Из GA 198

Дорнах, 2 апреля 1920 года

С древних времён христианства существует обычай, согласно которому Рождество и Пасха различаются по тому признаку, что Рождество имеет фиксированную дату (приблизительно через несколько дней после 21 декабря — дня зимнего солнцестояния), и что день Пасхи установлен согласно звёздной констелляции, но такой звёздной констелляции, которая одновременно связывает внеземное с человеческим земным. Завтра будет первое весеннее полнолуние, и с ним совпадёт (совместится) весеннее солнце, которое вошло в знак весны после 21 марта. Когда, таким образом, земное человечество снова празднует первое воскресение, тот день, который оно должно помнить как связанный с силами Солнца, воскресение, которое является первым после первого весеннего полнолуния, тогда для христианского воззрения на жизнь празднуется Пасха. Этот праздник, таким образом, является подвижным. В некоторой степени необходимо каждый год созерцать небесные констелляции, чтобы определить время Пасхи.

Подобные вещи были незыблемы в те времена, когда из старого, атавистического ясновидения ещё излучалась мудрость, традиции, которые ещё давали человечеству знание, которое простиралось далеко над тем, что способна дать современная наука. В эти древние времена, когда ещё присутствовало знание, человек стремился свою связь с внеземным выразить в этих вещах. И в этом установленном порядке всегда имеется намёк на всеобщее значение его для развития человечества.

Фиксированный момент времени, который установлен для Рождества, обозначает, как тесно Рождество чувствуется связанным с земным, так как мы тогда должны вспомнить о рождении того человека, в которого снизошло Существо Христа. Но событие, которое имеет значение не внутри хода земного развития, но внутри всей мировой взаимосвязи, частью которой есть и человек, — это событие Пасхи. Поэтому момент времени праздника Пасхи не должен соответствовать обычным земным взаимосвязям, но должен быть таким, который может быть установлен, если человек свои мысли обращает к внеземному. И ещё нечто более глубокое заключено в том, что дата Пасхи является подвижной. А в этом заключено то, что человек через импульс Христа в земном развитии должен стать свободным от сил земли, а свободным он должен стать через познание внеземного. В этом (в дате Пасхи) заключено побуждение к подъёму до внеземного и, можно сказать, — обещание мировой истории человеку, что он может стать свободным от земных взаимоотношений через Импульс Христа. Если мы хотим обозреть, что выражено в этом установлении даты Пасхи, то мы могли бы узнать больше, если бы обратили взор на первую тайну христианства — Воскресение, первую тайну, которая более или менее шаг за шагом в ходе времени окутывала, облекала материальное постижение мира, которое стало характерным для человечества с начала пятого послеатлантического периода, и которое сейчас пришло время преодолеть.

Чтобы соответственно взглянуть на эту взаимосвязь, необходимо рассмотреть, как влияет на развитие Импульса Христа в мировой истории фигура Павла. Для этого мы всё снова и снова должны понимать в душе, как именно эта фигура Павла вмешивается в развитие христианства, мы могли бы сказать: Павел имел богатейшую возможность через созерцание своими глазами, через внешнее физическое восприятие постичь события Палестины, которые связаны с личностью Иисуса. Но через всё то, что в физическом мире воздействовало на него, Павел не мог получить доказательства, он принадлежал, к тому же, к противникам христианства, когда уже эти палестинские события достигли своего завершения на физическом плане. Павел стал первым апостолом Христа, когда он пережил событие под Дамаском, когда он пережил существо Импульса Христа через внеземное, через сверхчувственное. Павел являлся именно тем, кто нуждался не в физически-чувственных свидетельствах значения Импульса Христа, но для своего убеждения ему необходим был сверхчувственный опыт. И этот сверхчувственный опыт стал действительно основополагающим в жизни Павла. Он оказался настолько действенным, что Павел стал совершенно другим человеком, можно сказать, он оказался настолько действенным, что Павел стал тем, кого называют инициированным, кого можно назвать посвящённым. Павел был хорошо подготовлен, чтобы пережить подобное. Он был хорошо искушён в религиозных тайнах иудаизма, в иудейских знаниях и мировоззрении, и был через это своё знание хорошо подготовлен оценить событие, которое предстало ему перед Дамаском. Он был хорошо подготовлен говорить об этом событии так, чтобы относительно него могли возникнуть правильные воззрения, правильные идеи. Теперь, я хотел бы сказать, отблеск того, что пережил Павел в своём внутреннем, выступает нам навстречу из того, что известно как письменные труды Павла. Мы, конечно, слышали, что он говорит о событии Дамаска как тот, кто через это событие достиг познания того, что лежит за завесой чувственного мира в мировом свершении. Мы, слушая его, понимаем, что он был в состоянии оценить совершенно другой мир сверхчувственного по отношению к этому чувственному.

Если мы внешне сравним жизнь Павла с земной жизнью Христа Иисуса, то найдём нечто весьма значительное, что высвечивается, если рассматривать эти вещи с духовной точки зрения. Я часто обращал ваше внимание на то, что в другие времена человек имел совершенно иную органически-душевную организацию, чем теперь, и как он изменился в течение своего развития со времени индийской, персидской, египетски-халдейской, греко-римской культур вплоть до наших дней. Когда вглядываются в древние времена человеческого развития, — мы часто говорили об этом, — тогда находят, что человек органически оставался способным к развитию вплоть до старости, что человек вплоть до глубокой старости проходил этапы параллелизма между своим душевным и физическим развитием, как он их и теперь проходит со сменой зубов, с половым созреванием, между 20 и 30 годами жизни. Современное человечество в большинстве своём, уже утратило способность переживать подобные этапы в развитии вплоть до старости. В древнеиндийскую эпоху — вплоть до 50-летнего возраста; и позднее — в персидские, египетскую эпоху вплоть до 40-летнего возраста; а в греко-латинскую эпоху — до 35 лет, человек должен был переживать параллелизм между душевным развитием и физическим развитием людей.

Мы переживаем подобный параллелизм в масштабах всего человечества (для обычного сознания), как я часто говорил, только до 27 лет, и то, что происходит в последние годы жизни, — мало заметно. Во время, когда в человечество проник Импульс Христа, было такое положение, что люди, в том числе и принадлежащие к греко-латинской народности, переживали этот параллелизм именно до 33 года жизни, и Христос Иисус прожил свои земные дни столько, чтобы в течение этого времени совместить то, что проходит в параллелизме между физической организацией и душевно-духовной организацией. Затем Он вместо земной жизни прошёл через врата смерти. Что означает прохождение через врата смерти — это должно быть познано с точки зрения духовной науки, тогда представляется возможным взглянуть в сверхчувственные миры, так как это событие не является таковым, которое можно постичь через то, что происходит в чувственном мире.

Апостол Павел был приблизительно такого возраста, как Христос Иисус, как физический человек. Он посвятил борьбе с христианством столько времени, сколько Христос посвятил земной деятельности. И он пережил во второй половине жизни то, что пришло ему из сверхчувственного опыта. Он пережил то, что человек более не может иметь такое переживание с тех дней в течение второй половины жизни через чувственный опыт, так как человек теперь уже вплоть до расцвета земной жизни, до 35 лет, не переживал параллелизм между душевно-духовным и физическим развитием. И событие Голгофы предстало перед Павлом таким образом, что через непосредственное озарение ему пришло понимание, что та прамудрость, которую раньше человечество получало атавистическим способом, теперь должна быть достигаема через новое духопознание. Ему выпало на долю стать побудителем к правильному пониманию того, что пришло благодаря Импульсу Христа. Приблизительно столько же, сколько Христос странствовал по земле, странствовал и Павел (до 67 или 68 лет), чтобы самому распространить учение о христианстве. Это является знаменательным параллелизмом между жизнью Христа Иисуса и жизнью Павла. Жизнь Христа Иисуса была наполнена внутренним бытием Христа, которое вызвало у Павла настолько сильную инициацию при переживании этих событий уже по их прошествии, что он смог стать первым человеком из всего человечества, способным к образованию соответствующих христианству представлений для того века, времени, которое отвечает земной жизни Христа Иисуса.

Рассматривая взаимную связь между тем, что для земного человечества стало возможным благодаря жизни Христа Иисуса и тем, что благодаря Павлу стало возможным осознать, если эту взаимную связь рассматривать правильно, то окажется, что она чрезвычайно много значит для человечества. Только необходимо так пережить эту взаимосвязь, чтобы она действительно предстала как возникшая на основе сверхчувственного воздействия, которое повлияло на Павла. И когда новая теология пошла настолько далеко, что событие под Дамаском объясняет как некую иллюзию, галлюцинацию, то это свидетельствует лишь о том, что и новая теология страдает материализмом, что также и новая теология не знает более существа сверхчувственного мира, которое необходимо для правильного постижения существа христианства.

Сегодня необходимо признать, совершенно серьёзно и честно признать, что это достаточно трудно — прийти к переживанию представлений совершенно другого рода, совершенно противоположных теперешним, которые связываются с Евангелиями и Посланиями Павла. Ведь уже стало привычным не считаться с такими представлениями. В целом человечество пронизано привычными представлениями современности, которые очень, очень далеки от истинного смысла слов Павла. И если огромное число сегодняшних теологов занято тем, чтобы постичь событие Дамаска как можно в более материалистической форме, хотя все они и причисляют себя к действительным христианам, но рассмотрением в такой форме они в действительности отвергают Воскресение Христа Иисуса. Таким образом все эти люди свидетельствуют лишь о том, что они не склонны применять какое-либо сверхчувственное познание относительно существа христианства, явления Христа Иисуса внутри земного развития. И это несмотря на то, что человеку необходимо признать сверхчувственные знания; чтобы фигуру Павла, которая стоит на вершине христианской традиции, представить как подошедшую к пониманию прихода христианства посредством сверхчувственного переживания. Это высказывание выражает то, что христианство невозможно понять, если источником познания не является сверхчувственное. Необходимо чтобы Павла понимали как посвящённого в сверхчувственный мир, необходимо, чтобы то, что он считал себя обязанным принести человечеству, рассматривали в этом свете. Попытаемся сегодня духовным зрением увидеть, понять нечто из того, что представлялось в инициации Павла особенно значительным.

Фигура Павла явилась в особо значительной манере указанием на совершенно новый способ отношения человека к мировому развитию, который появился благодаря Импульсу Христа. Для Павла было возможным сказать: состояние мирового развития, согласно которому были постигаемы старые языческие переживания, уже прошло. У человека возникли новые душевные переживания. Вам стоит только присмотреться к людям. Потому Павел указывает на этот важный момент в развитии земного человечества, на который, если желают правильно понять историю, необходимо снова и снова ссылаться. Если мы посмотрим во времена дохристианского развития, а именно в те времена, которые отличительные особенности дохристианского времени имели наиболее выраженными, то мы могли бы сказать: тогда все человеческие воззрения были другими. Конечно, они исчезли не в один момент. Но Мистерия Голгофы является тем, что свидетельствует об отделении одной фазы человеческого развития от другой. Событие Голгофы знаменует собой завершение того развития, согласно которому человечество, созерцая чувственный мир, имело также созерцание духовного. Таким незначительным представляется это современному человеку, так мало обоснованным, что в дохристианские времена, как правило, наряду с чувственным видели также и духовное. Видели не просто деревья, не просто растения, но с деревом видели духовное, с травой видели духовное. Но человеческая цивилизация с возможностью такого созерцания завершилась с событием Голгофы. В человеческое развитие должен был вмешаться новый элемент. Если человек в своём окружении духовное видит в физически-чувственных вещах, то его сознание не может стать таким, чтобы для него возник импульс свободы. С возникновением этого импульса свободы должна быть связана утрата человеком душевно-духовного, когда он созерцает внешний мир. С импульсом свободы связана необходимость из глубинных сил вознести душу к созерцанию духовного. Павел хотел открыть человечеству, что во времена поколения Адама, человечеству не нужно было проявлять внутреннюю активность, чтобы созерцать божественно-духовное, так как во всём, что жило в воздухе и на земле это божественно-духовное выступало как демоническое, но человечество должно было это преодолеть, хотя бы и постепенно, — одновременное переживание чувственного и сверхчувственного. И должно было прийти время, когда человек уже нуждался бы во внутренней активности, внутреннем усилии, чтобы впервые подняться к божественно-духовному. Человечеству следовало бы учиться понимать слова: «Царство моё не от мира сего». Человек не должен оставаться связанным с божественно-духовным, которое выступает при чувственном созерцании, но человечество должно найти путь в царство духовно-душевного, который должен достигаться посредством внутренней борьбы, посредством внутреннего развития.

Сегодня слова Павла понимают настолько тривиально, что постоянно толкуют его слова, переводя их на язык материализма современности. Его понимают настолько тривиально, что называют мечтателем на основании его посланий, которые как раз и содержат истину. Павел воспринимал как большой мировой кризис то, что старое чувственно-духовное созерцание померкло в сумерках, что должно прийти, как новое царство света, — через внутреннюю активность достигаемое созерцание духовного, которое не проявляется одновременно с чувственным созерцанием. Павел знал из своего сверхчувственного переживания инициации, что Христос Иисус с момента Воскресения связан с земным развитием человечества. Но он знал также, что хотя Христос Иисус странствует по земле, но его нужно найти через усилия внутреннего созерцания, не исключительно через чувственное созерцание. Тот, кто желает достичь Его исключительно через чувственное созерцание, тот заблуждается и должен будет принять за Христа демона.

Это было тем, что Павел постоянно подчёркивал, что ко Христу нужно приближаться не со старым видением демонического, что в таком случае за Христа будет принято ложное существо. Павел был озабочен тем, чтобы отвернуть человечество от созерцания демонических существ воздуха и земли, которое вполне импонировало древним временам, так как для этого созерцания ещё оставались уже неправомерные атавистические способности. Павел не уставал всё снова и снова призывать человечество развивать внутренние силы, благодаря которым должно расцвести понимание того, что в земное развитие должен войти совершенно новый импульс, совершенно новое существо: Христос придёт к вам, если вы только найдёте путь, уводящий от исключительно чувственно-духовного созерцания земли. Христос придёт к вам, потому что Он здесь. Он должен прийти для вас. Это возможно благодаря Мистерии Голгофы. Вы только должны Его найти.

Это то, с чем обращается Павел в своей речи, что совершенно иначе звучит, чем то, что человечество сейчас переводит так, как ему удобно, но это звучало раньше совершенно иначе, чем сейчас. Это было тем, что Павел хотел разбудить в человечестве как убеждение, убеждение в том, что необходим совершенно иной способ созерцания, чем тот, которой присущ чувственному миру, если хотят понять Христа.

Наперекор этому современное человечество зашло настолько далеко, что говорит о противоположности между внешней наукой и верой. Внешняя чувственная наука заставила новую теологию быть сложной, апеллировать к фактам, склоняться к тому, чтобы чему-либо учить; веру она не признаёт. Но должно обращаться к детскому в человечестве, к тому, что не нуждается в обучении, — это неоднократно подчёркивалось. Воззрения теологии приобрели такой характер, что собственно событие под Дамаском отрицается как таковое, которое соответствует истине, хотят принимать событие под Дамаском как некий род галлюцинации у Павла. Но если событие Дамаска было исключительно галлюцинацией, или, можно сказать, если событие Дамаска было таковым, каким оно существует для подавляющего числа современных теологов, — тогда необходимо иметь мужество сказать: необходимо как можно скорее покончить с христианством, так как в этом случае христианство, которое вошло в человечество, — это величайшая бессмыслица.

Это собственно то, что необходимо следует из новейшего теологического учения, если его принимать, во-первых, — серьёзно, во-вторых, — достаточно мужественно. Но его не принимают ни с серьёзностью, ни с мужеством. Теологи уступают чисто чувственной науке, отрицают внутренний действительный импульс Дамаска, но при этом крепко держатся за христианство. Именно в подобных обстоятельствах выражается наиболее значительный внутренний душевно-духовный кризис нашего времени. Подобные обстоятельства раскрывают глубокую внутреннюю неискренность, лживость нашего времени. Должна быть признана правда: событие Дамаска было реальностью, было тем, что произошло из действительности, тогда лишь имеет смысл христианство, — или если событие Дамаска было тем, что о нём говорят современные теологи, тем, с чем его хочет связать наука, тогда христианство не имеет смысла. Представляется чрезвычайно важным, чтобы в это наше время люди понимали в душе эту ситуацию, так как именно наше время является тяжёлым испытанием — экзаменом. Так как люди внутренне стали неискренни перед самими собой, перед своей Душой, — неискренни в том смысле, что называют христианством то, что они больше не должны так называть. Таким образом, имеется склонность, часто бессознательная, но от этого не менее разрушительная склонность, — воспринять эту неискренность и лживость, которая сегодня бытует у человечества. Потому-то и существует подобная тенденция ко лжи. Поэтому эта лож так внутренне соединена с событием Дамаска, и отсюда должна привести к совершенному декадансу европейской культуры, если в эту европейскую культуру не войдёт своевременно образ мыслей, ведущий к духовному познанию.

Поистине, недостаточно в наше время тяжёлого испытания обратиться к духовному познанию — это поистине минимум, — но в наше время необходимо действительно воспринять вещи в своей глубине и думать о необходимости великого преобразования. Всё снова и снова должно быть подчёркнуто, чем является, в основном, сегодня такой праздник, как Пасха, для большинства человечества. Когда рассматривают, что представляет этот праздник для большинства человечества, приходят к мысли, что этот праздник отмечают в кругу тех, с кем хотят его праздновать, с теми, с кем связывают старое привычное мышление, с кем говорят привычными словами более или менее автоматически, теми формулами, которые стали давно привычными. Но имеем ли мы право говорить этими словами, формулами, если в нашем кругу повсюду обращает на себя внимание отсутствие воли чтобы принять участие в необходимом великом преобразовании времени? Можем ли мы в этом случае ссылаться на слова Павла: «Не я, но Христос во мне», — если мы не склонны взглянуть на то, что в течение последнего времени человечество пришло к великой катастрофе. Может ли это быть не связанным с праздником Пасхи — прийти к ясности относительно того, что встретило человечество, и того, что единственное может вывести из катастрофы — сверхчувственное познание?

Если праздник Пасхи в своём значении действительно затрагивает сверхчувственное познание, тогда невозможно Пасху — Воскресение Христа Иисуса — объяснить исключительно путём чувственного познания. Это невозможно, если праздник Пасхи был воспринят серьёзно; тогда человечество подумало бы о том, что сверхчувственное опять должно входить в человеческое познание. И нет ли необходимости сегодня осознать мысль: ложность новой культуры, она привела к тому, что мы не можем быть серьёзными относительно того, что мы признаём как святой праздник? Мы празднуем Пасху, праздник Воскресения, и из материалистического образа мыслей у нас давно отсутствует серьёзное желание постичь Воскресение. Мы относимся совершенно враждебно к правде и ищем всевозможные выходы, чтобы вместо правды получить всемирную шутку, если это можно так назвать, — когда люди празднуют праздник Воскресения и верят в новую науку, которая, само собою, разумеется, к подобному Воскресению никогда не может апеллировать. Материализм и праздник Пасхи — это две вещи, которые не могут принадлежать друг другу, которые не могу быть рядом. Также и материализм новой теологии не уживается сегодня с праздником Пасхи. Мы живём во время, когда самыми уважаемыми теологами Средней Европы было описано «Существо Христа», и стало возможным это «Существо Христа» превозносить как нечто особенное. И в этом описанном «Существе Христа» мы находим стремление истинное Воскресение Христа Иисуса не воспринимать серьёзно! Это относится к приметам нашего времени, но это является тем, что сердце и душа современного человечества должно глубоко воспринять.

Мы не выберемся из мишуры, если относительно враждебности, которая встает в современном человечестве против правды, не возникнет правильного чувства, если то, что имеет в жизни такое огромное значение, не будет действительно пронизано пониманием. Необходимо, чтобы та тенденция, которая возникла в пятую послеатлантическую эпоху, — тенденция к постижению, к возникновению связанного с человеческой возможностью суждения научного познания — также взошла к познанию сверхчувственного мира. Тогда к событиям, которые, несомненно, принадлежат сверхчувственному миру, будут относить и Мистерию Голгофы. К событиям, которые должны быть поняты только через представления о сверхчувственном, принадлежит событие Дамаска, которое пережил Павел. От понимания этого события зависит, будут ли истинно чувствовать нечто, относящееся к Импульсу Христа, или же не будут чувствовать Импульса Христа. Современность налагает на человека испытание, когда он себя спрашивает: как стою я в том времени, которое считается Пасхой, как стою я в том, что является сверхчувственным познанием? Пасха должна особенностью установления своей даты напоминать о необходимости для человека взглянуть вверх, от земного ко внеземному. Как взгляд во внеземное современный человек понимает в основном математику, механику, или, в новое время, — ещё спектральный анализ. Это является основой, которую рассматривают как возможность получить знания о внеземном. Человек более не имеет ощущения того, что он связан с этим внеземным, что из этого внеземного пришёл Христос и вошёл в индивидуальность Иисуса. Попробуем принять эту мысль достаточно серьёзно.

Я часто обращал ваше внимание, что такая утончённая натура как Герман Гримм, часто бывает, лабилен, но в существенном всегда признаёт господствующей теорию Канта-Лапласа. Напомню, какова эта теория. Из некоего первичного тумана возникла эта солнечная система, в ходе преобразования этого первичного тумана и его уплотнения возникли растения, животные и человек. Земля однажды, как и всё, живущее на ней, найдёт могилу, и во Вселенную не проникнет ни звука, исчезнет всё то, что люди себе нафантазировали как идеалы и культуру. Земля как некий шлак упадёт на Солнце, потом, ещё через некоторое время, Солнце взорвётся. Будет не только похоронено, но и уничтожено всё то, что было сделано человечеством. — Это есть воззрение о миропорядке, которое не могло не возникнуть в наше время, когда желают иметь лишь исключительно математическое, механистическое познание внеземного. В мире, в котором только считают или особенности Солнца исследуют с помощью спектроскопа, в таком мире, конечно, не имеет смысла искать место, откуда должен был прийти Христос, чтобы соединиться с земным бытием!

Сегодня определённая часть человечества имеет такие взгляды, так как не может прийти к согласию со своими мыслями и предпочитает не отягощать себя этим, но продолжать болтать в духе тех слов, которые выучили и бессмысленно повторяют из Евангелия, из посланий Павла. Они привыкли не задумываться над ними и не пытаются сопоставить их с тем, что получают как предположение о развитии Земли и человечества. Но именно в этом состоит внутренняя глубокая неправдивость нашего времени, когда то, что действительно находится во внутренней связи, не желают мыслить друг рядом с другом. Желают всё вывести из первичного тумана, так как не желают помыслить об истине, находящейся рядом. Этот туман допускают потому, что когда празднуют Пасху, когда говорят о Пасхе, как о празднике Воскресения, при этом, собственно, всё более и более отдаляются от того, чтобы прийти к его правильному постижению, к которому сегодня можно прийти только с помощью духовно-душевного познания.

Для современного человечества существует единственная возможность связать ощущение с праздником Пасхи, когда думают о том, что в наше время в действительности приблизилась катастрофа, под которой я подразумеваю не мировую катастрофу, которая случилась в последние военные годы, но мировую катастрофу, которая заключается в том, что человечество утратило представление о связи земного с внеземным. Благодаря сверхчувственному познанию восстанет из гроба познание Христа. Сегодня, в общем, не имеют иного символа, который подходит для Пасхи, кроме такого: судьба души всего человечества — быть распятой на материалистическом воззрении. Но сам человек, человечество должно что-либо предпринять, чтобы из гроба материализма восстало то, что может прийти из сверхчувственного познания. Само стремление к сверхчувственному есть уже нечто пасхальное. Оно является тем, что, будучи воспринятым, даёт человеку право праздновать то, что является собственно Пасхой.

Когда вы взглянете на полную Луну и ощутите, как эта полная Луна в своём внешнем облике связана с человечеством подобно тому, как отблеск солнечного связан с собственно лунным, то тогда вы подумаете о том, что новое человечество должно стремиться к познанию человека, к самопознанию человека, благодаря которому человек предстаёт как действительный отблеск сверхчувственного. Если человек познает себя как отблеск сверхчувственного, если человек познает себя тем, чем он в действительности является, тогда только он найдёт путь к сверхчувственному. То, что выражается в материалистическом воззрении,— это является в общем человеческим высокомерием. Это, в знаменательной манере, выражение человеческого высокомерия, когда человек не желает быть отблеском душевно-духовного, а желает быть исключительно наивысшим животным существом. Тогда он является наиглавнейшим. Во внимание принимается лишь то, что позволяет стать наивысшим. Это высокомерие и оно привело человека к тому, чтобы не признавать ничего больше, кроме как самого себя.

Было бы неплохо, если бы натуралистическое мировоззрение по крайней мере придерживалось бы истины и прививало бы всякий раз человеку свой урок: ты являешься наивысшим над теми существами, относительно которых ты можешь образовать свои представления. Следствием того воззрения, которое сегодня действительно хочет быть «научным», является то, что заставляет человека бледнеть; так как оно ему показало бы, из каких моральных подоснов оно, собственно, возникло, если эти моральные подосновы большей частью остаются в бессознательном. Но истинно, что наше время является эпохой, когда Христа Иисуса особым образом распинают, приводят к смерти именно в сфере познания. Прежде человечество никогда не приходило к тому, чтобы современный, чисто чувственный способ познания рассматривать как могилу познания, из которой должно произойти Воскресение; прежде человечество никогда не приходило к тому, чтобы подняться к таким чувствам и ощущениям, которые должны стать пасхальными.

Теперь нам надлежит, прежде всего, донести до нашей души мысль: да, существует традиция отмечать Пасху в первое воскресение после первого весеннего полнолуния, но, если мы являемся представителями современной культуры, то право праздновать Пасху сегодня мы не имеем. Как нам получить это право? Связать свои мысли с лежащим в могиле Христом Иисусом, с Христом Иисусом, который ко времени Пасхи преодолевает могильный камень, отваливая его от могилы. Эта мысль должна быть связана с другой — что человеческая душа должна чувствовать камень исключительно внешнего механистического познания, что она должна стремиться преодолеть давление этого познания, и что ей будет предоставлена эта возможность. Душа должна иметь веру что, несмотря на выражение: «Не я, но высокоразвитое животное во мне», она обретёт право сказать: «Не я, но Христос во мне».

Говорят, это, по-видимому, происходило в Англии, один учёный-естествоиспытатель сказал, что ему представляется предпочтительней представлять, что он, как человек, постепенно произошёл от обезьяноподобных и собственными силами достиг своей настоящей высоты, чем принять, что человек должен был спуститься с некогда обожествлённой высоты, как снизошедшим представлялся его оппонент, который не мог верить в исключительно естественнонаучные представления. При подобных обстоятельствах необходимо откровенно указать на то, насколько необходимо найти путь от утверждения: «Не я, а полностью развитое животное во мне», к другому: «Не я, но Христос во мне». Понять эти слова Павла — вот к чему нужно стремиться. Только тогда опять станет возможным, чтобы истинная пасхальная весть из глубин нашей души возвысилась к нашему сознанию.

Дорнах, 3 апреля 1920 года

Вчера я попытался немного поговорить об особенности истоков христианства, как это получено через Павла. Разумеется, эти пасхальные дни дают особый повод для подобного рассмотрения. Мы рассмотрели и поняли, что сегодня этот праздник празднуется огромным количеством людей, не смотря на то, что они больны материализмом. В душе мы должны осознать, что подобные пасхальные рассмотрения² должны быть рассмотрением времени, и осознание того, что это, особенным образом рассматриваемое пасхальное время должно быть привнесено в современную, приближающуюся стремительными шагами к декадансу Европу и вообще в этот современный цивилизованный мир.

Вспомним, каким образом пришло христианство в мир — это сегодня является правомерным рассмотрением Пасхи, так как именно сегодня необходимо понять, почему человечество всё более и более отошло от постижения существа христианства, и как это отпадение от существа христианства обусловило, о чём мы часто говорили, упадок культуры, характерный для нашего времени. Этот упадок особенно характерен там, где мы прислушиваемся к мнениям отдельных людей, которые считаются благоразумными.

Вчера вы могли прочитать одну обращающую на себя внимание статью в «Баслерских новостях» («Baseler Nachrichten»), от которой веет особенно печальным настроем. В ней приводится пересказ некоего письма из северо-западной Германии. Автор письма, которому в определённой мере выражено сочувствие в этой статье, обращает внимание на то, что сегодня вообще имеют место такие импульсы, которые готовы разрушить всё старое, причём без того, чтобы взамен создать что-либо новое. Эти импульсы и справа, и слева дают человеку лишь иллюзии и вообще способны приводить лишь к иллюзии. И автор письма сам лично говорит, что сейчас это произошло, что именно в Европу должен прийти большевизм, что его нужно спокойно ждать, и что будет соответствовать правильному развитию, если люди познакомятся с большевизмом, тогда будет развито нечто правильное. Но автор письма посвящает также несколько строк тому, на что необходимо обратить внимание, и что часто пропускается обычным читателем. Автор пишет о том, что сегодня необходимо обращаться не к тому, что приходит как иллюзии справа и слева к человеку, необходимо также не прислушиваться к тому, что говорят отдельные мечтатели, но обращаться только к тому, что является общим импульсом.

Эти отдельные, как бы желающие добра, люди, по сути, являются балластом и тормозом современности, которая в общей тенденции является нисходящей, они призывают к сильнейшему пессимизму, к тому, чтобы не слушать тех, кто пытается выбраться из этого незавидного положения. Эти отдельные личности являются, собственно, лишь представителями очень, очень широкой массы людей, которые были бы совершенно довольны, если бы после обострившегося хаоса опять пришёл покой. Они абсолютно не желают видеть, как в этом появившемся покое лежит вовсе не что-то действительно значительное, но напротив — долгий путь по нисходящей до тех пор, пока однажды люди в большинстве своём не постигнут, что над этой несчастной Европой должна пройти волна духовного обновления. Иначе не будет улучшения. Невозможно продвигаться вперёд, продолжая идти старым путём, и ещё меньше это возможно, заключая компромиссы с тем, что как новое действительно желает действовать.

Прислушиваясь к чувствам, можно было бы ощутить настроение, которое является необходимым, если пожелали бы энергичным образом взглянуть назад, как в великом повороте Земли через индивидуальность Павла было принесено нечто совершенно новое в развитие Земли, но что, однако, истлело, давно присыпано пеплом. Тогда это был тот момент времени, когда старое встретилось с новым, но переход не бросается в глаза, потому что он совершался постепенно; старое видение заключалось в том, что, как это было показано вчера, когда созерцали природу, видели всепроникающее духовно-душевное. Но это видение духовно-душевного также продолжалось и в человеческих воззрениях, в воззрениях на социальный порядок, на социальное распределение человечества при его совместной жизни, на то, как отдельные личности выступали вперёд как правители, как религиозные деятели.

Давайте не будем обращаться к тому, каким образом через мистериальную культуру была установлена такая конфигурация человечества, но эта конфигурация была налицо, и она была руководима как нечто, пришедшее не от человека, а, в некотором роде, как данность природного духа. Тот, кто в силу каких-либо обстоятельств и фактов, происходивших в каком-либо месте, был вождём, того признавали таковым, так как говорили, что с более или менее большой силой через него говорит само божественное. Как созерцали божественно-духовное в камне, в горе, в воде, в дереве, так же и в отдельных людях. Я уже говорил, что для этих старых времён было совершенно само собой разумеющимся рассматривать правителей как самого Бога, что означает как тех, в которых действительно выражалось божественное. Если бы люди современности были бы немного поскромнее, и фактически не выставляли своего мнения в качестве того, что им выступает из фактов древности, но они намного яснее прозревали бы в эти вещи. Разумеется, сегодня не имеют действительного понятия: человек есть Бог, но в то древнее время было так, что с этим связывали реальное представление. Именно не видели только текущий ручей, но божественное, которое там вершит; также в том, что разыгрывалось в социальной жизни людей, созерцали непосредственно божественное вершение. Это непосредственное созерцание божественно-духовного всё более становилось лишь отзвуком.

Но вспомним, как человек мог находить себя как человека согласно этому воззрению, так как он знал мир как исполненный божественно-духовным. Он знал, что божественно-духовное живёт там, где есть чувственные вещи и где здесь, на этой чувственной земле, есть люди. Человек знал это. Он знал, что он рождён из божественно-духовного. Что «я рождён из Бога, мы все рождены из Бога» — это знал человек как нечто совершенно само собой разумеющееся, он видел это. Это было для него результатом его основанного на чувственном восприятии воззрения.

К подобному выводу люди больше не могли прийти или, по крайней мере, всё реже и реже могли подойти к нему к тому времени, когда свершилась Мистерия Голгофы, которая должна была предоставить способность иметь в совершенно новом свете весть о божественно-духовном. В те старые времена человек мог сказать: «Всё, что я вижу в мире, показывает мне, что вещи и существа произошли от Бога, что их бытие не исчерпывается земным бытием», — человек имел сознание вечности своей собственной сущности, так как он прозревал свой исход из божественного. Это прозрение божественного бытия до рождения, это есть собственно то, чем пропитаны старые языческие исповедания. Всё, что сегодня через принятую науку представлено как характеристика язычества, — это, более или менее, является говорильней.

Существенное в язычестве, ещё не пришедшем к упадку, было то, что люди знали, что они были душевно-духовными существами перед тем, как они родились, что их бытие не исчерпывается земным бытием. Мы, люди, могли бы быть уверены, что были всегда, ведь мы произошли от Бога, и Бог заберёт нас к себе. Это было из прамудрости пришедшее знание старых времён. И можно сказать, что это, из прамудрости древности пришедшее знание, было более или менее на свой лад дано каждому народу, оно было связано с элементарно-духовным созерцанием, с видением божественно-духовного в чувственных вещах. Это видение божественно-духовного в чувственных вещах, оно для этих древних времён было связано с кровью, и так как человек принадлежал к тому или иному кровному родству, это означало — к тому или другому истоку, тому или иному народу; и в зависимости от этого ему должна была быть дана особая форма мировой мудрости. Таким образом, мы видим распространение разнообразных отдельных способов выражения прамудрости у отдельных народов древности.

Единственное исключение составлял иудейский народ, чья совершенно особая форма прамудрости также была связана с кровью этого народа, который, однако, рассматривал себя как «избранный народ», как такой народ, который хотя и имел свои народные исповедания и своё народное знание, но такое народное знание, которое является, собственно, познанием Бога человечества. В то время как языческие народы почитали своих народных богов, иудейский народ верил в Бога всей Земли. Итак, это явилось переходной взаимосвязью. В той манере, в которой вошёл Павел со своей интерпретацией христианства, было в основании покончено с тем, что человеческое познание определялось кровью, с тем фактом, что в древние времена человеческое познание должно было определяться кровью. Павел сперва сделал то, что не кровь, не принадлежность к народу, не всё то, что вообще в дохристианские времена было предназначено для познания, должно было оставаться и дальше. Но что человек сам через внутреннюю инициативу должен был установить своё отношение к познанию, что теми, которых Павел называл христианами, должно было быть образовано сообщество, некая община, к которой человек чувствовал бы себя принадлежащим душевно-духовно, в которую человек не поставлен через кровное родство, но к которой человек в некотором роде сам себя избрал. Учредить на земле, таким образом, это особого рода духовное сообщество — было необходимо для Павла, так как приблизилось время, когда человек должен был подпасть внешнему, земному познанию материализма. Внешнее познание земли человеком должно было получить другого рода сознание относительно своего душевно-духовного существа, а не то, которое происходило от чувственного созерцания земных людей.

В древние времена человеку достаточно было лишь взглянуть своими глазами на чувственно-земных людей: во всём том, что они несли в себе, одновременно выражало себя душевно-духовное человека. Сейчас с этим было покончено. Душевно-духовное следовало искать другим путём, чтобы суметь достичь познания. Другими словами, необходимо, чтобы люди учились постигать проблему смерти, необходимо, чтобы учились постигать, что то, что человек сам через чувственное созерцание здесь, на земле, может видеть в человеке, отпало и должно распасться, что в человеке есть сущность, которую нельзя созерцать непосредственно в чувственном человеке, и которая принадлежит духовному миру. То, что связывает человека с этими христианскими сообществами, должно быть отдалено от кровной зависимости. В противовес зависимости от крови должно было быть выдвинуто возражение: да, если люди должны понимать своё бессмертие от того, что определено кровью, тогда это бессмертие не было бы вполне надёжным. Для древности кровь могла быть представляема таким образом, что через кровь позволено было проявляться душевно-духовной сущности человека, но теперь кровь представлена как носитель переживания и того, что заканчивается вместе со смертью. Представляется необходимым ссылаться на душевно-духовное в его чистом виде, если не желают вообще отказаться от понимания проблемы смерти в нематериалистическом смысле. Павел имел сильнейший импульс говорить людям о некоем душевно-духовном существе, которое не связано с чувственной материей, но которое может быть увидено тем способом, благодаря которому ему самому открылась реальность этого сверхчувственного существа через событие Дамаска.

Познание сверхчувственного, душевно-духовного в древние, дохристианские времена связывали с кровью, так как человек был пронизан своей кровью, и эта кровь приносила в его чувственный мир откровение душевно-духовного. Это прекратилось, и стало необходимым, чтобы человек обратился к тому, что не дано с кровью. В этом была скрыта большая опасность. Опасность была связана с тем, что в ту эпоху, которая пришла, человек в познании душевно-духовного, в некотором роде, всё ещё хотел рассчитывать на себя самого. В древние времена человек мог рассчитывать сам на себя, так как кровь, которую человек нёс в себе, была носителем сверхчувственного познания, и то, что это для человечества отныне перестало быть необходимым, было дано понять людям, обладающим собственной волей, через событие Голгофы.

Но общий ход развития продвинулся ещё вперёд, так что привычка, которую раньше в отношении крови человек имел правомерно, теперь продолжает иметь место, хотя уже больше не несут в себе освящённую Богом кровь; но люди, однако, хотели получить божественно-духовное познание через то, что им было дано как кровь.

Опасность, которая возникла, состояла в следующем, и сегодня важно разъяснить, в чём она заключается. Кровь получают через происхождение, через рождение и несут до 25-35-летнего возраста, несут в себе эту кровь, которую получили благодаря происхождению. Человек получает кровь, так как приходит в мир благодаря мировым силам. Если бы в крови жила гарантия человеческого душевно-духовного существа, тогда человек мог бы остаться при этой крови. Однако эта кровь постепенно перестала быть носителем этого душевно-духовного существа. Но люди, однако, ещё хотели, чтобы можно было всегда найти в себе путь к этому божественно-духовному существу таким старым способом: просто благодаря тому, что они были рождены. Так как кровь не вносит в наше чувственное бытие убеждение о сверхчувственном, то тогда наш организм не имеет общения со сверхчувственным. И, таким образом, пришло то, что люди хотят только спрашивать о сверхчувственном, так как они напоследок покинули самих себя, это означает, что они расстались со всем тем, что внесли в земное бытие через рождение.

Но в христианстве коренится требование не расставаться с тем, что принесено человеком в земное бытие через рождение, но внутри этого земного бытия совершить преобразование, развивающее в душе способность повторного рождения во Христе, чтобы то, что человек не воспринял от своего рождения, воспринять через воспитание, воспринять через эту земную жизнь. Это не может быть так просто понято. Отзвук той старой мудрости крови продолжался вплоть до XV столетия; так как оставалась привычка божественно-духовное видеть благодаря происхождению. Однако, наконец, благодаря этой привычке человек уже больше не мог видеть божественно-духовное, напротив, в XIX веке, — он всё более был склонен видеть это как материальные. Так как человек хотел созерцать божественно-духовное через не преобразованный организм, то он вообще перестал видеть это божественно-духовное. Таким образом, с XIXвеком пришла огромная катастрофа утраты Бога для человечества, — превращение человечества в нехристианское, — так как теперь, по сути, впервые закончилось то, что до сих пор ещё прикрывалось и поддерживалось традициями.

Вплоть до возникновения протестантизма существовали христианские традиции. То, что было рассказано апостолами, апостольскими школами и отцами церкви и то, что было связано с откровением Голгофы — это сохраняла потом живая традиция. Но инерционность этой традиции становилась всё слабее. Человечество же из себя самого, однако, не пришло к постижению события Мистерии Голгофы. Теперь прошли XV, XVI, XVII, XVIII и XIX века. Человечество утратило связь с традициями. Они дали ещё нечто в писаниях. Пришло время протестантизма, когда ещё нечто могло быть дано только в писаниях. От традиций отказались. Но в XIX веке было утрачено правильное понимание писаний, и в целом это относится к большому числу тех, которые сегодня причисляют себя к христианам, ибо то, что они исповедуют, более не является христианством. То, что в XIX веке возникла необходимость вновь найти событие Голгофы, — это явилось последней вспышкой антихристианских элементов, которые, естественно, уже присутствовали под поверхностью видимости, но которые, однако, прежде некоторое время были скрыты благодаря традиции и письменным трудам. Это появилось в течение XIX века и в начале XX века стало наиболее сильным. Писания и традиции для большинства человечества утратили всякий смысл. Они сами уже не могли возжечь тот свет, который вёл бы снова к постижению события Голгофы.

Так как положение вещей стало таковым, то в XIX и XX веке овладеть человечеством могли только антихристианские воззрения. Два таких антихристианских воззрения есть как раз те, которые стали значительными в XIX веке.

Первое воззрение, пришедшее в XIX веке, мы видим постепенно истлевающим и всё более и более захватывающим души. Это — появление национального принципа. В исповедании принципа крови, в духе этого принципа национализма всё христианское, общечеловеческое постепенно отодвигается на задний план, так как этот принцип не заключает в себе новый путь поиска этого соответствующего христианству общечеловеческого. В форме принципа национализма, наконец, выступило антихристианское. В сознании национализма опять оживает старый люциферический принцип крови. И мы усматриваем отклонение от христианства в национализме XIX века, который достигает своего наивысшего выражения в словах Вудро Вильсона о самоопределении наций, в то время как единственным оправданием для современности должно быть преодоление национализма и стремление постигать человека из всего человечества.

Второе — это то, что люди хотят обратиться к познанию мира не из развитого душевного, но из голого отображения, из материалистического отображения этого душевного. Видение этого собственно душевного умерло, но человек как природное существо есть отображение этого божественно-духовного. Но исключительно одно это отображение не в состоянии привести к духопознанию. Это является тайной, о которой я вам здесь часто говорил, что человечество должно познать духовное таким образом, что оно должно возвыситься к духу, и что, однако, для того, что сегодня постигается интеллектуалистически, действительным орудием является лишь мозг. Интеллектуализм является результатом материалистического образа мыслей, так как всё то, что обдумывается, как, например, думает современная наука, как думает современная теология, как думает распространённое сегодня христианское сознание — всё это выдумано только из человеческого мозга, это есть материализм. Одной стороной этого является исповедание, вера в слова; другой стороной является большевизм.

Большевизм является потому разрушительным для человечества, что является исповеданием только мозга, материального мозга. Я часто вам показывал, что этот материальный мозг, собственно, являет процессы упадка. Мы могли, собственно, через то привести к расцвету наш материализм, что в нашем мозгу существуют постоянные процессы распада, смерти.

Обратись мы к тому, что в этом роде выдумано ленинизмом, троцкизмом относительно социального порядка, тогда должен был бы выступить этот разрушительный процесс, так как он измыслен из того, что, собственно, является почвой разрушительных процессов: из ариманического. Это и есть вторая сторона.

Эти два обстоятельства выступили для всего христианства XIX и XX века: национализм — люциферический образ христианства, и то, что достигает своей вершины в ленинизме и троцкизме — ариманический образ антихристианства.

Эти национализм и ленинизм являются качелями, на которых сегодня должен находиться гроб христианства. И вообще, где оживает культ национализма и троцкизма, даже и в ослабленном облике, тотчас же христианство там погребается в могилу, там для видящего господствует настрой, который в истинном смысле является настроем страшного суда (карающей субботы — Karsamstag-Stimmung).

Носитель христианства покоится в могиле, и человечество кладёт на неё камень. Два камня кладёт человечество на представителя христианства: национализм и показной социализм. И человечество имеет необходимость приблизить то, что совершается во время пасхальных дней, когда камень или камни убираются с гроба. Но это — Воскресение христианства из гроба, — это наступит прежде чем человечество не преодолеет национализм и фальшивый социализм, пока человечество не найдёт путь, не найдёт в себе то, что может привести к пониманию Мистерии Голгофы.

И если сегодня люди по требованию духа обращаются к вере в Христа, тогда им должен — это было бы вполне правомерно — явиться Ангел и сказать то, что он ответил, когда его спросили непосредственно во время Мистерии Голгофы: «Того, Кого вы ищете, нет здесь». Тогда Он не был здесь, в гробу, так как человечество сначала благодаря традициям и благодаря Писаниям стремилось прийти, собственно, к возможности познания Мистерии Голгофы.

Сегодня это (познание Мистерии Голгофы) является необходимым, так как Писания больше не говорят то, что должно осознаваться; традиции больше не говорят то, что должно быть осознано. Только изначальное человеческое познание может снова сказать то, что может быть осознано. И должно было прийти время, когда Ангел отвечает: «Тот, Кого вы ищете, находится здесь». — Но Он будет здесь до тех пор, пока не исчезнут антихристианские импульсы нашего времени. Павел хотел призвать всё человечество стать сообществом, обладающим сознанием: бессмертие будет надёжным для человечества через смерть: «умираем во Христе». Пока опять не будет понято, что к пониманию Павла действительно может привести только духопознание, не может также прийти никакое социальное улучшение, а будет, напротив, — лишь дальнейшее социальное падение.

Сегодня должно быть понято относительно христианства то, что человек сейчас должен подняться к духопознанию, как в древние времена он уже своим рождением был предназначен для духопознания. Когда вещи рассматривают таким образом, то навстречу выступает понимание всей серьёзности нашего времени. Прежде всего, выступает понимание необходимости того, что человек должен действительно работать для одухотворения нашей культуры. Должен ли быть совершенно разрушен мост к духовному миру, в который люди вступали тогда, когда проходили врата смерти и в котором находились между смертью и новым рождением? Несомненно, что этот мост в духовный мир разрушается из-за национализма, из-за фальшивого социализма. Несомненно, эти вещи внутренне соединены с основной необходимостью нашего времени. И кто не может познакомиться с этими вещами, но, однако, хочет продвигаться вперёд только в том сознании, которое является только результатом материальных процессов в человеке, тот всеми силами способствует дальнейшему декадансу. Сегодня мы имеем тот момент времени, когда вещи должны быть разделены. Они должны быть разделены. Но они должны быть разделены только через человеческую свободную волю. Но свободная воля возможна только на основе действительного духопознания.

Во время, когда свершилась Мистерия Голгофы, в Риме люди имели обращающую на себя внимание индифферентность по отношению ко всем вероисповеданиям. По отношению к иудаизму так долго ничего не предпринимали, что он перестал и существовать для них. По отношению к иудаизму была несомненная толерантность. В Риме были в этом отношении чрезвычайно индифферентны ко времени, когда Мистерия Голгофы постепенно входила в развитие человечества, переживалась в те времена. Но именно против христиан были чрезвычайно нетолерантны. Постепенно по отношению к христианам в Риме стали настолько нетолерантны, что отображением этого является появившаяся сегодня нетолерантность одних наций по отношению к другим нациям. Как ведут себя сегодня нации — это есть, собственно, отображение нетолерантности Рима по отношению к приходу истинного духопознания; так как против него, так сказать, ополчается всё. Сегодня существуют совершено восхитительные союзы, хотя они не замечаются ещё на поверхности, между иезуитизмом и всеми радикальными элементами здесь или там. Однако в отношении духопознания, в конце концов, все радикальные коммунисты вместе с иезуитами совершенно едины. Это также напоминает нетолерантость римства по отношению к христианству, и тогда, и сейчас, в общем, всё это взаимосвязано. И тогда, и сейчас всё это взаимообусловлено тем, что люди, в общем, в основе, в своей бессознательной человеческой природе ненавидят дух, действительно ненавидят дух. Ненависть по отношению к духу с замечательной силой выступает как со стороны национализма, так и со стороны фальшивого социализма, эта ненависть к духу, эта бессознательная ненависть к духу. Нужно только представить себе, что означает сегодня ненависть к духу, и что сегодня означает национализм. В древние времена национализм имел смысл, так как с кровью было связано духопознание. Когда же сегодня люди в том смысле, в каком это имеет место, являются националистами, то это является совершенно бессмысленным, так как кровное родство больше не имеет никакого реального значения. Оно обладает совершенно фантастическим значением, это кровное родство, как оно выступает в национализме. Это является совершенной иллюзией.

Поэтому человечество сегодня, так как всё это зависит от этих обстоятельств, не имеет никакого права каким-либо образом говорить о празднике Пасхи. Говорить о праздновании Пасхи — это есть неправда, а правда должна была бы заключаться в том, чтобы Ангел снова мог бы сказать, или, вернее, чтобы Ангел именно сейчас сказал: «Тот, Кого вы ищете, — Он здесь». — Но Он, в действительности, согласится явится только с тем, что будет иметь значение для всего человечества. Сегодня происходит то, что было в Риме, что заключалось в нетолерантности по отношению к христианам. Все остальные, за исключением христиан, почитали кесаря Рима, славословя, как бога, жертвовали кесарю Рима. Христиане не могли этого. Христиане могли своим единственным царём признавать общечеловеческого Христа Иисуса.

Здесь находится пункт, откуда идёт линейное продолжение в настоящее. Здесь лежит этот пункт. Это нужно только выразить: что, в конце концов, имеет один человек, скажем, в Англии, общечеловеческого с тем, что одевается в формулы, в которых выражаются обязанности министров Англии: «Во имя Вашего королевского величества»? Если бы хотели поставить на это место правду, какой требует дух, то тогда бы этого не было.

Истинных французов может интересовать, что нужно делать с национализмом Клемансо? Какая внутренняя ложь находится в национализме Клемансо! Признавать такие вещи — это должно в наше время быть христианским. Но как раз в отношении понимания таких вещей проявляют нетолерантность.

Видите ли, мы подошли к точке, когда неправда глубоко врастает в человеческие души. И эта неправда формирует другие камни — камни национализма, фальшивого национализма — в один камень, который заваливает могилу, которым закрыт этот гроб. Он будет заваленным, пока человечество не придёт к правде о духопознании и через духопознание — к постижению общечеловеческого христианства. До этого не может иметь место никакое празднование Пасхи. До этого не существует никакой возможности серьёзно заменить чёрный траурный цвет на красный цвет Пасхи. Так как прежде этого данная замена является человеческой ложью. Это должно быть стремлением к духу. Это единственное может придать смысл современному существованию человечества. Только тот, кто понимает ход развития человечества в наше время — только тот должен запечатлеть правильным образом слова, звучащие для нашего времени: «Моё царство не от мира сего».

Нет, то, к чему должно стремиться, для того чтобы могла прийти надежда на будущее, это не должно быть от этого мира. Но как это, конечно, противоречит человеческому удобству! Конечно, удобнее оставаться при старых привычках и делать их идеалами, и наше душевное удовлетворение получать от того, что эти старые привычки делать идеалами. Это значительно удобнее, чем сказать себе: должна быть увидена огромная ответственность перед будущим человечества, которая может быть оправдана тем, что в импульс человечества будет воспринято стремление к духовному познанию.

Из того, что в наше время человек должен познать, исходит то, чтобы праздник Пасхи оставался праздником-призывом, напоминанием, вместо праздника-радости. И собственно те, кто серьёзно и честно заботятся о человечестве, не должны сегодня говорить пасхальные слова: «Христос воскрес». Но они должны сказать: «Христос должен воскреснуть».