Двадцать девять

- Ты не смог бы приехать, вуки? - В ее голосе, долетавшем до меня изтелефонной трубки, звучала слабость. - Боюсь, что мне понадобится твояпомощь. - Прости, Лесли, я буду занят вечером. Почему мне было так неловко говорить ей все это? Я знаю правила. Ясоздаю правила. Без них мы не можем оставаться друзьями. По-прежнему былобольно говорить, хотя и по телефону. - Вук, я чувствую себя просто ужасно, - призналась она. - У меняголовокружение и слабость, и мне было бы намного легче, если бы ты былздесь. Станешь ли ты моим доктором, пришедшим, чтобы вылечить меня? Ту часть моего существа, которая желала прийти на помощь, я запихнул вчулан и запер дверь на замок. - Я не могу. Вечером у меня свидание. Завтра - пожалуйста, если ты непротив... - У тебя свидание? Ты выбираешься на свидание, когда я нездорова инуждаюсь в тебе? Ричард, я не могу поверить... Должен ли я был добавить еще что-нибудь? Наша дружба не быласобственнической. Она была открытой, основанной на нашей взаимной свободе,когда каждым из нас мог уйти от другого куда бы то ни было как толькопожелает, по какой-либо причине или при ее отсутствии. Теперь же я былнапуган. Длительное время я не встречался в Лос-Анжелесе ни с какой другойженщиной. Мне казалось, что мы катимся к само собой разумеющейся женитьбе,что мы забываем о том, что наше время-порознь необходимо нам так же, каквремя-вместе. Свидание должно было состояться. Если я обязан быть с Лесли толькопотому, что нахожусь в Лос-Анжелесе, то что-то не так в нашей дружбе. Если япроменял свою свободу на то, чтобы быть с той, которую я выбрал, то нашестремление к единению потерпело крах. Я заклинал ее понять меня. - Я могу побыть с тобой до семи, - предложил я ей. - До семи? Ричард, ты не слышишь меня? Ты нужен мне. Мне необходиматвоя помощь прямо сейчас! Почему она давила на меня? Было бы гораздо лучше, если бы она сказала,что чувствует себя вполне превосходно и что надеется, что я хорошо проведувремя. Поступила бы наперекор себе. Разве подобные вещи ей не известны? Это роковая ошибка! Я не поддамся давлению и не позволю превратить себяв собственность никому, нигде, ни при каких условиях! - Извини. Если бы я знал об этом раньше. Сейчас уже поздно что-тоотменять. Я не вижу в этом смысла и не хочу этого делать. - Неужели она так много для тебя значит? - спросила она. - Кто онатакая? Как ее зовут? Лесли ревновала! - Дебора. - Неужели Дебора так много значит для тебя, что ты не можешь позвонитьей и сказать, что твоя подруга Лесли больна, и спросить, не будет ли онапротив перенести ваше неотложное свидание на завтра, или на следующуюнеделю, или на следующий год? Неужели она такой важный для тебя человек, чтоты не можешь ей позвонить и все это сказать? В ее голосе звучала боль. Но сделать то, о чем она просила, означалоуязвить мою независимость. И ее сарказм тоже не помог. - Нет, - сказал я. - Она не такой важный человек. Для меня важенпринцип, который она воплощает, - что мы свободны проводить время с тем,кого выбираем... Она залилась слезами. - Будь проклята твоя свобода, Ричард Бах! Яработаю не покладая рук, чтобы твою проклятую империю не смели с лица Земли,я ночей не сплю, все беспокоюсь, что есть еще какой-то выход, который я непродумала, о котором никто не знает... чтобы спасти тебя... потому что тытак много значишь... Я так устала от этого, что едва могу подняться на ноги,и ты не побудешь со мной, когда я в тебе нуждаюсь, потому что у тебясвидание с какой-то Деборой, с которой ты едва познакомился, котораявоплощает какой-то идиотский принцип? Сквозь стальную стону толщиной в метр я промолвил. - Да, это так. В телефонной трубке надолго воцарилась тишина. Ее голос стал другим.Ревность и боль исчезли, она сказала тихо и спокойно: - Прощай Ричард. Приятного свидания. И пока я говорил: - Спасибо, что ты понимаешь, как важно... - онаповесила трубку.