Гипотеза о паранауке и науке Нидама

В гипотезе Нидама появляется тезис о «возникновении науки в цивилизации нестабильного типа». Нидам сравнивает социально-экономические структуры стран Западной Европы (нестабильные) и Азии (стабильные).

Исследуя цивилизацию средневекового Китая, он находит глубокие социально-экономические и психологические различия, которые, с одной стороны, способствовали развитию некоторых видов научной (или вернее «пранаучной») деятельности, а с другой стороны, исключали возможность заключительного синтеза теории и практики в форме экспериментальной науки.

Главный фактор, способствовавший развитию «пранауки» – это необходимость общегосударственных гидрологических, а также астрономических исследований, поскольку орошение полей, водные пути и поддержание порядка составляли основу китайской государственности (в Китае был единый социальный организм, связывающий и крестьянские общины, и армию государственных служащих – китайский «бюрократический феодализм»).

Возникающая «пранаука» здесь с самого начала мыслилась государственной, что обеспечивало ей более крупные, чем в Европе, успехи. Но (!) государственный характер науки содержал в себе ее самоотрицание как источника социального развития.

С самого начала деятельность ученых направлялась не на изменение существующего порядка вещей и не на открытие новых истин, а на сохранение и поддержание традиционного порядка. Они чувствовали себя «вплетенными» в механизм равновесия природы. Когда природа выходила из состояния равновесия, такой «праученый» воспринимал этот факт как собственную ошибку и видел свою задачу не в изменении, а в сохранении установившихся процессов природы».

Социальная функция науки в Китае состояла в стабилизации сложившихся общественных отношений. Это обеспечивалось системой мандарината. Каждый мог принять участие в государственных экзаменах и стать чиновником-мандарином, где не было наследственных званий и титулов. Не существовало проблемы непризнанного таланта и была исключена возможность авантюрного или антисоциального его использования.

В феодальной же Европе был широко развит институт наследственности, и практическое участие в делах государства могли принять лишь старшие сыновья знатных семей. Это сводило к минимуму государственное использование таланта. И значительная часть талантливых отпрысков переключалась на торговые, завоевательные и научные авантюры. Таким образом, в Европе талант выступал в качестве фактора нестабильности, а в Китае – фактора стабильности.

Социальная стабильность в крестьянской стране с четко определенным и повторяющимся циклом годовых работ, а также отсутствие войн и потрясений приводили к укреплению «принципа невмешательства» как ведущего принципа древнекитайской политики и науки.

Принцип невмешательства есть, по существу, отрицание эксперимента, которые по сути являются попытками насильственным путем вырвать у природы ее тайны. С точки зрения Нидама, именно поэтому в условиях Китая нельзя было объединить технику высокого мастерства с научными методами математического и логического мышления. Этап научного развития от Леонадро да Винчи до Галилея не был пройден естествознанием Китая. Пока существовал «бюрократический феодализм», математика не могла объединиться с эмпирическими наблюдениями природы и экспериментом.

В отличие от гипотезы Эйнштейна-Прайса, Нидам рассматривает науку инородным, чисто европейским включением в других цивилизациях. Общим для двух гипотез является признание эксперимента неотъемлемой принадлежностью современной науки, отличающей ее от «пранауки» древних.

Гипотеза о возникновении науки в условиях нестабильного
производства Бернала-Блэккета (марксистская)

Эта гипотеза рассматривает науку как момент единого исторического процесса познания, в котором время от времени происходят резкие сдвиги в схеме (парадигме) познания и соответствующие изменения в способе производства. Появление науки именно в Европе, по этой гипотезе, в значительной степени обязано сдвигу в установившейся христианской парадигме по причине ее жестокости и несоответствия действительности.

Разные цивилизации обладают различными теоретическими мировоззренческими схемами. В Европе долгое время существовала аристотелевская, или догматически религиозная схема – христианская картина вселенной. Противоречия между этой картиной и действительностью пытались разрешить спорами и обращением к эксперименту. В Индии же чудо не представлялось противоестественным, и реакция на необычное нередко получала форму: «Да, это – чудо. Ну и что?» Между необычным и принятой схемой не ощущалось никакого противоречия.

Под схемой, или парадигмой, понимают ряд общих принципов и методов познания, в число которых может включаться производство. Схема задает «колею», двигаясь по которой, познание рано или поздно приходит в противоречие с действительностью, что заставляет схему меняться. Выполняя двойную функцию, схема, с одной стороны, позволяет различать новые явления, которые не поддаются освоению в ее пределах и создают возрастающий эффект отрицания, приводящий в конечном счете к «научной революции», к слому существующей схемы, смене парадигмы. С другой стороны, схема (парадигма) систематизирует освоенные явления, сводя их в картину мира, «космос».

До этого пункта рассуждения, не противоречат гипотезам Нидама и Эйнштейна-Прайса. Христианско-аристотелевский космос был заменен новым, и новая схема создавала новую «колею» – идею бесед с природой на языке эксперимента. Но в гипотезе Бернала-Блэккета содержатся два новых момента: ускорение смены парадигм и их связь с производством.

Аристотелевский космос существовал около двух тысячелетий, а в наше время картины мира редко существуют десяток-другой лет. И так не только в теории. Тот же эффект наблюдается в производстве. Если, например, представить производство списком наличных технологий и таким способом выделить схему (парадигму) производства, то в донаучный период мы будем, как привило, получать малоподвижные, стабильные формы, а в научный период – нестабильные, т.е. постоянно меняющие состав производства технологии. Ту же картину можно наблюдать в распределении человеческой деятельности по профессиям, в типах бытового окружения человека, в распределении традиционных и новых элементов в преемственном опыте поколений и т.п.

Возникает общая картина нестабильности, где устойчивым выступает лишь само познание, сама научно-техническая революция. Тогда можно сформулировать общий закон движения человеческого познания: устойчивость теоретической парадигмы находится в прямой зависимости от стабильности формы производства и обратно пропорциональна длительности жизни технологий, входящих в данную форму производства. Закон исходит из невозможности для общества существовать стабильно и неизменно в меняющихся условиях окружения по тем же причинам, по которым не может неизменно и стабильно существовать биологический вид в меняющихся условиях среды.

Приспособление может быть пассивным или активным, но в любой модификации оно является проявлением развития: накопление нового, видоизменение способа существования и передача этого изменения по наследству. Любые формы приспособления предполагают традиционно-наследственное основание и «мутационный шум» (некоторый набор различных изменений), утилизация которых через ту или иную форму отбора меняет наследственность в зависимости от условий среды.

Такая теоретическая модель позволяет выделить два вида производства: донаучно-стабильный и научно-нестабильный.

Первый характеризуется тем, что изменения происходят только в области технологий (профессий, каст), выступающих как долгоживущие сущности и включающих в себя переданный по наследству навык и индивидуальные отклонения (личное мастерство). В таком производстве человек – обязательный участник, совмещающий несколько функций – регулирования (как наследник и субъект наследственной информации), совершенствования технологии данного вида, обучения (как агент наследственности, передающий информацию следующим поколениям).

Так как изменения идут только внутри технологических схем и не ведут к замене их новыми, производство остается неизменным, и общенациональная схема существования имеет вид застывшей матрицы профессионального распределения.

Такие матрицы характерны для многих цивилизаций. Они могут строиться либо на общесоциальном отборе претендентов на должности-профессии (обряды посвящения у первобытных племен, бюрократический феодализм Китая, конкурсы у цивилизованных народов), либо на наследственном принципе (родовой строй, касты Востока, европейский феодализм), либо на политической основе (античное рабовладение). Но в любом варианте матрицы практически непроницаемы для нового, поскольку они не содержат информации о внешнем мире, их нельзя ни подтвердить, ни опровергнуть. Основная функция матрицы не накопление знания, а нравственная ориентация людей, стабилизация социальной структуры общества. Построенные на основе матриц картины мира указывают каждому его место и смысл его жизни.

Наука и связанный с ней технический прогресс возникают тогда, когда функция познания и функция обучения вытесняются из рамок технологий. Это вызывает изменение формы производства и матрицы профессионального распределения, порождает общую социальную нестабильность. Функция обучения получает автономию в системе народного образования, а функция познания – в системе науки.

Появление машин является началом научно-нестабильного способа, а появление машин-автоматов – его полным торжеством.

Как видно, гипотезы не противоречат друг другу в главном. Они дополняют друг друга в движении от абстрактной модели к ее насыщению конкретным содержанием, что схематически можно изобразить следующим образом.

В недемократических, стабильных, традиционных, закрытых общественных системах господствующий слой навязывает человеку определенный тип мировоззрения, включающий соответствующую ценностно-нормативную систему, изложенную на основании мифологической, религиозной или даже “научной”, как это было в бывшем СССР, картины мира, стремясь полностью удовлетворить потребность в знаниях об окружающем мире и месте человека в этом мире, а также теми или иными способами (вплоть до физического уничтожения) пресекает попытки эвристического поиска и распространения новых знаний, если они противоречат господствующей идеологии. Иными словами, определенная система знаний берется на вооружение господствующим слоем и выполняет идеологическую функцию. В таких обществах познание внешнего и внутреннего мира человека ограничено идеологическими рамками или вообще не признается ценностью.

В демократических нестабильных обществах, где возможно сосуществование разных идеологических позиций, либо в кризисные периоды развития традиционных обществ, когда происходит столкновение двух или более идеологических позиций, возникает потребность в поиске нового мировоззрения, новых целей и ценностей жизни. В процессе поиска выбираются некоторые элементы традиционных мировоззренческих позиций, а также вырабатываются новые элементы. Рождаются новые концепции картины мира, также опирающиеся на некоторые элементы старых картин мира, приветствуется эвристический поиск новых знаний, которых не хватает для стыковки этих элементов. В таких обществах познание внешнего и внутреннего мира человека признается ценностью.

В ходе исторического развития можно наблюдать, как мифология, религия и наука, сменяя друг друга, выполняют сначала эвристическую, а затем идеологическую функцию. С развитием рационалистического способа мышления мифологическая и религиозная картины мира оттесняются на периферию общественного сознания и, по мере развития науки в широкую систему знаний о мире, происхождении человека и т.п., замещаются научной картиной мира. Сам стиль научного мышления, традиции, идеалы и нормы научности (объективность, опора на факты, стремление к рациональному объяснению явлений и событий и т.п.) трансформируются в нормы культуры, а наука становится одним из ее стилеобразующих начал.

Однако в кризисные периоды общественных систем с преобладающим рациональным способом мышления на верхние этажи сознания все же прорывается мифологический и религиозный способы мышления, которые начинают выполнять эвристическую функцию. В такие периоды людям кажется, что наука не может объяснить, что происходит, не может дать жизненных целей, путей выхода из кризисной ситуации, то есть происходит разочарование в науке. Тогда наблюдается возрастание проявлений религиозности людей, их интереса к астрологии и другим паранаучным учениям.

Мировоззренческая ценность науки может быть столь значимой, что некоторые теоретические научные концепции, претендующие на целостность знания о мире и месте в нем человека, становятся убеждениями личности и даже элементом идеологии определенных слоев общества (например, идеология технократии).