Социально-политические и этические аспекты цифровой культуры

Выше уже было отмечено, что техно-художественная гибридизация является одним из аспектов более общей тенденции гибридизации в обществе и культуре. Культура информационного общества – это культура гибридов. Поскольку искусство ХХ века постоянно заявляло о себе как политической силе (достаточно вспомнить о связи модернистского авангарда с коммунизмом и фашизмом), необходимо понять и прояснить социально-политическое значение техно-художественной гибридизации.

Эту онтологическую связь, эту жёсткую культурную логику техно-художественной гибридизации и политики впервые открыл и описал Вальтер Беньямин в уже упомянутой работе. Теоретическое и политическое значение его подхода и его анализа становится ещё более актуальным в наши дни. Закон политической силы искусства Беньямина можно сформулировать в нашей терминологии следующим образом: чем больше креативные и дистрибутивные возможности техно-художественного гибрида, тем больше его политическое значение и заложенные в нём возможности власти.

Технологическое искусство под влиянием авангарда несёт на себе след революционного воодушевления и бунта. Технология (=машина) осмысляется как символ преобразующей мир тотальной власти. Она обрушивается как молот нигилизма на само искусство и его традиционные культурные формы, что особенно ярко артикулировано в итальянском футуризме. Авангард создаёт особый вид политики – политики искусства – жёсткого противостояния внутри самой сферы культурного производства, борьбы за право легитимировать культурное производство, борьбы за эстетические принципы и их доминирование. Роль технологий стала ставкой в этом противостоянии за право называться искусством. Техно-художественный гибрид был проектом абсолютно новой альтернативной эстетики, наносящей удар классическому искусству.

Возможно, в авангарде впервые после Великой французской революции эстетика настолько близко смыкается с реальной большой политикой общественных преобразований и сотворением истории. Русский авангард (конструктивизм, кубофутуризм) неразрывно связан с идеологией коммунистической революции и утверждением технологий как силы общественных преобразований. Итальянский футуризм оказался фатально близок фашистской идеологии, так же поместив эстетику технологий в контекст тотального могущества власти (именно эта глубинная связь фашизма и кино заинтересовала В. Беньямина).

В кибернетическом искусстве этот идеологический элемент смягчается и претерпевает существенные преобразования. Произошла странная идеологическая мутация. Дело в том, что кибернетика, безусловно, была важной частью американского либерализма и милитаризма 1950–60-х годов. Мы обсуждали эти моменты выше. Во время вьетнамской войны американские военные представляли компьютеры как разновидность супероружия, а сам основатель кибернетики активно участвовал в военных разработках. Либеральные политики использовали представление о технологии как супервласти, по существу аналогичное модернизму. Коммунизм и фашизм оказались чудовищно близки либеральному дискурсу одной из сторон холодной войны. Имплицитная кибернетике политическая философия тотального контроля в живых и искусственных системах часто недооценивается, поскольку более привлекательной выглядит демократическая идея обратной связи.

Кибернетическое искусство, несмотря на его бесспорные модернистские корни, отличает удивительная политическая нейтральность (и это повод усомниться в его абсолютной укоренённости в модернизме). На самом деле, художники предпринимают попытку политической деконструкции кибернетики, попытку демилитаризовать эту науку и компьютерные технологии, вывести их в более гуманистически приемлемые рамки. В этом отношении компьютерная эстетика на время становится оппозицией политической демонизации технологий. Компьютерные технологии и кибернетические принципы переносятся в творчество как само проявление человеческого в культурном созидании. Эта искренняя эстетическая увлечённость, практически деполитизированная, сохранится в цифровом искусстве и до наших дней. Её до сих пор можно заметить в рассуждениях художников и критиков на крупных фестивалях типа Ars Electronica в Австрии или SIGGRAPH в Калифорнии. Тем не менее, в 1960–70-х восприятие компьютерных технологий, кибернетики и теории систем останется тесно связано с контркультурным сопротивлением милитаристскому либерализму и впоследствии органично сблизится с либертарианством (Калифорнийская идеология).

Кибернетический модернизм оказался лишён того политического утопизма, который исповедовал модернистский авангард начала XX века. Напротив, он сформировал критическую эстетику, сосредоточенную вокруг проблем творчества и новых техно-художественных форм. В контексте политического радикализма конца 1960-х такая социально-политическая позиция киберискусства может показаться недостатком. Однако в этот период значительную протестную активность показало позднее технологическое искусство, в частности, видео-арт.

Цифровое искусство приобретает более глубокую и разностороннюю связь с политикой. Проникновение компьютерных технологий в мир культурных индустрий и, прежде всего, в кинопроизводство немедленно включило компьютерную графику и анимацию в разряд передовых достижений коммерческой культуры, продвижение которой тесно связано с политикой рыночного либерализма и нередко ассоциируется с лидерством американских кинопроизводителей в этой сфере. Именно успех изощрённых цифровых спецэффектов и высококачественной анимации стал основой экранной эстетики 1980–90-х и доминирования голливудской продукции в международном масштабе.

Цифровое популярное искусство остаётся и сегодня ключевым ресурсом современного культурного производства. Экономические ставки только для американских производителей на неамериканских рынках исчисляются суммами с десятью нулями в долларах США, в связи с чем возникает активная политика сопротивления «американскому империализму» и протекционизма со стороны европейских, азиатских, латиноамериканских государств, а также России. Эти в значительной степени антирыночные дискурсы национального и регионального сопротивления отражают и формируют новые политические реалии, связанные с техно-художественной гибридизацией. Здесь смешиваются как национально-патриотические мотивы защиты национального языка и национальных культурных производителей (наиболее ярко выражены во Франции и Китае), так и региональные мотивы экономического развития и объединения в конкурентной борьбе.

Инфраструктурные техно-художественные гибриды цифрового искусства имеют особое значение для современной культурной политики. В частности, национальные и интернациональные программы оцифровки культурного наследия претендуют на то, чтобы быть проводниками в мир информационного общества для традиционных институтов сферы культуры. Архивы, библиотеки, музеи, художественные галереи искусственно подвергаются политике виртуализации и обретают обязательство входить в дистрибутивные цифровые системы (консорциумы, порталы, базы данных). Сфера культуры, по всей видимости, переживает новый этап демократизации её учреждений через расширение доступности оцифрованных материалов. Однако эти попытки сделать культурное наследие более доступным через использование его цифровых реплик ставят сложные культурно-политические проблемы идентичности и аутентичности цифровых копий в отношении аналогового (материального) оригинала.

Ещё одна значимая политическая тенденция формируется вокруг рынка видеоигр, а точнее – содержания некоторых из них. Достаточно сложно определить политическую и идеологическую принадлежность всё нарастающего протеста против насилия и жестокости в видеоиграх некоторых жанров. Ясно лишь, что речь идёт об активном поиске механизмов регулирования и формата цензуры для этой разновидности популярного цифрового искусства. Оппоненты жестоких игр прибегают к моральным, юридическим и социально-психологическим аргументам, призывая в прессе и в суде ввести ограничения и санкции на распространения подобного рода развлечений (Галкин, 2006). Им противостоит всё тот же либеральный дискурс свободного рынка и свободного потребительского выбора (неважно, если этот выбор приводит к преступлениям и трагедиям). Кроме того, цензурные ограничения и полицейские меры на повестке дня относительно распространения порнографической продукции в Интернете и телекоммуникационных сетях.

Характерно, что либеральная составляющая техно-художественной гибридизации в коммерческой культуре приходит в противоречие сама с собой. И здесь на повестке дня потенциал свободы дистрибутивных техно-художественных гибридов. Это очевидно проявляется в политических дебатах о регулировании, копировании и распространении цифровых видео- и звукозаписей. Так называемое «пиратство» постепенно ведёт коммерческое культурное производство к экономическому краху. Однако попытка крупных компаний ужесточить контроль над «пиратами» воспринимается как корпоративное давление на свободу творчества и использование цифрового контента. Рыночный либерализм, защищая свободу, вынужден искать аргументы для её ограничения. Ужесточение санкций и наказаний не даёт ощутимых результатов (это видно из данных динамики пиратского производства). Появляется всё больше сторонников идеологии открытого кода (open source) и действительно свободного распространения и использования цифровых материалов. Среди них профессиональные художники и юристы, эксперты в области авторских прав. Политическое противостояние вокруг данных вопросов не ослабевает.

Таким образом, с одной стороны, техно-художественная гибридизация в цифровом искусстве оказалась неразрывно связана с идеологией рыночного либерализма и развитием массовой культуры. С другой стороны, эти процессы стали повесткой дня культурной политики протекционизма и регионального развития. Кроме того, формируется новый политический дискурс открытого кода и всё острее на повестке дня встают вопросы цензурирования цифровой культурной продукции.

Следует упомянуть о ещё одной важной тенденции, связанной с тем, что цифровое искусство оказалось в центре критических дискурсов и гражданского активизма. Наиболее очевидный тому пример – феминистские художественные проекты, в частности, работы американской художницы Линн Хиршман. В её работах, которые порой выполнены на основе самых передовых технологий (интеллектуальный Агент Руби с системой искусственного интеллекта и распознавания речи) сочетается критическая рефлексия в русле традиционной феминистской проблематики и попытки найти пути новой феминистской политики.

Социально-политическая критика и стремление художников сформировать гражданскую позицию, способную что-то изменить, то есть стать политикой, может выражаться в различных формах. Британский художник Пол Серман, например, предложил интерактивную систему, с помощью который любой желающий может провести собственное независимое расследование скандальной акции протеста – имевшего место в реальной жизни самосожжения человека (работа называется «Подумайте о людях – сейчас!», 1992). Джозеф Нехватал в менее рефлексивной и более радикальной форме атакует власть с помощью своих алгоритмических картин, на которых портреты американских неоконсерваторов «поедаются» вирусом – специальной графической программой, которая функционирует как разъедающий цифровое изображение «грибок» или «вирус» («Проект Вирус», 1992).

В повестке дня политической критики и активизма цифровое искусство обращается к проблематике технологий надзора (системы видеонаблюдения) и вмешательства в частную жизнь, доминирования корпоративных и политических интересов в общественной жизни, цензуры и авторского права. Каждая из этих проблем и её эстетическая критика достойны специального исследования.

Переход к гибридному искусству обозначил новую политическую проблематику и формирование нового типа политики, которую можно определить как антропо-политика. Техно-художественная гибридизация всё больше вовлекает человеческое тело и сознание в различные эксперименты, существо которых в современных исследованиях определяют как постгуманизм. Мы уже говорили о том, что системы виртуальной реальности предлагают человеку возможность испытать потенциально неограниченное количество реальностей. Например, прокатиться на велосипеде по городу-книге, оказаться «в сознании» животного или в буквальном смысле увидеть мир глазами другого человека, воспринимая это как свои собственные ощущения.

Художники часто сознательно ставят перед собой задачи, которые нацелены на поиск и создание новой конфигурации соматики и психики человека, живущего в сверхтехнологическом мире. Японский художник Йошиуки Абе испытывает ограниченность человеческого восприятия графических образов, созданных компьютером и превосходящих зрительные возможности человека. Чарльз Шури – мэтр компьютерной графики и анимации – пытается с помощью цифровых технологий открыть новые горизонты духовного опыта. Уже упоминавшийся Стеларк испытывает различные способы протезирования и техно-интервенции в человеческое тело. Британец Рой Эскот работает над телекоммуникационными средствами, способными сформировать новое коллективное планетарное сознание, объединяющее людей в единый человеческий разум.

Эстетика техно-художественных гибридов и антропо-политика обозначают новый предел и новый рубеж существования человека. На повестке дня вопрос о сути современной власти и её связи с технологиями. Являются ли технологии могущественным инструментом власти? Создают ли они новые основания господства и доминирования одних групп над другими? Либо технологическая система сама по себе становится супервластью, у которой нет политической базы или некоего центра могущества, а есть лишь собственная логика господства?

Практически сто лет назад эти вопросы ставились и получали воодушевляющие ответы в рамках футуризма и конструктивизма. Идеология, политика и эстетика модернистского дискурса о технологии как преображающей мир власти сохраняет своё влияние, пройдя непростой исторический путь. Как показывает история техно-художественной гибридизации, эти процессы в ХХ веке находились в самом центре ключевых тенденций культурной динамики. Искусство было и остаётся гуманизирующей силой, механизмом окультуривания и критической адаптации технологических инноваций. В этом его важнейшее социально-политическое значение.

Однако опыт прошедшего столетия техно-художественной гибридизации всякий раз подтверждал парадоксальную связь технологии и власти: развитие технологий – фундаментальный фактор революционных социально-экономических трансформаций. Эта революционная сила может быть угрозой для любой политической власти и любой социальной системы. Отчасти потому, что вторым именем для технологической революции является катастрофа – неуправляемая, непрогнозируемая, фатальная, разрушительная, но как любая революция – обновляющая, являющая истину исторического момента.

Исследования техно-художественных гибридов должны помочь в анализе конфигураций современной системы власти и технологий, а также способствовать критической рефлексии культурной динамики в мире науки и искусства. Для этого необходимо более пристальное внимание к историческим и региональным особенностям техно-художественной гибридизации в различных культурах.