2015-06-14
322
Но как вечность принадлежит не земле, а небесам, то и похвала его не может кончиться; когда земля сгорит, и все дела на ней, а она пребудет на небеси, доколе тамо пребудет блаженство святых, то есть в некончаемые веки. Так должны ли мы, земные, умолчать, чтобы проповедывать похвалы его? Нет! не умолчим: аще мы умолчим, камние возопиет (Лк 19, 40); аще мы умолчим, самое сие место, напоенное потом трудов его и прославленное великими его чудесами и благодеяниями, - самое сие место всегда останется громким проповедником того.
Каждый христианин, пользуясь примером святаго его жития и получая пользу и утешение в ходатайстве его молитв, - каждый христианин привлекается силою благодати, любовию к нему и усердием.
Так я ли умолчу? я, воспитанник его обители и в ней, яко отродивыйся духом, уповаяй с перстию священною места его смешать свою тленную персть? Дожив до старости, ежели в жизни своей имел я какия удовольствия, выгоды и пользы телесныя и душевныя, - все то по справедливости должен по Бозе приписать благословенному месту сему и святым молитвам угодника Божия. С самых младых моих лет, по особенному Божию Провидению, призван я был в обитель сию неожиданным случаем ни по намерению моему, ни по чаянию: сие было действие единых Божиих непостижимых судеб. Потом та же рука Вышняго присовокупила меня к избранному стаду обители сей и к роду жизни, сообразной жизни преподобнаго. И се, уже близ пятьдесятый год, а настоятельства моего минуло уже сорок лет, как долготерпение Божие благоволило пребывать мне в месте сем.
При сильном воображении и воспоминании сего, о, коликая объемлет меня и радость и страх! Радость, что сподоблен таковой благодати, и что Господь споспешествовал, молитвами преподобнаго, совершить многие к чести и пользе сей обители, труды и предприятия; но страх, что, приняв род жизни, сообразный жизни святаго, признаю и исповедую, яко многими моими слабостями, грехами и беззакониями был весьма недостаточным подражателем святой жизни его. Восхвалял его словами, но делами был удален от него: ни молитвами, ни смирением, ни воздержанием нимал не уподобился ему. Боюсь, боюсь, да мои самыя похвалы его жизни не обратятся мне во грех. Ибо не красна песнь во устех нечестиваго (Сир 15, 9). Однако не преставал и не престаю восхвалять его, дабы чрез сие изъявить хотя то, что я удивляюсь его делам и, молитвами его, желаю исправления жизни моей и богоугодной кончины.
Впрочем, обращаю мое слово к вам, - к вам, на торжество памяти его собравшимся и усердие души своея пред святыми мощами его изливающим: ибо и вы купно со мною празднуете память угодника Божия. Похвалы ли ему возглашать? - должны то, но не языком, а сердцем; усердие ли свое ему изъявлять? Должны то, но не наружным токмо почитанием и поклонением, а паче внутренним подражанием жизни его и истинным покаянием. Он был благочестив; но что, ежели душа наша не благочестием, а нечестием исполнена? Он был постен; но что, ежели мы не воздержны? Он был смирен; а мы ежели горды? Он был нищ и нищеты любитель; а мы пристрастны к богатству, и в нем все свое блаженство поставляем. Он был чистосердечен и искренен; а мы ежели лживы, хитры и лукавы? Он был человеколюбив; а мы презираем нищаго и не снабжаем беднаго. Он был благодетелен; а мы обижаем и грабим других. Он был чист телом и духом; а мы и духом разслабленны и телом оскверненны. Может ли святый Божий от таковых принять похвалы, принять поклонение и моление? могут ли они доставить какую-либо честь его святыне? Не могут ли они паче оскорбить его дух и остыдить его память?
Все относится к Богу. Он есть источник всякия святыни; и святые святость свою из сего источника почерпали. Ничто не может быть угодно святым, ежели то несходственно с волею Святейшаго Бога. Бог Отец ищет поклоняющихся Ему духом и истиною (Ин 4, 23); таковые богомольцы
Угодны Богу; таковые богомольцы угодны и святым. Дивен Бог во святых Своих (Пс 67, 36), - дивен не только в них, но дивен и в подражателях им. Удиви Господь хотения Своя в них (Пс 15, 3); удивит и в нас хотения Своя, ежели мы последовать святым не отречемся.
Удивить. Сие слово заметим мы. Оно прямо означает, что Бог чрез святых производит чудеса, то есть такия дела, кои сверх слабых сил человеческих, сверх почти обыкновеннаго естественнаго дел порядка. Я не говорю о тех чудесах, что святые до того силою Всемогущаго вознесены, что многих в жизни отчаянных исцеляли, даже мертвых воскрешали, заграждали уста львов, угашали силу огненную, избегали острей меча, преодолевали гораздо сильнейших себя, скитались в пустынях, в горах и в вертепах и в пропастях земных, и, умерщвляя до крайности свою плоть, не только не изнемогали, но еще крепчайшими творились. Я не говорю о сих чудесах, кои были более действием Бога всемогущаго, а святые послужили только способными к тому орудиями: и потому Господь чрез сии чудеса удивил более во святых Своя хотения, а чрез то и их прославил.
Я говорить более должен о тех чудесах, что многие святые из грешников сделались праведниками, из развратных исправными, из нечистых чистыми, из нечестивых благочестивыми, - что они были по всему тому, яко камение жестокое; но благодать Божия столь чудесно воздействовала на них, что из камения учинила их чадами Авраама (Мф 3, 9). О, чудо всех чудес удивительнее, да и спасительнее! Мытари, говорит Евангелие, предваряют вы в царствии Божий (Мф 21, 31). Что сие значит? - и стыд для нас и радость. Стыд, что-де самые развратные люди исправились и, благодатию Божиею, даже доведены быть в соединении с Богом во царствии Его; радость: ибо подает надежду, что и мы, сколько бы ни были грешны, можем стать праведными, ежели покаянием переменим свою жизнь и охотно последовать не отречемся Богу, ко спасению нас не токмо зовущему, но и влекущему.
Сии чудеса суть гораздо славнее других чудес. Исцелен бы ты был чудесно от болезни телесной, но несравненно чудеснее, ежели бы ты исцелен был от болезни душевной, оскрешен бы ты был чудесно из мертвых, но славнее было бы чудо, ежели бы твоя душа умершая воскрешена была, яко блуднаго сына, иже мертв бы, и оживе (Лк 15, 24). При исцелении телесной болезни, и при воскрешении тебя по телу из мертвых, паки ты грешить можешь, да еще при здравии и крепости тела и удобнее случай ко греху; а при исцелении душевной болезни, ты удален от искушения греховнаго, да здравие души удалит от тебя и телесныя болезни.
Сим-то чудесным образом удивил Господь во многих святых чудесныя хотения Своя. Ибо многие из святых были прежде великие грешники, но, удивляющий Свои в них хотения, Господь столь изменил их, что они стали великими святыми, даже чудотворцами. А ежели некоторые из них и не были из самых развратнейших, хотя все были не безгрешны; но Бог даровал им сию чудотворную силу, что они многих грешников приводили на путь спасения, вели и довели вкупе с собою до царствия небеснаго.
Уважая сие чудо Бога благодатнаго и всемогущаго паче всех чудес, да не унываем, что мы, яко грешники и яко развращенные, Богами святых Его восхвалять, Богу приносить моление и ходатайства святых испрашивать, аки бы уже не должны мы. Нет, не преставай, грешниче, при всех своих грехах, при всем своем нераскаянии сердца, даже хотя по одной только наружности, - не преставай восхвалять Бога и святых Его в соборах церковных; не преставай приносить Ему моления и испрашивать ходатайства святых Его; не преставай, говорю. Ибо таковое святое упражнение не презрит Господь, желающий всем спастися и в разум истины прийти. Невидимо, неожиданно тронет Бог и сердце твое: каким-либо чудным ударом пробудит тебя от сна, растрогает твое безчувствие, и в размышлении твоем, хотя сначала холодном, но помалу разгорится огнь благодатный, и ты с удивлением и радостию ощутишь в себе дивную измену десницы Вышняго (Пс 76, 11). Не ограничены суть судьбы Божии. Многое множество благости Его сбережено для желающихся спастися. Кто уразуме ум Господень? (Рим 11, 4).
Се, и самый день праздника сего не что иное есть, как случай ко чудеси спасения грешных. Пусть бы ты взошел сюда без дальняго о спасении своем намерения, по одному только обыкновению, или, может быть, и еще по какому-нибудь худшему побуждению; но, взошед, узришь таинства великия, благоговейно совершаемыя, - услышишь глас Евангелия и пения церковныя, о спасении твоем тебе напоминающия; воззришь и на сей святый гроб и помыслишь, кто он был, как свое житие препровождал, как его окончал, какою честию он от Церкви почтен, как его прославил дивный во святых Своих, и за что?
Сие зря и слыша, и помышляя, ожидай без сомнения, что сквозь твою наружность проникнет благодать, тронет сердце, хотя ожесточенное: Живо бо слово Божие и действенно, и острейше паче всякаго меча обоюду остра, и проходящее даже до разделения души же и духа, членов же и мозгов, и судительно помышлением и мыслем сердечным (Евр 4, 12).
Что же, когда еще при сем споспешат и твои молитвы, святче Божий, преподобие отче Сергие!? Много бо может молитва праведнаго споспешествуема (Иак 5, 16). Мы о том тебя молим, хотя с неисправным житием, но с усердием к тебе и с упованием на благость Божию. Приими моление наше, приими и от меня недостойное и, может быть, по старости и слабости моих лет последнее похвальное проповедание святыя твоея жизни, так, как и прежде многократно таковое от меня принимать благоволил ты. Дерзновенно желать подобнаго тебе жребия; но дозволь хотя того желать, да умрет душа моя в душах праведных сих (Чис 23, 10). Аминь.
Примечания
1 Говорено в Лавре в 1806 году, мая 10 дня.
2 Говорено в Вифании, 1805 года.
3 Говорено в Лавре 1796 года, мая 20 дня.
4 Говорено в Троице-Сергиевой Лавре, в 1805 году.
5 Говорено в Троицкой Лавре 1806 года, сентября 25 дня.
ПАФНУТИЙ СЕРГЕЕВИЧ
БАТУРИН
Об авторе
БАТУРИН ПАФНУТИЙ СЕРГЕЕВИЧ
Батурин Пафнутий Сергеевич (ок. 1740 - 1803) - просветитель, переводчик, автор антимасонского трактата "Исследование книги о заблуждениях и истине" (1790), направленного против изданного в России сочинения французского мистика Л. де Сен-Мартена "О заблуждениях и истине, или Воззвание человеческого рода ко всеобщему началу знания" (1775). Эту книгу он охарактеризовал как "отменное сумасбродство", "соборище химер безобразных". Привлекая многочисленные данные естественных наук, Батурин разоблачал "мнимые таинства", в том числе мистику чисел и геометрических фигур, духовидение и оккультизм, критиковал кабалистику, зороастризм, противопоставляя этим и другим "мрачным писаниям" взгляды Бейля и Локка, Ломоносова и Ф. Бэкона. Осуждал социальные идеи Сен-Мартена, восхваление войны как "естественного состояния" человечества, показывал пагубность войн, особенно захватнических. Отвергал суждения о прогрессирующей деградации человеческого рода, указывал на развитие гражданских законов, наук, распространение просвещения как на важные источники совершенствования человека и человечества.
ИССЛЕДОВАНИЕ КНИГИ О ЗАБЛУЖДЕНИЯХ И ИСТИНЕ
ПРЕДУВЕДОМЛЕНИЕ
Хоть полк противных мне восстань;
Но я не ужасаюсь.
Пускай враги воздвигнут брань,
На бога полагаюсь.
Из од Ломоносова.
Имея пребывание наше, судьбою нам определенное, от большого света и от столиц, гремящих многоразличными деяниями разного состояния жителей, находящихся в оных, удаленное, мы мало получаем уведомления о происшествиях всякого рода, попременно являющихся и исчезающих в сих поприщах сует и всеобщих движений; потому разглашения, занимающие многих любопытных и праздных о новой секте, уже поздно достигли до сведения маленького нашего общества. Чудные о ней сказания возбудили в нас, как и в прочих, любопытство узнать сие нравственное и политическое явление; но недостаток средств и случая к тому оставляли желание наше тщетным. Наконец, один собрат наш, имея нужду отправиться в столицу, обязался употребить всевозможное старание приобресть к удовлетворению нашему сведение о предмете, учинившемся главнейшим нашим вожделением. Во все время отсутствия сочлена нашего мы пребывали в крайней нетерпеливости о возвращении его и восхищались предгрядущим удовольствием получить желаемое просвещение. Мы исчисляли дни от отбытия его и назначали тот, который должен был, по мнению нашему, прекратить ожидание наше. Наконец, депутат возвратился, и мы уже чаяли, что он при первом отверстии уст своих объяснит существенность науки мартинистов; однако упование наше не соответствовало воображению нашему, и все утешения, представляющиеся нам к уменьшению нетерпеливости нашей, имели токмо действие усугубить оную, ибо возвратившийся известил нас, что, несмотря на усильное его старание, он не мог доступить до святилища мнимой тайны, хранимой новыми гиерофантами.
Однако наш посланник, дабы удостоверить нас о своем попечении снискать познание о порученном ему, привез к нам книгу, которая служит основанием сей новой секты, сочиненную мнимым пророком оныя, и по имени которого последователи его именуются. Мы с превеликою жадностию приступили к чтению, ласкаясь найти хотя некоторую часть объяснения на недоумения наши, еще больше умножившиеся после привезенного собратом нашим уведомления. Но удивление наше возрастало по мере углубления нашего в оное, ибо мы повсюду находили вместо ясных положений непостижимую метафизику; безобразные рассуждения, юродивые мнения и те самые предложения, которые по важности своей долженствовали быть больше явственны и вразумительны, представлены с притворною мрачностию и каббалистическим изображением. Все пространное проповедывание, содержащееся в cей книге, происшедшее от воображения, мечтаниями воспаленного, знаменуется тщеславием, гордостию и шарлатанством, ибо он не иначе говорит читателям своим, как что он пришел возвестить истину, просветить ему подобных, доставить благо роду человеческому и что до него все были в заблуждении. А из такого бесподобного самохвальства заключить надобно, что проповедник такого надменного учения, будучи одушевляем беспредельным самолюбием и гордостию, старается токмо уверить о своем сверхъестественном знании тех, которые чтение книги его предпринять отважатся, дабы основать и утвердить новую секту или частное собрание, последующее мнениям особливым.
Хотя продажа оной книги и была пресечена, но до того великое число вышедшее экземпляров могло рассеять мысли, преклонные ко лживым предложениям, содержащимся в сем соборище химер безобразных, ибо случается, что отменное сумасбродство, представляющее бредни о предметах, одним воображением произведенных, и требующее более врачевания, нежели вероятия, от некоего рода умов почитается сверхъестественною премудростию. К тому же иногда бывает, что воспящение меньше действует над мнениями, нежели глас здравого рассудка, показующего, что предлог, внимания на себя обращающий, есть ничтожный и более осмеяния, нежели уважения, достойный. Потому мы за долг почитаем издать наши замечания на собрание странных нелепостей, происшедших от беспредельного притяжения личной пользы и безумного тщеславия, дабы предубежденные сокровенною премудростию каббалистико-метафизического учителя могли видеть, что под покровом мнимых таинств ничего, кроме надменности, особенных выгод, лжесловия и уклонения от здравого рассудка, не заключается и что всякий удобно усмотреть может, на каких благоразумных догматах она утверждается.
Главное содержание оных состоит в следующем:
Человек в первобытном состоянии не находился на земле и не имел телесного сего покрова, каким он ныне одет.
Надлежит стараться ему возвратить первые его права, которые делали его царем вселенныя.
Приближением к первобытному свету он приобретает владычество и право рабства над подобными себе.
Квадрат есть изображение божества.
Музыкальное согласие совершенного строя также показует нам образ оного.
Во времени есть причина, богом сотворенная, действующая и разумная, которая всем вещественным существом управляет; человеку надлежит достичь до понятия ее, дабы приближиться к первобытному состоянию.
Все вещи телесные имеют начала бестелесные, например: дерево, камень, минерал существуют началами бестелесными.
Доброе и злое начала в свете царствуют и друг другу противодействуют.
И еще другие пункты столько же разногласны со здравым смыслом, сколько и политическим установлением, что легко всякий увидеть может в умствовании его, противном рассудку, о происхождении начальственной власти.
Никогда благоразумный и чтущий справедливость примечатель не будет вместо деяний натуры, многократными испытаниями утвержденных, предлагать свои уверения, не получившие, так сказать, клейма истины, неопровергаемыми доказательствами на них наложенного. Дерзость сия, может быть, только сопряжена со лживым знанием или с предубеждением снисходительного собственных своих произведений одобрения, заставляющего почитать их совершенными. Обладающий справедливым учением ничего без вернейших объяснений, учинившихся долговременными наблюдениями несомненными и ощутительными, не предлагает; но мечтающий умствователь, гордясь вымышленными своими мудроположениями, повелевает читателям принимать их за истинные пружины всего естества, несмотря на то, что существо оного и текущее обращение его не воображением познаемо быть может, но вопрошением рачительнейшего испытания натуры, которая отрицает всякое откровение в себе пустомысленности, изображающейся суесловием, но обнаруживает себя только тем, кои прилежанием и трудолюбием тщатся проникнуть в творения ее.
Мы старались сокращать наше исследование, поелику предметы оного нам дозволяли, ибо если бы мы хотели не оставлять без замечания все предложения, требующие оных, то бы нам должно было сочинить книгу, прогоняющую огромностию своею и самых неустрашимых читателей, которые покусились бы приступить к чтению оной.
Мрачный наш проповедник извиняется в непостижимости его учения обязательством, долгом и скромностию своею; однако сия последняя не воспрепятствовала ему употреблять частых самохвальств, кои приличны токмо одним лжепророкам, ибо он предварительно уведомляет своих читателей, что хотя он и пренебрегал красоты изречения, но добросовестный читатель признается, что он излишне был в оном тщателен, то-есть что он по скромности своей дает знать, если бы не делал сего пренебрежения, то бы сверхъестественное показал красноречие. Но мы заметим, что не можно согласно с правым рассуждением в одном каком-либо деле или вещи быть и тщательным и пренебрегательным; а потому надлежит думать, что частые повторения и противоречия учителя мнимых таинств происходят от сего несовместного совокупления тщания и пренебрежения, понеже вся вымышленная его система о существах телесных и бестелесных основана на противодействиях тайных начал, так, как красоты изречения его - на противных действиях тщания и пренебрежения.
По правилам сего же противодействия он после всех, самим собою приписуемых себе, или надменными изражениями, или безмолвным образом тщеславных одобрений, на конце книги своей говорит, что читатели могли приметить из скромности его, что он мог бы сказать им более, нежели они видели. Особливая скромность, сама себя похваляющая! Но всего удивительнее то, что он после утвердительного своего учения и торжественного объявления, что он в истинах оного "так уверен, как бы сам присутствовал при сотворении существ", паки торжественно объявляет, что он ничего не знает. Некогда в Париже был шут, или, по-простолюдимому сказать, гаер, называемый Janot, который в игрищах своих на открытом месте пред собранием народа говаривал: c'en est; ce n'en est pas; оно есть; оно не есть. Сии слова были в такой моде, что они употреблялись между лучшими людьми во всевозможных смыслах. Кажется, и наш проповедник, подражая сему славному Janot, хочет сказать, что он знает и не знает, что учение его справедливо и несправедливо. Всякий благоразумный читатель легко увидеть может, что он употребляет сию противодействующую политику для того, дабы обратным средством и противным господствующим во всем его сочинении к утверждению мнимыя откровенныя ему премудрости вернее ударить в цель, которую он себе предпоставил.
Не имея пред глазами подлинного сочинения на французском языке, мы не можем судить о точности переложения некоторых слов; но токмо заметим, что слово rйsulter поставлено в переводе по-французски и названо содействием несправедливо, ибо rйsulter не значит на французском языке содействия, но сумму, произведение или следствие содействия разных деяний. Относительно до перевода всей книги вообще, мы с радостию отдаем справедливость, что оный чист, внятен и текущ; сожалетельно только, что господин переводчик употребил свое дарование на перевод такого сумасбродного сочинителя, который, конечно, не может требовать лучшего изложения непостижимого своего учения.
Мы на конце нашего исследования прилагаем таблицу, по которой любопытные читатели могут найти страницы текста, из коего взяты предложения, нами опровергаемые.
Сие сочинение наше было написано в 1788 году; но как многие затруднения, совокупясь, воспрепятствовали изданию оного, то протечение с того года времени по нынешнее по необходимому пременению всего, что есть во времени, нанесло перемену и в обстоятельствах, относящихся до опровержения нашего и предполагаемой нами цели в предвзятии труда сего, а потому, может быть, уменьшило любопытство к предлогу, который, потеряв новости своей, должен потерять большую часть и внимания, сначала к себе привлекавшего. Но, несмотря на сие, мы осмеливаемся сказать, что исследование наше мечтательной книги не совсем будет бесполезно для читателей, желающих находить пищу рассуждению своему в произведениях, им представляемых.
В редком писании высокомерие и гордость сочинителя являются с такою надменностию, с какою в книге, служащей предлогом нашему исследованию, ибо автор в предисловии своем говорит, что он "за долг почел ради пользы себе подобных свергнуть страшный покров, коим в теперешнем состоянии одета наука", то-есть что весь род человеческий, кроме его, пребывает в глубоком невежестве и что одному ему вся премудрость и познание истины открыты. Но по несчастию подобных ему, учение его так темно, что он и сам признаётся, что немногие разуметь оное будут, прибавляя еще к тому, что он иногда предлагать будет совсем иное, нежели о чем говорит. В таком случае на что было делать ложное обещание, когда он сам знает, что пишет непонятно; а "страшный покров" ничем иным свергнуть не можно, как ясным истолкованием предлагаемых доказательств.
Он объявляет читателям своим, что он "за не нужно почел ссылаться на какие-нибудь свидетельства, для того что истины, на единых токмо свидетельствах основанные, не были бы уже истинами". И потому он повелевает почитать истинами токмо те, о которых он будет сам свидетельствовать непостижимым и сокровенным образом. Но сие предложение свидетельствует неправильность рассуждений его, ибо есть много истин, о которых верные свидетельства всякое сомнение отъемлют и без коих они и не были бы истины. Свидетельств не требующие истины суть токмо те, которые мы или физически познаем, или действием здравого рассудка имеем о них понятие, столько же нас о существовании оных уверяющее, сколько и чувственное ощущение.
Если вещь полезна и составляет благо человеческое, на что писать о ней невразумительно и с притворною темнотою? Не есть ли долг любящего себе подобных изъяснить оную, чтоб всякий мог понять и восчувствовать пользу, от нее проистекающую?
Он говорит, что не от него произошло учение, проповедуемое им, но от природы. Никакое учение, откуда бы оно ни произошло, а наипаче такое, которое близко блаженства человеческого касается, не долженствует проповедываться непостижимо и сокровенно; таковой образ обманчивого наставления употребляем токмо одними тщеславными и лживыми учителями, дабы мнимую свою премудрость покрыть некоим мрачным изречением, под которым бы ничтожность знания их удобно сокрыться могла.
"Воистину, - говорит гордый автор, предубежденный самолюбием своим, - ежели читатель даст себе время восчувствовать важность и взаимный союз начал, которые ему предлагаю, то признается... что они служат основанием всему, что существует..." и что читатель увидит невежество всех философов, политиков и законоположителей, которые, по уверению его, преподают учения или учреждают законы без правил и без доказательств. Но воистину надменный и мрачный сочинитель не мог далее распространить наглость свою порицанием всех великих мужей в учености и всех премудрых законодателей.
Явно изобличается незнание и высокомерие его, когда он говорит, что он одевает себя покровом, дабы не всегда его проникнуть было можно, и что он показал еще только первые черты обширного своего знания. Обыкновенно лживое учение и незнание ищут убежища в недоумительных изражениях и темных предложениях, дабы, приняв вид важности, показаться сокровенною премудростию; а высокомерное самолюбие всегда более хочет сказать о себе, нежели может, несмотря на то, что уже с излишеством в пользу тщеславия своего изъясняется.
Потом он прибавляет, что цель его есть благо человека вообще. Но кто не видит столь несогласное противоречие? Можно ли предпоставить себе целью благо человеческого рода вообще и надеть на себя покров, чтоб роду человеческому не быть вразумительным, предлагая ему совсем иное, нежели о чем он сам говорит? Впрочем, он заставляет думать, что он и сам не имеет ясных понятий о проповедуемом им и что он для того облекся в покров невразумительного истолкования своего мнимого учения, дабы собственные свои заблуждения оградить непроницательностию и не обнаружить мелкого своего понятия о существах, о коих он писать предпринимает.
Он с отменного важностию обещает открыть ошибки в творениях людских, равно как во всех установлениях гражданских и священных, так, как бы он был свыше существа человеческого и не подвержен никакой ошибке; но всем шарлатанам свойственно приписывать себе над другими преимущество.
При начале первого своего отделения он сожалеет о всех трудящихся в изыскании истины, утверждая, что "все оные находятся в заблуждении и собственною рукою налагают покрывало на очи свои. И тогда, - прибавляет он, - не видя ни малейшей светлости, впадают в отчаяние или боязнь и устремляются на стези пагубные, которые удаляют их навсегда от истинного пути". Все его покрывала ни к чему иному не служат, как усугубить темноту книги его и увеличить страшное покрывало, которое он свергнуть обещается. Сие огромное обещание творит его подобным народному продавцу мнимых лекарств, предлагающему и надежное от недугов исцеление и жизнь долговечную; но обманутые простаки скоро, познав легковерие свое, находят себя счастливыми, если оно не бывает причиною их раскаяния.
Противно ежедневным испытаниям, чтобы люди, упражняющиеся в снискании истины, впадали в отчаяние и устремлялись на пагубные стези, ибо мы видим любящих учение и углубленных в познание премудрости, сколько она по свойству человеческому познаваема быть может, что они не впадают в отчаяние и ни по каким пагубным стезям не ступают. Они не истощевают дни свои так, как он говорит, в тщетных и бесплодных усилиях; и он напрасно думает, чтобы труды их были совсем бесплодны или оставляли по себе одну горесть, понеже приобретение во всяком роде познаний есть не бесплодно и не только горести по себе не оставляет, но еще и причиняет совершенное удовольствие.
Он говорит, что "человек, как скоро захочет обратить взор свой на самого себя, при первом взгляде легко почувствует и признается, что есть для него определенная наука, или очевидный закон..." Но неужели мрачный проповедник - один токмо в роде человеческом, который может обращать взор свой сам на себя! И неужели одному ему только предоставлено было узнать совершенно эту истину, о которой он так невразумительно пишет! Прошлых и нынешнего столетия люди глубокого разума, обширного учения и сильного размышления не безуспешнее его обращали взор свой на естество вообще и особенно на человека; они находили вместо скрытных действий определенной науки и очевидного закона, никому себя, однакоже, не объявляющего, в первом - повсюду премудрость божию, а в познании человека - необходимость для него быть добродетельным, что, конечно, не бесполезнее двойственного и тройственного его законов.
Он присовокупляет, что "и всякому существу оный (закон) дан, но не во всех вообще существах находится..." Предложение, противоречие означающее! Ибо когда от всевышнего создателя и творителя миров закон дан всякому существу, то оный закон не может во всех вообще существах не находиться, например: когда солнцу закон дан освещать и согревать, планетам вокруг его шествовать, телам, находящимся на земном шаре, иметь к центру оного стремление, магниту - притяжение железа, человеку - думать и проч., то уже все оные законы не могут не находиться в сих существах дотоле, пока они бытие свое иметь не престанут.
Однако, несмотря на непонятное и мрачностию покрытое его писание, он думает, что великое благодеяние людям сделает, "когда покажет источник и происхождение того беспорядка, который их изумляет...", то-есть источник добра и зла, владычествующих в свете. Он ничего ни яснейшего, ни удовлетворительнейшего прежних любомудрых писателей о сем предлоге не представляет, в коих мы находим, что персияне в глубочайшей древности признавали два противо- положительные существа под названием Оромазда - доброе и Аримана - злое; что индийцы еще прежде их также имели свое особливое мнение о происхождении зла. Они думали, что Брама, божество могущества и славы, Витзну, любви и добродетели, Сиб, жестокости и разрушения, сотворили с общего согласия других богов, им подчиненных, называемых Девтов. Сии полубоги учинились возмутителями превыспреннего обиталища; и бог, первенствующий из трех богов, сверзил их в бездну преисподнюю. По истечении многих веков их наказания они исходатайствовали быть человеками и принесли зло на землю, коего семя в них уже существовало и на небеси, почему Брама и принужден был дать им свой новый завет, называемый Вейдам.
