Тут псалтирь рифмотворная 70 страница

Закон Божий есть райское древо, а предание - тень.

Закон Божий есть плод жизни, а предание - листвие. Закон Божий есть Божие в человеке сердце, а предание есть смоковный лист, часто покрывающий ехидну. Дверь храма Божия есть закон Божий, а предание есть приделанный к храму притвор. Сколько преддверие от алтаря, а хвост от головы, столь далече отстоит предание.

У нас почти везде несравненную сию разность сравнивают, забыв закон Божий и смешав с грязью человеческою воедино, даже до того, что человеческия враки выше возносят; и, на оныя уповая, о любви не подумают, да исполнится сие: "Лицемеры! За предания ваша разористе закон". Все же то есть предание, что не Божий закон.

Глава 9-я

О СТРАСТЯХ, ИЛИ ГРЕХАХ

Страсть есть моровой в душе воздух. Она есть безпутное желание видимостей, а называется нечистый или мучительный дух. Главнейшая всех есть зависть, мать протчих страстей и беззаконий. Она есть главным центром оныя пропасти, где душа мучится. Ничто ее не красит и не пользует. Не мил ей свет, не люба благочинность, а вред столь сладок, что сама себя десятью снедает.

Жалом адскаго сего дракона есть весь род грехов, а вот фамилиа его: ненависть, памятозлобие, гордость, лесть, несытость, скука, раскаяние, тоска, кручина и прочий неусыпаемый в душе червь.

Глава 10-я

О ЛЮБВИ, ИЛИ ЧИСТОСЕРДЕЧИИ

Противится сей бездне чистосердечие. Оно есть спокойное в душе дыхание и веяние Святаго Духа.

Оно подобно прекрасному саду, тихих ветров, сладкодышущих цветов и утехи исполненному, в котором процветает древо нетленныя жизни.

А вот плоды его: доброжелательство, незлобие, склонность, кротость, нелицемерие, благонадежность, безопасность, удовольствие, кураж и протчия неотъемлемый забавы.

Кто такову душу имеет, мир на нем, и милость, и веселие вечное над головою сего истиннаго христианина!

Аминь.

НАРКИСС.

РАЗГЛАГОЛ О ТОМ: УЗНАЙ СЕБЕ

ПРОЛОГ

Сей есть сын мой первородный. Рожден в седмом десятке века сего. Наркисс нарицается некий цвет и некий юноша. Наркисс - юноша, в зерцале прозрачных вод при источнике взирающий сам на себе и влюбившийся смертно в самаго себе, есть предревняя притча из обветшалыя Богословии египетския, яже есть матер еврейския. Наркисов образ благовестит сие: "Узнай себе!". Будьто бы сказал: хощеши ли быть доволен собою и влюбиться в самаго себе? Узнай же себе! Испытай себе крепко. Право! Како бо можно влюбитися в неведомое? Не горит сено, не касаясь огня. Не любит сердце, не видя красоты. Видно, что любов есть Софиина дщерь. Где мудрость узрела, там любов сгорела. Воистину блаженна есть самолюбность; аще есть свята, ей свята, аще истинная; ей, глаголю, истинная, аще обрела и узрела едину оную красоту и истину: "Посреде вас стоит, его же не весте".

Блажен муж, иже обрете в доме своем источник утешения и не гонит ветры со Исавом, ловителствуя по пустым околицам. Дщерь Саулова Мелхола, из отчаго дому сквозь окно разсыпающая по улицам взоры своя, есть мати и царица всех шатающихся по околним пустыням во след безпутнаго того волокиты, кого, как буйную скотину, встретив, загонит в дом пастырь наш. Куда тя бес женет? "Возвратися в дом твой!"

Сий суть Наркиссы буии. А мой мудрый Наркисс амурится дома, по Соломоновой притче: "Разумив праведник, себе друг будет".

Кто-де прозрел во водах своея тлени красоту свою, тот не во внешность кую-либо, ни во тления своего воду, но в самаго себе и в самую свою точку влюбится. "Стези твоя посреде тебе упокоиши".

Наркисс мой, правда, что жжется, ражжигаясь углием любви, ревнуя, рвется, мечется и мучится, ласкосердствует, печется и молвит всеми молвами, а не о многом же, ни о пустом чем-либо, но о себе, про себе и в себе. Печется о едином себе. Едино есть ему на потребу. Наконец, весь, аки лед, истаяв от самолюбнаго пламя, преображается во источник. Право! Право! Во что кто влюбился, в то преобразился. Всяк есть тим, чие сердце в нем. Всяк есть там, где сердцем сам.

О милая моя милосте, Наркиссе! Ныне из ползущаго червища востал еси пернатым мотыликом. Ныне се воскресл еси!

Почто не преобразился еси в ручай или поток? Почто не в реку или море? Скажи мне! Отвещает Наркисс: "Не дейте мене, добро бо дело сотворих. Море из рек, реки из потоков, потоки из ручаев, ручаи из пары, а пара всегда при источнике сущая сила и чад его, дух его и сердце. Се что люблю! Люблю источник и главу, родник и начало, вечныя струи, источающее от пары сердца своего. Море есть гной. Реки проходят. Потоки изсихают. Ручай ищезают. Источник вечно парою дышет, оживляющею и прохлаждающею. Источник един люблю и ищезаю, Протчее все для мене стечь, сечь, подножие, сень, хвост..." О сердце морское! Чистая бездно! Источниче святы! Тебе единаго люблю. Ищезаю в тебе и преображаюся... Слышите ли? Се что воспевает орлий птенец, орлия матери феваидския премудрости!

Лицемеры и суеверы, слыша сие, соблазняются и хулят. Во источник преобразитися? Како могут сия быти? Не ропщите! Вельми легко верующему, яснее скажу, узнавшему в себе красоту оную: "Пара бо есть силы Божия и излияние вседержителя славы чистое".

Лучше-де было ему преобразитися во злато, или во драгоценный камень, или... Постойте! Он самое лучшее нашел. Он преобразуется во владыку всех тварей, в солнце. Ба! Разве солнце и источник есть то же? Ей! Сонце есть источник света. Источник водный источает струи вод, напаяя, прохлаждая, омывая грязь. Огненный же источник источает лучи света, просвещая, согревая, омывая мрак. Источник водный водному морю начало. Сонце есть глава огненному морю. Но како-де могут сия быти, дабы человек преобразился в сонце? Аще сие невозможно, како убо глаголет истина: "Вы есте свет мыру, сиесть сонце".

О лицемеры! Не по лицу судите, но по сердцу. Ей! Сонце есть источником. Како же не и человек Божий сонцем? Сонце не по лицу, но по источничей силе есть источником. Тако и человек Божий, источающий животворяшия струи и лучи Божества испущающий, есть сонцем не по сонечному лицу, но по сердцу. Всяк есть тем, чие сердце в нем: волчее сердце есть истинный волк, хотя лице человечее; сердце боброво есть бобр, хотя вид волчий; сердце вепрово есть вепр, хотя вид бобров. Всяк есть тем, чие сердце в нем. Но лицемеры бодут рогами упорно. Да будет-де сие тако здраво! Обаче-де человеку преобразитися в лицо сонцово отнюдь невозможно. Лице-де и сердце разнь... Право, право судите! И я сужду: отнюдь невозможно. Да и кая полза? Вид бобров не творит волка бобром. О глухии лицелюбцы! Внемлите грому сему: "Плоть ничто же, дух животворит".

И сего ли не весте, яко вид, лице, плоть, идол есть то же и ничто же? Не весте ли, яко мыр сей есть идол поля Деирскаго? Сонце же истукану сему есть лице его и златая глава его, и се суета сует! Даниил не кланяется, а Наркисс не любит его. Мыр есть улица Мелхолина, блудница вавилонска, бесноватое море, а Даниил и Наркисс в горящих сих адских водах узрели любезную свою милость. Кую? Росоносный источник и истое сонце, как написано: "Дондеже дхнет день", сиречь сонце. "Где почивавши? Яви мне зрак твой". "О блага мудрость есть человеку, паче же видящим сонце".

Благодарение убо блаженному Богу. Сия есть неизреченная его милость и власть, сотворшая безполезное невозможным, возможное полезным. Ныне мой Наркисс преобразится во истое, не в пустое сонце. Вопрос от лицемеров: "Что се? Тако ли в сонце едином два будут сонца?" Ответ: "А где же ваши уши тогда, когда громчайшею трубою небеса проповедуют:"В солнце положи селение свое?".

Видите, что во златой главе кумира вашего, мыра сего, и во Вавилонской сей пеще обитает и субботствует свет наш незаходимый и не ваше мрачное, но наше сонце прославляется следующею трубною песнею: "Источник исхождаше и напаяше вся".

Но оставим, да лицемеры мучатся во огненном их своем озере. Самы же со Израилем да прейдем на ону страну моря, по совету Варухову: "Кто прейде на ону страну моря и обрете премудрость? Тамо рай". Тамо амурятся все узнавший себе Наркиссы Се первый встречает нас возлюбленный Давид, воспевая пнснь свою: "У тебе источник живота. Во свете твоем узрим свет".

Оставайтеся, лицемеры, с наличным вашим сонцем. Мы в дурном вашем сонце обрящем новое и прекрасное оное: "Да будет свет!" "Да станет сонце! И утвердися сонце".

Се за стеною и за пределами вашими встречает нас, одеяйся светом вашим, яко ризою! Се возглашает к нам: "Радуйтеся!" "Дерзайте! Мир вам! Не бойтеся! Аз есмь свет! Аз свет сонцову кумиру и его мыру". "Жаждай да грядет ко мне и да пиет!"

ЧУДО, ЯВЛЕННОЕ ВО ВОДАХ НАРКИССУ

Скажи мне, прекрасный Наркиссе, во водах твоих узрел еси что ли? Кто ли явился тебе в них?

Ответ. На водах моих восплыло елиссейское железо. Узрел я на полотне протекающия моея плоти нерукотворенный образ, "иже есть сияние славы отчия". "Положи мя яко печать на мышце твоей". "Знаменася на нас свет". Вижу Петра вашего гавань: "землю посреди воды, словом Божиим составленну". Я вижу моего друга, друга Исаина сего: Царя со славою узрите, и очи ваши узрят землю издалеча". Волшебница - плоть моя явила мне моего Самуила. Сего единаго люблю, таю, ищезаю и преображаюся. В протчем от египетскаго взглянем на еврейский Наркиссы. Вот первый нас встречает: "Ревнуя, поревновах по господе Бозе..." Вот вторый: "Душа моя изыйде во слово твое", то есть преобразуется. Вот еще тебе Наркиссы: "Се вся оставихом и вослед тебе идохом". А Давид не истинный ли есть Наркисс? "Ищезе сердце мое и плоть моя". "Ищезоша очи мои во спасение твое". "Когда прийду и явлюся лицу твоему?" А се не точный ли Наркисс? "Мыр мне сраспяся, и аз мыру". "Не живу аз, но живет во мне Христос". "Дондеже преобразит тело смирения нашего..." "Желаю разрешитися". "Мне бо жити - Христос, а умрети - приобретение".

Как во источнике лицо человечее, так во Исаиных словах, будьто дуга во облаке, виден сих Наркиссов амур. "Будет Бог твой с тобою присно, и насытишися, яко же желает душа твоя, и кости твоя утучнеют и будут яко вертоград напоенный и яко источник, ему же не оскуде вода, и кости твоя прозябнут, яко трава, и разботеют, и наследят роды родов. И созиждутся пустыни твоя вечними, и будут основания твоя вечная родам родов, и прозовешися здатель оград, и стези твоя посреде тебе упокоиши".

РАЗГОВОР О ТОМ: ЗНАЙ СЕБЕ

Лица: Лука, его Друг и Сосед

Лука. Вчера обедали мы оба у моего брата, я и сосед мой, нарочно для воскреснаго дня, чтоб поговорить о чем-либо из Божиего слова. Стол был в саду. Случай к разговору подали слова, написанными в беседке, следующий: "Той сотрет твою главу, ты же блюсти будеши его пяту".

Случилися при обеде два ученыи: Навал и Сомнас. Они много те слова толочили по прошению брата моего. Я непоколебимо верю, что священное писание есть райская пища и врачевство моих мыслей. Для того окаевал сам себе за то, что не мог никакого вкуса чувствовать в тех сладчайших словах.

Друг. Как же называешь сладчайшими словами, не чувствуя в них никакого вкуса?

Лука. Так, как той, кто издали смотрит на райские цветы, не слышит их духа, а только верит, что дивным каким-то дышут благовонием.

Друг. Слушай, брате. Хотя бы они под самый наш нос дышали, нелзя нам вкуса чувствовать.

Лука. Для чего? Разве у нас головы и ноздрей нет?

Друг. Главы и ноздрей? Знай, что мы целаго человека лишенны и должны сказать: "Господи, человека не имам..."

Лука. Разве же не имеем и не видим у нас людей?

Друг. Что же пользы: иметь и не разуметь? Вкушать и вкуса не слышать?.. А если хотишь знать, то знай, что так видим людей, как если бы кто показывал тебе одну человеческую ногу или пяту, закрыв протчее тело и голову; без оной же никак узнать человека невозможно. Ты и сам себе видишь, но не разумеешь и не понимаешь сам себе. А не разуметь себе самаго, слово в слово, одно и то же есть, как и потерять себе самаго. Если в твоем доме сокровище зарыто, а ты про то не знаешь, слово в слово, как бы его не бвывало. Итак, познать себе самаго, и сыскать себе самаго, и найти человека - все сие одно значит. Но ты себе не знаешь и человека не имеешь, в котором находятся очи и ноздри, слух и протчая чувства; как же можешь твоего друга разуметь и ведать, если сам себе не разумеешь и не имеешь? Слушай, что говорит истинный человек тому, кто хощет его снискать и уведать: "Аще не увеси самую тебе, о добрая в женах, изыди в пятах паств и паси козлища твоя у кущей пастырских".

Лука. Как же? Видь вижу руки, ноги и все мое тело.

Друг. Ничего не видишь и вовся не знаешь о себе.

Лука. Жесток твой сей замысл и очень шыповат. Не можно мне его никак проглотить.

Друг. Я видь тебе говорил, что не можешь вкуса слышать.

Лука. Так что же вижу в себе? Скажи, пожалуй.

Друг. Видишь в себе то, что ничто, и ничего не видишь.

Лука. Замучил ты мене. Как же не вижу в себе ничего?

Друг. Видишь в себе одну землю. Но сим самым ничего не видишь, потому что земля и ничто - одно и то же.

Иное видеть тень дуба, а иное - самое дерево точное. Видишь тень свою, просто сказать, пустошь свою и ничто. А самаго тебе отрода те не видывал.

Лука. Боже мой! Откуду такия странныя мысли?.. Ты наговоришь, что у мене ни ушей, ни очей нет.

Друг. И да, я уже давно сказал, что тебе всего нет.

Лука. Как же? Разве очи мои не очи и уши не уши?

Друг. Спрошу ж и я тебе. Скажи: пята твоя и тело твое - все ли то одно?

Лука. Пята моя есть последняя часть в теле, а голова - начало.

Друг. Так я ж тебе твоим же ответом отвещаю, что сие твое око есть пята или хвост в твоем оке.

Лука. А самое жь точное око, главное и началное око, где?

Друг. Я видь говорил, что хвост только свой видишь, а головы не знаешь. Так можно ли узнать человека из одной его пяты? А как ока твоего не видишь, кроме последняя его части, так ни уха, ни твоего языка, ни рук, ни ног твоих никогда ты не видал, ни всех твоих протчиих частей, целаго твоего тела, кроме последний его части, называемый пята, хвост или тень... Так можешь ли сказать, что ты себе узнал? Ты сам себе потерял. Нет у тебе ни ушей, ни ноздрей, ни очей, ни всего тебе, кроме одной твоей тени.

Лука. Для чего жь мене тенью называешь?

Друг. Для того, что ты существа твоего потерял исту, а во всем твоем теле наблюдаешь пяту или хвост, минуя твою точность, и потерял главность.

Лука. Да почему же мои члены хвостом зовешь?

Друг. Потому что хвост есть последня часть, она последует голове, а сама собою ничего не начинает.

Лука. Мучишь мене, друг любезный. Может быть, оно и так, как сказуешь. Но ты, уничтожив мои мнения, своих мыслей не даешь.

Друг. Послушай, душа моя! Я и сам признаюсь, что точно не знаю. А если тебе понравлятся мои мысли, так поговорим откровеннее. Ты видь без сумнения знаешь, что называемое нами око, ухо, язык, руки, ноги и все наше внешнее тело само собою ничего не действует и ни в чем. Но все оно порабощйнно мыслям нашим. Мысль, владычица его, находится в непрерывном волновании день и ночь. Она то разсуждает, советует, определение делает, понуждает. А крайняя наша плоть, как, обузданный скот или хвост, поневоле ей последует. Так вот видишь, что мысль есть главною нашею точкою и среднею1. А посему-то она часто и сердцем называется. Итак, не внешня наша плоть, но наша мысль - то главный наш человек. В ней-то мы состоим. А она есть нами.

Лука. Вот! Я сему верю. Я приметил, что когда я (отселе стану себе мыслию называть) на сторону устремился, тогда без мене мое око ничего и самаго в близости видеть не может. Что ж оно за такое око, если видеть не может? Ты его хорошо назвал не оком, а тенью точнаго ока или хвостом.2 Благодарствую, что ты мне мене найшол. Слава богу! Я теперь очи, уши, язык, руки, ноги и все имею. Потерял я старое, а найшол новое. Прощай, моя тень! Здравствуй, вожделенная истина! Ты будь мне обетования земля! Полно мне быть работником. Да я ж о сем никогда и не думал. Куда! Я люблю сие мнение. Пожалуй, подтверди мне оное. Хощу, чтоб оно было непоколебимо.

Друг. Пожалуй, не спеши! Кто скоро прилепляется к новому мнению, тот скоро и отпадает. Не будь ветрен. Испытуй опасно всякое слово. В то время давай место ему в сердце твоем. Я и сам сие мнение несказбнно люблю. И желаю, чтоб оно твоим навеки было, дабы в нас сердце и мысль одна была. И сего сладчае быть ничто не может. Но пожалуй же, ражжуй первее хорошенько. Потом в радости и в простоте сердца принимай. Будь прост. Но будь при том и обережлив. Если мое мнение тебе нравно, то знай, что оно не мой вымысл есть. Взглянь на Иеремию в гл. 17-й, в стихе 9-том.

Лука. Боже мой! Самаго точнаго увижу Иеремию, если мысль его увижу. Но, пожалуй, точныи его слова...

Друг. Вот тебе: "Глубоко сердце человеку, паче всех, и человек есть, и кто познает его?" Если теперь очи и уши имеешь, примечай! А чувствуешь ли?

Лука. Чувствую, друг мой. Пророк называет человеком сердце.

Друг. А что ж, кроме сего, примечаешь?

Лука. То, что утаенная мыслей наших бездна и глубокое сердце - все одно. Но удивително! Как то возможно, что человеком есть не внешняя, или крайняя, его плоть, как народ разсуждает, но глубокое сердце или мысль его: она-то самым точным есть человеком и главою. А внешняя его наружность есть не иное что, как тень, пята и хвост.

Друг. Вот видишь? Уже начинаешь отпадать. Легко ты сначала поверил. Для того стала скоро оскудевать вера твоя. Что вдруг зажигается, тое вдруг и угасает. Но твердое дело с косностию укрепляется, потому что совет не бывает без медленности. Ах, земля прилипчива есть. Не вдруг можно вырвать ногу из клейких, плотских мнений. Они-то, в нас вкоренившись, называются поверьем. Плотскаго нашего жития плотская мысль началом и источником есть, по земле ползет, плоти желает, грязную нашу пяту наблюдает и бережет око сердца нашего, совет наш... Но кто нам сотрет глбву змиину? Кто выколет вранови око, вперившеесь в ночь? Кто нам уничтожит плоть? Где Финеес, пронзающий блудницу? Гды ты, мечу Иеремиин, опустошающий землю?.. Но сыскал Бог мудраго противу мудраго, змия на змия, семя противу семени, землю вместо земли, рай вместо ада. Вместо мертваго живое, вместо лжы правду свою... Се! Спаситель твой грядет, имея со собою воздаяние.

Лука. Говори, пожалуй, пояснее. Ничего не понимаю.

Друг. Но кто вкус может слышать, не имея веры? Вера, свет во тме видящая, страх Божий, плоть проБождающий, крепка, яко смерть, любовь Божия - вот единственна дверь к райскому вкусу. Можешь ли верить, что чистейший дух весь пепел плоти твоея содержит?

Лука. Верую. Но сам чувствую слабость веры моея... Пособи, если можешь, выдраться из грязи неверия. Признаюсь, что сие слово вера в грязных моих устах мечтается за один только обычай, а вкуса в ней ничего не слышу.

Друг. По крайней мере, знаешь, куда смотрит вера?

Лука. Знаю, что должно веровать в Бога. А в протчем ничего тебе не скажу.

Друг. О бедный и безплодный человече! Знай же, что вера смотрит на то, чего пустое твое око видеть не может.

Лука. Что за пустое такое око?

Друг. Уже говорено, что вся плоть - пустошь.

Лука. И да! Я в целой поднебесной ничего другаго не вижу, кроме видимости, или, по твоему сказать, плотности, или плоти.

Друг. Так посему ты неверный язычник и идолопоклонник.

Лука. Как же идолопоклонник, если верую во единаго Бога?

Друг. Как же веруешь, если, кроме видимости, ничего не видишь? Видь вера пустую видимость презирает, а опирается на том, что в пустоше головою, силою есть и основанием и никогда не погибает.

Лука. Так посему другаго ока надобно, чтоб еще повидеть и невидимость?

Друг. Скажи лучше так, что надобное для тебе истинное око, дабы ты мог истину в пустоше усмотреть. А старое твое око никуда не годится. Пустое твое око смотрит во всем на пустошю. Но если бы ты имел истиннаго в себе человека, мог бы ты его оком во всем усмотреть истину.

Лука. Как же сего человека нажить?

Друг. Если его узнаешь, то и достанешь его.

Лука. А где ж он?.. Но прежде отвещай: для чего ты говорил о вере, а теперь об оке?

Друг. Истинное око и вера - все одно.

Лука. Как так?

Друг. Так, что истинный человек имеет истинное око, которое понеже, минуя видимость, усматривает под нею новость и на ей опочивает, для того называется верою. А веровать и положиться на что, как на твердое основание, все то одно.

Лука. Если находишь во мне два ока, то и два человека.

Друг. Конечно, так.

Лука. Так, довольно и одного. На что два?

Друг. Глянь на сие дерево. Если сего дуба не будет, может ли стоять тень?

Лука. Я видь не тень. Я твердой корпус имею.

Друг. Ты-то тень, тма и тлень! Ты соние истиннаго твоего человека. Ты риза, а он тело. Ты привидение, а он в тебе истина. Ты-то ничто, а он в тебе существо. Ты грязь, а он твоя красота, образ и план, не твой образ и не твоя красота, понеже не от тебе, да только в тебе и содержит, о прах и ничто! А ты его по тех мест не узнаешь, поколь не признаешься со Авраамом в том, что ты земля и пепел. А теперь кушай землю, люби пяту свою, ползай по земле. О семя змиино и тень безбытная! Прийдет Богообещанный тот день, в которой благословенное чистыя душы слово лукавый совет твой уничтожит сей: "Тот сотрет твою главу".

РАЗГОВОР 2-й О ТОМ ЖЕ: ЗНАЙ СЕБЕ

Лица: Клеопа, Лука и Друг

Клеопа. Правду говоришь... Однак пан Сомнас сколько не велеречив, я в нем вкуса не слышу. Пойдем опять к нашему Другу. Слова его едкии, но не знаю, как-то приятны.

Лука. А вот он и сам к нам...

Друг. Тень мертвая! Здравствуйте!

Лука. Здравствуй, Мысль! Дух! Сердце! Видь се твой человек? Пересказали мы твои мысли нашим книгочим. Они говорили, что должен ты свое мнение в натуре показать.

Друг. Что се значит - в натуре показать?

Лука. Я сего не знаю.

Клеопа. Как сего не знать? Должно показать, что не только в одном человеке, но и в протчиих тварях невидимость первенствует.

Лука. Так точно. За тем хотели к тебе ити.

Друг. А вы доселе сего не знаете?

Лука. Конечно, должен ты доказать.

Друг. Верите ли, что есть Бог?

Лука. Его невидима сила вся исполняет и всем владеет.

Друг. Так чего жь ты еще требуешь? Ты уже сам доказал.

Лука. Как доказал?

Друг. Когда говоришь, что невидима сила все исполняет и всем владеет, так не все ли одно сказать, что невидимость в тварях первенствует? Ты уже сам назвал невидимость головою, а видимость хвостом во всей вселенной.

Лука. Так возми что из всея вселенныя в пример для изъяснения.

Друг. Я тебе всю подсолнечную и вси Коперниковы мыры представляю. Возми из них, что хочь. А что говорите - показать в натуре, то должно было сказать: изъясни нам притчами или примерами и подобиями то, что человек состоит не во внешней своей плоти и крови, но мысль и сердце его - то истинный человек есть. Взглянь на стену сию. Что на ней видишь?

Лука. Вижу написаннаго человека. Он стоит на змие, раздавив ногою голову змиину.

Друг. Видь живопись видишь?

Лука. Вижу.

Друг. Скажи жь, что такое живописью почитаешь? Краски ли или закрытый в краске рисунок?

Лука. Краска не иное что, как порох и пустоша; рисунок, или пропорциа и расположение красок - то сила. А если ея нет, в то время краска - грязь и пустошь одна.

Друг. Что жь еще при сей живописи видишь?

Лука. Вижу приписанныи из библии слова. Слушайте! Стану их читать: "Мудраго очи его - во главе его. Очи же безумных - на концах земли".

Друг. Ну! Если кто краску на словах видит, а писмен прочесть не может, как тебе кажется? Видит ли такий писмена?

Лука. Он видит плотяным оком одну последнюю пустошу или краску в словах, а самых в письме фигур не разумеет, одну пяту видит, не главу.

Друг. Право судил еси. Так посему, если видишь на старой в Ахтырке церкви кирпичь и вапну, а плана ея не понимаешь, как думаешь - усмотрел ли и узнал ея?

Лука. Никак! Таким образом, одну только крайнюю и последнюю наружность вижу в ней, которую и скот видит, а симметрии ея, или пропорции и размера, который всему связь и голова материалу, понеже в ней не разумею, для того и ея не вижу, не видя ея головы.

Друг. Добрый твой суд. Скинь же теперь на щеты всю сумму.

Лука. Как?

Друг. А вот так! Что в красках рисунок, то же самое есть фигурою в письменах, а в строении планом. Но чувствуешь ли, что вси сии голови, как рисунок, так фигура, и план, и симметриа, и размер не иное что есть, как мысли?

Лука. Кажется, что так.

Друг. Так для чего же не постигаешь, что и в протчиих тварях невидимость первенствует не только в человеке? То жь разуметь можно о травах и деревах и о всем протчем. Дух все-на-все вылепливает. Дух и содержит. Но наше око пяту блюдет и на последней наружности находится, минуя силу, начало и голову. Итак, хотя бы мы одно без души тело были, то и в самое тое время еще не довольно самих себе понимаем.

Лука. Для чего?

Друг. Для того, что, почитая в теле нашем наружный прах, не поднимаемся мыслию во план, содержащий слабую сию персть. И никогда вкуса не чувствуем в словах сих Божиих, ползущее по земле наше понятие к познанию истиннаго нашего тела возвышающих, а именно: "Не бойся, Иякове! Се на руках моих написах стены твоя..." Но поступим повышше.

Клеопa. Me вышше поступать еще не хощем, а сумнение имеем. И желаем хорошенько узнать то, что называешь истинным телом. Нам дивно, что...

Друг. Что такое дивно? Не Бог ли все содержит? Не сам ли глава и все во всем? Не он ли истинною в пустоше истинным и главным основанием в ничтожном прахе нашем? И как сумнишся о точном, вечном и новом теле? Не думаешь ли сыскать что ни есть такое, в чем бы Бог не правительствовал за голову и вместо начала? Но может ли что бытие свое, кроме его, иметь? Не он ли бытием всему? Он в дереве истинным деревом, в траве травою, в музыке музыкою, в доме домом, в теле нашем перстном новым есть телом и точностию или главою его. Он всячиною есть во всем, потому что истина есть Господня; Господь же, дух и Бог - все одно есть. Он един дивное во всем и новое во всем делает сам собою, и истина его во всем вовеки пребывает; протчая же вся крайняя наружность не иное что, токмо тень его, и пята его, и подножие его, и обветшающая риза... Но "мудраго очи его во главе его, очи же безумных - на концах земли".

РАЗГОВОР 3-й О ТОМ ЖЕ: ЗНАЙ СЕБЕ

Лица: Клеопа, Филон, Друг

Клеопа. Ах! Перестань, пожалуй. Не сумневайся. Он человек добрый и ничиею не гнушается дружбою. Мне твое доброе сердце известное, а он ничего, кроме сего, не ищет.

Pилон. Я знаю многих ученых. Они горды. Не хотят и говорить с поселянином.

Клеопа. Пожалуй же, поверь.

Друг. О чем у вас спор?

Клеопа. Ба! А мы нарочно к тебе... Вот мой товарищ. Пожалуй, не погневайсь.

Друг. За что? "Человек зрит на лице, а Бог зрит на сердце". А Лука где?

Клеопа. Не может понять твоих речей. Он прилепился к Сомнасу при вчерашнем разговоре, а нам твои новинки милы.

Друг. О чем была речь?

Клеопа. Помнишь ли, Филон?

Филон. Помню. Была речь о бездне.

Клеoпa. A-a! Вот слова: "И тма верху бездны".

Филон. Потом спор был о каких-то старых и новых мехах и о вине.

Клеопа. Один спорил, что бездною называется небо, на котором плавают планеты, а господин Навал кричал, что точная бездна есть окиан великий; иный клялся, что через то значится жена; иный толковал учение и протч., и протч.

Друг. Если хощем измерить небо, землю и моря, должны, во-первых, измерить самих себе с Павлом собственною нашею мерою. А если нашея, внутрь нас, меры не сыщем, то чемь измерить можем? А не измерив себе прежде, что пользы знать меру в протчиих тварях? Да и можно ли? Может ли слеп в доме своем быть прозорливым на рынке? Может ли сыскать меру, не уразумев, что ли то есть мера? Может ли мерить, не видя земли? Может ли видеть, не видя головы ея? Может ли усмотреть голову и силу ея, не сыскав и не уразумев своея в самом себе? Голова головою и сила понимается силою.

Клеопа. Не можно ли поговорить простее?

Друг. Измерить и узнать меру есть одно. Если бы ты долготу и широту церкви измерил сажнем или веревкою, как тебе кажется, узнал ли ты меру ея?

Клеопа. Не думаю. Я бы узнал одно только пространство материалов ея; а точную ея меру, содержащую материалы, в то время узнаю, когда понимаю план ея.

Друг. Так посему, хотя бы ты все Коперниканскии миры перемерил, не узнав плана их, который всю внешность содержит, то бы ничего из того не было.

Клеопа. Думаю, что как внешность есть пуста, так и мера ея.

Друг. Но кто может узнать план в земных и небесних пространных материалах, прилепившихся к вечной своей симметрии, если его прежде не мог усмотреть в ничтожной плоти своей? Сим планом все-на-все созданно или слепленно, и ничто держаться не может без него. Он всему материалу цепь и веревка. Он-то есть рука десная, перст, содержащий всю персть, и пядь Божия, всю тлень измерившая, и самый ничтожный наш состав. Слово Божие, советы и мысли его - сей есть план, по всему материалу во вовсевселенной не чувствительно простершийся, все содержащий и исполняющий. Сия есть глубина Богатства и премудрости его. И что может обширнее разлиться, как мысли? О сердце, бездно всех вод и небес ширшая!.. Коль ты глубока! Все объемлешь и содержишь, а тебе ничто не вмещает.