Урок с листа

Восьмые классы — самый уязвимый возраст. Выбор профессии, становление личности, любовь... Столько проб­лем наваливается разом — на одного! До школы ли? Впро­чем, и до нее: класс-то выпускной. Даже если и не в де­вятый, приличное свидетельство не помешает. Есть ведь и такие ПТУ, где, как в институте, конкурс. Словом, жизнь восьмиклассника тревожна, непредсказуема. Не оттого ли именно в этом возрасте число правонарушителей еще ве­лико?

Но школе, где я работал, признаться, повезло. Восьми­классники жили

дружно, учились в общем неплохо. Мно­гие уже в сентябре, не дожидаясь мая, выбирали профес­сию — не затем, чтобы «убежать» из школы, а поскорее определиться в работе, которая нравилась. Класс не раз­бивался, на группочки, парочки, непонятные личности... Как пришли в школу первоклашками, узнав и приняв друг друга, так и учились бок о бок все годы. Да и жили рядом, иногда несколько человек в одном доме. Стано­вилось грустно, что раньше времени разойдутся дороги тех, кого накрепко связала школа.

Этот выпуск был особенным. Из трех переполненных восьмых классов с трудом набрали два тощеньких девя­тых. Остальные, точно сговорившись, подали заявления в ПТУ. В отличие от прошлых лет, когда школа охотно отпускала слабеньких, озорных, оставляя прилежных и сильных, картина резко менялась. Едва не половина ре­бят, ушедших из школы, по успеваемости и поведению была на хорошем счету, а из тех, кто остался, далеко не каждый радовал. Иные, прямо скажем, производили се­ренькое впечатление. Это и послужило поводом к перво­му сентябрьскому сочинению. Хотелось, с одной стороны, получить кое-какие «откровения», а с другой — продол­жить профориентацию, которая нередко заканчивается в среднем звене.

«Что бы я посоветовал самому себе, окажись не в девятом классе обычной школы, а, как многие мои сверст­ники, в ПТУ?»

Вот такую тему с интригующим «если бы» предложил ребятам. Каждый как бы со стороны взглянет на себя. Мысленно окажется среди тех, кто ушел, но мог бы и остаться, а он вроде как ушел, но на самом деле остался. Смущает длинная формулировка? Напрасно. Есть темы, требующие медленного осмысления. Только так и разбе­редишь душу.

Итак, посоветуй — себе, друзьям, начавшим новую жизнь, рядом с профессией, учителю, который обязан знать сложности той среды, куда уходят его питомцы. Неболь­шой стопкой весомо легли на мой стол все те же, порой небрежно вырванные листки. По мотивам ученических раздумий в этот раз напишу сочинение, с которым позна­комлю ребят, делая соответствующие сноски на мысли и даже отдельные слова, которые заимствовал у них. Пусть видят и свой немалый труд в моем, и поймут, что по-настоящему интересен лишь тот учитель, которому по­могает ученик. Акцентировать эту помощь — еще важнее, чем прибегать к ней, и одну из

своих задач вижу именно в этом. Мое «сочинение», как догадывается читатель, ко­нечно же, станет обучающим уроком. Для того и пишет­ся. Наполнить рассказ достоверными ссылками на учени­ка — это уже совсем по-иному воспитывать его — соучас­тием, сотворчеством, сомыслием. Где-то сознательно пре­увеличиваю его помощь, формируя потребность в ней. Мерой такой помощи, а не только успеваемостью оцени­ваю учебную и гражданскую активность школьника, его социальную, нравственную позицию.

Приглашаю, читатель, на свой урок-сочинение, с кото­рым познакомлю в отрывках. Как от первого шага рож­даются шаги и затем дорога, так и от первой — ученичес­кой! — строчки исповедь учителя.

«Наша судьба часто зависит от того, с кем ты рядом. Кого выбираешь в спутники жизни? Не ошибись, выби­рая!»— пишет Валерий Н. Хорошо, почти афоризмом ска­зано. Действительно, все, что вокруг, — наши спутники. Особенно — работа! Не ошибись ни в самом выборе, ни тем более в сроках. Нигде так быстро не летит время, как в юности. Жаль, что не всегда понимаем и откладываем «на потом» все, что надо решать и решить уже сейчас, сегодня.

«На тех, кого поманило ПТУ, их сверстники да иногда и взрослые смотрят как на второсортный материал. Слаб «головой» — устраивай жизнь «руками» — иди по пути наименьшего сопротивления», — пишет Анатолий С. А вот мы, с интеллектом и терпением, наполним свою жизнь интересами высших чувствований и устремлений. Не ос­ваивать, а осмысливать и обобщать будем черновой труд массовых профессий, дадим «сознание» работающим «ру­кам», поведем за собою тех, кто не пожелал идти сам. До предела уменьшим собственную зависимость от людей и обстоятельств духовным приоритетом, «продиктуем» все, что интересно и выгодно нам.

Глядя на иного «первосортного» интеллектуала, не­вольно вспоминаешь Лермонтова:

Так тощий плод, до времени созрелый,

Ни вкуса нашего не радуя, ни глаз,

Висит между цветов, пришлец осиротелый,

И час их красоты — его паденья час!

До высших проявлений духа надо созреть! Чтобы не частично и тем более не убого, а в полной мере и на всю жизнь самоутвердиться в «духовной» профессии. Я за цветы, в которых неторопливо и полновесно

вызревает плод, а не за тощую, жалкую скороспелку. Тем не менее рядом с профессией надо оказаться именно в тот момент, когда ничто другое рядом быть уже не может и не долж­но. Тогда нет проблемы: оставаться в школе или пойти в училище? Но бывает, что оно позвало нетерпеливым же­ланием поскорее освободиться от опеки родителей, учи­телей. И тут нельзя не вспомнить другого поэта — К. Вя­земского, чью строчку, кстати, Пушкин взял эпиграфом к «Онегину»: «И жить торопится и чувствовать спешит». А если таких вот жаждущих «чувств» и «жизни» в иной группе половина и больше? Какое влияние окажут они на серьезного, мастеровитого паренька, которого всерь­ез поманила профессия? Тоже проблема, и не только нравственная. Знакомы случаи, когда именно по этой и только по этой причине родители отговаривали сыновей и дочерей от ПТУ. Училище пугало «средой», которая, как и всякая среда, как, впрочем, и отдельный человек, ни­кем и никогда не может быть до конца проконтролиро­вана. Что главное для школы? Успешно состыковать два экзамена: выпускной и вступительный. Без задержки, точ­но с этажа на этаж, перевести своего питомца из школь­ного класса в вузовскую аудиторию. Совсем в ином ка­честве предстает это «главное» в ПТУ, где школу сов­мещают с профессией как основным (!) занятием, ставя акценты на техническом, производственном аспекте обу­чения. Нужность гуманитарного, ощущаемая всеми, здесь еще острее, тревожнее. Происходит как бы двойная на­кладка: того, чего мало, становится еще меньше. Но ну­жен ли гармоничному обществу негуманитарный специа­лист? Очевидно, и это кое-кого удерживает в школе, в то время как душа исподволь тянется к ремеслу, почувство­вав призвание.

«Чего хочется больше всего, когда вот-вот получишь паспорт? Самостоятельности! Не показной, а настоящей. Ни от кого не зави­сящей. Школа, конечно, учит нас такой самостоятельности, но дает нам право на нее — училище. Самостоятельным можно назвать того, кто сам за себя постоит, т. е. знает себе цену. А как ты узнаешь, если нет настоящего дела? Дело, в котором я хочу «проверить» себя, пока не имеет ни училищ, ни техникумов. Я одновременно и с теми, кто ушел, потому что понимаю их, но и с теми, кто остался; у них, как и у меня, своя мечта».

Молодец, Тамара! Во-первых, потому, что не делишь людей на обыкновенных и особенных и себя не причис­ляешь к разряду последних. Во-вторых, психологически угадана наиглавнейшая потребность юношества —

взрос­леть духовно через реальную конкретику социально по­лезного дела. Всякому — кто бы он ни был — непременно нужен успех в избранной профессии. Себя как полноцен­ную личность человек обретает главным образом, а может быть, и только на фундаменте профессионального мастер­ства. Оно в конечном счете — и наше отношение к людям, потому что свой труд мы отдаем им. Очень верно истол­ковано Тамарой многократно употребляемое слово «само­стоятельность»: «сам» за себя постою. Но чтобы стоять, нужна опора, почва. В обычном, физическом смысле — это земля, а в духовном — работа. Престижная она или обык­новенная, важно не это, а то, что ты выбрал ее сам, вле­чением души, и по этой причине она не может не быть творческой. Сочинение Тамары далеко не ровно по мысли, тем более не безупречно по грамотности, и, однако, с удо­вольствием ставлю «отлично».

«Скажу честно, есть ребята, которые, поступив в ПТУ, в душе
боятся его. Ведь там много «уличных», с которыми лучше не свя-
зываться. Одни курят, другие... В общем, подальше от них. Чуть что
всей толпой одного измолотят. А пожалуешься — добавят. Не хочешь
быть белой вороной, веди себя, как они: безобразничай. Все равно
ничего и никому не докажешь. А вот я бы — доказал. Только волки
да шакалы живут стаями, а люди коллективом, чтобы помогать, а
не вредничать. Если кто-то «лучше», пусть будет примером, а не
жертвой. В своей группе я бы навел порядок. Пришел учиться - учись, мутить воду и портить жизнь другим — не дам. Но моя меч­та — окончить школу, поступить в физкультурный институт и рабо­тать тренером».

Если бы все спортсмены рассуждали так, как Костя, наверное, всюду был бы порядок: на улице, в парке, электричке. Ты прав, людям нужно кое-что доказывать. Не в этом ли жизненно активная позиция? Коль попал в новую «среду», пусть в чем-то и она подчинится тебе, а не только ты ей. Но... из компании закадычных прияте­лей, что сильны числом, а не умом, а тем более из «стаи» неуправляемых озорников создать дружный коллектив не просто. Тут мало отваги, крепких мускулов, обостренного чувства справедливости. Навести порядок — это не при­пугнуть, а перевоспитать. Впрочем, кого-то можно и надо припугнуть, но основная работа — нравственная, чело­вечья, где приходится терпеливо и не в одиночку доби­ваться своего. Как-нибудь на досуге, Костя, полистай «Разгром» А. Фадеева. Маленький, невзрачный и физи­чески слабый (в сравнении с тобой!) Левинсон, однако, наводит «порядок» в разношерстном, анархичном парти-

занском отряде исключительно силой духа, наглядностью «правильного человека». А Семен Давыдов из «Поднятой целины» — загляни и туда! В отличие от Нагульнова, не наганом и наскоком, а партийным словом организует ху­тор не менее разношерстный, чем отряд Левинсона, соз­дает «среду», в которой не ужиться ни лодырям, ни рва­чам, ни тем более белоказачьей контре.По внешнему виду Давыдов полная противоположность Левинсону. Балтий­ский матрос, слесарь, он производит впечатление своей необычайно крепкой, коренастой, точно из металла выли­той фигурой. И однако не «фигурой», а умом и выдерж­кой завоевывает он симпатии. Я это к тому, чтобы не преувеличивать физического фактора там, где главным образом необходим человеческий. Достаточно ли ты готов к этому? К духовной работе с «трудным» человеком? То, что не боишься его, — великолепно. Но сможешь ли до­казать свою правоту средствами Левинсона, Давыдова? «Лучший», как ты сам пишешь, должен быть примером, а не жертвой. Кстати, великолепная мысль.

«Став ученицей ПТУ, я по-прежнему считала бы себя школьни­цей. Обучаясь профессии, училась бы, как и раньше, на «хорошо» и «отлично». Может, после захочу поступить в институт? Значит, к этому надо быть готовой. И потом, иначе, хуже, чем всегда, я просто не могу учиться — класс это или группа, или что-то другое. Мне нравится читать книги, узнавать людей, спорить о жизни. Пер­вое, что делаю, когда уезжаю из дома на дачу или к подруге, беру с собой книгу, и длинная дорога кажется короткой, незаметной. Не понимаю тех, кто скучает. Просто они не любят читать».

Да, книга, а вернее, наше отношение к ней — критерий многого. В конце концов даже не то важно, что и как мы читаем, а другое — читаем ли? Уходя из дома и приходя домой, не забываем ли о книге? Мне симпатичны люди, читающие книгу в электричке, автобусе... Но в то же время и настораживают. Что ищут и находят в ней? С какой целью открыли? Всегда хочется спросить об этом. Если книга всего лишь укорачивает путь, то какая бы она ни была, хоть Вильям Шекспир или Лев Толстой, пользы мало. Не дороги, что лежат между нами, а рас­стояния, отделяющие нас друг от друга, должна укора­чивать книга! Ради этого стоит открыть ее даже в пере­полненном автобусе, одной рукой ухватясь за поручень, другой держа саму книгу. Та и другая рука дает «опо­ру», устойчивость, исключая «помехи» в совместном и по­рой не очень удобном движении.

Скажу по секрету: читаю немного. Зато многие годы по многу раз

перечитываю. Не просто так, а по «зада­нию», которое буквально на каждом шагу дает нам жизнь. Волей-неволей берешься то за «Онегина», то за «Войну и мир», а то и за самую что ни на есть школь­ную «Как закалялась сталь». Под зонтиком в проливной дождь иной раз ищешь страничку, которая «ответит» на то, чем встревожен. А когда ее, страничку, не находишь ни там, ни здесь, ни в этой книге, ни в другой, тогда начинаешь подумывать о своей книге, которую, мо­жет, никогда и не напишешь, тем не менее мысленно уже начал писать. Дорожу книгами, которые перечиты­ваются бесконечно. Каждая — как справочник нравствен­ных проблем, «каталог» острых жизненных ситуаций, а еще, по выражению древних, своеобразная «аптека ду­ши», которой, к сожалению, разучились лользоваться, рас­считывая на таблетку, сигарету... Чем в особенности сим­патичен Рахметов («Что делать?»)? Мудрым отношением к своей домашней библиотеке, где собраны в основном «капитальные» книги, т. е. те, которые перечитываются, с которыми надо работать. Духовное всеядство чуждо Рахметову. Свой эстетический вкус он воспитал не на количестве книг, часто похожих одна на другую, а муд­рым, неторопливым проникновением в страницы подлинно великого шедевра, что разом является и достоянием, и вехой культуры.

Сейчас, когда веду разговор именно о такой книге, в моем портфеле — более тридцати раз читанные «Отцы и дети» Тургенева, которого вот-вот начнем. И знаешь, Га­ля, на что хочется получить ответ? Фигура Базарова мыс­лилась как «трагическая». С какого момента, вернее, с какой страницы мы начинаем угадывать это? Печатью трагедийности отмечены судьбы многих литературных ге­роев: Гамлета, Чацкого, Печорина, Катерины, Раскольникова, Нагульнова... Независимо от эпох, характеров, ситуаций и т. д., хочется понять какие-то общие законо­мерности, т. е. глубже заглянуть в человека. И, понятно, в связи с этим в мастерскую писателя-художника, по-раз­ному окрашивающего тонами трагедийности своих люби­мых героев. Словом, от книги пойти к книгам и дальше — к литературе как искусству слова. Но такой путь возмо­жен, когда, прочитав книгу, возвращаешься к ней. Что-то новое, неразгаданное обязательно откроется. Да вот. На месте Базарова, покрываясь красными пятнами тифозной инфекции, зная, что вот-вот начнет бредить, не всякий, наверное, пожелает увидеть ту, которую любит, а увидев — «так близко», и вовсе забыть о себе. Думаю страстным(!)

желанием последней встречи Базаров каким-то чудом задерживает неотвратимые процессы распада в собственном организме. А после недолгого свидания с Анной Сергеевной почти тотчас начинает бредить: уми­рать. Вот уж поистине схватка со смертью за последний короткий миг встречи с женщиной, пусть не любившей, но любимой. Останься Базаров в живых, он бы не стал ее преследовать, как П. Кирсанов свою княгиню. И если бы не приближающаяся неумолимо смерть, ни за что не послал бы за нею. Знает ли об этом Анна Сергеевна? Конечно. Иначе не приехала бы. Эгоистичная, холодная — нашла бы повод «опоздать», не тревожа себя зрелищем смерти, к тому же небезопасным. Вместе с тем приез­жает. Мужеством, душевной красотой Базаров, быть мо­жет, на какое-то мгновение разбудил в ней, самовлюблен­ной аристократке, некое ответное чувство. Как бы то ни было, но его любовь побеждает и смерть, и эгоизм, и светское высокомерие. «Живите долго...» — говорит он женщине, которая измучила его, в некотором роде стала виновницей беды. Но тем и прекрасна любовь, что всей душой желает нам «жизни» — долгой, счастливой, не ко­рит за то, что осталась безответной, а теперь уже и от­ввергнутой — той жизнью, которую завещает... «Послушай­те... ведь я вас не поцеловал тогда...» — неужели можно думать об этом у самого края «темноты»? Верить ли Тур­геневу? Верить, верить. В своем чувстве Павел Петро­вич — великодушен, Базаров же — велик! Теперь, надеюсь, без меня поймете, почему о любви Кирсанова к княги­не Р. рассказывает целой главой (!) его племянник Ар­кадий, а о любви Базарова к Одинцовой — автор?

Я рад, Галя, что импульс к такому откровению, не­сколько, может быть, затянутому, дала мне именно ты своей фразой: «Став ученицей ПТУ, я по-прежнему счи­тала бы себя школьницей». Учиться или доучиваться, тем более кое-как, — нет такой проблемы. Учиться!!! Жаль, что не сказала о другом. Какой должна быть домашняя библиотечка, допустим, юноши, решившего подружиться с металлом? Лично мне она видится (как и всякая до­машняя библиотечка) небольшой, но вместительной, где, между прочим, рядом с «Героем нашего времени» по праву стоит и скромная брошюра «Кузнец с Урала» (из рубрики «Герои труда»). В одном ряду с «Железным по­током» Серафимовича и «Как закалялась сталь» Остров­ского — «Прогрессивная технология металлообработки...», «Станки с программным управлением...». Не будет курье­зом, если по соседству с известной

диссертацией Н. Г. Чер­нышевского «Эстетические отношения искусства к дейст­вительности» окажется и недавно вышедшая книга «Ра­бочие диссертации «Красного выборжца», рассказываю­щая о научном и творческом поиске новаторов производ­ства. Такая библиотечка символизирует духовный облик сегодняшнего рабочего, в жизни которого художественная и техническая литература, умственный и физический труд неразрывны. В. Маяковский не случайно заканчивает свою поэму «Хорошо!» строчкой:

Славьте

молот

и стих землю молодости.

Не дожидаясь десятого класса, подумаем: почему не серп и молот, всем знакомая символика, а «молот и стнх» по воле поэта становятся эмблемой обновленного мира?

...Урок-сочинение подходил к концу. Но профориента­ция— продолжается... В десятом соберем всех «слесарей» (Клещ — «На дне», Власовы — «Мать», Давыдов — «Под­нятая целина» и т. д.) и о каждом поговорим. А там, смотришь, героем урока станет целая рабочая семья: «Журбины» В. Кочетова. Сочинение, что начали ребята, а продолжил я, будем писать до «последнего звонка». Теперь же поставим многоточие...