Маловероятное влечение

Джорджи весело напевала себе под нос, заканчивая украшать комнату к Рождеству. Лизи стояла чуть поодаль, наблюдая за своей улыбающейся сестрой, суетившейся у каминной полки, покрытой золотой и серебряной тканью и еловыми ветками. Это красиво, отрешенно подумала Лизи, но она не могла проникнуться духом праздника. Это было просто невозможно.

Они переехали в Вест‑Энд, в Лондон, осенью. Джорджина почти не бывала в городском доме Элеонор на Белгрейв‑сквер. Она проводила все дни в книжных магазинах, музеях, картинных галереях и на многих публичных дебатах, о которых писали в «Лондон таймс». Лизи была рада, что ее сестра так хорошо приспособилась. Джорджи попала в настоящий водоворот социального действия, и ей нравилось жить в городе.

Лизи не могла так легко приспособиться.

Она и Джорджина, покинув Уиклоу тем ужасным летом, поехали прямо в Глен‑Берри. К счастью, Элеонор лишь посмотрела на сестер и приняла их с распростертыми объятиями; Лизи кое‑как объяснила Элеонор свое затруднительное положение, в то же время моля ее о прощении.

– Ты мне очень нравишься, Элизабет, – мягко сказала Элеонор. – И сейчас я думаю, было ли мое решение, которое я тогда приняла, правильным.

Они переехали в Лондон незадолго до того, как Тайрел вернулся в Уиклоу со своей невестой. Зная заранее, что он вернется в октябре, Элеонор решила перебраться с семьей в лондонский дом. Она думала, что для Лизи нахождение в такой близости к нему будет невыносимо, поскольку Глен‑Берри располагалось всего лишь в двух часах от Уиклоу. Лизи не возражала. Жизнь рядом с Нэдом и Тайрелом только продлит ее горе.

Они узнали о том, что свадьба Тайрела откладывается, только когда провели несколько недель в городе. Лизи удивилась, услышав, что он не женился на Бланш. Очевидно, невеста заболела; брачная церемония планировалась в мае.

Лизи не хотела слишком много об этом думать, поскольку иначе начала бы глупо надеяться на то, что эта отсрочка как‑то связана с ней. Более четырех месяцев прошло с тех пор, как она покинула его и их сына, и, если бы у него было к ней хоть какое‑то чувство привязанности, разумеется, она услышала бы о нем. Но она не слышала. Письмо, которое она ему послала, говорило о многом; ему было все равно.

Несмотря на все старания Лизи, ее горе было подобно огромной и тяжелой ноше, которую она не могла скинуть. И время не залечило рану, нанесенную разлукой с Нэдом. Иногда она скучала по своему маленькому мальчику больше, чем по Тайрелу. Оставить Тайрела и Нэда было самым нелегким поступком в ее жизни, но Нэд принадлежал Тайрелу, а Тайрел – женщине, которая скоро станет его женой.

Лизи каждый день запрещала себе думать о нем. Она сосредотачивалась на любых доступных заданиях, будь то присоединиться к тете за чаем, сходить с Джорджи в магазин или позаботиться о больных пациентах в госпитале Святой Анны, но все было напрасно. Воспоминания приходили к ней неожиданно, а с ними горе поднималось вновь. В самый разгар прогулки в парке она вспоминала какое‑нибудь слово, прикосновение, взгляд.

По крайней мере, Нэду было хорошо. Графиня написала ей, сообщив, что отец и бабушка с дедушкой не нарадуются на него, что он вырос из своей обуви и ездит на пони. И теперь он может говорить целые предложения. Лизи плакала над письмом. Она осмелилась ответить, поблагодарив ее за новости и попросив написать еще, если у нее будет время.

Лизи была благодарна за то, что у детей короткая память, и, как бы сильно Нэд ни страдал от потери, к этому времени он уже забыл ее. А Тайрел тоже счастлив?

Он был в «Адаре», так она думала, со всей семьей, с невестой и сыном. Она попыталась представить его с Бланш, как он улыбается ей, как улыбался когда‑то Лизи, но это было слишком больно. Она молилась, чтобы он был счастлив.

Джорджи прикоснулась к ее руке:

– О, Лизи! Стоит мне подумать, что ты идешь на поправку, как ты исчезаешь с этой земли и кажешься такой грустной. Не думай о нем!

Лизи улыбнулась ей. Она научилась улыбаться, несмотря на боль в душе и сердце.

– Я не грустная. – Это была ложь, и они обе знали об этом. – Сейчас Рождество, праздник, который я люблю. Мама и папа приедут сегодня, и я так рада увидеть их.

Джорджи задумчиво на нее посмотрела:

– Я тоже рада увидеть их, но также беспокоюсь. Мы не видели папу с того ужасного дня в Уиклоу.

Лизи обернулась. Она уже волновалась о своей встрече с отцом и очень не хотела говорить об этом.

Она регулярно писала родителям, и ни разу ни отец, ни мать не упомянули тот ужасный день, когда папа заявил, что отказывается от нее. Кроме того, мать казалась теперь очень популярной и редко проводила вечер в Рейвен‑Холле без компании. Графиня продолжила приглашать ее в «Адар», когда там бывала. Письма папы были мягкими. Лизи молилась, чтобы все забыли о том дне.

Она переписывалась и с Анной. Письма Анны всегда были одинаковыми, полными подробностей ее счастливой жизни в дербиширском обществе и в браке. Разумеется, она никогда не вспоминала прошлое, и Лизи не хотела, чтобы она это делала. Лизи была благодарна, что Анна счастлива и любима – вообще, она ждала ребенка весной. Но Лизи всегда было сложно писать ответ.

Да и что она могла написать? Не делиться же с сестрой подробностями ее жизни. Лизи спрашивала себя, слышала ли Анна о ее связи с Тайрелом. Конечно, сейчас это не имело значения, поскольку все закончилось. Поэтому она писала, как замечательно проводит время, гуляя по парку в Глен‑Берри, и о поспешности их переезда в Лондон. Она рассказала Анне, как Джорджи восторгается житьем в городе, добавив несколько анекдотов, которые могли бы развлечь ее сестру.

Но Анна читала между строк. Ее последнее письмо было слишком личным для успокоения.

«Но как насчет тебя, Лизи? Ты никогда не пишешь о себе! Я хочу, чтобы ты была счастлива, и постоянно о тебе беспокоюсь. Пожалуйста, расскажи мне, ты любишь город так сильно, как Джорджи?»

Анна приглашала ее в Дербишир этим летом, вместо того чтобы возвращаться в Глен‑Берри или Рейвен‑Холл.

«Я думаю, тебе здесь понравится, потому что это самое красивое место Англии! И тебе не будет скучно, так как у нас много посетителей и у Томаса есть много красивых друзей‑холостяков. Пообещай, что ты приедешь, Лизи, я ведь так по тебе скучаю».

Лизи еще не ответила. Она очень хотела навестить Анну в будущем, но ее раны оставались слишком свежими, чтобы думать о таком визите сейчас, особенно когда Анна собиралась свести ее с одним из друзей Томаса. У Лизи не было иллюзий. Ее репутация была такой, что она никогда не сможет выйти замуж. Даже если ее репутация и позволит ей выйти замуж, она не сомневалась, что не разлюбит Тайрела. Не может быть никого другого для нее.

В гостиную вошла Элеонор. Лизи была рада отвлечься от своих размышлений.

– Что вы думаете? Вам нравится украшение коридора? Должна признаться, это по большей части изящное рукоделие Джорджи.

– Гостиная выглядит празднично, – улыбнулась Элеонор.

Она была, как всегда, великолепно одета, в черном платье и с большим количество бриллиантов, чем у герцогини. Лизи никогда не забывала, что во время сильной нужды Элеонор встретила ее с распростертыми объятиями, отказываясь помнить обиды.

– Ваши родители здесь. Я видела, как их карета подъезжает. – Она улыбнулась обеим девушкам. А затем повернулась к Лизи: – Это ты сделала тот ромовый пирог с изюмом, который я видела в кухне?

Лизи кивнула.

– Прошлым вечером, – призналась она. – Это папин любимый.

Элеонор дотронулась до ее щеки.

– И во сколько это было? В полночь? В два часа ночи? В три?

Лизи отвела взгляд. Она начинала ненавидеть ночь. В те темные часы на нее нападало одиночество, воспоминания и любовь к Тайрелу и ребенку. Если она засыпала, ей снились сны, чудесные живые сны. Иногда он занимался с ней любовью, иногда смеялся с ней, иногда держал ее или дразнил. Нэд часто был с ними, и они были одной семьей. Пробуждение от таких снов очень болезненно. Момент полного понимания – что она в Лондоне, нелюбима и одна – подобен повороту кинжала в ее груди.

– Ты очень худая, – проворчала Элеонор, – и гулянье по холлу всю ночь не поможет.

Лизи знала, что похудела на один или два размера, поскольку все платья были ушиты. Но ей стоило лишь взглянуть на свою полную грудь, чтобы знать, что она не привидение. Она улыбнулась тете:

– А вы слишком волнуетесь. Не ругайтесь.

Но Элеонор понизила голос, передав ей письмо.

– Только что пришло, – с неодобрением сказала она.

Лизи увидела марку, и ее сердце забилось от возбуждения. Письмо было из Ирландии. Она перевернула его другой стороной и увидела печать графини.

– Лизи, я не думаю, что эта переписка поможет, – сказала Элеонор.

Лизи посмотрела на нее:

– Я должна знать, как дела у Нэда.

– У него все хорошо. У него все очень хорошо. Я действительно думаю, что ты должна настоять на том, чтобы графиня тебе больше не писала.

– Я скучаю по нему, – просто сказала она.

Она не допустит вмешательства в ее переписку с графиней.

– Ты должна оставить все как есть, – твердо произнесла Элеонор. – Дорогая, а иначе ты просто не сможешь строить свою жизнь.

Лизи улыбнулась тете:

– Я строю свою жизнь, тетя Элеонор. Мы переехали в город, мы проводим вечеринки, и я добровольно работаю в госпитале Святой Анны, – ответила она. Она работала там несколько недель, посещая больных женщин и детей днем и ночью. – На самом деле я очень занята.

Элеонор вздохнула.

Раздался звонок в дверь, и Лизи быстро отвернулась от своей тети. Подойдя к двери гостиной, она смотрела, как Леклерк впускает посетителя. Там стоял Рори Макбейн, выглядевший ослепительно.

Лизи удивилась, так как ожидала увидеть своих родителей. Он держал сумку, в которой, очевидно, были подарки к Рождеству.

Лизи улыбнулась. Ей всегда очень нравился Рори. Он был таким остроумным и таким очаровательным, не говоря о его красоте. Она не видела его с прошлого лета, когда он бьш подавлен из‑за ее ужасной лжи. Но с тех пор изменилось так много. Лизи была действительно рада видеть его и прошла вперед, надеясь, что он простил ее и они могут забыть о прошлом.

– Рори! Как чудесно видеть тебя… С Рождеством, – мягко произнесла она.

Рори положил сумку и поклонился:

– Привет, Лизи. – Он выпрямился и окинул ее взглядом, не улыбаясь. – Давно не виделись. С Рождеством.

И в его глазах был невысказанный вопрос, который Лизи поняла. Он сожалел об их ссоре так же, как и она. Она облегченно улыбнулась:

– Спасибо, что навестил.

Он улыбнулся в ответ:

– Как я мог не навестить моих любимых родственников?

– О, ты по‑прежнему самый галантный джентльмен!

И, взяв его руки в свои, она рассмеялась. Звук ее удивил, и она поняла, что в первый раз смеется искренне с тех пор, как покинула Ирландию.

Но он больше не смотрел на нее и смотрел куда‑то за спину Лизи.

– Я очень надеюсь, что это значит, что ты скучала по мне, – пробормотал он.

Лизи оглянулась, не отпуская его рук. В дверях стояли Элеонор и Джорджи. Элеонор сияла от восторга видеть своего племянника. Лизи отвернулась, прижав его к себе, ощущая на себе напряженный взгляд сестры.

– Ты останешься на ужин, – предупредила она.

Он рассмеялся:

– Посмотрим. Привет, тетушка. Я получу от вас такое же жизнерадостное приветствие, какое получил от Лизи?

Он посмотрел на Джорджи.

Лизи также посмотрела на Джорджи, и ей было приятно видеть, что Джорджи никогда не выглядела лучше. На ней было классическое небесно‑голубое платье, вокруг талии завязан фартук. Ее длинные светлые волосы распустились днем, когда она решила сама принести лестницу, чтобы украсить гостиную. И сейчас они обрамляли ее лицо и падали на плечи. Хотя и растрепанная, Джорджи была красивой женщиной. И она стала еще красивее, подумала Лизи, потому что покраснела.

Элеонор ругала племянника за долгое отсутствие.

– Сколько же времени прошло! Каким ты стал нерадивым родственником! – выговаривала она, но улыбалась.

Он поклонился:

– Тетушка, мои самые искренние извинения, – и, выпрямляясь, кивнул Джорджи, также слегка покраснев. – Мисс Фицджеральд.

Джорджи отвела взгляд, сделав реверанс:

– Мистер Макбейн.

Он быстро отвел взгляд и улыбнулся Лизи с Элеонор:

– Я с радостью останусь на ужин, пока не надоем.

– Ты не надоедаешь, правда, Элеонор? – быстро сказала Лизи.

Элеонор бросила на нее взгляд.

– Ты шельмец! – воскликнула она наконец, целуя его в щеку. – Нам уже давно нужно оживление в этом доме. Тебе потребовалось много времени, чтобы найти нас?

Рори улыбнулся ей:

– Я был занят, тетушка, разными делами.

– И я боюсь спрашивать, что это могут быть за дела. Надеюсь, ты говоришь о бизнесе?

– Конечно, – рассмеялся он.

Он подмигнул Лизи, и она поняла, что он имеет в виду страстную любовную интрижку.

Элеонор обняла его и повела в гостиную.

– Девочки ждут своих родителей, и это будет праздничный ужин. Ты останешься.

Это был не вопрос.

Он тихо рассмеялся, пробормотав:

– Я тоже скучал по вас, тетушка.

За его спиной Джорджи с волнением посмотрела на Лизи. Когда парочка вошла в гостиную, она приблизилась к ней.

– Зачем ты пригласила его остаться на ужин? – приглушенным голосом воскликнула Джорджи. Она казалась в смятении. – Я отвратительно выгляжу!

Лизи улыбнулась ей:

– Ты переоденешься до ужина. Неужели ты не можешь попробовать насладиться его компанией? У нас не было интересных гостей со дня нашего приезда – друзья Элеонор старые и скучные! Он наш кузен и мой друг.

Джорджи схватила ее за руку:

– Ты разве не помнишь последний раз, когда мы его видели? Он был в бешенстве от нас обеих!

– Рори точно не в бешенстве от нас сейчас.

Джорджи обхватила себя руками:

– Он постоянно флиртует! Я не могу наслаждаться его компанией, так как знаю, что он наглец!

Лизи было весело.

– Ты совсем не знаешь его. Он не наглец. Его больше интересует политика, чем женщины. Знаешь, у вас есть что‑то общее…

– У нас нет ничего общего! – пылко воскликнула Джорджи, еще сильнее краснея. – Совсем ничего – я в этом уверена!

– Хм‑м‑м. Джорджи, давай на минуту будем откровенными. Он красивый, очаровательный и к тому же холостяк, – напомнила Лизи на тот случай, если ее сестра не заметила эти качества.

Теперь Джорджи и в самом деле впала в бешенство:

– Мне все равно, как он выглядит! И я не нахожу очаровательной его манеру флиртовать! А что означает последний комментарий? «Мне нравится жизнь старой девы»!

Лизи очень хотелось дать ей по голове каким‑нибудь тяжелым предметом. Она никогда не видела, чтобы ее сестра была так встревожена и оживлена. Она почувствовала прошлым летом, что Рори тянет к Джорджи, и сейчас, учитывая сильные эмоции сестры, она не могла не подумать, что эти чувства взаимны.

– Разве ты не можешь хотя бы признать, что он красивый?

Джорджи упрямо посмотрела на нее, отказываясь признавать что‑либо.

Внезапно Лизи стало интересно, боится ли Джорджи такого парня, как Макбейн. В конце концов, учитывая его любовь к политике, его хорошую внешность и воспитание, он был единственным, кто подходил ей. И если он унаследует однажды состояние Элеонор, тогда это и в самом деле будет идеальная пара.

– Лично я очень рада, что он приехал. И надеюсь, он приедет снова. Я очень устала от старых друзей Элеонор.

Гнев исчез с лица Джорджи. Она вздохнула:

– Извини. Не знаю, почему я вспылила. Я должна переодеться – разумеется, ради мамы с папой.

Она заглянула в гостиную, где Рори рассказывал Элеонор какую‑то небылицу, держа бокал сидра в руке. Лизи проследила за ее взглядом. Рори был настоящим распутным дьяволом, с блеском в зеленых глазах, с ямочкой на подбородке и многообещающей улыбкой.

Глубоко вздохнув, Джорджи спокойно заговорила:

– Вообще, я рада, что он здесь. Сегодня ты впервые за долгое время рассмеялась.

Лизи осторожно посмотрела на нее:

– Он остроумный.

– Нет. – Джорджи схватила ее за руку и посмотрела прямо в глаза. – Он тебе очень нравится, а ты очень нравишься ему. Лизи, любой дурак это видит. И он здесь именно из‑за этого, я уверена.

Вечер стал праздничным, подумала Лизи. Ужин удался. Лидия была душой общества, подробно рассказывая свои приключения в ирландском высшем обществе. По ее словам, они с графиней стали лучшими подругами. Она бывала в «Адаре» по меньшей мере раз в неделю. Графиня самая добрая и воспитанная женщина, которую она когда‑либо встречала, а также самая красивая.

– И то, как граф обращается с ней… – выдохнула Лидия, чувствуя себя расслабленно после третьего стакана вина. Она посмотрела на Джеральда. – Тебе нужно взять у него пару уроков, дорогой.

Джеральд тепло улыбнулся Лизи, которая почувствовала, как ее сердце перевернулось в ответ.

– И в самом деле, моя дорогая, – сказал он Лидии.

Лизи было интересно, видела ли мама Нэда. Конечно, Нэд проживал в Уиклоу со своим отцом. Но возможно, они приезжали хоть раз с визитом в «Адар», когда мама была там? Она почувствовала, как улыбка исчезла с ее лица, и потянулась за вином.

Элеонор, тихо сидевшая во главе стола и получающая удовольствие от беседы, наконец заговорила:

– Хорошо видеть тебя такой счастливой, Лидия.

– Ну, я скучаю по девочкам, – быстро сказала та. – Рейвен‑Холл совсем не тот! Конечно, я никогда не буду завидовать, что Лизи и Джорджи здесь с тобой, Элеонор. И у Анны все хорошо, Томас с нее пылинки сдувает. Я не могу дождаться, когда она родит ребенка.

– Жаль, что Анна не смогла быть с нами, – произнесла Элеонор.

– О, я не могу дождаться увидеть свою дорогую девочку! – воскликнула Лидия.

Джеральд повернулся к Рори:

– Это были отличные карикатуры в «Таймс».

– Карикатуры Рори забавные и умные, – поддержала Лизи.

Рори с улыбкой посмотрел на нее.

– Какая именно? – мягко спросил он Джеральда.

– Та, что изображает палату общин в виде цирка, заполненного разбрызгивателями огня, шпагоглотателями и всякого рода шутами. И вы нарисовали спикера с копытами, рогами и хвостом.

Рори тихо рассмеялся, но Джорджина ахнула. Рори быстро посмотрел на нее. Затем улыбнулся Джеральд.

– Я нарисовал его как дьявола, сэр, соблазняющего наших ирландских деревенских жителей продать свои политические души.

– Я смотрю, твои радикальные взгляды совсем не изменились, – вздохнула Элеонор.

– «Радикальные взгляды», – выдохнула Джорджи; ее щеки сделались цвета свеклы.

Лизи, без сомнения, знала, к чему приведет эта новая беседа. Она кашлянула.

– Мы возьмем десерт в гостиную?

Но Рори улыбнулся Элеонор, словно ему было весело:

– Я почти нарисовал карикатуру принца, так что вам будет приятно знать, что я был осторожен, тетушка.

Прежде чем Элеонор могла ответить, Джорджи сказала:

– Наши деревенские жители не продают политические души!

Она была возмущена.

Рори повернулся к Джорджи через стол, по‑прежнему улыбаясь:

– Я бы сказал иначе, но предпочитаю не вступать в спор с женщинами, мисс Фицджеральд.

Лизи вздрогнула. Хорошо зная пылкие взгляды сестры, она почувствовала, что предстоит интересное обсуждение.

Джорджи даже не пыталась улыбнуться.

– Почему? – быстро спросила она, перегнувшись через стол и забывая о локтях. – У женщин нет интеллекта? Наше мнение не имеет значения? Или мое мнение не имеет значения, мистер Макбейн?

– У женщин есть интеллект, мисс Фицджеральд, – быстро сказал Рори. – Конечно же есть! И мне очень жаль, что я создал впечатление, будто считаю, что его нет. И ваше мнение, разумеется, имеет значение, – сказал он, но понял, что попал в ее ловушку, и покраснел.

Джорджи улыбнулась ему.

– Какое облегчение слышать это, – пробормотала она. – На мой взгляд, ваша карикатура бунтарская.

Лизи закусила губу, не зная, веселиться ей или нет. Глаза Рори чуть не вылезли из орбит, тогда как Джорджи выглядела довольной собой. Она очень мило улыбнулась своей тете:

– Нам перейти в гостиную на ромовый пирог и бренди?

Рори перегнулся через стол к Джорджи. Он больше не улыбался.

– Вы обвиняете меня – за столом на ужине – в бунте?

– Да, сэр. Вы черните доброе имя наших соотечественников, которые обсуждают за нас все важные дела в парламенте. Это клевета – это бунт!

Рори на минуту потерял дар речи. Лизи никогда раньше не видела такого комичного выражения недоверия на его лице.

– Но вы, конечно, можете защищать вашу точку зрения, если хотите спорить со мной. Если не боитесь, что вас победит женщина, – добавила она небрежно.

Лизи задохнулась от смеха и попыталась скрыть его, прикрыв рот рукой.

Лидия и Джеральд обменялись удивленными взглядами.

– Джорджина Мей! – сказала Лидия. – Мы переходим в гостиную.

Джорджи встала, беззаботно пожав плечами; это выглядело слишком чопорно.

Рори также вскочил, но Лизи не думала, что такое поведение свойственно джентльмену.

– Она собирается втянуть меня в спор! – воскликнул он, не обращаясь ни к кому в особенности.

Джорджи не медлила.

– Я не боюсь спорить с вами, сэр, – мягко сказала она. – И я по‑прежнему жду, когда вы станете возражать.

Он с недоверием посмотрел на нее.

– Или вы можете признать поражение, – мило улыбнулась она.

И Лизи видела, как тяжело Рори пытается не поддаться на провокацию.

– Мисс Фицджеральд, я знаю, ни один джентльмен не будет спорить с леди. Вы очень решительны, но я не буду вам потакать!

Джорджи уставилась на него:

– Потакать мне? Я так не думаю, мистер Макбейн.

Он покачал головой, наклонившись к столу.

– Возможно, вы слишком остроумны для вашего же блага, – сухо произнес он, и их взгляды встретились.

Лидия с любопытством смотрела на них обоих, как и Лизи. Джеральд, однако, встал.

– Я готов выпить бренди, – сказал он. – И согласен с тем, что джентльмен не должен спорить с леди.

Лизи успокоилась, что кризис закончился, не успев начаться. Он решительно обняла сестру.

– Мы идем есть пирог в гостиную, – сказала она, но теперь была заинтригована.

Джорджи, которая всегда держала себя в руках, казалась очень оживленной, а Рори смотрел на нее в глубокой задумчивости. Она никогда не видела, чтобы он смотрел так на какую‑либо женщину раньше.

Джорджи кивнула и пробормотала:

– Извините.

Внезапно она выбежала из столовой. Лизи повернулась к Рори и увидела, что он смотрит на ее сестру прищурив глаза. В тот момент она узнала охоту, которая началась. Как внезапно он напомнил ей Тайрела.

– Пожалуйста, прости ее, – сказала она. – Она очень увлекается политикой и очень открыта. Я уверена, она на самом деле не хотела тебя обвинить. Она очень пылкая, как и ты, когда вопрос касается дел Ирландии.

Рори потянул свой галстук, очевидно ослабляя его, и повернулся к ней. Наконец он улыбнулся:

– Обижаться не на что. Твоя сестра не первая, кого оскорбляют мои карикатуры. Возможно, однажды я смогу убедить ее принять мою сторону.

Лизи рассмеялась:

– Я действительно сомневаюсь в этом. Никто не бывает таким…

Она запнулась, не желая говорить ему, какая упрямая и самоуверенная ее сестра.

– Никто не бывает каким? – резко переспросил он.

– Никто так не умен, как моя сестра, – мило проговорила Лизи, улыбаясь.

Но она знала, что сейчас умной нужно быть ей.

Он не догадался о ее мыслях, поскольку взгляд его был уже в другой комнате.

Они наконец перешли в гостиную. Рори и папа пили коньяк и обсуждали лошадиные скачки; мама сидела с Джорджи и Элеонор на диване, ругая Джорджи за то, что та была так политически самоуверенна. Джорджи наотрез отказывалась говорить, совсем не заинтересованная в том, чтобы защитить себя. Лизи не возражала. Вечер оказался самым приятным за долгие месяцы. На ум сразу пришел образ Тайрела, но она не огорчилась. Она прогнала его образ и подошла к двоим мужчинам. Она улыбнулась обоим.

– Папа? Я знаю, ты хочешь покурить. Я уверена. Тетя Элеонор будет не против, если ты воспользуешься террасой.

Джеральд с любовью улыбнулся ей:

– Дорогая Лизи. Ты, как всегда, такая заботливая. Я в порядке.

Лизи повернулась к Рори:

– Ты хочешь покурить?

– Хочу, но, дорогая, на улице холодно.

Его зеленые глаза заблестели, когда он улыбнулся ей. Сейчас он был расслаблен, сидел закинув ногу на ногу, на его лице было привычное выражение веселости. Он посмотрел на диван, где сидели три женщины.

– Было так неуместно, Джорджина, загонять в ловушку в такой манере своего кузена – своего собственного кузена, – продолжила Лидия.

Джорджи пробурчала в ответ что‑то бессвязное, непонятное.

Лизи пристально смотрела на Рори, пока он смотрел на ее сестру. Его тело оставалось расслабленным, но не глаза. Они были очень напряжены. Внезапно он улыбнулся.

– Ее нужно спасать? – спросил он.

Лизи улыбнулась в ответ:

– Ты должен знать, что она может защитить себя, если захочет.

Он тихо рассмеялся:

– Да, я знаю.

– Тогда, может, ты хочешь покурить в игровой комнате? Мы могли бы использовать ее как курительную…

– Я в порядке, – сказал Рори, встав и потянувшись.

Он в сотый раз окинул взглядом гостиную и наклонился близко к Лизи:

– А как ты, Лизи? Как ты на самом деле?

Он пристально посмотрел на нее.

Лизи напряглась.

– Мне лучше, – ответила она и удивилась, когда поняла, что это правда. – Твой визит поднял мне настроение.

Он быстро дотронулся до ее щеки:

– Ты казалась грустной, когда я вошел, и я уверен, что знаю почему.

Лизи облизала губы, напрягшись, зная, что за грусть может наброситься на нее вновь.

– Это трудно, – проговорила она. – Очень трудно.

Он медлил.

– Могу я говорить свободно?

Лизи боялась того, что он может сказать.

– Я люблю тебя, как собственную сестру. Я рад, очень рад, что ты покинула Уиклоу.

Лизи посмотрела в сторону.

– Выбора не было, – дрожащим голосом произнесла она.

– Извини, я не знал, что эта тема остается такой болезненной для тебя.

Он взял ее за руку.

Лизи осмелилась сказать правду:

– Я все еще очень люблю Тайрела.

Рори скорчил гримасу:

– Он не заслуживает твоей верности! После того, как он обошелся с тобой. Его поведение было бесчестным.

Лизи больше не хотела это слышать. Она быстро сменила тему разговора:

– Ты долго пробудешь в Лондоне?

– Да. Я не могу рисовать свои карикатуры, если не посещаю политические стычки в этом городе.

– Тогда ты должен часто посещать и нас, – сказала Джорджи. – О, пожалуйста, Рори. У нас нет веселых гостей. Друзья тети Элеонор старые, седые, и их трудно слушать.

Он тихо рассмеялся:

– Тогда я буду надоедливым гостем.

– Хорошо, – ответила Лизи, и они улыбнулись друг другу.

Затем Рори отвел взгляд. Лизи посмотрела через плечо и увидела, что Джорджи отошла в дальний конец комнаты и встала у окна. Но она не смотрела на улицу. Она наблюдала за Лизи и Рори с усиленным вниманием.

Рори попросил прощения и отошел. Лизи поняла, что он направляется прямо к ее сестре. Он остановился, чтобы поболтать с Лидией и Элеонор – очень умно с его стороны, – прежде чем приблизиться к ней.

– Лизи?

Лизи повернулась к отцу.

– Мама кажется очень счастливой, – немного обеспокоенно сказала она.

Они давно не были наедине с того ужасного дня в Уиклоу.

– Она очень счастлива, – согласился он. – Пусть она и пользуется дурной славой, но ее компания сейчас очень популярна.

Лизи закусила губу. Мама пользуется дурной славой из‑за нее.

– Мне жаль, папа! – воскликнула она. – Ты простил меня?

Он взял ее руки в свои:

– Да, моя дорогая, я простил тебя. Но сможешь ли ты когда‑нибудь простить меня? Боже, Лизи, ты мое сердце, и я по‑прежнему не знаю, как мог сказать то, что сказал в тот день.

– Папа, прощать нечего, – проговорила Лизи со слезами. – Я знаю, что ужасно разочаровала тебя. Выбор, который я сделала, был ошибочный. Я никогда не хотела причинить тебе и маме столько несчастья и боли.

– Мы знаем. Я так тебя люблю, – сказал папа. Он крепко прижал ее. – Мы больше никогда не будем говорить об этом, Лизи.

– И как вам нравится Лондон? – спокойно спросил Рори.

Ему больше нечего было сказать, что было довольно не похоже на него. Он чувствовал себя неуверенно, словно школьник, и хотел ослабить свой галстук, но он уже сделал это. Джорджина была одной из красивых женщин, которыми он обладал, и все же она, казалось, не замечает его шарм и остроумие. И теперь он узнал, какая она умная. Они очень расходились в политических взглядах, однако он уважал ее за их глубину.

Она стояла у двери террасы и смотрела на звезды, но взглянула на него. По сравнению с кокотками, к которым он привык, она казалась отстраненной.

– Я обожаю Лондон, – ответила она серьезно.

Он подумал: она нервничает, но не был в этом уверен.

Он заметил ее классический профиль давно; в другой жизни она могла бы быть светловолосой египетской царицей. Несмотря на то что ее семье не хватало средств и положения, она всегда имела королевскую осанку. Он знал, что должен разрядить обстановку, но его талант и остроумие подводили его. Поэтому он спросил:

– И почему вы так очарованы этим городом?

Она сложила руки на груди. Она была высокой, стройной женщиной, и этот жест приподнял ее небольшую грудь. И ее платье не было дерзким. Ему не следовало быть заинтригованным, но он был.

– Здесь никогда не бывает скучно, – сказала она.

Он в изумлении посмотрел на нее. Ему потребовался момент вновь обрести свое остроумие, и он не сразу понял, что она, возможно, ссылается на их спор. Он думал, что ее ноги, возможно, слишком длинные, и это вызывало неджентльменские образы у него в голове.

– Из‑за бунтарей‑бездарей, как я?

Она вспыхнула:

– Это было ужасно с моей стороны – сказать такое! Мне жаль. Меня занесло, мистер Макбейн. Бунт – высшее преступление, и война еще не закончилась, даже если Наполеон уже бежит. Людей все еще могут повесить за их бунтарские взгляды.

– А вас это заботит? – спросил он – слишком беззаботно!

Она уставилась в ночь.

– Я не желаю вашей смерти, мистер Макбейн.

– Какое облегчение.

Его сердце усиленно застучало.

Она улыбнулась, затем быстро скрыла это.

Он заставил ее улыбнуться! Теперь он действительно чувствовал себя школьником, потому что был чрезмерно рад.

– Так что же очаровывает вас в Лондоне?

Он ожидал, что она ответит как все молодые девушки – что ей нравятся балы и вечеринки, что в городе много красивых молодых мужчин и леди и что все так увлекательно.

– Самая лучшая часть Лондона? – В ее голосе послышалась пылкость.

Он кивнул, действительно желая знать.

– Книжные магазины, – сказала она, и на ее щеках появились два красных пятна.

– «Книжные магазины», – повторил он.

Странно, он был почти в восторге – он должен был знать, что такая умная и уверенная в себе женщина предпочитает книги моде, а книжные магазины – бальным комнатам.

– Да, меня привлекают книжные магазины. – Она вздернула подбородок. – Я вижу, вы шокированы. Итак, теперь вы знаете правду – я очень старомодная женщина. У меня сильные политические убеждения, я не люблю вечеринки, и для меня не может быть лучшего занятия, чем чтение Платона или Сократа.

Он уставился на нее. И не мог не спрашивать себя, целовали ли эту женщину когда‑либо. Ну разумеется, тот мерзкий тип, с которым она тогда была помолвлена. Он все еще не мог понять этого.

– Почему каждое ваше слово звучит как вызов?

Ее глаза расширились.

– Я не бросаю вам вызов! – с некоторой тревогой сказала она. – Вы глазеете на меня. Я вижу, что я вас шокировала.

И он был уверен, что она именно этого и добивалась. Но он не мог не улыбнуться.

– О, я и в самом деле шокирован. Молодая леди, которой нравится политика и философия, – как вы шокируете.

Она вспыхнула, отвернувшись и приготовившись уходить.

– Теперь вы надо мной смеетесь? Вы задали мне вопрос, и я честно на него ответила! Извините, я не кокетка, как другие леди здесь. О! Здесь Лизи! Разумеется, вы не забыли про нее?

Он быстро подошел к ней, немного злой. Она была самой несносной женщиной, которую он когда‑либо встречал. Схватив ее сзади, он развернул ее к себе.

– Что это значит? – спросил он, понимая, что ему нужно вернуть самообладание, прежде чем поведет себя самым подлым способом.

И тут краем глаза он заметил, что они стоят под омелой.

Его гнев исчез. Он заулыбался, очень, очень довольный.

Но ее глаза вспыхнули, он вздрогнул, потому что увидел в них влагу.

– Это значит, что ваш шарм на меня не действует! – воскликнула она. – Я знаю, вы добрый! А теперь отпустите меня, сэр!

Он почти не слышал ее. Вместо этого он видел ее топазные глаза, ее полные, поджатые губы, ее маленькую, интригующую грудь. Вместо этого он поддался страсти. В тот момент он придвинулся. Может, ей это не понравится, но он хотел ее, и у него была сейчас такая возможность. И он знал, когда женщина хочет его. Он мог видеть это в ее глазах. Он мог чувствовать это.

Он притянул ее к себе и прижал к груди. Она протестующе воскликнула, и он инстинктивно сжал ее крепче. Он не хотел давать ей возможность говорить и видел, что она потрясена тем, что он собирается сделать.

Он припал поцелуем к ее губам.

И что‑то охватило его тогда – шок, за которым последовало понимание. Он никогда не встречал такой женщины раньше.

Ее руки уперлись ему в грудь. Он не заметил. Потрясенный своим пониманием, он целовал ее, пока она не сдалась и не приоткрыла губы. Он вошел туда сначала с осторожностью, а потом с растущей нуждой. Она была красивой, яркой и чертовски упрямой. Она была совершенна для него. Совершенна.

И Джорджина растаяла. Он знал момент, когда она сдалась, и тогда он углубил свой поцелуй. Она стала целовать его в ответ, с таким голодом, что он мог соревноваться с его собственным.

Понимая, что это приведет к месту гораздо более значительному, чем его кровать, Рори отстранился, отпустив ее.

Джорджи уставилась на него, широко раскрыв глаза.

Он пытался вернуть спокойствие, ему это частично удалось, но он не знал, что делать дальше. Он выдавил улыбку.

– Я не мог устоять, – сказал он, беспечно посмотрев на омелу над ними; его сердце бешено колотилось.

Она прикоснулась рукой ко рту, найдя взглядом оскорбительный венок. Он не мог сказать, вытирает ли она губы с отвращением или с трепетом трогает их. Она отступила, покраснев:

– Эт‑то было… было неуместно, мистер Майбейн.

Он не знал, что сказать, – что было довольно редко, – поэтому просто поклонился.

– Думаю, мне пора идти. Спасибо за приятный вечер, – как можно вежливее проговорил он. Он продолжал чувствовать их поцелуй. – С нетерпением жду нашей следующей встречи.