Тьма сияет

Тьма сияет

И тянет меня вниз,

Заставляет мое сердце болеть,

Потому что это удовольствие.

Dark Shines (Muse) (перевод Катя Чикиндина)

Я ожидала дня рождения Калеба, почти так же, как когда-то в детстве рождества – подсчитывая дни, и желая, чтобы он поскорее приблизился. Во-первых, чтобы увидеть, что такое задумали на праздник мои родители, а во-вторых, чтобы поздравить его самой скорее всех. Трепетное ожидание только подогревало интерес.

Мой подарок лежал в шкафу, и я старалась не думать о нем, чтобы Калеба не мог увидеть сквозь воспоминания, когда, как и что я купила.

Конечно, напрягало то, что от меня скрывали сам процесс подготовки. Мне совершенно ничего не хотели рассказывать, и это в некоторой степени ставало для меня испытанием. Я по несколько раз на дню думала о том, чтобы прочесть это в чьей-нибудь голове из тех, кто помогал, а потом останавливала себя, понимая, что так не будет сюрприза, и я, наверное, тем самым расстрою Самюель.

Возможно, это немного раздражало, зато, чем ближе приближалась пятница, тем менее восприимчивой к злости ставала я. Калеб только улыбался, видя мое нетерпение, а потом и разочарование, когда накануне никто ничего не делал. Наверное, будут украшать дом ночью, решила я, ложась спать и спрятав под подушку подарок.

День перед этим я пошла гулять с Бет, чтобы как-то развеять свое нетерпение, даже и, не надеясь, что она мне что-то расскажет, а просто так, чтобы убить время.

Мы побрели к школьной детской площадке, младших классов, тех, кто не учился с нами. Там было не так оживленно в жаркий летний полдень и вполне можно было просто отдохнуть и поболтать. Я устроилась на качелях, оживленный оборотень, она же моя подруга, все время меняла свое месторасположение. То ей давила лавка, то дерево, поваленное специально, чтобы по нему бегали, кололось или же кусалось, потом на нее начали нападать воображаемые комары, и все что мне оставалось делать, так это смотреть на нее, и сдерживаться от смеха. Мнительная, как оборотень, Бет в последнее время плохо воспринимала шутки на свой счет.

Я уже и забыла, когда могла себе позволить побыть с ней, или кем-то другим не думая ни о чем. Ни о проблемах, ни о детях, и даже не о Калебе. Не то, чтобы я уставала от него, но эта слепая влюбленность иногда пугала. И не смотря на облегчение, я чувствовала, как томительно бьется сердце, когда его нет рядом. Патология развивалась и укоренялась – он был мне нужен как никогда раньше, и это немного пугало.

Я печально повисла на цепочках качели, и когда Бет наконец-то выбрала место, где ей было удобней больше всего, я неожиданно поняла, что меня вовсе не напрягает тишина. Хотелось помолчать. Но заставить замолчать Бет, когда она все-таки довольна своим положением, дело довольно сложное. Зато ей не всегда нужно было, чтобы я отвечала в ответ. Хватало кивка головы или простого мычания. Когда-то она не была таковой, но то, что она стала оборотнем, слишком многое изменило в ней. А сколько эти ее изменения поменяли во мне. Я бы и хотела забыть или зачеркнуть прошлый год, но нет, этого уже не сделать.

Бет легла спиной на дерево, уже полностью забыв как раньше ей было там неудобно, и уставилась в небо. Ее волосы, кучерявые, шелковистые свесились на пыльную землю, подхватывая сухую траву и листья, но я промолчала, не желая слушать, как она еще полчаса будет искать себе лежбище. Честное слово, она крутилась так, словно пыталась свить себе гнездо.

- Чувствую себя большой, жирной мухой, которая греет себе тельце.

Я скривилась от такого сравнения, и посмотрела на Бет. Ее карие глаза, такие красивые и захватывающие, немного желтые после прошедшей луны, лучились неестественно ярким светом, возбуждения и счастья. А что бы стало с ее глазами, если бы она узнала, как мне хочется попробовать контролировать ее? Я даже не покраснела, подумав об этом, и смотря ей в глаза. Темная тварь внутри меня, след от посещения оборотней, была довольно сильной и слизкой, чтобы вовремя смыться от спасительных рук совести. Я даже не успела толком подумать об этом, как чувство напряжения прошло, так и не успев укорениться. Я вовремя спрятала с лица следы превосходства до того, как их успела заметить Бет. Но она что-то поняла, наверное, мой запах изменился, так как она подозрительно принюхалась к воздуху, а затем повернулась ко мне, почти свесившись с дерева.

- Что с тобой? – спросила она. – ты в последнее время, странно себя ведешь?

Я улыбнулась. Это тоже стало довольно легко, когда часто приходиться прятать ото всех свои чувства, вот такие вот дружеские улыбки избавляют тебя от необходимости рассказывать, о чем ты думаешь. Но Бет не спрашивала о моих мыслях, она просто видела, что что-то не так, и я не могла с ней поспорить. Все не так, с того времени, как они стали оборотнями, все, черт побери, не так!!!

- Почему ты так решила? – о, я хорошо умела врать, особенно врать Бет было легко. Ровный тон, безразличное движение губ, глаза полусонные, словно мне нечего скрывать. Только давай, скажи себе, что именно ты скрываешь? Ты скрываешь то, что тебе хочется оставаться по-прежнему сильной, и тебе хочется, чтобы тебя боялись, и причина всему совершенно не защита – нет, просто гордость. Да уж, не зря она входит в смертные грехи. Я теперь не могла спокойно посмотреть ни на кого из своих родных или друзей и не думать о том, что я могу узнать все их тайны. Что они открыты для меня, как книга. Если раньше меня это напрягало, теперь же ободряет. Как такое возможно?

В прошлом году я шарахалась в сторону от каждого сознания, старалась себя контролировать, а теперь улавливая чьи-нибудь мысли, я позволяю себе пошастать по его сознанию, словно по чужому шкафу, в котором мне разрешили порыться. Кем же я была, и действительно, что со мной случилось? Как это прекратить? Я не знала ответов на эти вопросы, но тоска и боль ставали все сильнее. Мне казалось, что сил опираться моему извращенному сознанию уже не осталось, но смотря на Калеба, я понимала, что ради него это стоит сделать. Что со мной сотворили Изегрим и Волчица? Они явно заразили меня этой моральной похотью, как гриппом. Я не думала раньше, что аморальность передается мысленно.

- Почему?

Вопрос привел Бет в некоторое замешательство:

- Ты какая-то инертная в последнее время, не заметила? Ты плывешь по течению, пока не случается что-то, что не нравиться тебе.

Я удивленно подняла брови, и действительно искренне рассмеялась. Разве я инертная? Разве плыву по течению? Нет, это не про меня. Я пока что борюсь сама с собой, чтобы не читать мысли Бет тогда, когда это не нужно, так что я точно не инертная. Усталая? Да. Измотанная? Да. Предатель? Возможно, да. Но не инертная.

Я разогналась на качели, и принялась взлетать вверх вниз, опуская голову назад. На миг мне стало так легко и хорошо, как бывает только с Калебом. Но это длилось не долго. Я почувствовала сознания детей, задолго как они вошли на площадку, и все бы ничего, кроме как их разумов, таких чисты, что я сама показалась себе чудовищем. Соскочив с качели, я едва не упала на колени, но моя проворность и долгое время, проводимое на охоте с волками, спасли меня от кровавого падения.

Бет удивленно задрала голову на мое оживление.

- О, нет! – застонала она, - только не говори, что мы идем отсюда, я лишь устроилась.

- Найдешь место где-нибудь подальше отсюда. – я была нетерпеливой, и немного напуганной ихним детским лепетом просачивающимся ко мне в сознание. Так, словно больной на бешенство боится воды, я внезапно испугалась их доброты и чистоты. Мне вдруг захотелось срочно уйти отсюда. Тяжело вздохнув на недоуменный взгляд Бет, я ответила:- Просто уйдем отсюда.

- Как скажешь, - скривившись, отозвалась она, и кажется, это подтвердило ее слова о том, что я меняюсь лишь тогда, когда меня что-то не устраивает. Я почувствовала вину, и черт побери, какое это приятное чувство. Хоть какое-то разнообразие между отвращением к себе, извращенным желаниям к прошлому и волкам и своей любви к Калебу. Вина, это хорошо. Вина, это спасительно. Вина – это упоительно.

Даже если Бет не нравилась эта идея, она соскочила проворно с бревна, встав прямо на ноги. Тело, словно созданное для бега и прыжков, остановилось на месте.

- Может, ты не будешь так явно вскакивать, как супермен около впечатлительных юных особ, которые разнесут это по всему городу. - заметила я, оглядываясь на нее, и отмечая быстрые легкие движения, которым я довольно давно престала завидовать. Как раз с того времени, как поняла что могу сделать с ее сознанием. И не только ее.

- Скажем что они малохольные, - весело и беззаботно отозвалась Бет, и это вызвало мою ответную улыбку. Трудно было не улыбнуться, смотря на Бет. Сосредоточие жизни и тепла. Когда она двигалась, воздух, словно скользил за нею, оживляя и так подвижную фигуру.

- Ты уверена, что стоит такое говорить о сыне мера? – поинтересовалась я, но моя веселость улетучилась, когда Бет подхватила меня под руку и заставила остановиться.

Минуту она вглядывалась в мое лицо, так словно пыталась что-то прочитать там, но все мои чувства и мысли были захлопнуты, и глухи к ее взору. Бет не могла понять, о чем я думаю, зато я, в отличие от нее, все понимала. Она тревожилась. Ее не обманули мои слова и улыбки. Мой запах изменился, и она это чувствовала глубже, чем мне казалось. Я пахла плесенью – этот запах просочился в мое сознание вместе с ее мыслями. Плесень и горький уксус. Что-то старое, мокрое, холодное и прокисшее. Ей было немного страшно, и к лучшему, так как пока что Бет этого не понимала, вот и хорошо. Осталось не так долго до конца лета, когда я уеду в Глазго, она останется здесь, а к тому времени, когда я снова вернусь, Калеб поможет мне вылечиться. Я в это верила. Я ему доверяла. Больше никто кроме него. Просто посмотрев на меня, Калеб сбивал всю спесь моих отравленных превосходством мыслей. И честно говоря, смотря так на Бет, я почти, что с нею прощалась, на некоторое время. Я даже мечтала не видеть ее и Теренса. Они напоминали мне о моих ошибках, и так же напоминали обо всем, что я творила с волками. Они показывали мне то, кем я стала, и то, что хочу быть такой. Они напоминали мне о моих ошибках, и подстегивали своими живыми сознаниями к новым. Возле них было тяжело. И все усугубляло новое полнолуние, потому что я вместе с ними не просто ставала раздражительной, мне хотелось творить с волками то, что я делала в прошлом году. И это никуда не уходит, как бы я не просила свое сознание, пока они так близко. И теперь в глазах Бет я читала все, что сделала когда-либо не так с волками. Шестым чувством, чувством оборотня, она догадывалась, что со мной, почему я стаю такой чужой, когда подходит луна, но она старалась забыть об этом. Но видя этот немой укор, я вспоминаю все, что было мною сделано против ее сознания, все сны, прочитанные мною, тайны, сокровенные желания, и начинаю себя ненавидеть. Особенно, когда вспоминаю, о своем извращенном желании манипулировать ею, и той свободой, которой меня наделяла она сама и ее мысли, ее память, мечты, и как я ставала пьяной от этого. И мне совершенно не понятно, почему догадываясь об этом, Бет по-прежнему мой друг, да и Теренс тоже.

Бет так ничего мне не сказала, но ее взгляд довольно глубоко засел в моем сознании, укоряя меня.

Я вернулась домой позднее, чем раньше, когда гуляла с друзьями, но мне, конечно же, никто ничего по этому поводу не сказал. Самюель и Терцо давно уложили детей, тонко намекнув, что те скоро забудут, как я выгляжу. Прат смотрел по телевизору какое-то риалити-шоу. О моделях. Понятное дело, что ни о какой подготовке и речи не шло. Это было подозрительно, и потому я позвонила к Калебу. Но он просто повеселился по этому поводу. Ну что ж, это лучше чем ничего – сегодня я его почти не видела. Зато завтра его день рождение и намечался повод повеселиться. Только небо мне свидетель, как этого не хватало в данный момент моему сознанию. Какая-нибудь встряска. Желательно развеселая.

Странно, но я совершенно не помнила снов в ту ночь. Хотя мне казалось, что я слышу, как скрипят шины едущей по дороге машины, но не понимала этого во сне.

А когда я проснулась с утра, у меня было такое впечатление, что я все еще сплю. Комната, в которой я проснулась, не была моей. И все же это определенно не могло быть сном – я очень надеялась, что мое сознание имеет чуть лучший вкус, чтобы показывать мне во сне такую убогую лачужку, которая впрочем, не была лишена уюта. Теплая, домашняя, с некоторым следами запустения. Я посмотрела на то, в чем спала и теперь точно убедилась, что сюда меня притащили спящей – добровольно я вряд ли бы легла на что-то такое твердо и старое. Кровать явно нужно было протереть от пыли, и хоть немного потрепать матрас, чтобы убедиться, что он не рассыпиться от старости в руках.

На окнах висели такие же пропыленные от времени занавески в голубой цветочек, которые возможно когда-то сюда повесила заботливая рука. В центре стоял стол и несколько стульев, а еще шкаф – но, в общем, это был просто ужасный сон Самюель – повсюду грязь и паутина.

Но я не Самюель, и могла некоторое время примириться с таким раскладом вещей, можно будет поздней заняться уборкой. Но вот вопрос – где я вообще? И почему я здесь.

Знакомый стук топора рассказал мне о том, что тут так же где-то есть и Калеб. Такой монотонный и раздражающий стук я слышала только в его исполнении.

Это снова нагоняло сон. Я закрыла глаза, и перед моими мысленным взором, как часто в последнее время, появились волки.

Сколько раз перед сном, или остановившись на светофоре, держа в руках какой-то предмет в магазине, я прокручивала в голове сцену побоища в лесу, где были я и Самюель, добавляя в картинки все новые и новые кровавые жестокие подробности. Власть. Это было подобно наркотику, и теперь я ощутила, что ее мне не хватает. И с каждым днем, подробности всплывали ярче и активнее, что я не замечала, как иногда эти чувства поглощают. Нет, скорее порабощают. Неужели это своего рода зависимость?

Лежа в кровати и прислушиваясь к тому, как топор разбивает дерево, я смотрела в потолок, но видел перед глазами только лицо Калеба. Я думала о том, что подумает он, узнав об этих мыслях и чувствах? Наверное, он должен меня понимать, но принять этого, пока я человек не сможет. И я тоже все еще не могла себя понять. Разве мне действительно нравится то, что я делала с волками? Да.

Действительно – это чувство подобно штурвалу, и пока ты у него, твоему хлипкому суденышку не страшны штормы и ураганы. То есть, пока я уверена в себе, и сильна, мне нечего бояться волков? Так ли это? Но если я уподобилась им, не стоит ли начинать бояться себя?

Я запуталась.

Я поймала себя на том, что долгое время лежу, уставившись в никуда, и мое сознание снова наполняют тщеславные воспоминания. Да, я могла сказать себе, что все это последствия самовлюбленных волков, но это не до конца было бы правдой. Мне нравилось вспоминать. Мне нравилось думать о своей силе и их слабости. Кем же я стаю?

Как же мне избавиться от гнетущих и трепетных воспоминаний? И хочу ли я этого? И что они мне вообще толком дают? Додумать я не успела. В комнату зашел Калеб (просто появился из ниоткуда), держа в руках целую кипу дров. Завидев его я тут же покраснела, но не от того от чего краснела всегда – это была не волна обжигательных чувств любви к нему – а стыд, за свои мысли.

Чтобы скрыть смятение и тревогу, я улыбнулась (что далось мне с трудом), и заложив руку за голову, в самой расслабленной позе, какую знала, сказала:

- А я лежу и думаю, кто же меня выкрал.

Как же фальшиво прозвучали эти слова, и как виновато по-дурацки.

- Много было кандидатур? – но Калеб, словно не заметил моей одеревенелости, улыбнулся так просто, и при этом принес в комнату столько солнца, что я смогла расслабиться. Ведь он не мог знать, о чем я думаю. Он даже не мог догадываться, и пока что мое сознание и все его грязные мыслишки, оставшиеся в наследство от волков, оставались при мне.

Все тут же забылось. Воспоминания о волках никогда не марали то время, что я проводила с ним. Словно само сознание догадывалось, чем это может грозить. Неожиданно из нас двоих именно Калеб стал символизировать чистоту и добро. Когда же со мной это случилось? Когда же я действительно перестала ощущать себя человеком?

Я перевела дыхание и ту желчь, что подошла к горлу с этой мыслью, и попыталась ответить Калебу в его шутливом тоне.

- Вот как раз перечисляю, но кроме тебя почти никого.

Все могло бы показаться со стороны так, будто бы мы у себя дома, и начинался новый день, который я проведу только с Калебом, его день рождение, которое мы тоже отметим вместе. Но мои мысли так навязчиво обвиняющие меня в присутствии Калеба, портили все. И это было не правильно смотреть на Калеба, думать о том, как люблю его и понимать, как внезапно начинаю ненавидеть себя. Нет, нужно избавляться от этих чувств, и немедленно.

- Приятно осознавать подобное, - Калеб аккуратно скинул дрова, и отряхнул с белоснежной груди и живота остатки следов от дерева. Но он не стал приближаться ко мне, а просто остался на своем месте, рассматривая меня, и словно чего-то ожидая. Я нахмурилась, не совсем понимая, в чем дело, пока до меня не дошло.

- Ах, да! – я радостно подскочила на кровати, и бросилась к нему:- С днем рожденья!!!

- Люблю, когда подарок сам прибегает в мои руки, и при этом завернут во что-то такое, что легко снять.

- И он довольно-таки приятно выглядит?

- Не совсем, - усмехнулся Калеб и поцеловал меня, а когда я попыталась возмутиться, он ухмыльнулся еще более соблазнительно.

Калеб снова поцеловал меня, его руки прошлись по моей спине знакомым маршрутом, в то время как поцелуй стал еще крепче. Когда он оторвался от моих губ, я по-прежнему прижималась к нему, обнимая за шею.

- Так вот каковым был сюрприз? – я посмотрела на Калеба, задрав голову вверх, и поняла, что зря злилась на него. Это был скорее подарок для меня, чем для него. И трудно было не понять этого теперь. Как же я была не права. Как всегда поспешила с выводами.

А Калеб, он не злился, даже и не думал, хотя я на его месте была бы зла, так почему же он нет? Слишком трудно понимать их, просто я раньше не задумывалась о подобном.

Перекусив (ела вообще-то я), мы отправились на природу, куда-то туда, где Калеб хотел порисовать, и мне о чем-то напомнило то, как он рассказывал о загадочном месте.

Я несла только бутылочку воды, а все остальное взял Калеб. Вокруг нас благоухало лето, и я даже думать забыла, какими черными стают глаза Калеба во время жары и от действия солнечных лучей. Деревья шумели в такт ветру, птицы разносили свои голоса далеко в лес и незаметные моим глазам поляны.

- Помнишь, когда мы поехали на пикник в позапрошлом году, к «Терри», ты рассказывал что любишь подниматься еще выше водопада? Ты говорил, что любишь там рисовать, и о том, как камни нагреваются от солнечного света.

- Да, - глаза Калеба на миг блеснули и снова скрылись, словно ему обязательно нужно было смотреть вперед, чтобы не упасть. – Помню. И?

- Мы как раз там?

- Да. Но не совсем.

- Ты не расскажешь мне, где мы?

Не то чтобы я боялась, или переживала, но мне хотелось знать и понять, где же я нахожусь.

- Нет.

Тон Калеба стал шутливым, словно он хотел сохранить этот секрет, хотя ведь он прекрасно знает, как я не люблю сюрпризы и секреты. О чем он интересно думал в данный момент? Довольно продолжительное время, идя за ним, я молчала, ожидая, что он что-то скажет, но поведение Калеба было странным. Легким, свободным, но не понятным. Вот и теперь, Калеб явно не собирался утолять моего интереса.

- Но почему, я бы хотела знать. Вспоминать его.

- Неважно где это место – потому что, находясь где угодно, ты сможешь закрыть глаза и представить, что находишься там. Это место всегда будет с тобой.

Я остановилась. Да, мне была ясна логика его слов, и весь контекст, но что изменится, если я узнаю, где именно находится эта долина, очередная лента леса, и отдаленный шум воды? Я остановилась, и Калеб услышав это, сделал то же самое. Он обернулся ко мне и, свалив сумки в одну кучу, устроился под одним из деревьев, так словно ожидал долгого разговора. Это немного сбило меня с толку, он повел себя так, словно знал, что на его слова я найду какой-нибудь вопрос.

- Не будь такой удивленной. Я догадывался, что стоит мне что-то тебе не рассказать, ты тут же потребуешь ответа.

- Я не требую, - возмутилась я, и удивленно уставилась на Калеба.

Его свежий вид, и очертания губ, заставляли меня думать не только о разговоре, но я больше всего хотела понять, что он имеет ввиду. Солнечный свет пробираясь сквозь листву падал на него рваными пятнами. Эта картина напомнила мне полотна художников о лете, и отдыхающих. Калеб вполне мог стать кем-то из таких персонажей, но он выбрал тропинку художника, а не модели. А я все еще не была уверенным художником, чтобы передать всю его красоту. Не хотелось портить прекрасные черты лица Калеба своим непрофессионализмом.

- Требуешь, - возразил Калеб, возвращая мне взгляд столь же твердый, как и мой удивленный. – В последнее время я часто замечаю это. Волки очень на тебя повлияли.

Я почувствовала, как волна краски залила щеки, понимая как Калеба прав, и в то же время, осознавая, что он даже не догадывается обо всех изменениях.

- Очень это как? На Бет и Теренса они повлияли еще больше, так разве они не изменились?

Мой голос стал раздражительным, и так я пыталась скрыть стыд и свою ложь. Но Калеба было трудно провести – он тут же почувствовал, что я чего-то недоговариваю, и насторожился. Зато, по крайней мере, не потерял хорошего расположения духа. Пока он улыбался, так как теперь, этот разговор можно было назвать игрой.

- Разве. По-моему ты очень часто выказываешь свое раздражение, как вот теперь, когда что-то идет не так, как хочешь ты. Теперь ты редко спрашиваешь других о некоторых действиях, и просто ставишь всех перед фактом. Разве не так?

Я становилась все более красной, и виной тому была явно не жара. Калеб отмечал все изменения на моем лице, и мне казалось, он читает меня как книгу, но нет, он не мог знать, того, что я как могла, пыталась скрыть от него.

- Я и раньше была раздражительной, это еще не о чем не говорит. И вообще к чему ты ведешь?

- К тому, что ты мне чего-то не договариваешь. И я не могу понять что это. И твои изменения более заметны, чем ты думала, или пыталась скрыть от меня.

Калеб самодовольно откинулся назад, уверенный, что загнал меня в угол, своими утверждениями. И хоть он старался не улыбаться, наблюдая за выражением моего лица, в то время как я искала подходящий ответ, но я видела, как искрятся смехом его глаза. И, в конце концов, сказала, нахмурившись:

- Не могу понять: ты насмехаешься надо мной, или это серьезный разговор?

- Серьезный? Нет, конечно, этот разговор появился только потому, что твои родители меня об этом попросили. Я просто хотел дать тебе время отойти от истории с волками, но их твое поведение настораживает.

Я тяжело сглотнула. Возможно, Калеб и догадывался о чем-то, но не до конца, а это – просто дань моим родителям. Они знали, что если что-то и происходит во мне, какая-нибудь борьба я расскажу о ней, скорее всего Калебу. Но они ошиблись. О чем-то таком позорном, я бы никогда не рассказала ему. Мне даже теперь было страшно видеть, что его понемногу мучает мое поведение. А что случится, если он узнает о снах, о мыслях, столь же запретных, как и само поведение оборотней? Мне было страшно об этом думать.

- Все в порядке, ничего такого, о чем бы я тебе не рассказала.

Калеб почувствовал мою ложь, и всего лишь на мгновение его глаза изменились, похолодели, но он решил дать мне время. Интересно, как давно он хотел об этом поговорить, и сколько времени он мне уже давал? А что если я сама не справлюсь в одиночку от этих мыслей и желаний? Что если волки заразили меня своей самовлюбленностью? Я мысленно похолодела, не зная, что мне теперь делать.

Но вот Калеб взметнулся на ноги и помог встать мне. Он позволил нашим телам соприкоснуться, и отчаянная волна желания затмила все чувства, и мысли. Я потеряла контроль над собой, и потянулась к нему. Калеб так хорошо пах, и его лицо вблизи лишало меня воли. Это было не правильно. Чувствуя свою безвольность перед ним, я всегда понимала, что в этом есть что-то не правильное, но не могла понять, что именно.

Калеб лег на землю и потянул меня на себя. Солнце грело мне спину, и я точно знала, что Калеб не ощущает тяжести моего тела, но оно должно было приятно его бодрить, как и кровоток в моих конечностях, которыми я оплела его. Коснувшись языком его губ, я почувствовал ответную реакцию – Калеб не был готов медлить, но я еще хотела поиграть, насладиться своей властью над ним, точно зная, что Калеб будет сдерживать себя, пока я не поддамся. Весь наш предыдущий разговор был забыт, и это оказалось ошибкой.

Власть, она так пьянила, больше чем я когда-либо могла представить. Мне тут же вспомнились все мои чувства, когда я управляла волками, и почувствовала от этого пьянящий восторг. А Калеб уловил это изменение то ли на моем лице, то ли через воспоминания, и его лицо несколько исказилось. Волна восторга и чувственности тут же спала обоюдно. Калеб был расстроен, и я сетовала лишь на себя что позволила своим воспоминаниям всплыть так некстати. Хотя почему некстати, это не мысли управляли мной, а я ими, я хотела вспоминать об этом, готовясь к близости с Калебом. Что со мной твориться? Глаза Калеба подтвердили мою догадку о его неприязни. Легонько сбросив меня в сторону, Калеб лежал, неподвижно смотря в небо. Я выжидала момента, когда снова смогу прикоснуться к нему, чтобы стереть это выражение.

- Прости, это вышло случайно, я вовсе так не думаю о тех воспоминаниях.

- Думаешь, - отрезал Калеб. Его губы так плотно сжались и побелели, что мне стало горько смотреть на него и осознавать, к этому привело мое чувство превосходства. – Ты именно так и думаешь. Так вот в чем дело…

Он замолчал и застыл. Я смотрела на него и не знала чего ожидать. Его лицо не было суровым, оно было расстроенным, печальным. Что же я натворила!

- И давно?

- Давно что? - переспросила я, хотя уже понимала, к чему он ведет, и что хочет знать. Мне не хотелось продолжать этот разговор, но моя непростительная ошибка требовала того, чтобы мы уже разобрались с этим.

- Давно ты думаешь так? Давно мечтаешь о подобном?

Я безвольно кивнула и почувствовала, как на глаза навернулись слезы.

Когда Калеб молча, встал, я поняла, что сделала что-то просто ужасное, что-то бесповоротное и расплата была пока что впереди. Страшный ужас наплыл на все мои конечности, и я не могла пошевелиться, смотря на застывшую фигуру Калеба.

- Наверное, я пока что не хочу говорить об этом, - наконец изрек он, и облегчение прокатилось вдоль моего тела, оставив на руках гусиную кожу. Это был не конец разговора, но Калеб думал теперь, что ему с этим делать.

Он протянул мне руку, чтобы помочь встать с земли, и я не смело, приняла эту помощь.

В этот день, я старалась как можно больше проводить время возле него. Брать за руку, целовать, даже не надеясь на большее, и к моему облегчению скоро Калеб оттаял. Улыбался, смеялся, указывал мне на некоторые неточности рисунков. Мы расположились на высокой скале, и сели спина к спине, чтобы рисовать, но чувствуя прохладу его тела, я время от времени ловила себя на том, что меня сковывает леденящий страх. Но что могло случиться? В худшем случае, Калеб может рассказать об этом инциденте родителям, но не более того. Я же знала, что он любит меня по-прежнему, не смотря на то, о чем я думала.

Ну, пусть даже они поведут со мной разговоры о том, как это неправильно, но даже тогда вина не будет сильней, чем та, которую я испытываю сейчас. Одно дело упрекать себя, а другое видеть этот упрек в его глазах.

Я ненавидела себя весь этот день, упорно стараясь заслужить прощение Калеба, но он вел себя так, словно ничего и не произошло, и оттого я чувствовала себя только хуже.

Я знала, что уже ничего не исправить, и не могла с собой бороться, а сдерживало меня от желания прочитать его сознание то, что Калеб такого бы уже не простил. Я не смогла преступить эту черту и оставалась в неведении.

Мы вернулись спустя два дня домой, но вместо радости, я чувствовала только тупое облегчение, потому что все время ощущала страх. И тревогу. Снова эту проклятую тревогу.

Мельком обняв родителей и малышей, я выскочила к Калебу в коридор, где он все еще разговаривал с Терцо. Они смеялись, и я как могла, стараясь тоже улыбаться, и терпеливо ожидала, когда разговор закончиться. Терцо все время кидал на меня взгляды, будто бы знал от чего мое нетерпение, но он точно не мог этого понять. Мне почему-то казалось, что если Калеб сейчас выйдет в двери, мне его уже не увидеть. Так, будто бы все его хорошее настроение было просто игрой, чтобы я не устраивала истерик. Мне вдруг стало страшно, что это все – конец.

Но нет, вот Калеб пожал руку Терцо, отец развернулся и легонько скользнул рукой по моему плечу, и в его взгляде я уловила настороженность – я тут же поняла, что он почувствовал мое напряжение.

Калеб подошел ко мне и приобнял одной рукой, другой нежно погладил кожу на моей щеке. Я поддалась вперед за этой лаской, сама же тревожно смотрела на него.

- Ты сегодня придешь?

- Конечно, почему нет? Хочу просто переодеться. К тому же Терцо говорит, что мне пришло несколько писем, и почти все они в связи с новыми выставками. Неожиданно мои работы начали считать ровней работам матери. – всегда когда он вспоминал о Патриции на его лице появлялась тень пренебрежения.

Я немного расслабилась. Это была уже паранойя. И нечистая совесть. Болезненно грязная совесть, которой нужно срочное лечение.

- Я скоро приду. Может, сходим сегодня вместе с Теренсом и Бет в боулинг?

- Да, конечно.

С тем же успехом Калеб мог мне предложить сходить в стриптиз-бар, и я бы согласилась. Несмотря на его хорошее настроение, все во мне кричало, что что-то происходит. Что-то очень плохое, и я отчаянно не хотела его отпускать.

Калеб пристально посмотрел на меня, и нагнувшись легко прикоснулся к губам. Я не смогла так быстро отпустить его, и он чувствовал мою горькую настойчивость, но не выказывал, что удивлен. Его губы были такими прохладными, мягкими…и такими внезапно чужими. Он все еще меня не простил. Даже не смотря на его хорошее настроение, он был сердит, и встревожен тем, что увидел на отдыхе. И с чувством стыда, за то, что прочитала его мысли, я позволила его голове ускользнуть из моих рук.

Когда дверь за Калебом закрылась, я трусливо выглянула в окно, чтобы увидеть, не изменилось ли его лицо, и нет ли на нем отвращения.

Калеб улыбчиво шел по дорожке и уже собирался сесть в машину, все выглядело так, словно такое прощание было нормальным для нас. Но вместо того, чтобы открыть дверку он замер около машины и тут же взглянул в сторону моего окна. Я резко отпрянула, а потом вспомнила, что он не сможет увидеть меня сквозь штору. Когда я вновь выглянула в окно его машина уже отъезжала.

Тревога – она меня убивала.