Тридцать два

- Алло?- она перевела дыхание. Ее голос буквально тонул в звуках гитари ударных. - Лесли? Это я, Ричард. Я знаю, что теперь уже поздно, но, может, утебя найдется немного времени поговорить? Молчание. Музыка звучала вовсю, и я ждал, что она повесит трубку. Покая там мучился над выбором, - подумал я, - выбор оказался уже сделан - такие,как я, больше не представляют для Лесли интереса. - Хорошо, - сказала она наконец. - Только выключу музыку. Я танцевала. В трубке стало тихо, потом она вернулась к телефону. - Привет. - Привет. Я получил твое письмо. - Хорошо. Сам того не осознавая, я ходил туда-сюда с телефоном в руках. - Ты ивправду хочешь все прекратить? - Не все, - ответила она, - я надеюсь, мы еще поработаем вместе надфильмом. Я буду считать тебя своим другом, если тебя это устраивает. Ятолько хочу прекратить обиды. - У меня никогда не было желания тебя обижать. - Я вообще не могу тебя обидеть, - продолжил я мысленно. - Тебяневозможно обидеть, если ты прежде сама не почувствуешь себя обиженной... - От этого не легче, - возразила она. - Мне кажется, я не гожусь дляоткрытых отношений. Поначалу это было нормально, но потом мы были так счастливы вместе! Нас двоих окружала атмосфера такой солнечной радости!Зачем разрушать ее в угоду людям, которые ничего не значат или в угодуабстрактным принципам? Это просто бессмысленно. - Почему бессмысленно? - У меня была кошка. Ее звали Амбер. Большая пушистая персидская кошка.Все время, что я была дома, мы с Амбер проводили вместе. Она вместе со мнойобедала, мы вместе слушали музыку, ночью она спала у меня на плече. Потом уАмбер появились котята. Они были такие замечательные. Она их любила,проводила с ними почти все время, я их тоже любила и тоже проводила с нимипочти все свободное время. Теперь мы c Амбер были не одни, нам нужно былозаботиться о котятах, согревать их своей любовью. Никогда потом, до самой еесмерти мы не были так близки. - Глубина близости к другому человеку обратно пропорциональноколичеству прочих людей в нашей жизни? - спросил я. Потом, испугавшись, чтоона увидит в этом насмешку, - ты полагаешь, мы с тобой должны бытьединственными друг для друга? - Да. Поначалу я примирилась с обилием твоих подружек. Когда ты былодин, твое дело было, как себя вести. Но когда появилась Дебора, - принцип Деборы, как ты бы сказал, - я вдруг поняла, что твой гарем перемещается назапад, и для меня в нем тоже уготовано место. Я не хочу этого, Ричард. Знаешь, чему я научилась, будучи с тобой? Я узнала, что возможно, итеперь я должна придерживаться того, что, по моему мнению, у нас было. Мнехочется быть в очень близких отношениях с тем, кого я буду уважать и любить,кем буду восхищаться, с тем, кто испытывает ко мне такие же чувства. Так илиникак. Я поняла, что ты ищешь не то, что я. Ты не хочешь того, чего хочу я. Я перестал ходить и уселся на подлокотник дивана. За окном сгустиласьтемнота. - А чего я хочу, по-твоему? - спросил я. - В точности того, что у тебя есть. Многие женщины, которых ты едвазнаешь, которым можно не уделять слишком много внимания. Эдакийповерхностный флирт, использование друг друга, никаких шагов к любви. Я такпредставляю себе ад. Ад - это место, время, создание, Ричард, в которых нетместа любви. Ужас! Избавь меня от этого. Она говорила так, будто все уже решила, и будто я тоже непреклонностоял на своем. Словно не было никакой надежды что-то изменить. Она ни о чемне просила, просто говорила о самом сокровенном, зная, что я никогда несоглашусь. - Я испытывала глубочайшее уважение к тебе и восхищалась тобой, -продолжила она. - Я считала тебя самым чудесным человеком, которого мнекогда-либо доводилось знать. Теперь я начинаю видеть в тебе то, чего видетьне хочу. Боюсь, мне придется перестать тобою восхищаться. - Меня пугало то, Лесли, что мы начинаем становиться собственностьюдруг друга. Для меня свобода не менее важна, чем... - Свобода делать что? - резко оборвала она меня. - Свобода пренебрегатьблизостью? Свобода не любить? Свобода искать убежище от радости вбеспокойстве и однообразии? Да, ты прав... Если бы мы остались вместе, я быне хотела, чтобы у тебя была такая свобода. Хорошо сказано! - подумал я, словно это были не слова, а шахматный ход. - Ты замечательно это показала, - сказал я вслух. - Я понял, о чем тыговоришь. До сих пор я этого не понимал. Спасибо. - На здоровье, - ответила она. Я взял трубку в другую руку. Когда-нибудь некий умелец создаст телефон,который можно держать одной рукой дольше минуты. - Мне кажется, мы многое можем друг другу сказать. Не могли бы мывстретиться и поговорить? Пауза. Затем она ответила: - Я, пожалуй, не хочу. Я не против разговора по телефону, повстречаться с тобой пока не хочу. Я надеюсь, ты понимаешь. - Да, конечно. Нет проблем, - заверил я ее. - Ты уже хочешь закончитьразговор? - Нет. По телефону я могу поговорить еще. - Видишь ли ты возможность сохранить нашу близость? Я никогда невстречал никого похожего на тебя, но твоя дружба, мне кажется, означаетсердечное письмо и обмен рукопожатиями в конце каждого финансового года. Она засмеялась. - Ну, все не так уж плохо. Рукопожатие раз в полгода. Даже четыре разав году - мы ведь были такими близкими друзьями! И то, что наша любовнаяистория закончилась, Ричард, не значит, что она потерпела крах. Мне кажется,каждый из нас чему-то научился. - Возможно, свобода, о которой я говорил, - начал я, - значительная еечасть, возможно, это свобода меняться, становиться другим день ото дня. Ноесли двое людей изменяются в разных направлениях... - Если мы будем изменяться в разных направлениях, - возразила она, - унас все равно не будет никакого будущего, ведь правда? Я думаю, двое людеймогут изменяться вместе, вместе расти и обогащать друг друга. Один плюсодин, если только это те единицы, может равняться бесконечности. Но частолюди тянут друг друга вниз; один из них хочет взлететь, словно воздушныйшар, а другой виснет на нем мертвым грузом. Мне всегда было интересно, ачто, если оба - и женщина и мужчина - стремяться вверх, как шары?! - Тебе известны такие пары? - Несколько, - ответила она. - Ну, сколько? - Две, три... - Я не знаю ни одной, - заметил я. - Нет... пожалуй, одну знаю. Из всехмоих знакомых - единственная счастливая пара. А все остальные... Либо она -сама радость, а он - мертвый груз, либо наоборот, либо они - два груза. Двавоздушных шара встречаются весьма редко. - Мне кажется, у нас бы это вышло, - сказала она. - Это было бы здорово. - Да. - Как по-твоему, что нам для этого нужно? - спросил я, - Что нампоможет вернуться друг к другу и жить по-прежнему? Я почувствовал, что ей хочется сказать: "Ничего", - но она этого несказала, это было бы слишком поспешно. Она задумалась, я ее не торопил. - Нам уже ничто не поможет вернуться к прежним временам. И я этого нехочу. Я изо всех сил пыталась измениться, пыталась даже ходить на свидания сдругими мужчинами, когда тебя не было, чтобы посмотреть, смогу ли япротивопоставить твоей Совершенной Женщине своего Совершенного Мужчину. Всеэто было бессмысленно, глупо. Лишь напрасная трата времени. Я - не одна из твоих девочек, Ричард, - продолжала она неспешно. - Яменялась до тех нор, пока мне этого хотелось. Если ты желаешь быть со мнойрядом, твоя очередь меняться. Я оторопел. - В каком направлении ты предлагаешь мне меняться? В худшем случае она предложит что-то такое, что я не смогу принять, -подумал я, - но эта ситуация будет не хуже, чем та, в которой мы находимся. Она немного подумала. - Я бы предложила любовь, в которой будем только ты и я. Возможностьпроверить, получится ли у нас быть двумя шариками. - Это значит, что я буду не свободен... И перестану видеться со всемисвоими подругами? - Да. Со всеми женщинами, с которыми ты обычно спишь. И никаких другихлюбовных историй. Теперь настал мой черед замолчать, а ее - слушать тишину в телефоннойтрубке. Я чувствовал себя кроликом, которого охотники загнали в угол. Всеизвестные мне мужчины, которые принимали такие условия, потом об этомсожалели. В каждом из них прострелили не одну дырку, и выжить им удалосьтолько чудом. Но ведь как я преображался, когда был с Лесли! Лишь с ней я был таким,каким больше всего хотел быть. Я совершенно ее не стеснялся, не чувствовалникакой неловкости. Я ею восхищался, учился у нее. И если она хочет научитьменя любить, я могу хотя бы предоставить ей такую возможность. - Мы такие разные, Лесли. - Мы разные, мы же и одинаковые. Ты думал, что тебе нечего будетсказать женщине, которая не летала на самолетах. Я не могла себя представитьрядом с мужчиной, который не любит музыку. Может, важно не столько бытьпохожими друг на друга, сколько проявлять любознательность? Поскольку мыразные, нас ждут радость знакомства с миром друг друга, возможность даритьдруг другу свои увлечения и открытия. Ты будешь учиться музыке, я стануучиться летать. И это только начало. Мне кажется, так может продолжатьсябесконечно. - Давай подумаем, - сказал я. - Давай об этом подумаем. Каждый из наспо себе знает, что такое супружество и почти-супружество, у каждого осталисьшрамы, каждый обещал себе, что больше не повторит такой ошибки. По-твоему,мы не сможем быть вместе, кроме как... кроме как став мужем и женой? - Предложи другой вариант, - сказала она. - Мне и так было очень даже неплохо, Лесли. - Очень даже неплохо - этого мало. Я сама по себе смогу быть болеесчастливой, и для этого мне не придется выслушивать твои извинения, когда тыбудешь уходить, пытаясь от меня отделаться, возводя между нами новые стены.Либо я буду единственной твоей возлюбленной, либо не буду ею вообще. Япопробовала жить половинчато, как ты - это не срабатывает, - для меня. - Это так сложно, в супружестве столько ограничений... - Я так же, как и ты, Ричард, ненавижу супружескую жизнь, котораяделает людей тупыми, заставляет их обманывать, сажает их в клещи. Я избегалазамужества дольше, чем ты, - с момента моего развода прошло уже 16 лет. Нотут я отличаюсь от тебя. Я считаю, что существует другой тип супружескойжизни, когда каждый из нас чувствует себя более свободным, чем если бы онбыл один. Шансов, что ты это увидишь, очень мало, но мне кажется, что у насэто могло бы получиться. Час назад я бы сказала, что шансов нет вообще. Я недумала, что ты позвонишь. - Да ну, брось. Ты ведь знала, что я позвоню. - Не-а, - возразила она. - Я была уверена, что ты выбросишь мое письмои улетишь куда-нибудь на своем самолете. Прямо читает мои мысли, - подумал я. Я снова вообразил эту картину -как я убегаю в Монтану. Полно действия, новые места, новые женщины. Но дажедумать об этом было скучно. Я уже не раз так поступал, - продолжал ямысленно, - и знаю, что это такое, знаю, что все это очень поверхностно. Нетстимула двигаться дальше, меняться. Такие поступки ничего не значат дляменя. Итак, я улечу... и что? - Я бы не улетел, не сказав ни слова. Я бы не бросил тебя, когда ты наменя сердишься. - Я на тебя не сержусь. - Хм... - ответил я. - Ну, по крайней мере достаточно сердишься, разрешилась разорвать самую замечательную дружбу, которая у меня когда-либобыла. - Послушай, Ричард, в самом деле: я не сержусь на тебя. В тот вечер ябыла в бешенстве, я чувствовала к тебе отвращение. Потом пришло отчаяние, ия стала плакать. Но чуть погодя я перестала плакать, долго о тебе думала ипоняла в конце концов, что ты поступаешь наилучшим для себя образом и что тыбудешь таким, пока не изменишся, причем ты должен сделать это сам - никто затебя этого не сделает. Как же я могу на тебя сердиться, когда ты ведешь себялучшим образом? Я почувствовал, как теплая волна ударила мне в лицо. Какаянестандартная, великолепная мысль! В такой момент она поняла, что я поступаю наилучшим с моей точки зренияобразом! Кому еще в целом мире удалось бы это понять? Меня заполнилоуважение к ней, породившее в то же время подозрения по отношению к себе. - Хорошо, а что если я поступаю не лучшим для себя образом? - Тогда я на тебя сержусь. Она почти рассмеялась, когда это сказала, и я несколько расслабился насвоем диване. Если она может смеяться, то еще не конец света, пока еще неконец. - Может быть, нам заключить контракт? Согласовать друг с другом, азатем четко и ясно изложить, какие изменения нам нужны? - Не знаю, Ричард. Это звучит так, словно ты играешь в игрушки, а здесьвсе гораздо серьезнее. Я больше не хочу твоих игр, повторяющихся отговорок,твоих старых защитных приемов. Если тебе снова нужно будет от меняобороняться, а мне - доказывать, что я - твой друг, что я тебя люблю, что нехочу делать тебе больно, разрушать тебя, не собираюсь замучить тебя досмерти однообразием и скукой, - это будет уже слишком. Мне кажется, тыдостаточно хорошо меня знаешь, и знаешь, что ты по отношению ко мнечувствуешь. Если ты боишься, - что ж, значит боишься. Пусть так оно и будет,меня это устроит; правда, устроит. Давая на этом и расстанемся. Мы - друзья,идет? Я задумался над ее словами. Я так привык, что я прав, что побеждаю влюбовных спорах. Но как я ни старался найти в ее рассуждениях слабое место,у меня это не получалось. Ее аргументы рушились только в том случае, еслиона меня обманывала, пыталась обвести вокруг пальца, уязвить, погубить. Но вэто я не мог поверить. Я был уверен, что как она поступает с другими, такможет поступать и со мной. Но я никогда не видел, чтобы она обманывалакого-то или желала кому-нибудь зла, даже тем, кто проявил но отношению к нейжестокость. Все это она прощала. Если бы я в этот момент позволил себе что-то сказать, то я наверноесказал бы, что люблю ее. - Ты тоже поступаешь наилучшим для себя образом, так ведь? - спросил я. - Да, это так. - Не удивляет ли тебя, что мы с тобой будем исключением из общегоправила, ведь буквально никто вокруг нас не умеет сохранять близость? Безтого, чтобы кричать, хлопать дверьми, терять уважение друг к другу, вешатьдруг на друга ярлыки, погрязать в однообразии? - Не кажется ли тебе, что ты особенный человек? - ответила она вопросомна вопрос, - а я, как по-твоему? - Я никогда не встречал никого похожего на нас, - сказал я. - Если я на тебя рассержусь, то, по-моему, ничего плохого нет в том,чтобы покричать или хлопнуть дверью. Даже запустить в тебя чем-нибудь, -если слишком уж рассержусь. Но это не значит, что я перестала тебя любить.Правда, для тебя это не имеет смысла, ведь так? - Никакого. Нет такой проблемы, которую мы не смогли бы разрешить,спокойно и рационально обсудив ее. Если мы будем не согласны друг с другом,что плохого в том, чтобы сказать: "Лесли, я не согласен, вот мои соображенияпо этому поводу?" А ты в ответ: "Хорошо, Ричард, твои аргументы убедилименя, что твой вариант лучше". Тут и конец разногласиям. И не нужно будетподметать осколки посуды и чинить поломанные двери. - Хорошо бы так, - сказала она. - Я кричу, когда боюсь, когда мнекажется, что ты меня не слышишь. Может ты слышишь мои слова, но не понимаешь, что я имею в виду, и я боюсь, что ты сделаешь что-нибудь такое,что будет во вред нам обоим, о чем мы вместе потом будем сожалеть. Я вижу,как этого избежать, но ты не слышишь меня, поэтому приходится говорит весьмагромко, чтобы ты услышал! - Ты говоришь, что если я услышу сразу, то тебе не придется кричать? - Да. Очевидно не придется, - ответила она. - Даже если у меня ивырвется крик, через пару минут я овладею собой и успокоюсь. - А я в это время буду дрожать, как шарик, зацепившийся за карниз... - Если не хочешь гнева, Ричард, то не серди меня! Я весьма спокойный иуравновешенный человек. Я не мина, которая взрывается от малейшегоприкосновения. Но ты - один из самых больших эгоистов, которых я когда-либознала! Если бы не мой гнев, ты бы давно уже по мне потоптался, - он дает намобоим возможность ощутить, что когда хватит - значит хватит. - Я давным-давно говорил тебе, что я эгоист, - подтвердил я. - Яобещал, что всегда буду поступать в соответствии со своими интересами, и янадеялся, что и ты будешь поступать так же... - Оставь свои определения при себе, пожалуйста! - прервала она меня. -Ты сможешь когда-нибудь стать счастливым, только если тебе как-то удастсянаучиться не всегда думать только о себе. Пока в твоей жизни не найдетсяместа для человека, который был бы для тебя не менее важен, чем ты сам, тывсегда будешь одинок, будешь кого-то искать... Мы говорили уже много часов, словно наша любовь была до ужасанапуганным беглецом, который взобрался на карниз на высоте двадцатого этажа.Он стоял там с широко раскрытыми глазами, намереваясь спрыгнуть в тотмомент, когда мы остановились, пытаясь его спасти. Надо продолжать разговор, - подумал я. - Пока мы разговариваем, он неспрыгнет с карниза и не полетит с криком на мостовую. Но мы оба не хотели,чтобы он остался жив, если он не станет здоровым и сильным. Каждыйкомментарий, каждая идея, которую мы обсуждали, словно ветром обдавалакарниз. Одни порывы ветра раскачивали наше совместное будущее так, что ононависало над улицей, другие, наоборот, прижимали его обратно к стене. Сколько всего погибнет, если беглец упадет! Те светлые часы, выпавшиеиз общего течения времени, когда мы были так дороги друг другу, когда я,затаив дыхание, восхищался этой женщиной. Все они обратятся в ничто, хуже, чем в ничто, - они обернутся этойужасной потерей. - Если хочешь найти того, кого полюбишь, - сказала она мне однажды, -то секрет состоит в том, чтобы сначала найти того, кто тебе понравится. - Мыс ней были лучшими друзьями до того, как полюбили друг друга. Она мненравилась, я ею восхищался, я доверял ей! И теперь столько всего хорошегооказалось на чаше весов. Если наш беглец соскользнет вниз - вместе с ним погибнут вуки, погибнетПоросенок, жующий мороженое, погибнет волшебница, погибнет секс-богиня; небудет больше Банты, навсегда исчезнут шахматы, фильмы и закаты. Я не увижубольше, как ее пальцы порхают по клавишам фортепиано. Я никогда больше небуду слушать музыку Иоганна Себастьяна, никогда не услышу таинственнойгармонии его произведений, потому что я узнал об этом от нее. Не будетбольше экзаменов по узнаванию композитора. Я никогда больше не смогусмотреть на цветы без мысли о ней, и ни с кем мы не будем так же близки. Ястану строить новые стены, увенчанные сверху стальными шипами, затем новыестены внутри этих, и снова шипы, шипы... - Тебе не нужны твои стены, Ричард! - разрыдалась она. - Если мы большедруг друга не увидим, неужели ты так и не поймешь, что стены не защищают?Они изолируют тебя! Она пытается мне помочь, - подумал я, - даже в эти последние минуты,когда мы вот-вот расстанемся, эта женщина старается меня научить чему-то.Как же мы можем расстаться? - И Поросенок, - всхлипывала она в трубку, - я не могу - не могупредставить... что Поросенок погиб... Каждый год, одиннадцатого июля, яобещаю... я буду делать мороженое с хот... с хот-фаджем... и вспомни...моего милого Поросенка Ее голос сорвался, и я услышал как она уткнула телефонную трубку вподушку. - О, нет, Лесли, - мысленно вырвалось у меня. - В трубке осталасьлишь густая тишина подушечных перьев. Неужели наша волшебная страна должнаисчезнуть, неужели это чудо, которое случается только раз в жизни - всеголишь мираж, и ему суждено раствориться в дыму каждодневной суеты? Кто нас наэто обрек? Если бы кто-то чужой пытался нас разлучить, мы бы выпустили когти иразорвали его в клочья. Но в нашем случае нет такого чужака, точнее, этотчужак - я! Что, если мы родные души? - спросил я себя мысленно, пока онаплакала. - Что, если мы всю жизнь искали именно друг друга? Мысоприкоснулись, ощутили на момент, какой может быть земная любовь, и что,теперь из-за моих страхов мы расстанемся и никогда больше не увидим другдруга? И мне придется до конца дней своих искать ту, что я уже однаждынашел, но испугался и не сумел полюбить? Это невероятное совпадение! - думал я дальше. - Мы встретились, когданикто из нас не был связан ни супружескими узами, ни обещаниями вступить вбрак, когда никто не был по горло загружен делами. Мы не путешествовали, неискали приключений, не были заняты в съемках, не писали книг, словом, непосвящали себя неотрывно одному занятию. Мы встретились на одной и той жепланете, в одну и ту же эпоху, в одном возрасте, мы выросли в рамках однойкультуры. Если бы мы встретились на несколько лет раньше, ничего этого неслучилось бы - да мы ведь и встретились раньше, но за порогом кабины лифтанаши дороги разошлись - время еще не настало. И теперь уже никогда ненастанет. Я медленно ходил взад-вперед, описывая полукруг на привязи телефонногопровода. Если я через десять или двадцать лет передумаю и решу возвратитьсяк ней, где она будет тогда? Что, если через десять лет я вернусь, полныйраскаяния и узнаю, что она уже миссис Пэрриш-Кто-нибудь? Что, если явозвратившись, не найду ее, ее дом пуст, она переехала и не оставила новогоадреса? Что, если она умрет, и ее погубит нечто такое, что никогда непогубило бы ее, если бы я не сбежал? - Прости меня, - она вытерла слезы и снова вернулась к телефону. - Яведу себя глупо. Иногда мне хочется владеть собой, как ты это умеешь. Тыговоришь "прощай" так, словно это вообще для тебя ничего не значит. - Все зависит от того, кто нами управляет, - оживился я, радуясьперемене темы. - Если мы позволим, чтобы нами командовали эмоции, то в такиемоменты особого удовольствия не получишь. Она вздохнула. - Какое там удовольствие! - Когда ты представляешь себе свое будущее, словно уже пришло завтра,или будто прошел месяц, что ты чувствуешь? - спросил я. Я пробовал, и мне нелучше без тебя. Я вообразил, как я буду жить один - не с кем поговорить потелефону девять часов кряду и получить счет на сотню долларов за этотразговор... Мне так тебя не хватает! - Мне тоже тебя не хватает, Ричард, - сказала она. - Но как тызаставишь заглянуть за поворот того, кто его еще не достиг? Единственнаяжизнь, которую стоит прожить, - волшебная. Нас ждет это волшебство! Я бы всеотдала, чтобы ты только увидел, что нас ждет... - Она на секунду замолчала,думая что бы еще к этому добавить. - Но если ты не видишь этого будущего,значит его и нет, так ведь? Несмотря на то, что я его вижу, это будущее несуществует. В ее голосе звучала усталость и покорность неизбежному. Она была ужеготова повесить трубку. То ли это произошло потому, что я устал, или был панически испуган, илии то и другое, - мне никогда не узнать. Без всякого предупреждения что-тодернулось у меня внутри, вырвалось на свободу, и это что-то отнюдь нечувствовало себя счастливым. - РИЧАРД! - раздался его крик. - ЧТО ТЫ ДЕЛАЕШЬ? ТЫ ЧТО, СОВСЕМ СОШЕЛ СУМА? Там, на карнизе, - это не просто некий призрак, это ТЫ! Это твоебудущее, и если оно упадет, ты превратишься в ЗОМБИ, в живого мертвеца,попусту транжирящего время, пока ты наверняка себя не убьешь! Ты играл с нейв это игры по телефону целых девять часов, ЗАЧЕМ, ПО-ТВОЕМУ, ТЫ ОКАЗАЛСЯ НАЭТОЙ ПЛАНЕТЕ, - ЧТОБЫ ЛЕТАТЬ НА САМОЛЕТАХ? Ты здесь для того, самонадеянныйублюдок, чтобы научиться ЛЮБИТЬ! Она - твой учитель, но через двадцать пятьсекунд она повесит трубку, и ты больше никогда ее не увидишь! Что ты сидишь,ты, идиот, сукин сын! У тебя осталось десять секунд! Две секунды! ГОВОРИ! - Лесли, - сказал я, - ты права. Я заблуждался. Я хочу меняться. Мыпопробовали жить по-моему - не вышло. Давай попробуем по-твоему. Никакихстен между нами, никакой Совершенной Женщины. Только ты и я. Давайпосмотрим, что получится. В трубке было тихо. - Ты уверен?- спросила она. - Ты уверен или просто так говоришь? Потомучто если просто так, то все будет еще хуже. Ты это знаешь, правда? - Да, я знаю. Я уверен. Можем ли мы об этом поговорить? Снова тишина. - Ну конечно, вуки. Вешай трубку и приходи ко мне, позавтракаем. - Разумеется, солнышко, - сказал я. - Пока. После того, как онаповесила трубку, я сказал в затихший телефон:- Я люблю тебя, Лесли Пэрриш. Эти слова, сказанные в полном уединении, так что никто их не услышал, -слова, которые я так презирал и никогда не произносил, - были истинны, каксам свет. Я положил трубку на рычаг аппарата. -ПОЛУЧИЛОСЬ! - закричал я на всю комнату. - ВСЕ ПОЛУЧИЛОСЬ! Беглец спустился с карниза и был в безопасности, он снова был у нас вруках. Я чувствовал себя, как планер, который запустили в стратосферу. - В этот момент, - подумал я, - альтернативный я пошел по другому пути,повернул налево у развилки, где я пошел направо. Где-то в другом временитот-Ричард бросил трубку, поговорив с той-Лесли час, а может десять, или онвообще ей первым не позвонил. Он выбросил ее письмо в мусорную корзинку,поехал на такси в аэропорт, взлетел и, забравшись на уровеньдевять-тысяча-пять, взял курс на северо-восток, в Монтану. Дальше мне неудалось за ним проследить - все заполнил сплошной мрак.