны сея и, последовательне, славу ныне поминаемыя виктории. Гнев бо простый, правосудный, за укоризну и обиду мечь себе припоясующий, доволяется смирением и удовлетворением от стороны противныя, а зависть, на брань исходящая, крайния ненавидимых себе погибели ищет. И по тому не так праведно отмстительных гнев, яко доброненавистная зависть глубоко мыслит и силу приискует. Она умна и бодра вельми есть. Грубый и невежливый простолюдин, о котором помыслил бы еси, что троих считати не умеет, - чтож егда на кого завистию горит, не ведает, откуду прибудет ума ему, и так тонко умствует, как и философ не может. То что рещи о зависти быстроумной и хитростьми политическими обученной? Пользует ли, или ни, воспомянути уже зде супостат наших ухищрения, лукавства, подступы, наговорки, прелести, к тому силу, от различных народов, от согласий варварских, от разграбленных многих провинцей без меры умноженную? К чему сия сказовати пользует? Видели есте и еще аки бы до днесь пред очима имате вся сия, вельможи, военачальницы и воини российстии! Однако же поне нечто, поне некую часть сказати радость нынешная велит, и не терпит сердце молчания. И надеюся, что не стужите, слышателие, но и в сладость приимете слух бед оных, уже помощию божиею прогнанных, которых нашествие горько было терпети.

Видели мы доселе, что война сия произошла от зависти, да видим же и се, что от войны сея большая супостатом родилася зависть и рвение. На первом под Нарву походе неблагополучием нашым много подросли роги неприятелю и подтвердилося древнее их о роде российском презорство. Уже ж такому, когда потечет дело против его надежды, изрещи трудно, коликое разжигается рвение. И се не пошло по желанию, не сталося по высоком вашем вам мнению, супостаты! Вы начаялись, что уже весьма сломленное руское оружие и не глав ваших досязати, но под ноги вам поврещися готово. И се не так, не туды. Разбила руская храбрость замок ваш Ноттембург, разорила Канцы, добыла Дерпта крепкаго, сломила железную Нарву, и еще при свидетельстве турскаго и польскаго послов, не вем как любо на тое смотревших. Что ж протчия крепости, Ивангородская, Мариембургская, Миттавская и протчие? Что ж победоносные на разных местех баталии, наипаче же преславная оная победа под Калишем? Вся сия по чаянию ли вашему? По вашим ли сладким надеждам? Но что наипаче (мнится мне) гордыя сердца раздражило, сие есть, что война сия на много лет продолжилася. Как се лютая им язва! Как нестерпимая болезнь! Неприятель наш начаялся одним своим замахом все дело совершити, начаялся силу российскую в малом времени испразднити, начаялся скоро величавое оное Иулиа кесаря воспети торжество: "приидох, видех, победих". И се война ему протягается до девяти лет и на многия места преносится, во Ингрию, в Ливонию, в Курляндию, в Литву, в Саксонию, в Польшу, а всюду с уроном, всюду с следом крови его. Как се досадно было им мыслити: Швеция, оружием славная, се Швеция, всей Европе страшная, гофский народ, имя ужасное, народ гофский с Россиею девять лет борется, а еще бедно!

Каковых тут не поискала ухищрений гордая зависть и завистная гордость! Не к инному чему смотрело оное тщание, чтоб скоро примирити француза с цесарем, только дабы оный надежный неприятелю нашему друг, освобожден от войны оной, возмогл угодную ему помощь дати; не инамо настроенно было оное неправильное Лещинскаго коронованье, только дабы, доброжелательнаго монарху нашему друга Августа изгнавше, и силы польския себе присовокупити; не в инный конец намерено было нечаянное нашествие и разграбление Саксонии, только дабы того ж союзника царскаго отчаянна отовсюду и нам безпомощна сотворити. И кто протчия хитрости и тщательства коварныя исповесть? Сие едино не упустить приличествует, что когда так приискивал сил себе помощных неприятель, а нам не точию внешняго пособия не ставало, но и внутренняя мощь началась было умалятися. Бунты оние донские и астраханские, аще не тайное было действие супостат наших видимых, то содействие было невидимаго врага, им в пользу и се, а нам на вред и скудость. Славим премудрыя твоя судьбы, боже наш, хвалим смотрение твое! Вся бо сия тако изволением твоим устроена быша, дабы победа Полтавская, юже готовал еси рабом твоим, толико дивнейшая и славнейшая была, елико была меньше ожиданная за таковыми трудностьми.

Но приступим уже ближае к самому крайнему делу. А тут в первых и есть пред очи скверное лице, мерзская машкора, струп и студ твой, Малая Россие, измена Мазепина. О врага нечаяннаго! О изверга матери своея! О Иуды новаго! Ниже бо да возмнит кто излишнее быти (негодование Иудою нарицати изменника. Подражавший Иуде злобою како не достоин есть и имени участник быти? Законно царствующий монарх всяк имать державу от господа и силу от вышняго, и по глаголу премудраго, божий слуга есть и не без ума мечь носит, по словеси Павла апостола к римляном, 13. И что больше? Христос господь есть, по ответу Давида царя; достойно убо Христов предатель Иудою нарицается. И предпоказа нам давно уже приклад на сие великий он Афанасий, который Магнентиа, подобие изменившаго царю Константию, Иудина подражателя нарицает в ответном слове свому к тому ж монархе. Коликое же отечеству нашему повреждение сотворися предательством Иуды сего новаго, вкратце исповести невозможно. Аще дерзнул бы, или ни, неприятель внити в Россию без звания и руководства Мазепина? Не моего ума есть разсуждати; то довлеет, что его руководством введен есть, и с ним купно введено крайнее бедство. Советы тайные, которых окаянник той был известен и причастен, стали не действенны; вновь советовати и много инако престроивати нужда была. Всюду смущения и междоусобие, и наступил темный сумрак, и аки оная осяжимая мгла египетская, не на воздусе, но в сердцах человеческих. Во тьме бо египетской не виде никто же брата своего, яко же глаголет писание, но в лице не виде; в сем же сумраце изменническом никто же не виде в сердце брата своего: так невозможно было знати, что кто думает, наш ли есть или от сопротивных, и египетская тьма три дни только была, а тьма сия тяжкая восемь месяцей помрачила. Вопреки: супостатом великое во всем угодие, многая пристанища, правиант по гладе довольный, случение отчаянных запорожцов; еще ж и от Польши, и от Орды помощи ожиданны были, а тое понудило силы руские итти в разделение. И словом рещи, внутренняя то война стала, которой вси мудрии управители, яко крайней гибели, всегда оберегаются. Есть ли бы не предварила храбрость и по отечеству своему нещадная ревность монарха нашего, есть ли бы не предварила великих сил Левенгоптовых под Пропойском и не разрушила бы оных в конец, и есть ли бы не подстережен был понурый изменник прежде случения его с шведом, и есть ли бы швед до целого Батурина, уготованной к междоусобию столице, вшел, то бог весть что бы было. Силен был бог наш, крепкий в бранех господь, силен был и тако нас сохраняти. Однако ж по благоутробию своему подал нам утешение, предварил нас щедротами своими и, аки денницу, веселый виктории день возвещающую, предпосла нам благополучныя утехи: разбит Левенгопт, подстережен пред делом своим изменник, разорен и разсыпан Батурин. Не радуется крови братней, елико неповинне пролияся, но да вопиет она на виновника своего Каина: да обратится болезнь твоя на главу твою, безсовестный предателю! Ты, ты, Иудо злочестивый, в первоначальном малороссийском граде не странным, но домашним нашым устроил еси место погребения.

Продолжалося так лютое бедство с некиими на обе страны переменными успехи чрез осмь месяцей, таже блисну день Самсонов. О день приснопамятный! О день многих веков дражайший! Викториа, слышателие, викториа! А кто викторию сию, а кой язык, кой глас по достоянию провозгласити может! Аще бы громы по человеческому говорити умели, тое разве витийство было бы достойно к славе сей.

Утренневал неприятель, напал на редуты и получил некую себе утеху. Но к чему? Только дабы известно сотворить, что не дремлящих, не сонных мы победили: они паче побудили наших к своей погибели. Вступили в огнь две славныя армеи: тую устремила ярость гордая, уже за рвение и житием стужающая, сию же ввела праведная ревность и печаль, на бога возложенная. Воскликнул не один: "Буди, господи, милость твоя на нас, яко же мы уповаем на тя!". Блисну отовсюду страшный огнь, и возгремели смертоносныя громи. Отовсюду чаяние смерти, а дымом и прахом помрачился день; непрестающая стрельба а упор неприятельский непреклонный. Но сердца российская ваша, храбрейшии генералы и протчии офицеры, ваша, вси воини дерзостнейшии, сердца забыли телеснаго своего состава, возмнилися себе быти адамантиновы, или паче забыли житейския сладости и смерть предпочли на житие: так вси прямо стрельбы, в лице смерти, никто же вспять не поглядает; единое всем попечение, дабы не с тылу смерть пришла.

Но паче всех обращает на себе наши очи Петр, Петр, и к скипетру и к мечу родившийся, самодержец наш и воинственник наш. Где не с стороны, аки на позорищи, стоит, но сам в действии толикой трагедии, и где страшнейший огнь, где лютость большая, ту и он; и как о правлении государства ни покоемжде государе другий он не есть, так и в деле воинском никоему же воину тщится быти непоследний. И засвидетелствова страшный случай мужественное его смерти небрежение: шляпа пулею пробита. О страшный и благополучный случай! Далече ли смерть была от боговенчанныя главы? Не явственно ли сим показа бог, яко сам он с царем нашым воюет? Повеле приступити смерти к нему, но запрети коснутися его. Тут же купно и сумнительство историям, и притворение завистным вестям пресечеся. Нельзя говорить: латами обложен, шлемом твердым покрытый был царь Петр, - шляпа пробитая заградит уста; нельзя говорить: себе ради не щадит крови людской царь Петр, - шляпа свидетельствует, что и своей крови не щадит. Известно убо есть, яко целость отечества своего купует кровию а купует по нужде; нельзя бо говорить, что и отчаянно воюет. Мощно рещи о сопротивнике его, что отчаянно на смерть ходит; гордостию бо и рвением поощряется и, яко уже не однократно делом показа, и в щастии, и в нещастии своем мира не любит. Но богомудрый наш монарх и полезнаго мира всегда ищет и, нуждею в войну влекомъ, так не странит себе от смерти, как то свидетельствует шляпа пробитая. О шляпа драгоценна! Не дорогая веществом, но вредом сим своим всех венцев, всех утварей царских дражайшая! Пишут историки, который Российское государство описуют, что ни на едином европийском государе не видети есть так драгоценной короны, как на монархе российстем. Но отселе уже не корону, но шляпу сию цареву разсуждайте и со удивлением описуйте.

Но что прочее на бою деется? Виктория твоя, о Россие! Виктория! Два часа жестокий огнь вытерпели шведы и повинилися, не удержали оружия своего, не стерпели нашего: множество трупием своим услали поле Полтавское, множество в плен захвачены, и с ними оныи прехитрыя министры, и оныи величавии и именем страшнии генералы с нестерпимым студом достались в руки руские. Множество в невозвратный бег себе вдавше, и тии под Переволочною себе и оружие свое предали победителем. Где твоя бодрость, промысл, и резон особенныя похвалы требует, римскаго и российскаго государства светлейший княже! Сам державный супостат, который государю нашему мирный в Германию путь воспящал, не нашол пути возвратитися к своему отечеству.

Тако судил господь обидящыя нас, тако разсудил прю нашу с ними. Идите уже, храбрые свеи, славите непобедимую вашу силу, а наше безумие ругайте! Мы же, российстии народи, что достойное воздамы тако нам благодеявшему господу? Како бо неописанная сия победа, кто не видит! Зависть и гордость воевала с нами, а коликая гордость и зависть, предложили уже мы, аще и не равным словом. Сего еще минути молчанием не подобает, что соперник монарха нашего, неукротимым рвением помрачен, не разсуждал уже, каким бы честным ему и славе шведской не противным способом воевать. Да годствует бо мне именем России произнести слово: величеству, российский гонителю, честно ли твоему и имени было принимать помощь изменническую? А так мудрии и великодушнии государи обыкли - всегда сие имели за стыдное и безславное себе. Слышал еси в историях, как Фабриций, вожд римский, поступил на войне с Пирром, царем Епиротским? Когда прибег к нему изменник от Пирра, обещаяся, что может погубити государя своего, Фабриций его отослал к Пирру, за студ себе имея так побеждати неприятеля. Слышал ли еси о Александре Великом, как отвергл посольство Бесса и Набарзана, Дариевых изменников, которые ему Дария предати обещали? Самих же, по том убивших государя своего, смерти предаде. Не неведал еси и о Давиде, како не стерпе слышати убийцы Саулова, и не прямаго убийцы (не убил бо, но добил Саула, и то по его ж прошению) и убити повеле, приглашая слово сие: "Како не убоялся еси воздвигнути руки твоя на христа господня?". Инако ты мудрствовати изволил еси. Но понеже сие имело быти срамно: швед, славный войнами гофин, требует себе козацкой помощи? На то ли ему сошлося? Рвение то, слышателие, рвение и ярость крайняя была, за злобу и чести своея забывшая, а по тому и война с таким трудная. Тую ж то трудную войну сломила сия преславная викториа. Тут самое жало неприятельское притупилося; тут самый лютейший яд угашен; тут все оные древние сосед наших на нас помыслы окончилися: дождали вси того времени, что всуе запрещать, дабы кто делати оружия и оружием действовати не учил россиан. Кие ж плоды аки с плодовитаго корене от сея победы израсли? Ниже бо победа сия довольствуется одною оною обычною прибылию, сиесть славою, аще и сама слава сия не малая России есть корысть, яко не одну или другую соседскую землю, но вся мира сего страны наполнившая. Ниже то виктории сея обилие только есть, яко супостаты наши вся своя имения, нещадно по различным государствам награбленная, оставили нам. Ниже и на сем определяется благополучия российскаго оружия, что отечество наше от толиких бед, от хищения, работы, крови и крайнего своего падения освобожденно есть. Но множайшыя, кроме сих всех, издаде нам плоды поле Полтавское; Полтавская бо победа многих инных побед мати есть. Не она ли виновна есть, что Рига со всею Ливониею, Выборг и Кексгольм со всею Карелиею, Абов с непобедимою (яко же словяшеся) Финиею, Ревель, к тому и Пернав, и Ельбинг, и Динамент, и Стетин, и Стральзунд, и инные крепости славные, аки сломленные, власти российской покорилися, и в малом времени толикое совершилося дело, которое многолетних и кровавых трудов требовало. Вем, что новые, кроме полтавских, труды зде были: однако оные от Полтавской виктории имели силу свою. Под Полтавою, о россиане, под Полтавою сеяно было все сие, что после благоволи нам господь пожати. Стены еще только упомянутых градов стояли, а духи и сердца оных под Полтавою были уже сокрушенны. Есть ли истинно или ни, что натуральные историки повествуют, будто от блистания молниина Маргариты зачинаются, а се известно есть нам, что вся сия державы Российской прибыли и корысти, аки дражайшыя царскаго венца Маргариты, от молний и громов, на поле Полтавском бывших, зачаты и рожденны суть.

И кто уже не видит, что викториа сия и отроди, и укрепи, и в совершенный возраст приведе благополучную Россию?

Что убо воздадим господеви о сих, яже воздаде нам! Добре я достодолжне при воспоминании толикаго дара божия совершаем благодарение богу нашему. Но сие всякому помыслити надлежит, что не так от уст, яко от сердец, не тако от словес, яко от дел наших благодарствия требует бог наш. Требует и устен и словес, но которые согласие имеют с сердцем и делы нашими. Инако не благодарение, но паче укоризна будет. Благодарение ли есть славити бога усты, яко сотвори нам по желанию нашему, а делом не творити по святой воли его? Благодарение ли есть, за толикую честь хулити имя его, за славу толикую презирати прославившаго нас? Что пользует, яко победихом видимых врагов, аще невидимым самовольне предаемся в плен? Кая отрада отечеству, яко от внешних неприятелей освободихом его, аще сами на себе междоусобно завистию, враждою, клеветами и инным злобы оружием воевати не престанем? На сие ли нам толикую победу дарова господь, да отразивше от себе лютых супостат, угодно нам будет разоряти братию? Не буди то, не буди нам то, о православнии! Но паче, ощутивше благодатное у нас присудствие божие, толиким благословением нам явленное, воздадим ему благодарение не так гласным пением, яко сердечным умилением, не так покланяюще телеса, яко душы наша в послушание заповеди его подчиняюще, или паче рещи: сие и оное совокупляюще, прославим бога в телecex наших и душах наших.

Не сумнюся, яко сие проповедует всякому нелицемерне православному совесть своя, паче худоречия моего, и яко в сладость оную послушает душа благочестивая. И аще тако есть, то достойно в празднество нынешнее друг друга возбуждати имамы ко общей радости, достойно друг к другу с игранием сердца воскликнем. Радуйтеся богу, помощнику нашему, воскликните богу Иаковлю! Приимите псалом и дадите тимпан, псалтир красен с гусльми. Кто возглаголет силы господьни? Слышаны сотворит вся хвалы его? Велий господь наш, и велия крепость его, и разума его несть числа! Десница господня сотвори силу, десница господня вознесе нас. От господа бысть се, и есть дивно во очию нашею. С нами бог, разумейте языцы и покаряйтеся, яко с нами бог. Аще бо паки возможете, и паки побеждени будете, яко с нами бог. Господь сил с нами, заступник наш бог Иаковль. Благословен господь бог Исраилев, и да рекут вси людие: буди, буди!

СЛОВО

В НЕДЕЛЮ ОСМУЮНАДЕСЯТЬ, СКАЗАННОЕ В САНКТПИТЕРБУРХЕ,

В ЦЕРКВИ ЖИВОНАЧАЛЬНЫЯ ТРОИЦЫ,

ВО ВРЕМЯ ПРИСУТСТВИЯ

ЕГО ЦАРСКАГО ВЕЛИЧЕСТВА,

ПО ДОЛГОМ СТРАНСТВИИ

ВОЗВРАТИВШАГОСЯ, ЧРЕЗ РЕКТОРА, ЧЕСТНЕЙШАГО ОТЦА ПРОКОПОВИЧА

Яко же преста глаголя, рече к Симону:

поступи во глубину

Лука 5 (4)

Предложенная ныне евангельская повесть по внешнем своем деле ясная есть и к нашей пользе не мнится быти нуждна; понеже имеет в себе таинственную силу, того ради требует толкования. И аще оную прилежно разсудим, обрящем себе не малую корысть спасенную.

Понеже бо глаголет апостол: "Вся елика писана суть, в наше наставление писана суть", то и повесть сия о ловитве рыб, повелением и благословением господним благополучной бывшей, имеет быти к нашему наставлению угодная. Что и от самаго повествуемаго дела является, ибо в ловитве сей апостольской велие чудо божие бысть, егда тамо, идеже всю нощь труждавшеся Петр с подруги своими ничесоже яша, толикое получили рыб множество, яко и мреже их протерзатися. Вемы же, яко бог всуе чудес не действует, но разве к наставлению нашему.

Не без тайны же было и повеление сие Христово, к Петру изреченное: "поступи в глубину"; в той же бо глубине всю нощь рыбарие онии труждалися и вотще труд их был, яко же сами исповедуют, а однако ж велит Петру господь: "поступи в глубину". Той, который невидимою своею силою совокупи и в сети их согна рыбы в глубине, возмогл бы воистинну сотворити то и при самом брезе. Имеет убо некая тайна быти в сем слове: "поступи во глубину".

Кая же то есть и чудесныя сея ловитвы и глубины сея тайна, разсудим вкратце. Сам господь и словом и делом своим тайну сию сказует ясно. Убоявшуся бо Петру святому толикаго ради чудесе и рекшему ко Христу: "Изыди от мене, господи, яко муж грешен есмь", отвеща Иисус: "Не бойся: отселе будеши человеки ловя". А се яве показует, что она благоуспешная их ловля бысть знамение дела апостольскаго, которых проповедию уловити имел господь многия языки в веру евангелия своего. Но и делом своим тожде нам утверждает. Чесо бы ради в корабль рыбарей оных входит и оттуду учение свое простирает? Или не можаше на cyce то творити? Проповедал Христос, иногда возшед на гору, иногда став на месте равне, и внутрь храмины, и на стогнах, и на сонмищах иудейских, и где как случилося. А где избирает нарочно место к своей проповеди корабль Симона Петра, - не инной ради вины, но корабль тот рыбарский претворяя в седалище учительское и показуя, что и сам рыболов Симон скоро сотворится ловец человеком.

И се тайна ловитвы. Кая же еще собственная тайна есть повеления онаго: "поступи в глубину"? Сим делом прознаменова господь, яко апостольская ловитва не имела держатися при Иудеи, аки при брезе, но произыти во глубину всего мира. Даже бо до пришествия мессиина в единой Иудеи пребывало слово и познание божие: "Ведом во Иудеи бог; во Исраили ве-ие имя его. И бысть в мире, си есть во Иерусалиме, место его и жилище его в Сионе". И паки: "Бысть Иудеа святыня его, Исраиль - область его". А языки во тьме неведения пребывали премудрыми и праведными судьбами божиими: "Возвещая слово свое Иакову, оправдания и судьбы своя - Исраилеви; не сотвори тако всякому языку, и судеб своих не сказа им". Пришедшему же пророкованному мессии я дело спасения нашего совершившу, не вместися изобилующая божия благодать в угле иудейском, но излияся на вся языки, понеже и сам мессия был чаяние и ожидание языков, яко же прорече о нем Иаков патриарх в пророческом слове своем ко Иуде, сыну своему, а Христову прародителю, и тожде засвидетельствова господь по воскресении своем: "Яко тако писано есть, и тако подобаше пострадати Христу, и воскреснути от мертвых в третий день, и проповедатися во имя его покаянию и отпущению грехов во всех языцех, наченше от Иерусалима". Се то есть, еже пророче Псаломник: "От Сиона изыдет закон и слово господне из Иерусалима", яко же и самым делом сбытие сего видим: "Во всю землю бо изыде вещание их и в концы вселен-ныя глаголы их". И сие убо апостольскаго шествия на широту мира преднаписует господь, повелевая Петру: "поступи во глубину езера".

И зри согласие к тому самаго Христова деяния; сам бо мало от берега отступает; вина того, дабы могл народ слышати проповедь его, обаче и тайну в сем помышляти мощно. Христос бо господь, аще и дело спасения человеческаго соверши всему миру, обаче словом проповеда токмо во Иудеи, яко же и сам о себе изрече: "Несмь послан, токмо к овцам погибшым дому Исраилева" - и апостолом на время сию подаде заповедь: "На путь язык не идите и во град Самарийский не внидите; идите же паче ко овцам погибшым дому Исраилева". Аще же и языческим людем не возбрани благодати своея, похвали бо веру жены хананейския, похвали веру сотника, яко толикой ниже во Исраиле обрете, обрати самаряныню, просвети Сихар, самарийский град, проповеда в Галилеи, полной язычества, яко и исполнитися тогда слову Исаии пророка, по свидетельству евангелиста Матфеа: "Галилеа язык, людие, седящии во тьме, видеша свет велий, и седящым во стране и сени смертней свет возсия им". Обаче сие общение благодати к языком еще так не пространное было, что мощно оное уподобити сему Христову малому от брега отступлению. Повелевает Христос Петру поступити во глубину, прознаменуя его ж и прочиих апостол далечайшая на весь мир странствования, и тое в повелении сем таинственне изобрази, еже потом ясно и просто в сем повелении изъяви: "Шедше в мир весь, проповедите евангелие всей твари ".

Таковую тайну ловитвы сея апостольския увидевше, воздадим славу милостивому богу, яко не презре нас во глубине мира сего оставити, но мрежею апостольскою благоволи нам уловленным быти в веру евангелиа сына его и извлече нас от погибели; во опасение. Ловитва бо сия в том разнствует от рыб вещественных ловления, что рыбы уловляеми суть от свободнаго и прохладнаго жития на смерть; мы же словом евангельским уловляемся от смерти в живот.

Но еще имамы от сея же повести духовное ко всякому богоугодному делу наставление. Се же есть сие, яко без благоволения и помощи божиея ничтоже богу любое и угодное сотворитк не можем, не яко же блядословил враг благодати божиея Пелагий. Смотри бо и заемли крепко. Всю нощь труждаются апостоли и ничтоже обретают: пришло слово и действие божие, имают великое рыб множество. Не сей ли нас истинне учит дело сие, что кроме божиея помощи всякий наш труд вотще. Сие Христос господь и инными подобии показа нам. Показа в подобии лозного: "Аз есмь, - рече, - лоза, вы же рождие; пребываяй во мне, и аз в нем, той сотворит плод мног; яко без мене не можете творити ничесоже". Показа в подобии домовитскаго промысла и глаголет: "Иже со мною не собирает, расточает". Толкует тоеж апостол в подобии насаждения древа и глаголет: "Аз насадих, Аполлос напои, бог же возрасти; темже ни насаждаяй что есть, ни напаяяй, но бог возращаяй". Показует и Псаломник в подобии созидания и глаголет: "Аще не господь сожиздет дом, всуе трудишася зиждущий". И пакя в подобии града стрегомаго; "Аще не господь сохранит град, всуе бде стрегий". И тое убо в апостольской ловитве представлено есть нам учение. Егда убо привильно хощем что начинати, паче же дело духовное, божиея силы и помощи просим и на того все упование возлагаем, яко же Псалмопевец глаголет: "Ныне начах, се измена десницы вышняго". Хощем ли одолети врагов наших, наипаче же душевных, глаголем к богу с Давидом: "О тебе враги наша избодем роги". Хощем пребыти запятия вражия, противности и трудности, глаголем со Псаломником: "Тобою избавлюся от искушения, и о бозе моем прейду стену". Хощем же ли, и да начатое богом спасение наше крепко будет и в конец свой доспеет, паки о том же с пророком молимся ему: "Укрепи, боже, се, еже сотворил еси в нас". Сие же и ко всем как временному, так вечному житию служащым потребам простирает Иаков апостол и учит нас, да о всем, что либо деяти намерены есмы, таковый договор исповедуем: "Аще господь восхощет, и живы будем". Тое бо дело наше твердо и незыблемо есть, котораго основание полагает на небеси, и тогда спасения корабль спешно пловет, егда не киим либо ветром, но самым духом святым движимь есть.