Песнь десятая

Чистилище – Круг первый – Гордецы

Тогда мы очутились за порогом,

Заброшенным из-за любви дурной,^[656]

Ведущей души по кривым дорогам,

Дверь, загремев, захлопнулась за мной;

И, оглянись я на дверные своды,

Что б я сказал, подавленный виной?

Мы подымались в трещине породы,

Где та и эта двигалась стена,^[657]

Как набегают, чтоб отхлынуть, воды.

Мой вождь сказал: «Здесь выучка нужна,

Чтоб угадать, какая в самом деле

Окажется надежней сторона».

Вперед мы подвигались еле-еле,

И скудный месяц, канув глубоко,

Улегся раньше на своей постеле,

Чем мы прошли игольное ушко.^[658]

Мы вышли там,^[659] где горный склон от края

Повсюду отступил недалеко,

Я – утомясь, и вождь и я – не зная,

Куда идти; тропа над бездной шла,

Безлюднее, чем колея степная.

От кромки, где срывается скала,

И до стены, вздымавшейся высоко,

Она в три роста шириной была.

Докуда крылья простирало око,

Налево и направо, – весь извив

Дороги этой шел равно широко.

Еще вперед и шагу не ступив,

Я, озираясь, убедился ясно,

Что весь белевший надо мной обрыв

Был мрамор, изваянный так прекрасно,

Что подражать не только Поликлет^[660],

Но и природа стала бы напрасно.^[661]

Тот ангел, что земле принес обет

Столь слезно чаемого примиренья

И с неба вековечный снял завет,

Являлся нам в правдивости движенья

Так живо, что ни в чем не походил

На молчаливые изображенья.

Он, я бы клялся, «Ave!»^[662] говорил

Склонившейся жене благословенной,

Чей ключ любовь в высотах отворил.

В ее чертах ответ ее смиренный,

«Ессе ancilla Dei»,^[663] был ясней,

Чем в мягком воске образ впечатленный.^[664]

«В такой недвижности не цепеней!» –

Сказал учитель мой, ко мне стоявший

Той стороной, где сердце у людей.

Я, отрывая взгляд мой созерцавший,

Увидел за Марией, в стороне,

Где находился мне повелевавший

,

Другой рассказ, иссеченный в стене;

Я стал напротив, обойдя поэта,

Чтобы глазам он был открыт вполне.

Изображало изваянье это,

Как на волах святой ковчег везут,

Ужасный тем, кто не блюдет запрета.

И на семь хоров разделенный люд

Мои два чувства вовлекал в раздоры;

Слух скажет: «Нет», а зренье: «Да, поют».

Как и о дыме ладанном, который

Там был изображен, глаз и ноздря

О «да» и «нет» вели друг с другом споры.

А впереди священного ларя

Смиренный Псалмопевец, пляс творящий,

И больше был, и меньше был царя.

Мелхола, изваянная смотрящей

Напротив из окна больших палат,

Имела облик гневной и скорбящей.^[665]

Я двинулся, чтобы насытить взгляд

Другою повестью, которой вправо,

Вслед за Мелхолой, продолжался ряд.

Там возвещалась истинная слава

Того владыки римлян, чьи дела

Григорий обессмертил величаво.^[666]

Вдовица, ухватясь за удила,

Молила императора Траяна

И слезы, сокрушенная, лила.

От всадников тесна была поляна,

И в золоте колеблемых знамен

Орлы парили, кесарю охрана.

Окружена людьми со всех сторон,

Несчастная звала с тоской во взоре:

«Мой сын убит, он должен быть отмщен!»

И кесарь ей: «Повремени, я вскоре

Вернусь». – «А вдруг, – вдовица говорит,

Как всякий тот, кого торопит горе, –

Ты не вернешься?» Он же ей: «Отмстит

Преемник мой». А та: «Не оправданье –

Когда другой добро за нас творит».

И он: «Утешься! Чтя мое призванье,

Я не уйду, не сотворив суда.

Так требуют мой долг и состраданье».^[667]

Кто нового не видел никогда,^[668]

Тот создал чудо этой речи зримой,

Немыслимой для смертного труда.

Пока мой взор впивал, неутомимый,

Смирение всех этих душ людских,

Все, что изваял мастер несравнимый,

«Оттуда к нам, но шаг их очень тих, –

Шепнул поэт, – идет толпа густая;

Путь к высоте узнаем мы у них».

Мои глаза, которые, взирая,

Пленялись созерцаньем новизны,

К нему метнулись, мига не теряя.

Читатель, да не будут смущены

Твоей души благие помышленья

Тем, как господь взымает долг с вины.

Подумай не о тягости мученья,

А о конце, о том, что крайний час

Для худших мук – час грозного решенья.^[669]

Я начал так: «То, что идет на нас,

И на людей по виду непохоже,

А что идет – не различает глаз».

И он в ответ: «Едва ль есть кара строже,

И ею так придавлены они,

Что я и сам сперва не понял тоже.

Но присмотрись и зреньем расчлени,

Что движется под этими камнями:

Как бьют они самих себя, взгляни!»

О христиане, гордые сердцами,

Несчастные, чьи тусклые умы

Уводят вас попятными путями!

Вам невдомек, что только черви мы,

В которых зреет мотылек нетленный,

На божий суд взлетающий из тьмы!

Чего возносится ваш дух надменный,

Коль сами вы не разнитесь ничуть

От плоти червяка несовершенной?

Как если истукан какой-нибудь,

Чтоб крыше иль навесу дать опору,

Колени, скрючась, упирает в грудь

И мнимой болью причиняет взору

Прямую боль; так, наклонясь вперед,

И эти люди обходили гору.

Кто легче нес, а кто тяжеле гнет,

И так, согбенный, двигался по краю;

Но с виду терпеливейший и тот

Как бы взывал в слезах: «Изнемогаю!»