2015-06-14
283
Седмаго дня по входе своем в пещеру 1771-го года с полночи вступили чужестранцы во путь господский. На разсвете услышали хор поющий: "Смертию смерть поправ..."
После пения вдруг отворилися двери. Войшли в чертог, утренним светом озаренный...
Лука. Полно! Воскликните богу Ияковлю ныне! Зачинай петь псалом твой и веди хор, Памво! А мы за тобою, сколько можно.
ХОР
Pамва. "Рех: сохраню пути моя..."
Лука. Кажется, со стихом сим согласен тот: "Рех: сохраните закон твой..." Отсюду видно, что Давидову пути, которыи он намерен сохранять, и закон Божий - все то одно. Итак, вторый стих есть истолкователем перваго.
Антон. Немножко есть сумнения в том, что Давид назвал своим то, что Божие есть, а не его.
Квадрат. Для чего ж Давиду закона Божия не назвать своим путем: он, путь нечестивих оставив, усвоил и усыновил себе путь Божий.
Антон. Не спорю. Однак лучше, когда бы третий стих развязал сумнение, дабы твердое было в троих тонах согласие.
Лука. Что ж сумневаться? Ведь Давид и Бога своим называет. "Часть моя еси, Господи. Ты мой, а закон твой есть мой же". "Рех: сохраню пути моя..." - то же, что "Рех: сохранит закон твой". Но для твоего удовольствия вот тебе третий: "Пути моя исповедах и услышал мя еси".
|
|
|
Антон. Я и сим недоволен. Сей стих изъясняется следующим: "Рех: исповем на мя беззаконие мое Господеви". И так: "Пути моя исповедах", то есть беззаконие мое, а не закон Божий. "И услышал мя еси", то есть: "И ты отпустил еси нечестие сердца моего". Сии два во всем с собою сходны. И как начало началом, так и конец концем втораго открывается. Итак, несколько разнят два стихи сии: "Сохраню пути моя", "сохранити закон твой..." Если бы сказал: "сохраню пути твоя", в то время совершенная была бы симфония с сим: "сохранити закон твой".
Квадрат. Как же теперь быть? Слушай, Памво! Завел нас в непроходиму. Ты ж сам и выведи.
Pамва. Знаю. Вам сумнително то, что Давид как закон Божий называет путем своим, так и беззаконие называет своим же. Не удивляйтеся. Един наш для всех нас есть путь, ведущий во вечность, но две в себе части и две стороны, будьто два пути, десный и шуий, имеет. Часть Господня ведет нас к себе, а левая его сторона во тление. Сею стороною Давид прежде шествовал и, усмотрев обман, говорит: "Пути моя исповедах и ты" и протч. Потом, избрав благую часть, сказует: "Сохраню пути моя", сиречь стану беречь сию благую часть, дабы мене мой язык не отвел от нея во истление. "Искуси мя, Боже, и увеждь сердце мое и аще есть путь беззакония во мне, тогда настави мя на путь вечен".
Друг. Любезныи други! Вы не худо на Давидову арфу забренчали и, по моему мнению, не нарушили мусикии. Но опустили самое нужное, а именно: "Рех".
|
|
|
Антон. Сие, кажется, всяк разумеет.
Друг. А мне снится, будьто нет труднее.
Антон. Конечно, ты шутишь.
Друг. Никак! Священное писание подобно реке или морю. Часто в том месте глубина самым ангелским очам неудобозримая закрывается, где по наружности показывается плохо и просто. Примечайте, что Давид на многих местах говорит "рех", и после сего весьма важное следует, например: "Рех: ныне начах..." и протчая; Тех: потом раждается сохранение закона"; "Рече безумен в сердце своем", в то время следует растление всех начинаний; "Рех: ты еси Бог мой". Видите, что речь семям и источником есть всему добру и злу, а вы сию голову опустили. Сея-то добрыя речи просит у Бога он же. "Рцы души моей: спасение твоя есмь аз". "Господи, устне мои отверзеши..." А как послал слово свое и исцелил, в то время Давид всему строению своему положил основание... Как же ты, Антон, говуришь, что всяк разумеет? Разумеешь ли, что такое есть речь?
Антон. По крайней мере вижу человеческии уста.
Друг. Бог знает... "Приступит человек и сердце глубоко". Как же можешь видеть?
Антон. Сердце видеть не могу.
Друг. Так не видишь же ни уст его. Позабыл ты уже оное? "Глубоко сердце человеку и человек есть". Слушайте, любезныи други! Запойте на Давидовых гуслях. Обличите его невежество. Иждените беса. Памво, зачинай!
СИМФОНИА
Pамва. "Согреяся, сердце мое". "Глаголах языком моим".
Лука. "Дал еси веселие в сердце моем".
Квадрат. "Отрыгну сердце мое, слово благо, язык мой - трость..."
Pамва. "Возрадуется язык мой правде твоей".
Квадрат. "Слово Господне разже его".
Лука. "Возвеселитися во веселии языка твоего".
Pамва. "Разжеся сердце мое и утробы моя".
Лука. "Возрадуются устне мои и душа моя".
Квадрат. "Тебе рече сердце мое: Господа взыщу".
Друг. Полно! Слышишь ли, Антон, симфонию? Понял ли ты, что язык со устами радуется, а сердце говурит? Признайся ж со Сираховым сыном, что "уста мудрых в сердце их". Но как сердца их не видишь, так ни уст их, ни языка, ни слова уст их, ни речи. Видишь, коль трудное слово "Рех!".
Антон. А внешнии уста и язык - что такое есть?
Друг. Онемей и молчи! Не слыхал ли ты, что на сих гуслях не должно петь для твоей земли, плоти и крови, но единому Господу и его языку, о коем пишется: "Земля убояся и умолча внегда востати на суд Богу".
Антон. Новый подлинно язык.
Друг. Новый человек имеет и язык новый. Слушай, Памво! Запойте сему возлюбленному нашему человеку, сладости и желанию нашему. Но так пойте, чтоб сладка была ему ваша хвала. Воспойте умом, не одным воздух поражающим гласом. Новому нову песнь.
СИМФОНИА
Pамва. "Пою тебе в гэслех, святый Израилев".
Лука. Красен добротою паче сынов человеческих".
Квадрат. "Возлюбленный, яко сын единорожь".
Pамва. "Сего ради помаза тя, Боже, Бог твой".
Лука. "Честно имя его пред ними и жив будет".
Квадрат. "Обновится, яко орляя, юность твоя".
Pамва. "Жезл силы послет ти Господь от Сиона".
Лука. "Что есть человек, яко помниши его".
Квадрат. "Человек и человек родися".
Pамва. "Престал его, яко солнце".
Лука. "Востани, вскую спиши, господи!"
Квадрат. "Десница твоя восприят мя".
Pамва. "Не даси преподобному твоему видети истления".
Лука. "Еще же и плоть моя вселится на уповании".
Квадрат. "И лета твоя не оскудеют".
Друг. Знаешь ли, Антон, сего блаженнаго мужа? Он не умирает, а плоть его не истлевает.
Антон. Признаюсь, не знаю. А что знаю, те все умирают и тлеют.
Друг. Так слушай же, что те все у Бога непочотныи. "Не соберу, - рече Господь, - соборов их от кровей". Кая польза в крови их, когда они тлеют? Ищи, что то за человек, который в памятной записи у Бога? Если сыщешь, в то время и сам записан будешь на небесах. Ведь ты читал, что "единою глагола Бог", а там разумеется двое - человек и человек, язык и язык, "рех" и "рех", старое и новое, истинное и пустое, слово Божие и смертное, глава и пята, путь и грех, то есть заблуждение... "Рех". А потом что? "Сохраню пути моя". "Рех беззаконнующим". А что такое? - "Не беззаконнуйте". "Рех". Что ж то за речь? "Услышу, что речет во мне Господь?" "Мир! яко речет мир на люди своя". "Рех". Вот же и речь: "Господи, устне мои отверзеши". "Рех: Господь дасть глагол благовествующим". "Рех: посла слово свое и исцели их". "Рех: вначале бе слово". "Рех: Бог, рекий из тмы свету возсияти". "Рех: той сотрет твою главу". "Рех: рече Бог: - Да будет свет". "Рех: просвещаеши тму мою". "Рех: сердце чисто созижди". "Рех: Господи, во чреве нашем зачахом". "Рех: всяка плоть - трава". "Рех: кляхся и поставил судбы..." "Рех: живо бо есть слово Божие". "Рех: доколе сечеши, о мечу Божий? Глаголяй истинну в сердце моем, Боже сердца моего, доколе сечеши? Я уже скрых словеса твоя в сердце моем".
|
|
|
Антон. А я думал, что Давид обыкновенно сказал нашим языком - "рех".
Друг. Ни! - но тайным, новым, нетленным. Он не любил инако говорить; слышь, что сказует: "О Господе, похвалю слово".
Антон. О, дабы Бог дал и мне новый сей язык!
Друг. Если узнаешь старый, познаешь и новый.
Антон. Тфу! Что за беда? Будьто я уже и стараго не знаю? Ты мене чучелом зделал.
Друг. Если б тебе трактирщик поставил един стараго, другий стакан вина новаго, а ты не знаток, то как можно сказать, будьто знаешь? Ошибкою можешь почесть старое вместо новаго.
Антон. Что ж ползы видеть, не имея вкуса?
Друг. Самая правда. А я тебе говори, что и о самом старом языке не знаешь, где он, хотя б ты вкуса и не был лишен.
Антон. Что ты поешь? Ведь старый наш язык во рте.
Друг. А рот где?
Антон. Разве не видишь моего рта?
Друг. Полно врать, непросвещенная грязь! Преисподняя тма! Послушай Давыдовых гуслей и прожени духа лжы. Воспой, старик!
|
|
|
СИМФОНИА
Pамва. "Несть во устех их истины. Сердце их суетно".
Лука. "Устне лстивыя в сердце".
Квадрат. "Рече безумен в сердце своем".
Pамва. "Труд и болезнь под языком их".
Лука. "Доколе положу советы в душе моей?"
Квадрат. "Болезни в сердце моем..."
Друг. Вот видишь, что и самый старый твой язык во ветхом твоем сердце, а не в наружности.
Антон. Как же наружный мой язык не говурит, когда он говурит? Ведь голос его слышен.
Друг. Мысль движет грязь твоего языка, и она-то говорит оным, но не грязь - так, как молоток часы на башне бьет: выходит из нутра часовыя машины побудительная сила, коею нечувственный движется молоток. И посему-то Давид поет: "По-мыслиша (так вот уже) и глаголаша". Старый, новый ли язык - оба закрылися в бездне сердец своих. "Помыслих, - говорит, - пути твоя", то есть "рех: сохраню пути моя". А опять о злом языке вот что: "Неправду умысли язык твой", то есть "сердце его собра беззаконие себе". А как во мертвость твоего наружнаго языка, так во все твоея тленности члены выходит побудительная сила из сердечныя же машины. Посему видно, что все они в той же бездне, как яблоня в своем семени, утаеваются, а наружная грязь о них только свидетельствует. Певчии, поиграйте и сея песеньки!
СИМФОНИА
Pамва. "Нога моя ста на правоте".
Лука. "Тии же присно заблуждают сердцем".
Квадрат. "Неправду руки ваши соплетают".
Pамва. "В сердце беззаконие делаете".
Лука. "Язык его соплеташе лщение".
Квадрат. "Возведох очи мои".
Pамва. "К тебе взях душу мою".
Лука. "Виждь и приклони ухо твое".
Квадрат. "Преклоних сердце мое во свидения твоя".
Друг. Ражжуй силу сих слов и усмотришь, что нога гордыни и рука, и роги грешных, и зубы, уши, и око простое и лукавое - и все до последняго волоса спряталось в сердечной глубине. Отсюду-то исходят помышления, всю нашу крайнюю плоть и грязь движущии. Помышление, владеющее наружным твоим оком, есть главное твое око, а плотскуе так, как бы одежда, последующая своей внутренности. То же разумей и о протчиих частях.
Антон. Да ты ж говорил, что уста мудрых только одних в сердце их, а теперь говоришь то о всяких устах.
Друг. Весьма ты приметлив на мои ошибки. Вот Сирахов стих: "Сердце безумных во устах их, уста же мудрых в сердце их". Пускай же и безумнаго уста будут в сердце. Но если ты сего не разумеешь, в то время мысль твоя будет в грязи наружних твоих уст. А о чем размышляешь, там твое пустое и сердце. Оно думает, что плотское брение силно и важно. В сем ложном мнении оно пребывая, делается и само пустошью, так как и язык его есть суетный. Таковый помысл есть устами твоими бренными, а в них твое сердце дотоле будет, доколе не скажешь: "Рех: сохраню пути моя". "Спаси мя от брения, да не углибну". Затем-то язык и головою называется, что за сим вождом все человеческое сердце идет. Желал бы я, дабы тебе Господь и всем нам дал новое и чистое сердце, стер главу языка змиина, а заговорил в сердце нашем тем языком, о коем сказанно: "Языка, его же не видяше, услыша". "Посла слово свое и избави их от растлений их".
Антон. Теперь, кажется, и я разумею сии слова: "Возрадуются кости смиренныя".
Друг. Когда все-нб-все, то и самая кость в душе и в сердце заключается. Как только (говурит) умолчах: "Обветшаша кости моя".
Pамва. "Онемех и умолчах от благ в то время, внегда востати грешному (языку) предо мною".
Друг. Подлинно. А как сей злый вожд и глава зминна приводит все сердечное сокровище в смущение, так, напротив того, веселый Божий мир благовествующий язык приносит всему сердцу, всей бездне нашей радость и свет. "Слуху (говорит) моему даси радость и веселие". Для того как все мое, так и кости мои, прежде всего смирившиися во истление, теперь возрадуются. Сему мирному языку веровах, тем же и глаголах. А что глаголах? Вот что: "Всяк человек - ложь". "Всяка плоть - сено". "Плоть - ничто же". "Рех: имя Господне призову". "Рех: сохраню пути моя". Пойду вслед за новым моим языком, за нетленным человеком. Не пойду во истление за грешным языком. Закричу со Исаиею: "Божий есмь".
Pамва. Войшли мы несколько во внутренность плоти нашея, будьто в недро земное. Найшли, чего не видали. Людей мы найшли новых, руки, ноги и все новое имеющих. Но еще не конец. Продолжаймо путь к совершенному миру нашему. Пренебреги, о душа моя, совершенно всю плоть видиму и невидиму! Отходь от нея и приближайся ко Господу. Верою отхода, а не видением. Вера роет и движет горы. Вот светилник стезям твоим, язык новый!
Аминь.
РАЗГОВОР, НАЗЫВАЕМЫЙ АЛФАВИТ
ИЛИ
БУКВАРЬ МИРА
ПЕСНЯ
сложена 1761-го года о том, что концом жизни наш есть мир, а вождь к нему Бог, и о людских разнопутиях
О жизнь беспечна! О драгий покой!
Ты дражайший мне всяких вещей.
На тебя смотрит везде компас мой.
Ты край и гавань жизни моей.
Мне одна в свете тишина нравна:
И безмятежный, неславный путь.
Се моя мера в житии главна.
Весь да кончится мой циркул тут!
Ты, святый Боже и веков творец,
Утверди сие, что сам создал.
При тебе может все в благой конец
Так попасти, как к магниту сталь.
Если ж не право зрит мое око,
Ты меня, отче, настави здесь.
Ты людских видишь, сидяй высоко,
Разных столь мнений безщчетну смесь.
Один в восточной, те в вечерний край
Плывут по щастье со всех ветрил.
Иной в полночной стране видит рай,
Иной па полдень путь свой открыл.
Один говорит: "Вот кто-то косит!"
А другой спорит: "Се ктось стрижет!"
Иной: "У воза пять кол" - голосит.
Скажи, кой бес нам столь мысль сечет?
Inveni portum Jesum. Саrо, munde, valete!
Sat jactastis. Nunc mihl certa quies.
Прощай, стихийный потоп! -
Вещала Ноева голубица. -
Я почию на холмах вечности,
Обретши ветку блаженства.
Милостивому государю
Владимиру Степановичу,
его благородию Тевяшову
Милостивый государь!
Одни "Разговор" уже к вам пришел. Вот же нашол вас и брат перваго. Когда мене жалуете, приймите милостиво и сего и положите братнюю сию двоицу пред лицом дражайшаго вашего родителя, как образ и память усерднаго моего почитания. В обоих написано то, что говорено в беседах с здешними приятельми. Они ж и беседующими лицами поставленны в обоих. Первый испытует с Давидом небесныя круги, поведающия славу вечнаго: "Лета вечная помянух..." - и назван "Колцом", а вторый, узнав безначальное начало из нетрудных начатков, будь то из алфавита, Богу последовать побуждает и назван "Букварем". Предревнейшее слово есть сие: Gnoi seayton. Hosce te ipsum - "Узнай себе самаго".
И теперь оно всем во устах, но не многим во вкусе5. Думаю, что начальник слова сего был древнейший мудрец Фалис. Верю. Кто что нашел и любит, то своим ему быть может, а истина безначальна. Пишет Плутарх, что на Аполлоновом Делфийском храме было написано: "Узнай себе". Древние египтяне слово сие высоко почитали. Что значит сфинкс, изъяснено в первом "Разговоре". Имя его значит связь, или узол. Гадание сего урода утаевало ту ж силу: "Узнай себе". Не развязать сего эзла - была смерть мучительная, убийство душе, лишение мира. Для сего египтяне онаго урода статуи поставляли по улицам, дабы, как многочисленныя зеркала, везде в очи попадая, сей самонужнейшее знание утаивающий узол на память приводили.
Потомки их были не таковы. Отнялась от них глава мудрости; долой пала чистая часть Богочтения; остались одни художества с физическими волшебствами и суеверием. Монумент, напоенный всеполезнейшим для каждаго советом, обратился в кумир, уста имущий и не глаголющий, а только улицы украшающий, и будто источник в лужу отродился.
Так и все Богословския тайны превращаются в смешные вздоры и суеверныя сказки. Во времена авраамския делали сие филистины, а ныне делают не ведущие себе и Бога. В Божественном мраке Моисейских книг почти 20 раз находится сие: "Воньми себе", "Внемли себе", и вместо ключа ко всему предвручается то же, что "узнай себе".
И не дивно, что древние египтяне, евреи и еллины высоко почитали слово сие. Знать - то от познания себе самаго входит в душу свет ведения Божия, а с ним путь щастия мирный. Что компас в корабле, то Бог в человеке. Компасная в сердце корабельном стрела есть тайный язык, закон, глава, око и царство корабельное.
Библиа тоже именуется стрелою, как начертанная тень вечнаго закона и тма Божия. Не тот мне знаток в корабле, кто перечол и перемерил каюты и веревки, но кто познал силу и природу корабля; тот, разумея компас, разумеет путь его и все околичности.
А что ж есть Бог, если не вечная глава и тайный закон в тварях? Истину сказывает Павел: "Закон духовен есть".
Закон же сей что есть, если не владеющая тлением господ-ственная природа, названа у древних отцов: Trisnlios monas xai pysis - "трисолнечное единство и естество". Сия единица всему глава, а сама безначальная ни временем, ни местом, ни полом не ограниченная, ни именем.
Сия-то мати и отец отвечает Мойсею, что ей имени нет. Кто-де ищет моего имени, тот не видит естества моего. Имя мое и естество есть то же: "Аз есмь сый". Я тот, кто есьм везде, всегда во всем, и не видно мене, а протчее все видно, и нет того ничего. "Плоть ничто же..." Я - древо жизни, а другое все - тень моя. И не напрасно еллины к обоему полу прилагали слово сие - teos. И не без толку у некоторых християн дают имя мушине с мужеским и женское, например: Юзеф-Мариа. Сюда-то смотрит острое павловское слово: "Несть мужеск пол, ни женск..." Итак, не прекрасный Нарцысс, не хиромантик и не анатомик, но увидевший внутри себе главный машины пункт - царствие Божие, - сей узнал себя, нашед в мертвом живое, во тме свет, как алмаз в грязи и как евангелская жена империал в горничном соре. "Радуйтесь со мною..." Сей точно узнал человека и может похвалиться: "Всем человека".
Вот вам несколько знатоков:
Авраам: "Виде и возрадовася".
Навин: "Виде человека стояща".
Иов: "Ныне же око мое виде тя".
Давид: "Возведох очи мои вгору".
Исаия: "Виде славу его".
Даниил: "Видел и се муж един".
Захариа: "Воздвигох очи мои и видех, и се муж, и в руце его..."
Вот еще дюжина. Взгляньте на гору Галлилею!
11 апостолов: "Видевше его поклонишася..."
И Стефан: "Се вижу небеса отверста..."
А как "мудраго очи его во главе его", так "очи безумных на концах земли".
С лица человека приметить можно, но не с подошвы. "Тыи пяту мою соблюдут".
Сколь о многих можно сказать: "Вы кланяетеся, его же не знаете". О всех сих, подло ползущих, написано: "Блюсти будешь его пяту".
Вся Библиа дышит сим вкусом: "Узнай себе".
Разве ж Бог в человеке точию? Никак! Но кто слеп дома, тот и в гостях, и, не имея сам в себе, не найдет и в пище вкуса. А тогда можно смело отважиться и на глубину библейную с тем, кого слушает ветер и море.
Узнать его есть чувство премудрости. Любить и слушать есть дух веры и благочестия.
Руководство блаженныя натуры всей своей мудрости виною ставит Катон Цицеронов. Но ключ к сему чертогу сей есть: "Воньми себе". Чем более кто себя узнавает, тем выше восходит на Сион мира.
Нет легче последовать Богу, как в пище, в дружбе, в звании. Тут приобучивыйся может подняться и на крутыя места, поколь сбудется: "Положу стропотная их в гладкая". А я желаю вам итить от силы в силу! Половину зделал, кто хорошо начал.
Окончу речь любезного моего Фалиса словом! Arxnn apanton xai telos poiei teos. - "Началом и концем во всем тебе будь Бог".
И пребуду, милостивый государь,
Вашего благородия нижайший слуга,
Любитель священных Библии,
Григорий Сковорода.
1775 года, января 1 дня,
в Липцах.
ОСНОВАНИЕ
"Аз есмь алфа и омега" (Апокалипсис).
"Слыши, Израилю, воньми себе, внемли себе" (Моисей).
"Себе знающии премудры" (Притчи).
"Аще не увеси самую тебе... изыди" (Песнь песней).
"Узнай себе самаго..." (Фалис).
ДРУЖЕСКИЙ РАЗГОВОР
О ДУШЕВНОМ МИРЕ
Лица: Афанасий, Яков, Лонгин, Ермолай, Григорий
Григорий. Слава Богу, собралась наша беседа! Что слышно? Нет ли вестей?
Яков. Вчера зделался пожар. Довелось быть в гостях и напасть на шайку учоных.
Лонгин. Был ли пожар?
Яков. При бутылках и стаканах ужасный загорелся дыспут. Иной величал механику; иной превозносил химию; иной ублажал геометрию; иной пришивал человеческое щастие врачебной науке; иной похвальными песньми венчал историю; иной возвышал грамматику с языками; иной политику с обращением. Потом был спор, кая пища здоровее, кое вино полезнее. Наконец, самый пламень загудел о причине, погубившей республику Афинскую, плодородную мать ученых людей. Много врали и о Богине Минерве, которой посвящен был город Афинский. Однак я не мог ничево понять и не знаю, почему никакого вкуса не чувствовал. А в любезной моей книжечке, которую всегда с собой ношу, недавно начитал, что щастие ни от наук, ни от чинов, ни от Богатства, но единственно зависит оттуда, чтоб охотно отдаться на волю Божию. Сие одно может вспокоить душу.
Григорий. Как прозываются те учоные?
Яков. Первой Навал, второй Сомнас, третий Пификов, люди славно учоные, а протчих не знаю.
Григорий. Как же ты не мог ничего понять?
Яков. Сему я и сам дивлюсь. Одно только то знаю, что слушать их вовся мене не позывало.
Григорий. Разве они о Минерве говорили без Минервы? Так побеседуем же сами о драгоценнейшем нашем мире безспорно и дружелюбно. Раскусим несколько слово сие: "Отдаться в волю Божию". А премилосердная мати наша блаженная натура нас, любителей своих, не оставит, руководствуя нашу всю беседу. Вспомните сказанное мною слово сие: "Чемь кто согласнее с Богом, тем мирнее и щастливее". Сие-то значит: "жить по натуре". Кто же не говорит сего: жить по натуре? Но сия ошибка путем есть всей пагубы, если кто, смешав рабскую и господственную натуру в одно тождество, вместо прозорливой или Божественной избирает себе путеводительницею скотскую слепую натуру. Сие есть родное нечестие, неведение о Боге, непознание пути мирнаго, шествие путем нещастия, ведущим в царство тмы, в жилище духов безпокойных.
Самое сие слово - нещастие - оттуду родилось, что прелщенный человек, пошедший за руководством слепой натуры, ухватился за хвост, минув голову или тую высочайшую часть: "Часть моя еси, господи". Сколько ж мы должены матере нашей Библии? Она непрестанно кладет нам во уши иное высочайшее некое естество, называя оное началом, оком, отцем, сильным, господем, царем, ангелом света, духом владычным, страхом путеведущим, вторым человеком, светом, радостию, веселием, миром, и протчае. На скольких местах вопиет нам: "Внемли себе". "Воньми себе крепце..." "Внийдите в храмину вашу..."
"Возвратися в дом твой". "Дух Божий живет в вас". "Вторый человек господь с небесе..." И сие-то есть благовестити мир, возвещати щастия путь, отверзать ворота к благоденствию, открывать предводительствующее во всем и недремлющее око, дабы всеусерднейше всяк, тайному мановению блаженнаго внутрь себя духа повинуясь, мог получать наставление, просвещение, кураж и совершение в каждом своем деле, а без его дозволения самаго мелочнаго не всчинать действия и самаго маленькаго ступня не ступать. Щастлив живущий по воле благаго духа! "Господь будет на всех путех твоих". Бедная душа, своими похотьми водимая! "Путь нечестивых погиб". Самое переднее крильцо и преддверие, вводящее в пагубу, и самая начальная замашка, будьто букварь, обучающий нас быть супостатами Богу, есть сия:
A. Входить в несродную стать.
Б. Несть должность, природе противну.
B. Обучаться, к чему не рожден.
Г. Дружить с теми, к кому не рожден.
Сии дорожки есть родной нещастия путь.
Афанасий. А если кто к воровству рожден?
Григорий. Убирайся прочь! Моя речь единственно точию касается до человеколюбных душ, до честных званий и до благословенных промысла родов, коих Божий и человеческий закон вон из сожительства не изгонит, а составляют они плодоносный церкви, яснее сказать, общества сад, так, как часовую машину свои части. Она в то время порядочное продолжает течение, когда каждый член не только добр, но и сродную себе разлившияся по всему составу должности часть отправляет. И сие-то есть быть щастливым, познать себя, или свою природу, взяться за свою долю и пребывать с частию, себе сродною, от всеобщей должности. Сии должности участия есть благодеяние и услуга. И не дивно, что у древних римлян как должность, так и благодеяние означалося сим словом - officium. Самая добрая душа тем безпокойнее и нещастливее живет, чем важнейшую должность несет, если к ней не рожденна. Да и как ей не быть нещастною, если потеряла сокровище сие, всего мира дражайшее: "веселие сердца - живот человеку, и радование мужа (есть то) долгоденствие"? (Сирах). Как же не потерять, если вместо услуг обижает друзей и родственников, ближних и дальних, однородных и чужостранных? Как не обижать, если вред приносит обществу? Как не повредить, если худо нести должность? Как не худо, если нет упрямаго рачения и неутомимаго труда? Откуду же уродится труд, если нет охоты и усердия? Где ж возмеш охоту без природы? Природа есть первоначальная всему причина и самодвижущаяся пружина. Она есть мать охоты. Охота есть ражжение, склонность и движение. Охота сльнее неволи, по пословице. Она стремится к труду и радуется им, как сыном своим. Труд есть живый и неусыпный всей машины ход потоль, поколь породит совершенное дело, соплетающее творцу своему венец радости. Кратко сказать, природа запаляет к делу и укрепляет в труде, делая труд сладким.
А что ж есть сия природа, если не тот блаженный в человеке дух, о коем Бог к Мойсею: "Се аз посылаю ангела моего перед лицом твеим... Воньми себе и послушай его. Не обинется, ибо имя мое на нем есть". Великое есть сие дело: "Имя мое на нем есть". Божие имя и естество его есть то же. Того ради велит вникнуть внутрь себе и внимать сему наставнику, ясно все нужное показущему. Сколько можно догадываться, сей есть тот, кто говорит: "Без мене не можете творить ничесо же". И сие-то есть с Богом щастливо вступить в звание, когда человек не по своим прихотям и не по чужим советам, но, вникнув в самаго себе и вняв живущему внутр и зовущему его святому духу, последуя тайному его мановению, принимается и придержится той должности, для которой он в мире родился, самым вышним к тому предопределен.
Не везде ли присносущнаго Божия естества испольнение? Есть он во всяком человеке. Есть и в тебе, и с тобою. Что ж он делает? Послушай Соломона: "Нетленный дух твой во всех есть. Тем же заблуждающих обличаеши и в них же согрешиша, воспоминая, учишь, да переменившись от злобы, веруют в тя, господи". Видишь, что живущее в тебе блаженное естество управляет, будьто скотом, твоею природою. Сия слепая натура есть ты ж сам, с прихотями своими. И сие-то значит: "Царствие Божие внутрь вас есть". Оно не ошибается и лучшим путем поведет тебе, разумей, к тому, к чему ты рожден, да будеш для себе и для братии твоей полезным, нежели чужие советы и собственныя твоя стремления, о коих написано: "Враги человеку домашнии его". А теперь осмотрись, чево торопишься? Куда забежит твоя необузданность? Затем хватаешся за должность, не ведая, будешь ли в ней щасливым? Как можно тебе отправить удачно, не до ея рожденному? Кто может подписаться, что хорошая сия пища будет в пользу твоего желудка? Не лучше ль сам о сем можеш осведомиться? Справься ж сам с собою. Узнай себе. Воньми себе и послушай господа своего. Есть в тебе царь твой, отец и наставник. Внимай себе, сыщи его и послушай его. Он один знает, что тебе сродное, сиесть полезное. Сам он и поведет к сему, зажжет охоту, закуражит к труду, увенчает концем и благословением главу твою. Пожалуй, друг мой, не начинай ничево без сего царя в жизни твоей! Чудо, что доселе не могут тебе тронуть сии слова: "Ищите прежде царствия Божия". Ищи и день и ночь, вопли: "Да приидет царствие твое". А без сего наплюй на все дела твои, сколько ни хороши они и славны. Все то для тебя худая пища, что не сродная, хотя бы она и царьская. Ах! Где ты мне сыщеш человека, чтоб, избирая стать, сказал: "Да будет воля твоя!" Сей-то небесный отец, приводя нас по святой своей воле к тому, к чему нас родил, сам и советами утверждает сердце наше, ежеденно оные, как пищу, в душу нашу посылая. И тогда-то дело нашей должности имеет свое существо и силу. Если ж постигло уже тебе царствие Божие, взглянь на оное и ужаснися. Проси о оставлении долгов твоих за то, что, похитив высочайшую власть, доселе правил житием твоим по советам слепой твоей натуры, не по руководству царственнаго естества. Сие есть родное искушение, разумей, мучение твое, раждаемое от лукаваго духа, в скотской твоей натуре царствующаго.
