Тут псалтирь рифмотворная 86 страница

472. Хотя я, рассуждая состояние нынешнего света, правильную причину имею думать, что предложения мои, как совсем противные нынешнему обычаю и вкусу народов, не только не получат от них никакого благоволения, но еще не убегут и посмеяния, и что, как говорит некоторый автор, "Махиавель не умрет, проклинать его будут очень громко, а подражать очень тихо, потому что беззакония учеников его посвящены великими примерами, облагородствованы великими опасностьми, присоветованы великими нуждами, вдохн[ов]енны великим душам, оправданы великими успехами, одним словом, все здесь велико". Однако, несмотря на то, писал я истину или по крайней мере то, что по слабости моего ума казалось мне истиною, и лучше желал справедливо или несправедливо быть осмеян, нежели терпеть подлым образом упрекание от совести в какой-либо моей неправости.

РАССУЖДЕНИЯ ДВУХ ИНДИЙЦЕВ КАЛАНА И ИБРАГИМА О ЧЕЛОВЕЧЕСКОМ ПОЗНАНИИ

ИСКРЕННИЙ СОВЕТ ИСТИННОЙ ДРУЖБЫ

Любезные дети!

Уже я приближаюсь к тому пределу, который человечеству положен от натуры; это неминуемая судьба и испытанная множеством веков истина, которая истекает от вечной и святой причины вещей; и как предела того пункт закрыт от нашего сведения, то, предваряя те следствия, которые бы в предбудущее время могли родить в вас правильное на меня негодование, пригласил я вас к себе для некоторого совета. Он предлагается вам, не как от отца, с важностию присвояющего себе преимущество искусства и знания, а как от друга, с усердием почитающего ваши таланты; он предлагается в полную вашу свободу без обязательства, без правила, а потому, кажется, без оскорбления, да даже и без наскучиванья.

Теперь я уже достиг до старости и ослабеваю в силах. Я не стану вам скучать жалобою на мою слабость, она и самого меня [не] беспокоит. Я уже оканчиваю путь моего течения на свете, и к прелестям его как ни прилипчив, однако по одному уже ослабению чувств начинаю становиться недовольно чувствителен; вашей молодости он нужен, вашей живости надежды кажет он перспективу прекрасную и длинную, да и ослепительную; вам и для вас самих, любезные дети! хочу я начать речь мою от молодости, начну oт того цвета, который блистает живостию, красотою и надеждою, который поражает глаза и поражается глазами.

В молодости-то, любезные дети! обращал я взор мой на множество встречающихся предметов: они меня разнообразно искушали, прельщали и поражали мои чувства; я стремился за ними без успеха в достижении, подобно как несмысленный за тенью, и в силе и напряжении страстей моих порывался в разные стороны; я в желаниях моих волновался, как трость, колеблема ветром, и в мыслях моих не имел ни основания, ни пути, ни конца.

Слыша общую похвалу наукам, обратился я к ним со всей силы, чтоб приобресть какое-либо основание моим мыслям; тут я нашел пространное поле, увидел изобильную жатву, которую посеяла для нас древность,. Поседевшая в объятиях несостаревающейся вечности; тут я дал свободу рвению моих страстей, и горячесть их нашла сильному своему действию сопротивление еще сильнее; тут они произвели великую борьбу с трудностию и темнотою наук, которые грозили истребить во мне свойственные те плоды неистребимой натуры; но надежда молодости, надежда - неутомимая ее помощница - споспешествовала ей преодолевать трудности.

В восхищении моем прославляемою от всех пользою наук читал я и разбирал теоремы и задачи прилежно; и когда наскучала мне одна наука, то я обращался к другим; преподанное мне в Агрском училище наставление в математике отворяло к ним дверь и облегчало трудность пути.

Зная теоремы и задачи, но не зная ни основания их, ни конца, забывал я их, повторял чтением часто и истощил на то половину моей жизни почти бесполезно.

Чтение сочинений славного философа Руссо и созревающее размышление заставили меня примечать пользу от наук, и тут я, к удивлению моему, находил несколько сходно с его мыслями, что науки в руках моих приносят мне пользу, а в руках моего ближнего причиняют мне вред.

Такие опыты возбуждали горячесть мою на согласное с Руссом проклятие наук и на оглашение их орудиями всякого зла и вреда; любезные дети! не дивитесь, а потерпите минуту: вы увидите, что я имел к тому причину, как в укрепленной уже сложением тела и силою страстей возмужалости, которая окружается некоторыми зрелыми рассуждениями, а потому, хотя часто и без основания, начинает уже мнения свои почитать непогрешительными, снесть спокойным духом такие противообразные от наук опыты, истощив на них лучшую часть жизни? Мы почитаем одинакий вред сугубым, когда он происходит от вещи, созданной по общему мнению на пользу; но почитаем одинакий тот вред сугубым не по своей воле, а по воле натуры.

В таком развлечении и рассеянии мыслей обращался я и к простоте и незнанию, но и тут находил такие же опыты слабостей и недостатков человечества.

Наконец, я в отороплении духа размышля, что ежели порочить науки злом, то доведется почитать все вещи на свете худыми, потому что всякая вещь, смотря по образу употребления ее, может быть полезна и неполезна, с умилием начал, наконец, познавать, что науки не виноваты; они полезны, они нужны и потому достойно и праведно похвальны; а все зло и весь вред происходит от худого их употребления, да еще, может быть, при знании наук и от незнания конца их и намерения.

Сие мое тусклое и темноватое прозрение, наконец, просветилось, откуда бы думали вы, любезные дети! от множества находящихся ныне на свете наук? Никак; правда, я нашел в них чрезвычайно много знания, почти необъятного человеческим умом; но все то знание не казало мне в себе ни основания, ни цели, и в котором я, как в лабиринте, не знал ни двери входу и исходу, ни пути в нем, ни последнего его предела, а просветилось оно от глубокой древности.

Когда я по случаю в скуке от уединения обратился к древности, то нашел в ней достопамятное для человека правило, то-есть разбор истин и конец благ; сим полезным просвещением обязан я древнему достойному сенатору римскому и великому философу Цицерону; видите, любезные дети! как еще самая глубокая древность ограничила человеческое пребывание на свете сим мудрым правилом; но жаль, что его в конце благ не совершила и доныне; видите, что надобно вам начинать пребывание ваше на свете познанием разных истин и направлять его к концу общих благ; правда, что иногда общее благо или добро может вам показаться противуречущим особенному вашему добру, но потерпите немного; скоро узнаете, что то происходит не от натуры общего добра, а от злоупотребления.

Таким образом, вы, любезные дети! постарайтесь употреблять все ваше знание на общее добро и в науках учитесь основательному познанию, как исполнять три главнейшие честного гражданина должности, то-есть благоговейное признание и почитание всемогущего существа, непоколебимую верность и преданность к высочайшей власти мудрого и благопромыслительного отца любезной нашей Индии Великого Могола и истинную любовь к ближнему; научитесь преж[д]е сами любить его, то будете и от него любимы; на сих трех основаниях утверждается благоденствие народов, растет их и сила и крепость, на них почивает общее добро; точное наблюдение трех сих обязательств необходимо к вашему благосостоянию нужно.

Но, любезные дети! незнание ни основания, ни цели или намерения человеческого познания есть не одна та трудность, которая находится во множестве наук, а встречается еще и другая, не меньше прежней; во многих тех науках молодому человеку хотя и можно узнать каждый предмет, который она обнимает, и каждой пределы, которые ее ограничивают, однако генерально все науки, какие обнимают предметы и какими ограничиваются пределами, познать в том множестве наук не легко.

В таком намерении обращал я примечание мое к нынешнему множеству наук, но все без успеху; напротив того, по заросшим стезям глубокой древности, которых еще не истребила истребляющая все суровость времени, нашел, что все веки, начиная от самой древнейшей эпохи, даже доныне, старались о приращении и распространении человеческого познания и произвели нам трудами своими многие науки; так что в житейских нуждах почти нет таких случаев, на которые бы мы не имели уже наставления; однако, несмотря на то, все те науки заняты не больше, как только двумя генеральными предметами, то-есть познанием общей натуры вещей и познанием особенной натуры человека; и хотя это два только предмета, но к основательному познанию так трудны и пространны, что пределы их, а наипаче в познании общей натуры вещей, непостижимы; а более сих двух предметов как натура в себе не имеет, то потому и о границах человеческого познания что заключать следует, вы уже и сами догадаетесь.

О материи сих двух предметов и трудностях их, любезные дети! имел я с приятелем нашего дому господином Каланом многие рассуждения, которые вам теперь поручаю; я покушаюсь ласкать себя тою надеждою, что вы найдете в них приятный и ласковый приступ к наукам, сокращенный и очищенный путь к достижению в их внутренности; тут вы, начиная от основания известного уже вам намерения и конца человеческого познания, как с неподвижного пункта зрения, явственно усмотреть можете всю пользу, содержание и пространство наук; а потому и употреблять их можете на общее добро по обстоятельствам вашей жизни, и там вы найдете для нужных случаев полезные советы.

За сими рассуждениями, любезные дети! уже я не нахожу нужды говорить вам что более; я, как истинный друг, жил среди вас с открытием и разверстием моего сердца, старался по крайней моей возможности питать вас показанием точной истины и прямого добра; я всеми мерами остерегался, чтоб не отягощать вас сухими и бесплодными в недостатке примеров правилами; хотя, может быть, и не с полным сего предмета обозрением, по неизбежной слабости человечества; и старался казать вам на себе образ преданности к божеству, повиновения к начальству, почтения к человечеству; а потому ласкаю себя тем уверением и убеждением, что исполнил к вам долг отца и друга, и теперь мне не остается более, как только ожидать в спокойствии духа той перемены, когда основание моего бытия разделят между собою стихии по воле всемогущего существа.

РАССУЖДЕНИЕ ОБ ИСПЫТАНИИ НАТУРЫ И ЕЕ ТАИНСТВ

Rerum natura nullam nobis dedit cognitionem finium ut ulla in re statuere possimus quatenus

Cicero, Acad. Quaest.

КАЛАН 1. Государь мой! вы знаете, какую я имею охоту к наукам, но прежде гражданская должность препятствовала мне довольно в них упражняться; почему я при чтении книг встречающихся трудностей разбирать не могу; а хотел бы теперь по соседству с вами в уединенной деревенской жизни попользоваться от вас изъяснением таких трудностей.

ИБРАГИМ 2. К чему это? на что в деревне науки? Притом же вы и сами упражнялись в науках, неужли я могу мечтать себе больше от вас знания.

К[АЛАН] 3. Полно, перестаньте это говорить, я знаю умеренность вашу, знаю, как вы ограничиваете любочестие ваше и не употребляете знания вашего на тщеславие пред ближним, а ежели можно, то на пользу ему; вы имеете дело с приятелем, неужли вы ему в таком справедливом удовольствии откажете.

И[БРАГИМ] 4. По праву дружбы вашей со мною должен я вам делать всякое возможное удовольствие, да только то не по моей силе, чтоб взять на себя изъяснение трудных мест в науках, которых и сам я нахожу весьма много.

К[АЛАН] 5. Я от вас невозможного требовать не стану, и какие места случатся для вас нерешимы, то мы там правдоподобным рассуждением довольствоваться можем.

И[бРАГИМ] 6. Да что вам это вздумалось, ведь мы при свиданьи нашем по близкому соседству можем иметь другую забаву, мы можем рассуждать о хозяйстве.

К[АЛАН] 7. Хозяйство у обоих нас невелико. Приметили ль вы, что когда мы ни съедемся вместе, то, начав рассуждать о хозяйстве, кончим то рассуждение в час, да нередко и короче; а там уж и зевать начнем; мы ж пробываем друг у друга по целому дню, а иногда и побольше,

И[БРАГИМ] 8. Я рад с вами рассуждать о науках, да какая нам, живучи в деревне, от того польза.

К[АЛАН] 9. А от наук мне польза та, что я буду больше знать и детей моих научу сколько можно побольше, да мне кажется не худо бы было, ежели бы мы и замечали наши рассуждения, они бы впредь для детей наших пригодились.

И[БРАГИМ] 10. Вот вы что вздумали, так это может завести рассуждения наши и в публику, и мы в нынешнем цветущем состоянии наук и ученых людей можем привлечь на себя крайнее посмеяние; теперь свет не убог на хорошие изречения (bon mot), тотчас скажут, что рассуждения о науках выше и больше нас рассуждателей, свет от свечи нужен только ночью; а днем ежели зажечь ее для свету, то смеяться станут.

К[АЛАН] 11. Я понимаю вашу параболу; поэтому ежели смотреть на смех, то доведется ничего ни рассуждать, ни делать; из самых хороших вещей нет такой на свете, которой бы осмеять не могли люди, не имеющие любви к истине и к ближнему; неужли честный человек должен оставить свою честность для того, что комедиант пересмехает его на позорище, неужли хорошие вещи для неправых рассуждений, праздных кривотолков должны терять свою цену, неужли не найдутся честные и благомыслящие люди, знающие, что не меньше есть достоинства и чести в признании доброты хороших вещей, как и в самом их делании, которые таких насмешников самых обратят в посмешище (ridicule) обществу открытием той низкой причины, которая побуждает их к несправедливой насмешке над хорошими вещьми; а сверх всего того, ежели взяться и за ваше сравнение и зажечь свечу днем, то от слабого ее, да и вблизи едва приметного света тем лучше познаем мы великую силу солнечного сияния и тем больше ему удивляемся; ведь не всем быть звездочетцами, математиками, философами и физиками, как храбрый человек между робкими и добрый между порочными людьми виден, а без того бы об них и не знали, так и рассуждения наши ежели будут слабы, то тем к большему великих умов прославлению послужат; к тому ж мы эту в уединенной жизни забаву употребим для себя подобно тому, как люди среднего да и нижнего состояния не живут же без забавы, хотя и не могут иметь таких забав, какие имеют знатные люди; но что говорить о забаве: она не нужна, а надобно нам думать о наших детях, для которых мы содержать учителей не в состоянии; им такие рассуждения наши пригодятся; мы оба испытали трудность человеческой жизни, и для того не худо бы им подать некоторые к тому наставления; а как в деревне нет такого поощрения детям к учению, какое мы сами видели, будучи в столичном нашем городе Агре, где в цветущих от великодушия и щедроты мудрого и благопромыслительного индийской нашей империи отца нынешнего Великого Могола публичных училищах дети что выучат, имеют всегда случай рассказать подобным себе для забавы своей суеты, и то их поощряет много к учению, - то мы здесь в некоторое награждение этого недостатка постараемся при рассуждениях наших употреблять из истории и других наук приятные примеры, чтоб чрез то детей наших больше заохотить к учению; да и кроме детей я и сам, хотя уже и немолод, однакож люблю при рассуждениях употреблять и забавные речи и надеюсь, что вы как приятель мой на то не прогневаетесь.

И[БРАГИМ] 12. Да кто теперь рассуждает о науках? Они уже скучны стали, весь свет заметан книгами!

К[АЛАН] 13. Так поэтому не лучше ли сделать противообразно: истребить все книги и науки? То в те поры уже не будет скучно! Поворот веков, следовавших в Италии за готами, гуннами и лонгобардами, разделит руки наши по мечу грубого незнания и по факелу притворного благочестия и тем забавит нас довольно. Это уже известная охота жадности и ненасытимости нашего самолюбия, это благонадежный метод умножению человеческого рода, чтоб вооружать общество против общества для взаимного их упадка.

И[БРАГИМ] 14. Когда вы уж так пристали, то дайте мне несколько подумать. Да! вы сами хорошо напомянули прежде о правдоподобии, так не угодно ли будет, чтоб мы по примеру древних академиков и перипатетиков оба совокупно рассуждали о всяком сомнительном случае; такой образ рассуждения не сделает мне стыда, хотя вы какое мое мнение и опровергнете, я охотно прийму ваше лучшее.

К[АЛАН] 15. Это прекрасно, я и сам того гордого и повелительного стоиков рассуждения весьма не люблю от других к себе, равномерно и от себя к другим употреблять остерегаюсь; это деспот человеческого ума, он жестокостию своею угнетает науки и не дает им натурального произращения, он погружает целые народы в предрассуждение, суеверие и незнание.

И[БРАГИМ] 16. Такой образ исследования истин и мне кажется надежнее, по старой пословице: ум хорошо, а два лучше.

К[АЛАН] 17. Теперь я хочу начать тем, что спросить вашего рассуждения о древних философах; я читал в Цицероне урывком мнения их о разных материях, но они так спорят между собою, что я признаться должен, что не могу познать того, в чем состоит общее их учение и в чем оно разнствует, одним словом, я вовсе не знаю, чем они его начинают и чем оканчивают; итак, прошу мне объявить о том вкратце.

И[БРАГИМ] 18. Издревле в Греции были между учеными людьми главнейшие три секты: одна академическая и перипатетическая, или Платонова и Аристотелева, другая стоическая, или Зенонова, а третья Эпикурова; общее их учение состояло: 1. В исследовании или разборе истины и фальши, также сходства и несходства в речи, 2. В испытании натуры и ее таинств, 3. В различии добра от худа, то-есть в знании добронравия; и такое их разделение человеческого познания хотя коротко, однако так достаточно, что обнимает все находящиеся ныне на свете науки; а что принадлежит до того, в чем они разнились между собою, то в разборе истины и фальши академики и перипатетики употребляли определения истинам и разделения на части, а в заключениях своих довольствовались правдоподобием; стоики употребляли также определения истинам и разделения на части, но заключения свои почитали за явственные и неоспоримые, и в такой своей неистовой надменности стремились сделать гробы наукам; а эпикурцы довольствовались одними понятиями своих чувств, и между духом и чувствами не полагали никакого различия. В испытании натуры и ее таинств академики и перипатетики полагали силу и материю, также известные четыре стихии - огонь, воздух, воду и землю. Аристотель, начальник перипатетической секты, прибавил к четырем стихиям пятую, из которой полагал, что состоит дух; стоики полагали в натуре четыре стихии, но, не принимая пятой, думали, что дух состоит из огня; а Эпикур полагал в натуре стечение атомов, или маленьких тел. А что касается до нравоучения, то академики и перипатетики полагали за главнейшее добро человеку добродетель и честность, однакож приобщали к тому и добра душевные, как ум и память, телесные, как то силу, красоту, и посторонние, как богатство, честь и славу; стоики полагали за главнейшее добро только ум, добродетель и честность, а прочих добр ни имения за добро, ни лишения за худо не почитали; и таким химеричным и бесчеловечным своим умничанием причинили человечеству неизлечимую рану; а Эпикур полагал за главнейшее добро всякую приятность в жизни и честность; еще у них примечаются некоторые разности, но как они не важны, то я их оставляю, впрочем, об них и в других приличных случаях вкратце упоминать можно.

К[АЛАН] 19. Благодарствую, что вы мне это рассказали, а в продолжении рассуждений, что мне надобно будет, то я о том у вас спрошуся. Вы в своей речи сказали, что издревле были секты ученых людей в Греции, неужли кроме греков и у других древних народов не было ученых людей.

И[БРАГИМ] 20. Были и у других народов, как то у ассириян - халдеи, у персов - волхвы, у индийцев наших - брахманы, у египтян - жрецы, у галлов - друиды, да даже и у самых скифов были некоторые ученые люди, как то из истории по делам их видно, а что касается до ассириян и египтян, то и сами греки заимствовали от них все науки, как то: геометрию, астрономию, химию и вообще физику и прочая; и Платон первый вывез из Египта название пяти планет и переименовал их греческим языком.

К[АЛАН] 21. Вы мне сказали, что древние философы учение свое разделяли на три статьи, а нынешние какой в том порядок наблюдают?

И[БРАГИМ] 22. Нынешние философы тому же необходимо следуют, но как учение время от времени умножается, и для того разделяют они человеческое познание на больше частей, из которых каждая уж одна составляет собою науку, как то материю, касающуюся до познания истины и фальши, также сходства и несходства в речах, занимают они философиею, реторикою и поэзиею, присовокупляя к тому и историю, как усыновленную науку от философии для справедливости рассуждения о вещах и делах человеческих и от реторики для живости их изображения; материю, принадлежащую до испытания натуры и ее таинств, помещают они в физике, изъясняя математикою, и разделяют ее на частные науки, как то статику, механику, гидростатику, гидравлику, аэрометрию, оптику, перспективу, катоптрику, диоптрику, астрономию, географию, хронологию, гномонику, химию, медицину, анатомию и натуральную историю; а что касается до различия добра от худа, или нравоучения, то эту материю называют они нравоучительною философиею, которую способно разделить можно на юриспруденцию и политику, а прочие ее части, как то для обороны общества от нападения неприятелей, артиллерия и фортификация и для порядочного в городах строения архитектура, по великому втечению в них математики преподаются уже особыми пространными науками.

К[АЛАН] 23. Как вы говорите о живости изображения, она принадлежит к поэзии, а не к реторике или истории, да и разделение нравоучительной философии располагают философы на натуральное право, натуральный закон, дела человеческие, этику, политику и прочая, а не на юриспруденцию, политику и прочая.

И[БРАГИМ] 24. Никак живость изображения нужна не только в поэтическом, но и в прозаическом стиле, живость изображения возбуждает в читателе приятность и нетерпение, чтоб дочитаться до конца книги; а слабость стиля и на двух страницах производит дреманье, ведь этот обычай, чтоб только в поэзии употреблять живость стиля, завели люди, так другие его переменить могут, по примеру французов, которые благородною смелостию довели прозаический стиль у себя до той красоты, что он у хороших их ораторов и историков нимало не уступает живостию против стиля у хороших их поэтов и ничем от него не разнится, кроме митологии и правдоподобия, употребляемых в поэзии; так митология и правдоподобие веселят только наше воображение, а иногда и здравый рассудок усыпляют, а истина и живость в описании вещей и дел одни питают наш ум, а что вы упомянули и о разделении философии, отменном против объявленного мною, то я вам и на то скажу, что натуральное право, натуральный закон, дела человеческие и этика есть та же юриспруденция, да только что философы положили натуральное право и натуральный закон в своем умствовании вовсе несправедливо, а надобно искать натурального права P закона не в голове их, а в кафрах и готтентотах.

К[АЛАН] 25. Как много насказали вы мне наук, что не знаешь, куда с этим добром деваться; столько наук ни нам, ни детям нашим понять не можно, им довольно научиться слегка, как и мы, чтоб только годились для военной или гражданской службы Великому Моголу, не можно ли несколько посбавить с головы этого грузу.

И[БРАГИМ] 26. Об этом не заботьтесь, я о стольких науках упомянул только для показания разделения на них человеческого познания, а впрочем, и я многих из тех наук одни только названия знаю, это не только мы, но и гораздо умнее наших головы все обнять едва в состоянии.

К[АЛАН] 27. Правда, хотелось бы знать генеральность наук, хотя поверхно, однакож короче и круглее изображенную, а в таком множестве наук дети наши не узнают, к которой из них обратиться.

И[БРАГИМ] 28. Я знаю, к чему вы подкрадываетесь, вы мне и прежде довольно уже об этом говорили; как отважиться на такую необъятную огромность, вы из правил механики знаете, что к подъему великой тяжести потребна пропорциональная сила; за это всяк сочтет нас дерзновенными и не знающими ни счету, ни меры вещей.

К[АЛАН] 29. Мне все та мысль несносна, как, живучи на свете, не знать света; за такую оплошность штрафуют по военной дисциплине, как Платон, Аристотель, Пифагор, Архимед и другие? они упражнялись во всех науках, какие только тогда были на свете, да и Цицерон был великий философ, хороший физик и сильный оратор, также и в новейшие веки Картезий, Нейтон, Лейбниц и другие упражнялись во всех науках, какие только мы слышим на свете.

И[БРАГИМ] 30. Я остальную половину прошедшей моей жизни употребил больше на исправление гражданских должностей, а не на науки, а притом вся моя библиотека не больше как около двух дюжин книг; вы сами упражнялись в науках, как за такую трудную и обширную материю без силы и средств приняться?

К[АЛАН] 31. Жаль, что у вас книг мало, да и у меня те же, что у вас, однакож я знаю, что вы, будучи в Агре, читали много книг о разных материях, так ежели сколько-нибудь можно, то постарайтесь: жаль оставить такую полезную материю; вы знаете, что вообще несравненно большая часть людей отвращаются от наук для великой их трудности и незнания их конца и для того не щадят и порочат ученых людей презрительными и отнюдь незаслуженными предикатами. Рассудите, как это несправедливо и обидно, чтоб та вещь, которая служит просвещением человеческому уму, носила на себе неправедную клевету и порицание глупости; а такое пятно причиняет наукам единственно великая их трудность и во множестве их незнание ни конца их, ни намерения; тут презреть великодушно такое несправедливое порицание так малому числу людей, одобряющих науки, против такого множества порицающих кажется и прямому великодушию несродно, а потому уже и бесплодно, так не лучше ли постараться по возможности очистить науки от противных и затмевающих их трудностей, водворить в пребывание их приличную достоинству их приятность и ласку, показать в коротком виде и оправдать пред светом прямую в них пользу и необходимость, а в чем мы по такому нашему полезному намерению будем недостаточны, то пополнит справедливое и благопромыслительное потомство, следуя по такому пути, как направленному к лучшему приращению наук и к прямой пользе учащихся людей.

И[БРАГИМ] 32. Да, очищение наук от трудностей - дело сверх нашей силы, это и для непосредственного ума почти непреодолимая трудность; к тому ж при науках кроме учащихся людей есть еще ученые и гораздо больше нас знающие; те сочтут, что мы ищем похитить их права.

К[АЛАН] 33. А для чего ж такие знатные философы, как то в древности Сократ, в новейшие веки Картезий, а в нынешнее время Гелвеций, думают, что нет такой высокой в науках материи, которой бы не можно было изъяснить и неученому человеку, только б рассказывать ее надлежащим порядком, а что вы упоминаете о негодовании на это дело ученых людей, то прямо ученые, то-есть прямо просвещенные, люди столько умны и великодушны, что они за этою тенью чести, чтоб порицать несправедливо и без причины чужие труды, не гоняются, а ищут прямой чести, и то уж открытым и явным путем предложения собственных своих трудов в пользу общества; а ежели наше начертание (plan) не покажется, то пусть кто другое сделает лучше, только с той кондициею, чтоб науки, будучи в обществе, не были, как то доныне, чужды от общества. Но жаль, я вижу из нахмуренного вашего лица, что такое намерение вас устрашает, вижу, что оно кажется вам отважным. Пусть это и так будет, однако вспомните вы нашу молодость, представьте ее теперь вашим глазам, каких мы тогда не имели погрешностей и пороков! А от чего, как не от простоты и незнания? Итак, для пользы детей наших, для предварения их от подобных погрешностей и пороков неужли вы откажетесь от такого нужного им дела? Неужли вы захотите уполномочить их на забвение вашей памяти? Нет, я того не думаю, я в вас видел всегда честного гражданина и видел притом прямого отца своим детям, чем вы можете засвидетельствовать благодарность и преданность вашу благопромыслительному отцу, любезной нашей Индии Великому Моголу, который наградил убогий ваш дом высочайшею своею милостиею, как не наставлением детей ваших, чтоб они были годные его величеству слуги и добрые граждане.

И[БРАГИ M] 34. Ах, государь мой! вы тесните меня со всех сторон сильным образом, это глубокий и пространный океан трудностей, как испытать пути его, проходы, берега и пристани; это смелое предприятие, оно требует и от того, кто в силах поднять и нести его тягость, истощающего жизнь труда, испытанного и плодоносного размышления, беспрестанной и притом бодрой осторожности, одним словом, на это надобно Колумба, а мы по слабости нашей и бессилию не годимся, как только к роли Веспуция Америка, так ее играет большая часть света, и она кажется не важна, а часто и низка; но, с другой стороны, такое сильное и убедительное ваше рассуждение делает уже меня на всякую правильную отговорку бессильным и безгласным; оно одно ободряет меня и облагонадеживает пуститься на все трудности. Итак, при недостатке сил наших, с надеждою на помощь божию покусимся мы на предприятие сего важного дела для пользы детей наших; чрез то мы облегчим трудности в жизненном их путешествии, а чего мы по слабости нашего знания не исследуем, то на совершение оставим Колумбовым потомкам. И таким образом приступим к материи. Генеральность наук, или общественность всего познания человеческого, ограничивается познанием сего чувствуемого нами света и содержащихся в нем вещей, а такую науку называют философы космологиею или космографиею.

К[АЛАН] 35. Космологию философы помещают в метафизике, а из того видно, что они космологию считают за частную метафизики науку.

И[БРАГИМ] 36. Космология на нашем языке значит рассуждение о свете; так, свет содержит в себе не только метафизику, но и все те головы, которые ее выдумывали; итак, нельзя тому статься, чтоб содержащее было частию содержимого, такое замешательство понятий не только в философии или в физике, но и в поэзии не дозволительно.