2015-06-14
357
Теперь скажем несколько слов о ее превосходстве: как благородна эта способность, об этом прекрасно свидетельствует уже одна ее древность и происхождение от начала мира; еще лучше поясняется это самое сказанием древних поэтов, утверждающим, что Музы родились от Юпитера и Мнемосины (как мы только что видели), кормилицей же их была Евфема, т.е. добрая слава: ведь наградой мудрым служит добрая слава. И это они справедливо истолковали: во-первых, сам предмет, которым обычно занимается поэзия, придает ей огромную важность и ценность. Поэты сочиняют хвалы великим людям и память о их славных подвигах передают потомству. Так, Гомер описал героические подвиги Улисса, Виргилий - плавания и войны Энея, Силий Италик19 - войны римлян с Ганнибалом, Лукан20 - гражданскую войну Помпея с Цезарем, а другие - подвиги других. Затем многие поэты поведали о тайнах природы и о наблюдениях над движением небесных светил. Точно так же хвалы святым, хвалы самому Богу и его чудеса даны Моисеем, наставления и поучения - Соломоном, а тайны грядущего Христа - прочими пророками в разного рода произведениях. Столь великому значению поэзии не могут повредить и некоторые срамные стихотворения, сочиненные людьми с большим, но бесстыдным дарованием.21 Политическая философия, которую Аристотель поставил судьей и руководительницей всех искусств и наук, не допускает в число Муз все стихотворения такого рода, как распространяющие заразу и вредные для нравственности. Без сомнения, Платон не кого другого, как именно такого рода поэтов изгоняет из пресловутого, вымышленного им государства.22 Очевидно, потому, что они неправедно и бесстыдно вторглись в число поэтов, обманув литературную чернь каким-то видом поэзии и прикрасами стихотворной речи, которыми они пытались украсить свою слабую и дряблую душу. При внимательном рассмотрении ты заметишь, что, как в наглом их стихоплетстве нет ничего трудного, так нет и ничего хорошего и даже никакого искусства. Ведь для человека, размягшего от любовного безумия, нет ничего легче как перебирать и в мыслях, и словесно все эти забавные садики, ручейки, цветочки, набеленные щеки, убранные золотом волосы и тому подобные изящные пустяки. Это и грубая чернь, возбужденная оводом похоти, дико распевает повсюду по деревням и на перекрестках. Но подобный вздор, хотя бы и сочиненный весьма даровитым человеком, следует назвать скорее песенками распутных бабенок или чем угодно другим, но не поэтическим произведением. И я не опасаюсь, что мне поставят здесь на вид некоторых древних писателей, по всеобщему мнению причисленных к поэтам, которые, однако, сочиняли весьма непристойные стихотворения, как например Плавт, Катулл, Овидий, Марциал и другие. Все они ради других своих благопристойных произведений удостоились называться поэтами. Впрочем, я решительно заявляю, что они во многом погрешили против искусства, которому они себя посвятили, поскольку в своих нечистых произведениях оскверняли поэзию и вредили нравственной стороне человеческой жизни. Ведь они поступали против назначения поэзии, а это назначение, согласно Горацию,23 заключается в том, чтобы или приносить пользу, или услаждать, или обоими этими способами оказывать людям помощь в жизни. И когда Гораций сказал "услаждать", то, если хочешь понять что такое истинное услаждение, назови это услаждение здравым, а не заражающим.
|
|
|
|
|
|
Есть одно обстоятельство, которое, пожалуй, причиняет мне в этом вопросе затруднение: Талия - одна из девяти Муз, - по словам Виргилия,24 должна отличаться необузданной речью. Поэтому и ерисиарх Арий,25 говорят, озаглавил свою книгу о непристойной любви "Талия", которую впоследствии великий Константин26 благочестивым и строгим указом велел собрать и сжечь. Но и это возражение, пожалуй, вовсе не существенно, чтобы ради него вносить в священную - или, как говорили древние, во вдохновенную свыше способность - бесчинство и бесстыдство. Ведь, когда Виргилий сказал, что у Талии необузданная речь, то он хотел этим указать, что она - богиня, возглавляющая комических поэтов, у которых в обычае выводить лицедеев для удовольствия и смеха зрителей. Итак, здесь у Виргилия название предмета является несколько более грубым и порочным, чем сам предмет, им обозначенный. И почему же нельзя наслаждаться комедиями так, чтобы не страдала нравственность? Но если у Плавта и прочих древних авторов комедии в изобилии встречаются подобного рода гадости, то виной этому нравы развращенного века, а не сущность комедии. То же самое следует сказать о сочинениях наглого Ария, дерзко озаглавившего их именем Талии.
Итак, даже по самому своему содержанию поэзия приобретает бульшую ценность. Добавь к этому и то, что великий светоч ума человеческого - философия - либо рождена, либо вскормлена поэзией. Ведь те, кто писал о различных философских школах и направлениях, утверждают, что первая и древнейшая философия была поэтической, т.е., что все те истины, которые людям издревле удавалось отыскивать путем философствования, они излагали другим под покровом песен и сказаний - произошло ли это от обычая египтян, которые, по-видимому, впервые начали заниматься философией и все свои представления о божественном вкладывали в иероглифы и некие знаки по подобию, или же потому, что в те времена, по замечанию Юста Липсия27 (Руководство к стоической философии, кн. I, дисс. 1), почитали более возвышенным и более соответствующим величию предмета выражать его торжественно звучащими стихами? Тогда процветали знаменитые древнейшие философы и в то же время и поэты: Мусей, Лин, Орфей, Гесиод, Гомер и др. Первым Ферекид28 изменил прежние приемы философствования, начав писать прозой, и заставил философию, только что повзрослевшую в святилище Муз, научиться говорить с толпой.
Все это нас убеждает в том, что подобно тому как мы распознаем значительность какого-либо человека в государстве по отведенной ему области, так и превосходство поэзии мы узнаем по множеству вещей - благородных и великих. Кроме того, есть и много другого в подтверждение того же самого: ведь всегда наилучшие поэты были окружены великим почетом: о Гомере горячо спорили семь городов, каждый считал его своим согражданином:
Смирна, Родос, Колофон, Саламин, Хиос, Аргос, Афины.
После взятия Фив Александр пощадил дом Пиндара. Еврипида столь высоко ценили Архелай,29 царь Македонский, и афиняне, что последние настоятельно просили царя отдать им тело скончавшегося поэта, а тот упорно удерживал его у себя как сокровище. Далее, Гораций у Мецената, а Виргилий у него же и у Августа были в величайшей чести. Клавдиану30 после смерти была поставлена статуя по решению сената и народа римского. Кроме того, и выдающиеся люди в государстве, которые прославились знатностью, доблестью, почетом или всем этим вместе, ревностно занимались поэзией, предаваясь писанию стихов; этим они признавали великую важность поэзии как распространительницы их славы. Софокл, знаменитый и прославленный трагик, был афинским стратегом. Императора Августа Музы не только услаждали, но и покоряли его.31 По свидетельству Марциала, Домициан сочинил поэму о Капитолийской войне.32 Находят и кое-какие стихотворения под именем Константина Великого. Евдокия,33 супруга Феодосия младшего, Лев Мудрый34 и другие императоры константинопольские засвидетельствовали в стихах, сочиненных ими, свое мнение о поэзии. И еще более значительным является то, что много святых отцов создавали замечательные поэмы. Таковы, например, Киприан,35 Иларий,36 Дамас,37 Павлин,38 Пруденций,39 Синезий,40 Иоанн Дамаскин.41 Среди них особенно прославился святой Григорий Назианзин,42 который опубликовал стихотворных сочинений не меньше, чем прозаических, и даже в старости обычно писал стихи. Многие из них даже не считали неуместным приводить повсюду в своих сочинениях стихи языческих поэтов.
|
|
|
В этом отношении особенно выделяются тот же Григорий, Василий Великий43 и Синезий в своих письмах. Святой Василий в своей речи "О чтении греческих писателей" увещевает юношей (предписав определенные правила предосторожности) ревностно читать сочинения поэтов. Но самое главное то, что великий Павел,44 сосуд избрания, свидетельствует о том, что много раз читал сочинения поэтов, приводя слова Арата45 (Деяния, гл. VII) и песнь Евмениды46 (Послание к Титу, гл. I).
Все это вполне достаточно доказывает значение поэзии, а еще более значительной делает ее та великая польза, которая обильно проистекает от нее на благо людей. Из произведений поэтов мы познаем и гражданский, и военный образ жизни. Гомер, описывая скитания и битвы Улисса, а Виргилий - плавания и войны Энея, прекрасно наставляют и гражданина, и воина, как жить на родине и на чужбине. Также и прочие отличнейшие авторы в изучаемой нами области всецело заняты восхвалением благодеяний, порицанием проступков, преумножением чьей-либо славы или позора. При этом поэты прививают добродетели душе, искореняют пороки и делают людей, раз они избавлены от вожделений, достойными всяческого почета и хвалы. И они делают это тем легче и успешнее, что стихи их в силу наслаждения, порождаемого размером и стройностью, охотнее слушаются, с бульшим удовольствием прочитываются, легче заучиваются, глубоко западая в души.
|
|
|
Еще более удивительно то, что даже сатиры их и нападки, т.е. более резкий и горький род лекарства, окутанные вымыслом и стихом, словно медом и нектаром, становятся приемлемыми. Цицерон полагал даже, что поэзия помогает самой риторике, и утверждал невозможность совершенного красноречия без знакомства с поэзией.
Немало способствует поэзия также возбуждению героического духа на войне. Александр47 воспламенялся на деяния Марса более гомеровскими песнями, чем трубами и тимпанами. Полагая, что он сравнялся славой с Ахиллесом или даже превзошел его, Александр признавался, что завидует только тому, что Гомер был глашатаем славы Ахиллеса. Наконец, что же больше помогает и наставляет в человеческой жизни, как не примеры предков, их мужественные и мудрые деяния, преданные памяти потомства и украшенные величайшими похвалами?
Все это в изобилии по сравнению с другими человеческими способностями дает одна только поэзия, прославляя в стихах древние подвиги и героические доблести, делая их как бы вечными. Если бы она умалчивала об этом, то достойные вечной памяти деяния, чуть только они минуют, увлекали бы вместе с собой и славу свою к забвению, как бы в темную могилу. Прекрасно сказал об этом Гораций (Оды, IV, 9):
Не мало храбрых до Агамемнона
На свете жило, вечный, однако, мрак
Гнетет их всех, без слез, в забвении:
Вещего не дал им рок поэта.
Глава II
НЕОБХОДИМОСТЬ ПОЭТИЧЕСКОГО ИСКУССТВА.
ЗАМЕЧАНИЕ О НАЗВАНИИ. ОПРЕДЕЛЕНИЕ ПРИРОДЫ,
ПРЕДМЕТ И НАЗНАЧЕНИЕ ПОЭЗИИ
I. НЕОБХОДИМОСТЬ
ПОЭТИЧЕСКОГО ИСКУССТВА
Говоря о происхождении нашей способности, мы возвели ее к первоначалам самой природы, которые древнее всякого искусства. По старинному взгляду, некое божественное и небесное вдохновение побуждает поэтов писать стихи, и обычно принято даже говорить, что поэтом надо родиться, оратором же можно стать. Тем не менее, и в этом искусстве весьма необходимы определенные правила и наставления. Мало того, даже следует сказать, что и этот пресловутый, как говорят, небесный порыв, который одни прозвали восторженностью, а другие энтузиазмом, без помощи наставников окажется, если верить Горацию, бесполезным (О поэтическом искусстве, 409):
Я не вижу, к чему бы
Наше учение было без дара и дар без науки?
Гений природный с наукой должны быть в согласьи взаимном.
И то, что Гермоген48 в своих книгах по риторике говорит об ораторе, я решительно утверждаю относительно поэта: именно, скорее может делать ошибки человек одаренный, но неискусный, чем менее одаренный, но проникшийся правилами искусства. Поэтому многие люди, по-видимому, слишком полагаются на дарование и, словно необъезженные кони, сбросив узду искусства, несутся, охваченные скорее безумием, чем этим пресловутым священным и ученым вдохновением. Мы учимся на их примере: искусство, утвержденное определенными правилами и наставлениями, не только полезно поэту, но прежде всего необходимо.
II. ЗАМЕЧАНИЕ О НАЗВАНИИ
Далее, слово поэт, поэма и поэзия произведено от греческого слова poiein, что означает "творить" или "сочинять", отсюда и поэта, если бы это было в обычае, правильно можно было бы называть "творцом", "сочинителем" или "подражателем". Ведь выдумывать или изображать - означает подражать той вещи, снимок или подобие которой изображается. Отсюда и образ именуется изображением. А то, что лишь одна эта область искусства называется поэзией, хотя по своему значению это название подходит и прочим искусствам, получилось путем антономасии, именно, по причине выдающейся способности творческого воображения у поэтов. В чем состоит и каков этот вымысел - будет сказано ниже.
III. ОПРЕДЕЛЕНИЕ ПРИРОДЫ ПОЭЗИИ
Природа поэзии соответствует ее имени. Ведь поэзия есть искусство изображать человеческие действия и художественно изъяснять их для назидания в жизни. Из этого определения видно, что поэзия совершенно отлична от истории и от диалогизмов49 филологов (с которыми у нее есть нечто общее). История ведь просто повествует о подвигах и не воспроизводит их посредством изображения. Диалогисты же воспроизводят и изображают, но делают это не стихами, а в прозаической речи. Поэт же, имя которому "творец" и "сочинитель", должен слагать стихи, придумывать содержание, т.е. воспевать вымышленное.
IV. ПРЕДМЕТ
Из этого объяснения природы поэзии можно легко узнать, в чем состоит предмет, которым она занимается. Хотя Цицерон (Об ораторе, I) отмечает, что к области поэзии принадлежит все то, о чем можно писать стихи, т.е. все то же самое, что служит предметом и ораторского искусства, тем не менее, точнее рассматривая природу поэзии, мы говорим, что ее основной предмет приспособлен собственно к изображению людских действий посредством стихотворной речи.
V. НАЗНАЧЕНИЕ ПОЭЗИИ
Гораций в знаменитом стихе из книги "О поэтическом искусстве" приписывает поэзии двойное назначение - услаждение и пользу.
Или полезными быть, иль пленять желают поэты.50
То и другое назначение, если их брать отдельно, несовершенны. Ведь стихотворение, которое услаждает, но не приносит пользы, является пустым и подобно ребячьей погремушке. То же, которое стремится быть полезным без услаждения, едва ли будет полезным. Ибо мы приступаем к чтению поэтов, увлеченные прелестью и изяществом стиля: в поисках удовольствия мы вместе с тем находим и пользу. Поэтому и то и другое вместе создают совершенное назначение, как добавляет там же и сам Гораций:
Иль вместе воспеть приятное и достойное в жизни.51
Всех голоса съединит, кто мешает приятное
с пользой.52
Поэтому и поэт возьмет для разработки то, что может принести пользу в человеческой жизни, и будет стараться таким способом вести изложение, чтобы доставить читателю наслаждение.
Глава III
ДВА НЕОБХОДИМЫХ УСЛОВИЯ, СОЗДАЮЩИЕ ПОЭТА (ЕСЛИ НЕТ ТОГО ИЛИ ДРУГОГО, ТО НАИБОЛЕЕ АВТОРИТЕТНЫЕ ПИСАТЕЛИ НИКОГО НЕ ДОПУСКАЮТ ПРИЧИСЛЯТЬ К ЧИСЛУ ПОЭТОВ): ПОЭТИЧЕСКИЙ ВЫМЫСЕЛ, ИЛИ ПОДРАЖАНИЕ, И РИТМ РЕЧИ, ОСНОВАННЫЙ НА ОПРЕДЕЛЕННЫХ ПРАВИЛАХ, ИЛИ СТИХОТВОРНОЕ МАСТЕРСТВО
I. ПОЭТИЧЕСКИЙ ВЫМЫСЕЛ
Первое, что преимущественно требуется во всяком поэтическом произведении, это - вымысел, или подражание, если его нет, то сколько бы ни сочинять стихов, все они останутся не чем иным, как только стихами, и именовать их поэзией будет, конечно, несправедливо. Или если захочешь назвать поэзией, ты назовешь ее мертвой. Ведь подражание является душой поэзии, как это ясно из определения. На этом основании Аристотель, сравнивая Гомера (который с подходящим вымыслом описал битвы и скитания Улисса) с Эмпедоклом, который в стихах написал книги о природе, так высказался о них: у Гомера нет ничего общего с Эмпедоклом, кроме стихотворного размера, поэтому первого справедливо называть поэтом, последнего же - физиологом53, а не поэтом. И далее Аристотель говорит: если сочинения Геродота переложить стихами, то получится как и прежде история, а не поэма.54 Философ этими словами хотел опровергнуть заблуждение многих людей, которые полагают, что одной лишь способности слагать стихи достаточно для того, чтобы быть поэтом. Ведь история, подчиненная закону описывать подлинные события и то как они совершались, лишена вольности измышлять правдоподобное. Поэтому, даже написанная стихами, она останется историей, а не поэмой. Под поэтическим же вымыслом, или подражанием, следует понимать не только сплетение фабул, но и все те приемы описания, которыми человеческие действия, хотя бы и подлинные, изображаются, однако, правдоподобно. По этой причине не следует исключать из числа поэтов Лукана (ведь, по свидетельству Скалигера,55 некоторые не считали Лукана поэтом за то, что он изображал действительные события). В дальнейшем мы более подробно объясним природу этого поэтического вымысла во II книге, где пойдет речь о героической поэзии.
II. ИСКУССТВО СТИХОТВОРНОЕ
Второе, что обязательно должно содержать всякое поэтическое произведение, - это мастерство стихотворного размера, или ритм речи, по определенному правилу, без чего также нельзя называться поэтом. Эзопу, Лукиану, Апулею, даже самому Цицерону в его диалогах и многим другим не хватает только одного, чтобы носить название поэтов, а именно - стихотворной формы. Ведь все, кто излагают свои чувствования в диалогизмах, явно пользуются поэтическим подражанием, так как они рисуют беседующих между собой лиц, изображая их разнообразные душевные и телесные движения, однако, раз они излагают все это в прозе, а не стихами, их не зовут поэтами. О Виргилии известно, что он написал свою знаменитую поэму "Энеиду" сначала в прозе. Но в таком виде она еще не была поэмой, и сам автор, если бы не изложил в стихах все свое произведение, никогда бы не прослыл поэтом. Ведь стихотворная форма есть как бы повозка или триумфальная колесница, на которой это многообразное изображение предметов - подражание, говорю я, или поэтический вымысел - несется ввысь и повсюду встречает все большее одобрение.
Получив предварительное понятие об этом, приступим уже к подробному ознакомлению с тем и другим и к успешному их выполнению. Это будет легко, если мы сперва основательно изучим то, без чего нельзя ни сочинять, ни воспевать. Это - запас слов, отбор мыслей, различный слог речи, украшения как слов, так и мыслей, как-то: фигуры и подобного рода поэтические украшения, наконец, и само стихотворное искусство, и полное знание, к чему надо стремиться и чего следует избегать в каждом стихотворном роде.
Глава IV
О НЕОБХОДИМОСТИ И
ПОЛЬЗЕ СТИЛЯ.
О НАВЫКЕ И ПРИЕМАХ СТИЛЯ
И О РАЗЛИЧНЫХ ВИДАХ
ПОЭТИЧЕСКИХ УПРАЖНЕНИИ
I. НЕОБХОДИМОСТЬ И ПОЛЬЗА СТИЛЯ
Прежде всего я хочу рекомендовать моим ученикам постоянные упражнения в стиле и навыках писания. Ведь навык как во всех других, так в особенности и в этом искусстве, не только оказывает великую помощь, но даже, как все согласны в этом, является лучшим учителем и имеет большее значение, чем само искусство. Я постоянно утверждаю, что тот более продвинется в поэзии, кто часто упражняется в писании (хотя бы он даже был лишен живого слова наставника), нежели тот, кто основательно усвоил все наставления, но редко или никогда не принимается за писание.
Этому учит самый опыт этого и других искусств. Так, например, всякий, кто прекрасно знает правила живописного искусства о соразмерности членов при рисовании человеческого тела, об изображении различных телодвижений и состояний тела, о рисовании отдаленных и близких предметов, о применении и расчете теней и различных оттенков света, если кто - повторяю - все тому подобное целиком и в совершенстве познает, но не будет упражняться в рисовании, - тот вовсе не сможет создать картины. Поэтому тот, кто хочет достичь успехов в этой нашей области, пусть, подобно Апеллесу,56 у которого не бывало дня без линии, примет решение постоянно упражняться в писании, ежедневно стараясь писать хотя бы по одной строчке или сочинять один стих, если не хочет напрасно ждать того, к чему, по его словам, он ревностно стремится и чего жаждет.
II. НАВЫК И ПРИЕМЫ СТИЛЯ
Относительно упражнения и стиля Фабий Квинтилиан дает три весьма полезных наставления.57
Первое. Не писать слишком поспешно. "При быстром писании, - говорит он, - выходит не хорошо, а если пишем хорошо, то выходит быстро". Прежде всего нужно установить, чтобы писать как можно лучше, а скорость даст привычка.
Второе. Добиваться лучшего, а не довольствоваться первым, что представится. Необходимо производить отбор предметов и слов, рассматривая важность каждого в отдельности, чтобы не всякое попавшееся слово заняло место.
Третье. Если мы пишем что-либо довольно длинное, то для большего успеха следует (я говорю словами Квинтилиана) чаще перечитывать последние строки из уже написанного. Ведь кроме того, что таким образом лучше достигается связь предшествующего с последующим, но и жар мысли, ослабевший от перерыва в писании, как бы получив разбег, вновь обретает силы и подъем. Таковы наставления Квинтилиана. Добавляю указание
Четвертое, из Горация (О поэтическом искусстве, 38), чтобы мы выбирали то, что нам по силам и не превышает наших дарований и опыта, но стоит на уровне наших способностей. Слова Горация следующие:
Всякий писатель предмет выбирай соответственно силе;
Долго рассматривай, пробуй, как ношу, поднимут ли плечи.
Если кто выбрал предмет по себе, ни порядок, ни ясность
Не оставляют его: выражение будет свободно.
Таким образом и Овидий (Скорбные элегии, II) оправдывается перед Августом: почему он не воспевал военных подвигов или хвалы Цезарю, а сочинял любовные пустяки.58 Затем, чтобы однообразие занятий не породило пресыщения, скуки и утомления и мы, поддавшись отвращению, не стали ленивыми и не начали мало-помалу беспечно отставать от нашего начинания, я даю здесь несколько видов упражнений, от разнообразия которых новичок получит наслаждение, а его дарование - дальнейшее усовершенствование.
III. РАЗЛИЧНЫЕ ВИДЫ УПРАЖНЕНИЙ И ПРЕИМУЩЕСТВЕННО - В СИНОНИМИКЕ
Первым упражнением пусть будет: выразить одно и то же разными словами, в различном или одинаковом стихотворном размере. Это называется синонимией, и весьма полезно, и даже само по себе в высокой степени облегчает сочинение стихов. Ведь, во-первых, приобретается запас слов, относящихся к одному и тому же предмету, так что после таких упражнений тот, кто пожелает описать что-либо, не будет затрудняться при подборе слов; много слов набежит само собой и только нужно будет сделать из них выбор. Затем нередко бывает, что приходится повторять то же самое в одной поэме; при этой надобности лучше всего помогает такого рода упражнение: ведь одно и то же можно будет легко выразить то теми, то иными словами.
Так, Виргилий (Энеида, II) в таких словах изображает глубокую ночь:
Был тот час, когда начинается первый для смертных
Бедных покой и богов благостыней их сладко объемлет.59
Сам же он в другом месте дает иное описание того же (Энеида, VIII).
Ночь наступила, везде по земле утомленных животных
Сон глубокий сковал, и птиц и скотов земнородных.60
И рассвет дня он изображает следующим образом (Энеида, III):
Новый уж поднимался день, при первом Эое,
И содвигала Аврора влажную тень с небосвода.61
Но в IV книге "Энеиды" иначе:
А покидает меж тем Океан, вставая, Аврора.62
И еще иначе в XII книге "Энеиды".
День грядущий, едва родившись, обрызгал сияньем
Горные выси, едва поднялись из глубокой пучины
Кони солнца, лучи из ноздрей выдувая взнесенных.63
Овидий же так приступает к сравнению малого с великим:
Если позволено уподоблять великое малому.
То же самое он выражает в другом месте так:
Если можно сравнить великое с малым.
А где-то так:
Если можно малое сопоставить с великим.
И еще иначе в другом месте:
Почему же нельзя брать примеры от великого к более малому64
При этом синонимическом упражнении не заботься о том, чтобы находить слова совершенно одинакового значения, каковы суть ensis и gladius,65 но будет достаточно тех, которые в соединении выражают одно и то же, хотя взятые отдельно - не будут иметь подобного значения. Отсюда можно применять признак предмета вместо предмета и часть вместо целого, род вместо вида, вещество вместо того, что из него сделано. Для образца возьмем изречение Сенеки Трагика.
Тот, кто любовь в начале подавил,
Воистину бывает победитель.
Но кто питал и лаской возлелеял зло,
Нести ярмо, которому подпал,
Отказывается, но слишком поздно.66
Здесь ты можешь видеть, что в каждом стихе упоминается "любовь", но в первом стихе собственно слово "любовь", во втором - через синекдоху, род вместо вида, в третьем - "ярмо", метафорически. Поэтому хорошо заметь для себя, что тропы являются богатейшим вместилищем для синонимических значений.
Что этот род упражнения был чрезвычайно излюблен и немало усовершенствован главой всех поэтов Мароном, свидетельствуют многочисленные у него примеры. Некоторые из них встречаются и до сих пор; одно весьма изящное - о реке, скованной льдом, - я приведу; здесь он выразил одиннадцать раз в изящных дистихах такую мысль: там, где прежде проходил корабль, теперь проезжают повозки.
Там, где проходил путь корабля, запряженный бык тащит повозку, после того как суровая зима сковала морозом воды. Волна, недавно доступная широкой корме, держит на себе колесо, когда, застыв от мороза, она выглядит как мрамор. Волны, на которые сейчас напирает воз, после того как они застыли от зимнего холода, прежде рассекал корабль. Волне приходится терпеть от колес, а не от быстрого корабля, чуть только река превращается в крепкий лед. Волны, привыкшие нести корабль, доступны повозке, когда они застыли, превратившись в лед, в виде нового мрамора. Там дорога для повозки, где недавно плыла изогнутая корма корабля, после того как зима холодом сковала воды. Когда ледяная зима сковала прозрачные воды, колея отмечает путь там, где недавно шло глубокое русло. Река служит дорогой повозке, а раньше - кораблю, повинуясь ветру; она становится проезжей для колес. После того как в реке замерзла густая влага, волы тянут повозки там, где корабль подгоняли весла; холодные волны, вмещающие на своих просторах корабли, открывают путь повозкам, когда река недвижима от суровых холодов. Когда Борей сковал холодом воды, повозки направляются в путь там, где обычно шли корабли.
К этому Виргилиеву упражнению67 мы присоединим наше,68 которое хотя и несравнимо с ним по стихотворному искусству и, может быть, менее латинское, но сочинено с целью служить более новым образцом для начинающего поэта. В нем мы даем краткое описание местоположения города Киева, так как этот город с востока непосредственно прилегает к реке, а с запада против него - горы:
Город оглашается плеском реки Борисфена,69 оттуда, где встает Люцифер.70 Он доходит до гор там, где тень ночи влечет за собою день. Западные части города окружены горными вершинами, а волны омывают часть, противоположную Авроре. Город лежит под горой, откуда является поздний Геспер. А с другой стороны, откуда сияет Светоносец, плещутся волны. Волны омывают те части города, которые обращены к восходу солнца, а к западу горой вздымаются стены. Часть города, обращенная к восходу солнца, утопает в водах; множество гор поднимается на западной стороне. Глядя на первые лучи солнца, город шумит у реки, а там, где он озарен последними лучами, - достигает высокой горной цепи. Взирая на восход солнца, город оглашается плеском соседней реки, а при заходе солнца он высоко поднимается в горы. С востока город омывается волнами Борисфена, а гора преграждает стены с запада. Рождающийся день взирает на город, утопающий в волнах, последняя же часть дня озаряет гористую тыльную часть города. Река протекает мимо города, там, где рождается день, с запада город стережет множество горных вершин. Лик города, обращенный на восток, обилен волнами, гористый же видит вечер. Обилие вод являет гогод, взирая на румяный восход, а с запада он окружен вершинами гор. При явлении Титана71 река подходит к домам, а горы поднимаются при заходе светила; волнообильный город видит начало дня, но гордится горою, озаренный сиянием заходящего солнца. Город обращает к закату крутой склон горы, а восточную часть омывает речная волна. С ревом стремятся на город волны с восхода Титана, а многовершинная гора поднимается на западе. Река омывает стены, где является Титан, а гора поднимается ввысь, где является ночь на влажной колеснице. Свой тыл город обращает к западу, а лицо на восток, здесь ограждает река, а там - множество горных вершин. С запада город преграждает полоса гор, а с востока по большей части струится Фетида.72 Город стремит реку навстречу восходу солнца и множеством гор побеждает гаснущий день.
