Глава 9. Потеря и отрешение

Не оставляй меня

Ты не уйдешь,

Воспоминания танцуют, причиняя боль,

Всё вокруг наделяя красотой,

Я вижу твое лицо во всем, что вижу,

Твой голос преследует меня.

О, я твоя теперь,

О, пожалуйста, сдайся же мне

И останься навсегда,

Не оставляй меня.

Так боюсь снов,

История повторяется,

Крик, монстры и кровь, что течет,

Я теряю свет внутри себя,

Вернись ко мне,

Ведь только ты можешь спасти меня.

(Оригинал We Are The Fallen, перевод Julie P.)

Я проснулась резко и внезапно, чувствуя, что у меня сперло дыхание, и не сразу удалось вздохнуть. Будто бы я продолжала тонуть и задыхаться, но я была в комнате Калеба, и вокруг не было никакой воды, кроме той, что лилась за окном. Стерев со лба липкий пот, я откинула влажную скомканную простынь, и пошла в ванную. Там я поняла, что и рубашка влажна от пота насквозь, стянув ее, я одела одну из чистых футболок Калеба, в которых он ходил по дому. Размер был, как раз как у моей рубашки, если не считать, что рукава доставали мне до локтей.

Умывшись, я еще несколько минут разглядывала свое отражение, уперев руки в умывальник. Мокрое лицо обрамляли такие же мокрые от воды волосы, завиваясь по краям. Глаза казались почти черными от расширившихся зрачков. Мне было плохо, и отражение в зеркале говорило насколько.

Да уж, сны не собирались давать мне передышку – стоило Калебу уехать, и все вернулось по-новому. Только сегодня я тонула, спасаясь от волков. Насыщенность и концентрация сна порождала во мне смутную тревогу, что все начнется снова, только более усиленно. Но я буду опираться им, и этого пока хватит, чтобы не начать переживать.

Все дело в том, что Калеба уже не было в городе. Глянув на часы возле прикроватной тумбочки, я решила принять душ, а потом переодеться в захваченную одежду. Мне не было куда спешить, и спать дальше я не собиралась. Свою вчерашнюю одежду я оставила у Калеба на кровати, аккуратно все сложив в пакет, и плотно его закрыв, чтобы мой запах как можно дольше сохранялся там. Вместо завтрака я забрала припрятанные Евой для меня футболки Калеба, которые я попросила ее не стирать. А ту, что была на мне, снимать, вовсе не стала.

Пока не подошло время ехать домой, я просто сидела, рассматривала вещи Калеба, почти прощаясь с ними, но на самом деле, я старалась уговорить себя, так не поступать. Нельзя думать о подобном. Калеб ведь говорил, что так я его не теряю, и нужно помнить лишь об этом. Год учебы, не так уж много, ведь мы жили друг без друга до того как встретились, и теперь сможем.

Уходя, я все же не спешила расстаться с домом Гроверов. Я желала, чтобы он мне снился, чтобы во снах всплывали воспоминания о том, как мне было здесь хорошо. Сколько памятных моментов я пропускала сквозь себя, словно ветер. Пусть они останутся со мной навсегда. Это было подобно молитве, хотя нельзя говорить так, зная о таком святотатстве, Самюель могла бы отправить меня в Глазго без Калеба еще на годик. Я усмехнулась своим мыслям. Нельзя ставать такой, как я была по приезду в Англию, и нельзя подаваться депрессии.

- Милая футболка, - вот и вес что сказала по поводу моей внешности Бет, когда я приехала домой.

Оборотни дожидались меня там, слушая последние настановления моих родителей, и наверняка Бет была от этого уже не в настроении. Удивилась я бы, если было бы по-другому.

Я довольно долго стояла обняв родителей, а потом близнецов, говоря им, чтобы слушали родителей, не шалили, и пообещав, что привезу им подарки, как только вернусь. Они оба понимали, что происходит что-то грустное, но захныкала лишь Соня, Рики был чуть более сдержанным. Наверное, где-то очень глубоко в душе, я признавалась себе, что за это и любила его чуть больше сестры. Но совсем чуть-чуть.

Прат не стал со мной прощаться. Он этого не любил, но я знала, что иногда Прат бывает сентиментальным, и не хочет этого показывать. Ну что ж, я с ним и так слишком много времени проводила в последний месяц, так что горевать не буду. Прат, был горьким лекарством, которое нужно принимать не продолжительно.

Кинув в последний раз взгляд на дом и родителей, я села в машину. Отъезжая, я смахивала слезы, зная, что все убеждения себя самой, в том, что этот год не будет пустым без Калеба, рухнули в один момент.

Осень пришла так быстро, словно я ее и не ждала, потерявшись в толпе, оставив небо синим, как индиго, и, позволив падать дождю. Я не успела оглянуться, а в лужах плавали желтые листки, а деревья, кутаясь в желто-зеленую шубу, и кроваво красные листки, постепенно оголились. Но осень оставляла след на всем, даже если я не хотела ее замечать.

Кутаясь в тонкую куртку, я в который раз проклинала себя за слабость в душе, и машину за то, что забыла надеть на нее крышу.

Все должно было бы, здесь переменится. Новые ощущения, новые эмоции, попытки забыться. Но я этому не рада, как будто на грудь что-то давит, вздохнуть тяжело, радоваться еще тяжелее. Понимаю, что не коснуться мне Калеба теперь еще очень долго. Возможно, я его скоро услышу, но увижу, только если буду пересматривать свои воспоминания. И как здесь радоваться? Ну почему такое логичное разумное существо как Калеб не может понять, что нам обоюдно больно от этого тупого расставания. Я против! Хочу вернуться, или же хочу, чтобы он был здесь!

Память, отпусти меня, не тревожь. Я не могу его сейчас вернуть, и не смогу еще очень долго. Так дай мне насладиться тем временем, что я проведу без него, полностью усвоить урок, преподанный мне Калебом. Просто смирись. Ведь я увижу его. Я не знаю, когда это будет, не знаю точно в какой день или час, но он очень скоро появится на моем пороге, и мы вместе с тобой, потом, будем наслаждаться со временем отголосками его запаха, лица и тела.

С высоты своего одиночества, такими глупыми казались ссоры Бет и Теренса, и оттого я чувствовала себя еще более одинокой. Я одна, хотя нет, нас таких в мире двое - где-то там, далеко, Калеб оставался тоже один. И все это последствия моего глупого детского эгоизма.

Глазго вовсе не напоминал мой любимый сонный город с ленивыми ставнями и дружелюбными дверями. Я просыпалась в темноте и возвращалась затемно домой. Зато наука шла на пользу – чем глубже я погружалась в уроки, тем легче было забываться. Хотя да кого я обманываю? Ничего не легче – просто по-другому. Пока у меня было занятие, можно было думать еще о чем-то кроме тоски.

Университет был всем тем, о чем я мечтала когда-то. С началом учебного года, я ненадолго смогла забыться, наверное, на день, до вечера. А вернувшись домой и, увидев Бет и Теренса, которые решили первый день прогулять, я загрустила.

Несколько дней по приезду сюда мы обживали дом. Хлопоты относительно штор и уборки, заняли и отвлекли меня. Бет закружила меня по магазинам, покупая шторы, скатерти, подушки, новое постельное белье, посуду и все, все, все, что нужно было для нормальной жизни в новом доме.

Прораб, следуя всем моим просьбам, которые я ему надиктовала еще тогда, когда ездила сюда, сделал из дома подобие картинки. Гостиная приобрела золотистый оттенок, моя комната стала темно-синей, а комнаты Бет и Теренса зелеными, все остальные стены были лимонно-кремовыми или коралловыми, с оттенком терракота. Немного не по-английски, как тонко намекал мне прораб, но дома очень подходило такое оживление. К тому же пустые комнаты не занимали меня.

Продукты и моющие средства мы покупали у Пенни, чему она, конечно же, была рада. Как и появлению со мной Бет и Теренса. Хотя, как я подозревала, в душе она ей бы очень хотелось, чтобы хоть кто-то из нас был одинок. Ей нравилась роль сводницы. И мы были подходящими кандидатами для этого, если бы не наши вторые половинки. Возможно, объяснение этому крылось в том, что именно в Рисдире Пенни когда-то она познакомилась со своим мужем Питером – еще одним любопытным и радушным жителем Рисдира.

Дня три ушло на то, чтобы отмыть, отчистить и украсить купленными вещами дом. В последний день нашей уборки, когда все встало на свои места, а точнее туда, куда хотела Бет, мы смогли отдохнуть. Лучшим, что было за эти три дня, так это то, как внезапно снова вернулась ответственная, трудолюбивая хозяйка – она же Бет. Организаторские способности были у нее на высшем уровне, и чистота ей нравилась так же, как маме и Еве. Ну просто сговор какой-то. Я и Теренс только послушно выполняли ее указания, в тайне надеясь, что такое рвение скоро пройдет. Еще чего доброго будет устраивать в моей комнате такой же контроль порядка, как и Самюель. Этого я уже не переживу!

В этот день погода выдалась жаркой и солнечной. Рано поужинав, все мы трое собрались на веранде и просидели там до позднего вечера, наслаждаясь прохладным и чистым воздухом, и такими редкими минутами спокойствия. Бет и Теренс держались за руки, сонно щурясь от заходящего солнца, я же делала вид, что дремаю. Но на самом деле терзалась одиночеством и болью. Только не стало чем заняться, как появились ненужные мысли. В последующие дни, в такие моменты, жизнь мне казалась разбитой, и всех хотелось заткнуть, не слышать и не видеть, а вместо этого я варила себе кофе, курила, хотя старалась уговорить себя, что это плохо, и в тайне ненавидела свой глупый язык.

Бет и я учились на одной группе, на нулевом курсе филологического, но все же некоторые предметы были у нас разные. Многие выбирали дополнительные лекции литературы, я же выбрала историю Англии и, конечно же, живопись. За прошедший год, Калеб сильно подтянул меня по рисованию, и теперь я даже задумалась, а ту ли специальность выбрала? Но об этом можно не переживать, после нулевого курса. Я смогу выбрать новое направление и может быть, Калеб будет учиться со мной. Это были даже не планы, а всего лишь смелые мечты.

Когда я думала об университете Глазго, то не подозревала, что учится, придется не в самом Глазго, а в Дамфрисе.

Дамфрис для меня казался тем же Лутоном, только по шотландски. Железная дорога, автобусная станция, старые дома и пабы, ухоженные улочки и множество студентов. Лутон, почти не отличался, если только архитектурой, от Дамфриса. Только вот в окрестностях Дамфриса было много древностей, которые, как пообещала мне Бет, хочу я того или нет, мы все посмотрим. Замки, церкви, старые разрушенные крепости – и все это ожидало меня в недалеком будущем.

В итоге, как и предвещали некоторые одногрупники, я уже в первую неделю пожалела о том, что выбрала историю Англии. Такого требовательного профессора не было ни по одному предмету, скидки он давал только тем, для кого истории не была профилирующим занятием. Он на первом же занятии дал нам расписание, списки книг, тем лекций, самостоятельных работ и проектов. Которые мы сделаем в 1 семестре. Только перечитывая этот список, мне ставало худо. Множество книг нужно было искать в библиотеке в Глазго, а это значит лишних два часа в день на дорогу, и возвращение домой в сумерках. Но я хотела этого сама.

Учитель живописи, старенький профессор, с некоторыми устарелыми взглядами, был все же интересным собеседником. В его классе я отдыхала. Закрывая глаза и слыша запах растворителя и краски, можно было представить себе, что я нахожусь в мастерской Калеба. Сейчас, он словно ветер приблизится ко мне, тихо и неотследимо, и поставит свою прохладную руку на плечо. По привычке я содрогнусь от его прохлады, а потом по телу разольется сладкая истома… но ничего подобного не происходило.

Литература и язык, не оказались чем-то из ряда вон выходящим, кроме того, что наша учительница фанатела от Роберта Барнса умершего в возрасте 37 лет именно в Дамфрисе. Никогда не думала, что таким можно гордиться. И все же вскоре я начала ждать этих уроков, потому что профессора загружали нас работой, а это было именно то, чего я хотела. Учеба помогала забыться, как и изучение французского, всего лишь маленькое хобби, которого совершенно не понимала Бет. Это была ее слабая сторона – языки, кроме английского, она не знала никакой другой. На французском, не смотря на изучение его порядка 7 лет, Бет общалась, чуть ли не на жестах, потому не стала вместе со мной выбирать эти занятия. И на том спасибо. Несколько часов не в их компании, уже хорошо. Можно подумать я не замечала, какими сочувствующими взглядами они за мной следили – по дому, университету, на прогулке. Будто я собираюсь что-то с собой сделать!

Бредя и не смотря по сторонам, я растворялась в толпе студентов почти физически, хотя это было и не так. Перехватывая чужие обрывки сознаний, я могла следить за собой незнакомыми глазами и открывать для себя, что за мной многие наблюдают. Я старалась высоко держать голову, а не опускать ее вниз, чтобы не было заметно, как я нервничаю, но почему-то это не было гордо, как бы я не пыталась таковой выглядеть. Я даже с виду была одинокой и растерянной, как маленький ребенок. На фоне Бет и Теренса я очень выделялась, так как была вялой и не очень веселой. Они в первую же неделю завели себе знакомых, я же от силы знала троих по именам, и это тех, кто более словоохотлив.

Я все не могла привыкнуть к этой моей новой жизни, где не было моей второй полвины себя, мне пришлось оставить ее с Калебом. И я заставляла смириться себя с потерей с началом нового понедельника. Их было пока что не так много, но, уже пересчитав их, я могла понять, как много мною утрачено. Пока что никакого нового опыта, которого я так жаждала, не было, но вот отсутствие Калеба ощущалось остро. И все же привыкнуть не выходит.

Я могла бы заставить себя ненадолго забыть обо всем, что было в предыдущие два года, только зачем. Версия, отредактированная памятью, мне не нравится. Там не будет Калеба, а значит, нет больше никакого смысла в этом глупом существовании.

Мы часто вдвоем с Бет ездили вместе на занятия, большая часть лекций у нас проходили одинаково. Теренс же не смотря на свою фармакологическую группу, со сложной системой исследований, начал вскоре пропускать занятия из-за тренировок. Хотя родители просили Бет и Теренса не очень выделяться в толпе студентов, это было просто нереально, хорошо, что хоть по деревьям и стенам не лазили, чтобы показать какие они сильные. А то, что красивые, про это гомонил весь университет, наверное, даже в Глазго.

Я часто любила проводить свободное время, между парами следя за игрой Теренса, и это давало любопытные результаты. Улавливая мысли других студентов, я узнавала, что они о нас думают. Больше было гадких мыслей, о том, что Теренсу повезло, ведь он живет одновременно с двумя девушками.

Другие завидовали. Мне были и раньше заметны взгляды, которыми сопровождали меня и мою машину, но думая обо мне, некоторые считали, что я богатенький сноб. Да, конечно же, Ягуар, и моя необщительность справляли не очень хорошее впечатление.

Мне даже не надо было слушать то, что говорили обо мне, и что пересказывала Бет, я знала все из мыслей других студентов.

- Не удивительно, что у наших однокурсников в голове такие мысли, ты почти не улыбаешься, всегда знаешь ответ, так как вечерами то и делаешь, что зубришь и молчишь в компаниях. И из-за этого тебя считают богатой, заносчивой, заумной сучкой, прости за слово.

- Я совершенно не такая, - моя вечером посуду, мы часто говорили с Бет, когда Теренс резался в какую-то игрушку на компьютере.

- Я это знаю, но не они, потому что себя настоящую, ты не показываешь остальным. Без Калеба ты совсем не такая, - последнюю фразу Бет добавила очень тихо. Я на это не обратила внимания, словно последние слова не были сказаны.

Я опустила глаза, потому что они могли многое рассказать Бет обо всем том, что я утаивала и молчала. Зачем мне нужно было, чтобы она звонила родителям, а тем более Калебу о том, как я страдаю. Лучше все это оставлять при себе. Я могла лгать, но нужно было просто сдержать в себе все то, что я так хорошо утаивала на людях. Но они мои друзья, как долго я смогу постоянно играть? И в университете и дома, и звоня родителям. Только говоря с Калебом по телефону, я давала волю своим чувствам, но тоже не всем. Я не хотела, чтобы он знал, как я слаба. Слабость это конечно не то о чем нужно беспокоиться, но только не перед ним – я не могла сдержаться и все же старалась. Не хотелось быть слабовольной, не хотелось быть трусихой и также не хотелось быть истеричкой. Ну вот, Калеб уже начал получать результаты нашей разлуки – я уже не была так самоуверенна, и не считала себя всесильной. Значит, наша разлука не напрасна.

- Скоро все утрясется, - пообещала я ей, - дай мне время прийти в себя.

Бет обняла меня и так мы стояли несколько минут. Это был последний спокойный разговор в этом месяце, так как началось время волков. 7 дней волчьей жизни. Бет и Теренс ставали все раздражительней, я же больше углублялась в себя. Тоска усиливалась, так как Калеб не звонил, или звонил буквально на несколько минут. Разговаривая с родителями по телефону, я не осмеливалась спросить, знают ли они, когда вернется Калеб, по той же причине что не спрашивала у него – гордость.

Ночь была неспокойная. Для безопасности я гуляла ночью с оборотнями, а с утра сама поехала на занятия. Моя раздражительность поднялась до максимума. Я очень старалась не срываться на оборотнях, и не злиться, но какая-нибудь тупая успокаивающая фраза, меня просто убивала, и я взрывалась как бочка с порохом от искры. Здоровый сон отсутствовал, и это давало еще больше лишнего времени. Я ненавидела лишние время, потому и не протестовала, что сегодня оборотни остались дома. Покричав на Бет, даже уже не помня из-за чего, я приехала в кампус темнее тучи.

Ко всему прочему пошел дождь, и мои теннисные тапочки промокли, еще до того, как я добралась в здание. Спасибо тебе Бет за совет!

На французском я сидела по-прежнему злая. Совершенно игнорируя учебу, я всю лекцию рисовала – и так понятно кого. Но видимо от злости Калеб выходил неудачно. Моя соседка, рассматривая рисунок, с чувством выдохнула, что этот парень прекрасен, но она не видела настоящего Калеба. Вот тогда бы она защебетала.

Я так и не смогла досидеть до конца пары и попросилась выйти. Душное помещение действовало на меня угнетающе. А на улице, словно по волшебству появилось яркое солнце. Приоткрыв окно в коридоре, я попыталась вдохнуть прохладный ветер Глазго, пропитанный свободой и болью (теперь эти слова были у меня синонимами). Сладкая жидкость медленно разливалась по венам, и я поняла, что это горечь. Почему многие думают, что горечь горькая. Нет, она сладкая, потому что моя свобода с привкусом боли, все же доставляла радость. Все здесь было именно тем, что я хотела. Не было только одного – Калеба.

Глаза слепит яркое непривычное утро, но я не моргаю, стараюсь отвыкнуть от темноты аудиторий. Уши разрывает от слишком громкой музыки айпода, который я предусмотрительно захватила с собой, но это терпимо, лучше, чем слышать, шум университетских коридоров, и чужих шагов, среди которых я не могу услышать желанных шагов.

Я почти могла сказать, что ни о чем не жалею. Но это почти горчит неправдой. Такими словами я могла обмануть родителей, звонивших чуть ли не каждый день, но не себя. Калеб бы мне тоже не поверил.

Он представлял, что со мной творится тут. Да, возможно и у него бывают моменты, когда он наслаждается днем, но разве эти моменты могут быть совершенны, когда меня нет рядом? Я надеялась, что нет. И пусть это звучит подло, но я очень на это надеялась. Я ждала, когда он, наконец, прекратит этот ненужный год пустого ожидания и просто однажды приехав, останется.

Как же это наивно, укорила я себя. Ну и пусть. Я такая, я наивная, и в этом моя особенность. Нужно научиться гордиться своими слабостями, иначе я сойду с ума, гадая, а не во мне ли все проблемы? Проблемы есть и у Калеба. Он ведь с этим смирился, и принял их, и мне нужно попытаться!

Какое наше сердце хрупкое. Всего один день, один глупый дождливый день, проведенный всего лишь без него, оставляет глубокие борозды. А сердце уже разваливается на тысячи кусочков, как хрупкое стекло. И словно перестает битья и чтобы скрыться, я скрываю правду от него и от других. Все хорошо, сказала я Бет, и теперь остается чаще себе это повторять.

И в итоге начинаешь строить стену. Кирпич за кирпичом, за словами «все хорошо», и «я в порядке», уперто и завзято свет вокруг тебя гаснет. И вдруг проснувшись с утра, я вижу другого человека. А слез уже нет. Остается только жить и ждать, когда приедет Калеб. И сколько не молчи, а он все равно узнает обо всех слезах и тревогах.

Но появление солнца дает надежду, и я могла, погоревав, возвращаться к науке. Все же лучше, чем придаваться тяжелым горьким мыслям.

После пар я не хотела слишком быстро возвращаться домой, помня, что меня там ожидает. Утренняя ссора оставалась очень свежей, и потому я решила поехать к Пенни. Она и ее муж, Питер, подрабатывали ночными сторожами в старом бассейне. И там я могла побыть в одиночестве или же дружелюбной компании. Могла подумать о себе и Калеб. Чаще всего я звонила именно оттуда, потому что ночью, на стоянке было светло и тихо.

Я брела к машине ужасно раздраженная сегодняшним днем, а особенно лохматой головой после дождя. Страшно было представить, что творилось с волосами, но окна моей машины любезно мне показали всю живописность ситуации. Можно было начинать скулить от злости, но я лучше заберусь в салон, и кое-как их приглажу, пока меня заметило не так много человек.

Верное отвращение ко всему живому и не очень, не позволило поехать прямиком домой. Лучше уж в старый бассейн – Пенни бывала всегда мне рада. К тому же у нее всегда находись дела, которые нужно срочно сделать, и там я смогу побыть одна-одинешенька.

Запах тонкого ночного ветра немного задобрил меня, как только я выбралась перед дверьми бассейна, но ненадолго – пока этот же самый ветер не напомнил мне об осени и Калебе, и нашем месте, которое пахло сейчас точно также – проливными дождями и свежими мокрыми деревьями, чья потрескавшаяся кожа, впитывала в себя все это.

Ночные крыши вокруг не пугали. Они словно приглашали развлекаться заблудших лунатиков – ну уж нет, я как-то обойдусь.

Но стоило мне выйти на улицу из машины, и я тут же угодила под молотилку рассерженной природы Глазго. Небо потемнело до свинцово фиолетовых туч, и еще бы ничего, если бы просто пошел ливень, но за ним припустился град, да такой, что я боялась получить сотрясение мозгов. Хуже было потом – поднялся ветер, и град постепенно перешел в очередной ливень. А я в тонкой куртке! С синими руками и губами, я кое-как умудрилась добраться до входной двери, и даже открыть дверь бассейна, скрюченными от холода пальцами.

Точно заболею. Как иначе – я промокла до нитки, вплоть до белья.

Это был октябрь, и такие дожди, как говорила Пенни, не редкость, а что-то привычное. В бассейне я могла сколько угодно сидеть, рисовать, делать уроки и говорить с Пенни или ее мужем, в зависимости от того, кто дежурил. Сегодняшний день не стал исключением.

Стоило мне зайти. Пенни тут же стала стаскивать с меня мокрую одежду, как всегда причитая, что я хожу без зонтиков, что было очень смешно. Ведь моим «любимым» аксессуаром здесь, стал именно зонтик. Их было у нас порядка двух десятков. Забывая захватить с собой зонтик, я и Бет, постоянно привозили новые из города. И потом приходилось ломать голову куда их девать. Не то что бы у нас не было места, просто они иногда доводили меня до белого каления, валяясь где попало, и конечно же раскрытые. В итоге я перестали их брать.

Переодевшись в теплую робу Питера, я сушила волосы полотенцем, что дала мне Пенни, и пила чай с ее домашним хлебом и вареньем, что она делала из всего, что росло в ее саду. Маленькие уютный уголок дома, пусть и не моего. Зато я чувствовала себя здесь хорошо. Нет, это не значит, что возле Пенни я забывала о Калебе, но просто она, как оборотни, мне его не напоминала.

- Скажи мне Рейн. Почему вдруг такая разница между той девушкой, что приехала летом, и той, что сидит сейчас передо мной? – Пенни все могла рассмотреть за моим скрытным поведением. Мне было плохо, хуже, чем кто-либо мог понять, и только человеку, который страдал, было доступно осознать это.

Я виновато оторвала взгляд от валяющихся на столе кипы своих книг и тетрадей с лекциями, и отставила чай, сделав вид, что он горячий. Посмотрев на нее я натянуто улыбнулась. Но Пенни вышивала с невинным видом и вовсе не заинтересованным лицом.

- Мо парень… - начал я, и затихла, не зная, как это объяснить, - мы не можем быть в этот год вместе из-за моей глупости. А я все еще учусь жить… без него. – нервно хихикнув добавила я: - Думаете это звучит глупо, потому что такая молодая особа как я говорит это? Ведь мне еще нет 18.

- Нет, - Пенни глянула на меня поверх вышивки и сняв очки, отложила ее вовсе. – Я не думаю, что это звучит глупо. Ты ведь давно встречаешься с ним, и твои чувства реальны. Но страшнее то, что ты говоришь о вашем недолгом расставании, как о трагедии.

- Так и есть, - я просто не знала, как рассказать о нашей связи с Калебом, - Вы любили когда-нибудь так, что просто дышать не могли без него?

Пенни была ошарашена страстью звучавшей в моем голосе, такой не подходящей для девушки моего возраста. Фанатизм, вот что значили мои слова. Полное углубление в Калеба, болезнь, зависимость. Я прочитала все это в ее мыслях, которые легко попадали в мою голову. По крайней мере, она меня даже и не собиралась осуждать.

- Наверное, вот так, не любила, - все же ответила она.

Да, никто не мог меня понять. Только Ева, но та Ева, когда она была человеком. Ее чувства стали другими при становлении в вампира, а моими все еще двигали гормоны, и живое сердце. Только я одна знала, что такое жить без Калеба, и я одна делила эту боль. И все же эти полтора месяца я жила в некотором отстранении, и боялась, что вот-вот мне придется проснуться и осознать всю боль нашего расставания.

-Что же такое могло натворить, такое доброе существо как ты, чтобы парень заставил вас на время расстаться?

- Боюсь, Пенни, я не столь добрая, как вам кажется, - горько созналась я. Если бы она знала, каким чудовищем бывала я, ее лицо вмиг бы исказилось от отвращения.

- Не верю, добрее тебя. Мне еще не приходилось видеть детей. Даже моим внукам далеко до твоего воспитания.

Я горько усмехнулась. Как же далеко было от истины представление Пенни обо мне. Как бы мне хотелось соответствовать образу нарисованному в воображении Пенни. Теперь у меня было много времени, чтобы научиться снова, быть хорошим человеком. И Калеб смог бы полюбить меня, так же как и раньше, не осуждая. Я видела это в его глазах и сознании, и именно с этим было тяжелее всего жить.

- Все не так просто, - сказал несмело я, согреваемая добрым сердцем Пенни.

- Жизнь и есть не простая. Но ты добрый человек, и я вижу это в тебе. А ошибки все совершают, потому что мы люди имеем право на них.

Как близко Пенни была к тому, по какой причине я попала сюда, и без Калеба. Желание совершать ошибки!

Вечер прошел тихо и спокойно. Я смогла здесь сосредоточиться, сделать уроки, и немного отдохнуть от всего. Возвращаясь домой, я впервые за долгое время подпевала магнитоле.

Когда я зашла в дом, с комнаты донеслось не довольное ворчание. Я тут же напряглась, и очень осторожно начала продвигаться вглубь комнат, и что я увидел? Как Теренс и Бет в образе волков дурачатся по комнате. У меня появилось две глупых псины!

Не став обращать на них внимание, я решила еще немного поизнурять себя. На ночь, я вычистила раковину в кухне и ванну, вынесла мусор. Но не смогла зайти в детскую, не в силах вынести вида детских кроваток и сознания того, что рано или поздно мне придется достать с подвала не только их, а и запакованную одежду и игрушки. Рано или поздно родители приедут наведать меня с детьми. Я понимала, что это будет тяжело, но пока что не хотела даже думать об этом. За детьми я скучала не меньше, чем за Калебом. Раньше их присутствие было как само собой разумеющееся, но теперь, мне иногда хотелось, снова засыпать вместе с ними. Ночами они часто спали со мной.

А после пошла к себе. Я уселась на широкий подоконник, когда, наконец, звуки, доносящиеся с первого этажа от Бет и Теренса, более или менее затихли. Из закутка появилась пачка, моя новая заначка старой привычки. Я открыла окно, и комнату заполнил запах и звук глухой осенней ночи. Облака закрыли небо, сделав его совершенно беззвездным, темно-синим, почти черным, и что самое ужасное вовсе не напоминало мне-то небо, под которым мы так часто бывали вдвоем с Калебом. И оттого моя печаль увеличилась. Назло, то ли себе, то ли Калебу, я тут же чиркнула зажигалкой и затянулась.

Не знаю, сколько я так сидела, но я вновь потянулась за следующей сигаретой. Пошел дождь. Сиротливый, нагоняющий тоску, такой затяжной и мутный, под стать моей депрессии которой не должно остаться до утра. Чтобы ее не видели Бет и Теренс, иначе обо всем узнает Калеб, и я не хотела, чтобы он знал как мне плохо.

Осень и ночь смотрели прямо на меня. А я в ответ. И им и мне было плохо. Но осень хоть как-то могла излить свое отчаяние, и я тоже – пыталась. Я пыталась, и мои тревоги пришлось преодолевать методом Прата – или пить или курить. Я выбрала второе. Немного лучше и никакого похмелья.

Умирать я не собиралась, сигареты не смогут убить меня – пока, я все еще желаю стать бессмертной.

Когда в коридоре раздались глухие шаги и хихиканье, я воровато подпрыгнула и вышла в коридор. Бет и Теренс, снова в человеческом обличье шли в свои комнаты. Во время луны они спали отдельно. Их усталые, помятые лица, насмешили меня. Махнув мне рукой, Бет, всего лишь на миг застыла на месте, принюхиваясь. Я ожидала, что сейчас она что-то скажет, но вот Бет шагнула в комнату и в коридоре возобновилась тишина. Войдя обратно в свою комнату, я застыла, не ориентируясь куда идти. Кончик не потушенной сигареты ведет как маяк к окну, где все так же темно. В коридоре снова все спокойно.

Я хотела дождаться утра, и узнать каким здесь бывает рассвет, но не смогла, сон был превыше моих сил. Оказалось, я была более измотана, чем поняла. Жаль. Темнота здесь была прекрасной, не такой как дома, но по-своему органичной. Мне она нравилась – ночь, за лето я просто отвыкла от нее. Но по сведениям наших одногрупников я смогу наслаждаться ночью круглые сутки. Зимой она затяжная, потому что часто падает дождь. Но что такое часто? Дома дождь тоже был постоянным гостем, и с моим-то именем, было бы предательски не ожидать его.

Долгожданный выходной день поистине принес мне прекрасное настроение. Сегодня я была одна. Бет поехала, чтобы купить какие-то вещи, Теренс на тренировку, и я решила сделать то, что так давно хотела.

Стена садовой ограды почернела от дождя, но сквозь размытые стекла я могла это скорее угадать, чем увидеть. Мне тут же захотелось взять свой этюдник и пойти рисовать под навес – дома я сегодня и так была одна, ни кого в гости не ожидалось. Час или два. Умиротворяющего спокойствия и тишины, это было то, о чем я мешала с воскресенья – пробежки с оборотнями и ссоры, это было не тем, что я хотела бы вспоминать.

Я разложила краски и кисти на маленьком столике, поставила старый раскладной стульчик на растрескавшиеся плиты, и наконец, устроила как можно удобней на коленях альбом. Я рисовала карандашом не долго – и в мыслях моих была лишь одна фигура – Калеб.

Чем он занят? Думает ли обо мне? Скучает ли? Может ему надоест этот глупый разъезд, и он в скором времени приедет сюда, ко мне? Я могла об этом лишь мечтать, а если не об этом, то хотя бы чтобы он приехал на день, на ночь, на час…

Со стороны главного входа просигналила машины. Именно так как это может делать лишь один человек – Бет – нудные и раздражающие три гудка. Я оторвалась от рисунка и замерла в оцепенении – с листка на меня смотрело знакомое лицо на фоне почерневшей стены, изрезанной старым плющом. Калеб вышел так реалистично, идеально, мне даже удалось передать серебристость его глаз. И мои любимые искры в глазах, когда он собирался меня поцеловать. Мне не сразу же удалось унять дрожь и заставить спрятать этот рисунок в папку. Я шла встречать Бет в ужаснейшем настроении, и что хуже всего, я чувствовала, что готова вот-вот расплакаться.

Зайдя через заднюю дверь на кухню, я услышала, как она напевает что-то выгружая еду в холодильник. Ее хорошее настроение сказал мне о много – во-первых, пока что они не ссорились сегодня с Теренсом, а во-вторых, наверное, ей таки дали желанную роль в спектакле. С Бет всегда было просто. Сложности бывали только у меня. Я не умела ни ценить, ни беречь, то, что имею. И даже когда Бет и Теренс ссорились, у них это не выходило так ужесточено как у нас.

Когда я хотела сказать ей, что она приехала слишком рано, то замолчала, увидев часы на кухне. 5 часов вечера! Я рисовала целый день, и даже не заметила этого. Я продолжала утопать в Калебе, так и не отгородившись. Я не могла стать счастливой в этот год.

- Теренс? – спросила я, спрятав свой альбом в гостиной под подушками.

- На тренировке, и просил что-то приготовить, потому что уже голоден, - отозвалась она, нырнув в холодильник.

- Вы всегда голодны, - схватив яблоко, пробормотала я.

- Не напоминай, страшно кому-то признаться, - буркнула Бет. Сегодня ее настроение явно улучшилось, не следа того, что она помнит нашу ссору. Думаю, я смогла привыкнуть к тому, что они были рядом. Они хотя бы были рядом всегда!

- Не могу. Мне страшно видеть, как за два дня тают недельные запасы еды, - рассмеялась я, действительно понимая, что мне хорошо.

Бет подозрительно глянула на меня и мое веселое лицо.

- В любом случае, нужно начинать готовить, Теренс через час будет дома, а я уже готова сесть кабана. Или кролика.

- О, не сомневаюсь, - скривилась я, потому что для меня упоминание кролик и еда, были болезненны.

Таким веселым, наш вечер здесь, еще никогда не был.

Да я могла жить, я могла начать новую жизнь и улыбаться. Но правда заключалась в том, что когда минул день, суета закончилась, и наступила ночь, боль снова выходила наружу.

Всё-таки когда ты, безумно желаешь упасть и заснуть - сна нет, и тебя терзают все те же мысли, что и на парах – где он сейчас? думает ли обо мне? и как прошел его день? Меня даже иногда брала ревность, потому что все в моей семье имели возможность общаться с ним – даже Рики и Соня, и я считала это не справедливым. И все это моя вина. Нужно брать ответственность за то, что натворила, ведь я жаждала именно этого. Делать ошибки и брать за них ответственность. Глупый ребенок. Взросление не в том, чтобы совершать ошибки, а чтобы уметь их избегать. Он делал меня взрослой, просто я была слишком маленькой и эгоистичной, чтобы понять это.

Я легла в постель, но из-за духоты в комнате не могла заснуть и долго ворочалась.

Нет, сон не шел! Мысли кружились вокруг Калеба. Глаза уже не слезились. Я лежала в полной бездвижимой тишине, подобная хладному трупу, и понимала, что если так будет продолжаться и дальше, я таковой и стану, и этот год, год прожитый без Калеба, будет потерян в пустую. Нужно жить, и просто прожить этот год, прожить его так, словно все хорошо.