Книга вторая 1 страница

І На двух больших окнах висели коленкоровые занавеси, старательнозадернутые, и сквозь них в комнату вливался белесоватый, рассеянный светраннего утра. Комната была с высоким потолком, очень большая, со старинноймебелью в стиле Людовика XV, белой, с красными цветами на фоне листвы. Впростенках, над дверьми, по обеим сторонам алькова, еще виднелисьпотускневшие животики и спинки крылатых амуров, скопом играющих в какую-тоигру, но в какую именно -- разобрать уже было невозможно. Деревянная панельстен с овальным панно, двустворчатые двери, сводчатый потолок, некогдалазурный, с лепными бордюрами и медальонами, перевитыми лентами телесногоцвета,-- все было подернуто нежно-серой дымкой, придававшей этому увядавшемураю какое-то умиленное настроение. Против окон -- большой альков,выступавший из-под клубящихся облаков, которые раздвигали гипсовые амуры,бесстыдно заглядывавшие в кровать, наклоняясь над нею; альков, как и окна, был задернут коленкоровым занавесом с крупнойвышивкой и производил впечатление необычайной невинности, чуждой характерувсей комнаты, еще хранившей следы былой страсти и неги. Сидя возле столика, где на спиртовке грелся чайник, Альбина внимательносмотрела на полог алькова. Она была в белом; на волосы ее была наброшенакосынка из старинного кружева. Опустив руки, она глядела серьезно, будтовзрослая девушка. В полной тишине слышалось слабое дыхание, точно дышалспящий ребенок. Прошло несколько минут, Альбина не утерпела; легкими шагамиона подошла к алькову и с тревогой приподняла уголок занавеса. Серж, лежа накраю большой кровати, казалось, спал, опустив голову на согнутую руку. Завремя болезни волосы его отросли и пробилась борода. Он был очень бледен, глаза оттенялись мертвенной синевой, губы побелели. Внем была какая-то трогательная прелесть, словно у выздоравливающей девушки. Альбина умилилась и опустила край занавеса. -- Я не сплю,-- сказал Серж очень тихим голосом. Он так и остался сосклоненной головой, не шевельнув и пальцем, как будто охваченный сладкойусталостью. Глаза его медленно раскрылись; легкое дыхание колебало пушок набледной коже голой руки. -- Я тебя слышал,-- пролепетал он снова.-- Ты ходила так тихо-тихо. Альбина пришла в восторг от этого обращения на "ты". Она приблизилась инаклонилась над постелью к самому его лицу. -- Как ты себя чувствуешь? -- спросила она. И в свою очередьнаслаждалась этим "ты", в первый раз слетевшим с ее уст. -- О, теперь ты выздоровел! -- продолжала она.-- Знаешь, я проплакалавсю дорогу, возвращаясь оттуда с дурными вестями. Мне говорили, что ты вбреду и что эта скверная горячка, если даже помилует тебя, то непременноотнимет у тебя разум... Как я целовала твоего дядю Паскаля, когда он привезтебя сюда на поправку! И она с материнским видом слегка оправила постель. -- Видишь ли, эти выжженные скалы, что там у вас, не годятся для тебя!Тебе нужны деревья, прохлада, покой... Доктор даже никому не рассказал, чтоспрятал тебя здесь. Это так и осталось секретом между ним и любящими тебя.Он думал, что ты совсем погиб... Посмотри, здесь нам никто не станет мешать.Дядя Жанберна курит свою трубку на огороде. Остальные потихоньку будутсправляться о твоем здоровье. Даже сам доктор сюда больше приезжать небудет, потому что теперь я -- твой врач... Кажется, лекарств тебе больше ненужно. Надо, чтобы тебя любили, понимаешь? Серж точно не слышал ее: мозг его был еще пуст. Не поднимая головы, онобводил глазами углы комнаты, и Альбина подумала, что его беспокоит мысль,где он сейчас находится. -- Ты в моей комнате,--сказала Альбина.--Я уступила ее тебе. Не правдали, прелестная комната? Я взяла с чердака самую красивую мебель; потом сшилаэти коленкоровые занавески, чтобы глаза не слепило солнце... Ты меня никапельки не стесняешь. Я буду спать во втором этаже. Там есть еще три иличетыре свободных комнаты. Но он по-прежнему тревожился. -- Ты здесь одна? --спросил он. -- Да. А почему ты спрашиваешь? Он не ответил, а пробормотал как-то тоскливо: -- Я видел сон... Я все время вижу сны... И слышу колокола. Они меняутомляют. И, помолчав, добавил: -- Закрой-ка дверь на задвижку. Я хочу, чтобы ты была здесь одна,совсем одна. Когда Альбина вернулась и уселась у его изголовья на стул, которыйпринесла с собой, он обрадовался, как ребенок, и принялся повторять: -- Теперь никто, никто не придет. И колоколов я больше не услышу... Акогда ты говоришь, меня это только успокаивает. -- Не хочешь ли напиться? -- спросила она. Он знаком показал, что жажды у него нет. И глядел на руки Альбины стаким изумлением и восторгом, что она, улыбаясь, положила одну из них накрай подушки. Тогда он соскользнул головой и прижал щеку к этой маленькойсвежей ручке. Потом тихонько засмеялся и сказал: -- Ах, какая она нежная, точно шелковая! Кажется, она овевает мневолосы прохладой... Не отнимай ее, пожалуйста! Потом наступило долгое молчание. Они ласково глядели друг на друга.Альбина спокойно следила за собственным отражением в неподвижных зрачкахвыздоравливающего. А Серж точно прислушивался к каким-то смутным словам,которые, казалось, исходили от ее маленькой прохладной ручки. -- Твоя рука такая хорошая,-- заговорил он,-- ты не можешь себе ипредставить, как мне от нее покойно... Она словно проникает в меня и уноситболь из тела. Она дарует ласку, облегчение, выздоровление. Он нежно терся щекою о ее руку и оживлялся, как бы воскресая: -- Скажи, ты мне не будешь больше давать противных лекарств, не станешьменя мучить?.. Видишь ли, с меня довольно одной твоей руки. Я пришел сюдадля того, чтобы ты положила мне ее под голову. -- Милый Серж,-- проговорила Альбина,-- ты, должно быть, очень страдал? -- Страдал? Да, да, но это было так давно... Я плохо спал и все виделстрашные сны. Если бы я мог, я бы тебе все рассказал. -- На мгновение он закрыл глаза и с большим усилием что-то припоминал. -- Нет, все потонуло во мраке,-- прошептал он.-- Как странно! Как будтоя возвращаюсь из долгого путешествия. И даже не знаю, откуда. У меня былажестокая лихорадка, горячка так и разливалась по жилам... Вот, вот, помню!Все тот же кошмар. Меня заставляли ползать по бесконечному подземелью. Когдамне было особенно больно, подземный ход вне- запно обрывался непроходимой стеной; куча мелких камней падала сосводов, стены сдвигались, и я задыхался от ярости, что не могу пройти; явступал в борьбу с препятствиями, начинал работать ногами, кулаками,головой, приходя в отчаяние от того, что мне никогда не удастся пробитьсясквозь груду обломков, все время выраставшую передо мной... А потом, инойраз, стоило мне только дотронуться до нее пальцем, как все исчезало. И ясвободно шагал по расширенному проходу, страдая лишь от усталости послепережитого волнения. Альбина приложила было руку к его рту. -- Нет, говорить мне не трудно. Видишь ли, скажу тебе на ушко: мнекажется, что я только думаю, а ты меня уже понимаешь... Самое забавное, чтокогда я шел по подземелью, я меньше всего помышлял о том, чтобы возвратитьсяназад. Нет, я все пробивался упрямо вперед, хотя и понимал, что нужнытысячелетия, чтобы расчистить один-единственный из этих обвалов... То былароковая задача, которую я должен был выполнить под страхом величайших бед.Колени коченели, лоб упрямо бился о скалу, и у меня было мучительноесознание, что я должен трудиться изо всех сил, чтобы как можно быстреепродвигаться вперед. Но куда?.. Не знаю, не знаю... Он закрыл глаза, силясь припомнить. Потом сделал беспечную гримасу,вновь прижался щекой к руке Альбины, засмеялся и сказал: -- Нет! Это глупо, я просто ребенок! Но молодая девушка, желая убедиться в пределах своей власти над ним,стала его расспрашивать, подводя к тем смутным воспоминаниям, которые он сампытался у себя вызвать. А он ничего не мог припомнить и был каким-тоблаженным младенцем. Ему казалось, что он только вчера родился. -- О, я еще недостаточно силен,--сказал он.--Видишь ли, первое, что яприпоминаю,-- это постель, которая жгла мне все тело; голова моя лежала наподушке, будто на пылающих угольях; ноги непрерывно терлись друг о друга итоже горели... О, как мне было худо! Казалось, все мое тело подменили,изнутри все вынули, точно унесли в починку сломанный механизм... При этих словах он снова засмеялся и продолжал: -- О, я буду теперь совсем иной! Славно меня очистила болезнь... Но очем ты меня спрашивала? Нет, там никого не было... Я мучился в одиночестве,в глубине какой-то черной норы. Никого, никого! И по ту сторону -- ничего,ничего не видно... Хочешь, я буду твоим ребенком! Ты станешь учить меняходить. Сейчас я вижу только тебя! Все остальное меня совершенно неинтересует. Говорю тебе, что больше я про себя ничего не помню. Я пришел, тывзяла меня.-- вот и все. Потом, успокоившись и ласкаясь к ней, он прибавил: _ Твоя рука сейчас теплая и хорошая, как солнышко... Давай-ка помолчим.Я буду греться. В большой комнате с голубого потолка струилась трепетная тишина.Спиртовка погасла; из чайника выходила струйка пара, становясь все тоньше итоньше. Альбина и Серж, положив головы рядом на подушку, глядели наколенкоровые занавеси "у окон. Особенно пристально смотрел на этот бледныйисточник света Серж. Его взгляд купался в притушенном сиянии дня, как разсоразмерном с его слабыми силами выздоравливающего. За более желтой и яркойчастью коленкора он угадывал солнце, и уже одно это было для негоцелительно. Издали доносился шумный шорох листвы; в правом окне отчетливорисовалась зеленоватая тень какой-то длинной ветви; мысль, что от него такблизко этот лес, волновала больного. -- Хочешь, я открою штору? -- спросила Альбина, которая неправильноистолковала его пристальный взгляд. -- Нет, нет,-- поспешно ответил Серж. -- Погода хорошая, увидишь солнце. Увидишь деревья. -- Нет, умоляю тебя... Ничего оттуда, снаружи, мне не нужно. Ветка, ита меня утомляет: она движется, растет, точно живая... Оставь мне твою руку,я засну. Все вокруг посветлело... Как хорошо! И он уснул сном праведника. Альбина стерегла его и своим дыханиемнавевала прохладу ему на лицо.

II

На другой день погода испортилась: полил дождь. Сержа снова тряслалихорадка; он провел мучительный день и пролежал, с отчаянием устремив глазана оконные занавеси, через которые проникал только пепельно-серый, тусклый,неприятный свет. Серж не ощущал за шторой солнца, он искал ту тень, которойнакануне так страшился, ту длинную ветку, которая, сама исчезнув в свинцовойпелене ливня, казалось, унесла вместе с собою весь лес. К вечеру, в легкомбреду, он с рыданьем закричал Альбине, что солнце умерло, что он слышит, каквсе небо, вся природа оплакивают гибель лучезарного светила. Ей пришлосьутешать его, как ребенка, обещая, что солнышко вернется и она ему подаритего. Вместе с солнцем он оплакивал и растения. Семена, должно быть, страдаютпод землей, ожидая света. У них тоже свои кошмары. Им, наверно, чудится, чтоони ползут подземным ходом, прерываемым обвалами, и яростно борются за правовыйти на солнечный свет. Затем его рыдания стали тише, и он стал уверять,что зима -- болезнь земли; он же умрет вместе с землею, если весна их обоих не исцелит. Еще целых три дня стояла ужасная погода. Потоки дождя струились подеревьям, напоминая своим шумом реку, вышедшую из берегов. Порывы ветраналетали и яростно бились о стекла окон, точно огромные валы. Серж пожелал,чтобы Альбина наглухо закрыла ставни. Когда зажгли лампу, его пересталиприводить в уныние свинцовые тона занавесок; серое небо не прокрадывалосьбольше в узенькие щелки, не надвигалось на него погребальным прахом. Онлежал в забытьи, бледный, похудевший, и чувствовал себя еще более слабымоттого, что и природа была больна. В часы, когда черные тучи заволакиваливсе небо, когда деревья, сгибаясь, трещали, а ливень распластывал траву наземле, словно волосы утопленницы, Серж задыхался и изнывал, точно сам былжертвой урагана. Но как только небо прояснялось, как только показывалсямежду двух туч первый клочок лазури, он переводил дух и с наслаждениемвкушал покой высыхающих листьев, белеющих тропинок, полей, пьющих последнийглоток воды! Теперь Альбина сама с мольбою призывала солнце; по двадцать разв день она подбегала к окну на площадке лестницы и всматривалась в горизонт,радуясь каждому светлому пятнышку на нем, пугаясь темных, громадных, медногооттенка туч, чреватых дождем и градом, и страшась, как бы какое-нибудьслишком черное облако не убило ее дорогого больного. Она поговаривала о том,чтобы послать за доктором Паскалем. Но Серж не хотел никого видеть. Онговорил: -- Завтра за занавесками появится солнце и я поправлюсь! Однаждывечером, когда Сержу было особенно плохо, Альбина протянула ему руку, чтобыон приложил к ней щеку. Но на этот раз не помогла и рука. Видя своюбеспомощность, Альбина заплакала. С тех пор, как Серж снова впал в какую-тозимнюю спячку, она не чувствовала в себе достаточно сил, чтобы безпосторонней помощи вырвать юношу из-под власти давившего его кошмара. Онануждалась для этого в поддержке весны. Девушка сама чуть не погибала, рукиее леденели, дыхание спирало, и она не умела вдохнуть в больного жизнь.Целыми часами бродила Альбина по большой, такой печальной теперь комнате.Проходя мимо зеркала, она видела свое потемневшее лицо и казалась себебезобразной. Но затем в одно прекрасное утро, поправляя подушки и даже не смеяпопытаться еще раз прибегнуть к разрушенному волшебству своих рук, Альбинаневзначай коснулась кончиками пальцев затылка больного и вдруг заметила нагубах Сержа ту самую улыбку, что видела в первый день. -- Открой ставни,-- прошептал он. Она решила, что он говорит в лихорадке, бредит. Только час назад изокошка на площадке лестницы она видела, что все небо -- в трауре. _ Спи,-- грустно возразила она больному,-- я обещала разбудить тебя припервом же луче солнца... Поспи еще, солнца пока нет. -- Нет, я чувствую, солнышко тут... Открой же ставни.

III

И действительно, показалось солнце. Когда Альбина раскрыла ставни,проникший снаружи приятный желтый свет снова согрел угол длинной белойзанавески. А увидев тень ветки за окном, ветки, возвещавшей ему возвращениек жизни, Серж приподнялся и сел на своем ложе. Вся природа вокруг воскресла:зелень, воды, цепь холмов; и теперь все было для него связано с этойзеленоватой, дрожащей от каждого дуновения тенью. О, теперь ветка его большене беспокоила. Он жадно следил, как она раскачивается, он сам испытывалпотребность в мощных жизненных соках, о которых она возвещала ему.Поддерживая его своими руками, Альбина радостно восклицала: -- Ах, милый Серж, зима прошла!.. Мы спасены! Он опять улегся, но в глазах его теперь светилось больше жизни, голосстал громче. -- Завтра,--сказал он,--я уже буду сильным... Ты отдернешь занавески. Явсе хочу видеть. Но на другой день его охватила какая-то детская робость. Он ни за чтоне соглашался, чтобы Альбина раскрыла окна. Он все бормотал: "Сейчас, погодинемного!" В тревоге, он с трепетом ожидал первого луча света, который упадетему в глаза. Наступил уже вечер, а Серж все еще не решался взглянуть прямона солнце. Он Так и пролежал все время лицом к занавескам и следил сквозьпрозрачную ткань и за бледным утром, и за пылающим полуднем, и за лиловатымисумерками, за всеми красками, за всеми переменами в небе. Там рисовалосьвсе: даже трепет птичьих крыльев в теплом воздухе, даже радость дрожащих всолнечном луче ароматов. По ту сторону покрова, сквозь свою умиленную грезуо могучей жизни природы на воле, он явственно различал шествие весны.Минутами он даже слегка задыхался, когда этот прилив новой крови земли,невзирая на преграду занавесок, слишком резко докатывался до него. На следующее утро он еще спал, когда Альбина, торопя выздоровление, ужекричала ему: -- Серж! Серж! Солнце; И она живо отдернула занавески и распахнула окна. Серж приподнялся напостели и встал на колени, задыхаясь, изнемогая, прижимая руки к груди, какбы придерживая сердце, чтобы оно не разорвалось. Перед ним расстилалосьбезбрежное небо, только одна бесконечная лазурь. Он купался в этой лазури,словно освобождаясь от страдания; он отдавался ее легкому трепету, он впивалв себя ее сладость, свежесть и чистоту. Ветка, силуэт которой виделся ему зашторой, вошла теперь в окно и была единственным островком мощной зелени вморе синевы. Для неокрепших сил больного это уже было чересчур; ласточки, чертившие своим полетом горизонт, его раздражали. Он как бызаново рождался. Невольно испуская крики, купаясь в этом свете, ударяясь оволны теплого воздуха, он ощущал в себе самом кипучий поток жизни. Сержпростер руки 'вперед и без чувств повалился на подушки. Какой счастливый, какой умилительный день! Солнце проникало в комнатусправа, в стороне от алькова. Все утро Серж наблюдал, как оно продвигаетсяшаг за шагом. Он видел, как оно идет прямо на него, золотит старую мебель,забирается во все уголки, изредка скользит по полу, точно --разворачивающийсяотрез материи. То было медленное, уверенное шествие: будто шагала возлюбленная, протягивая белые свои руки, плавной поступьюприближаясь к алькову, с той томной медлительностью, которая возбуждает влюбовнике безумное желание обладать ею. Наконец, часам к двум, позолотасолнца сошла с последнего кресла, поднялась по одеялу и раскинулась напостели, точно распущенные волосы. И Серж, полузакрыв глаза, подставил этойгорячей ласке свои исхудалые руки. Он ощущал, как по каждому из его пальцевпробегают огненные поцелуи; он купался в волнах света, нежился в объятияхсветила. И, смежив веки, он прошептал Альбине, с улыбкою склонившейся надним: -- Пусти меня, не сжимай так сильно... Как это ты ухитряешься держатьменя всего в своих объятиях? Затем солнце спустилось с кровати и медленной своей поступью двинулосьналево. Когда Серж увидел, как оно снова переходит, пересаживается с креслана кресло, он пожалел, что не удержал его на своей груди. Альбина осталасьвозле кровати. И оба, обняв друг друга за шею, смотрели, как небосводпостепенно бледнеет. Минутами могло показаться, что какая-то сильная дрожьзаставляет его бледнеть от неожиданного волнения. Томление Сержа утихало;внимательно вглядываясь в небо, он находил в нем такие изысканные оттенки, окоторых никогда раньше и не подозревал. Оно было не просто синим, носине-розовым, сине-сиреневым, сине-желтым, оно представлялось ему живою плотью, девственной наготою огромного тела;оно вздымалось под дуновением ветерка, точно женская грудь. И каждый взглядвдаль дарил ему сюрпризы, открывал неведомые воздушные тайники, скромныеулыбки, очаровательные округлости, волны газа, окутывавшие в недрахпризрачного рая мощные тела, великолепные тела богинь. Болезнь сделала телоСержа столь легким, что сам он будто летал среди этого переливающегося всемицветами радуги шелка, этого нежного пуха лазури; ощущения Сержа как быотделялись от его ослабевшего существа и парили над ним. Солнце спускалось,небесная лазурь таяла в чистом золоте; живая плоть небосвода светлела, изатем ее постепенно окутывали сумерки. Ни облачка на этой девственной наготеотходящей ко сну богини, лишь одна полоска -- точно краска стыда -- на самомгоризонте. Бесконечное небо погружалось в сон. -- Ах ты, милый малыш! -- проговорила Альбина при взгляде на Сержа,который заснул у нее на плече одновременно с небом. Она уложила его и затворила окна. Но на другой день открыла их на самойзаре. Отныне Серж не мог больше жить без солнца. Силы возвращались к нему,он привыкал к порывам ветерка, колыхавшего полог алькова. Постепенно синева,вечная синева начала ему даже казаться приторной. Ему надоело ощущать себябелым лебедем, плывущим по беспредельному прозрачному озеру небес. Временамиему хотелось, чтобы набежали черные облака, чтобы тучи нагромоздились,прервав однообразие этой великой чистоты. По мере того, как к немувозвращалось здоровье, он начинал испытывать потребность в более сильныхощущениях. Отныне он целыми часами глядел на зеленую ветку, и ему хотелось,чтобы она росла, распространялась вширь и дотянулась бы листьями до егопостели. Теперь ветка больше не удовлетворяла Сержа, она только дразнилаего, напоминая о тех деревьях, чьи призывы доносились до него из глубинысада, хотя он не видел даже их верхушек. Бесконечный шепот листьев,бормотание бегущей воды, шелест крыл -- все это сливалось в один громкий,протяжный, вибрирующий зов. -- Когда ты сможешь встать,-- говорила Альбина,-- ты сядешь у окна... Иувидишь прекрасный сад! Закрыв глаза, он прошептал: -- О, я его уже вижу, я слышу... Я знаю, где в нем деревья, где вода,где растут фиалки. Затем он заговорил снова: Но вижу я его плохо, без света... Мне надо еще как следует окрепнуть,чтобы дойти до окна. Иной раз, думая, что он уснул, Альбина исчезала на несколько часов. Авозвратившись, замечала, что глаза его блестят от любопытства и нетерпенья.Он кричал ей навстречу: -- Откуда ты? И брал ее за руку, вдыхая аромат ее платья, стана, лица. -- Ты пахнешь чем-то очень хорошим... А! Ты ходила по траве? Она, смеясь, показывала ему ботинки, мокрые от росы. -- Ты из сада! Ты из сада! -- повторял он в восторге.-- Я так и знал.Когда ты вошла, ты была похожа на большой цветок... На своем платье тыпринесла мне весь сад! И он сажал ее рядом с собой и вдыхал ее аромат, словно она -- букетцветов. Порою она возвращалась с приставшими к платью листочками,репейником, сучками. В таких случаях он снимал их с нее и благоговейнопрятал под подушку. А однажды она принесла ему целую охапку роз. Это так егорастрогало, что он разрыдался. Он стал целовать цветы, положил их рядом ссобою и не выпускал из рук. Но когда они завяли, Серж был так огорчен, чтозапретил Альбине срывать другие. Ведь сама она была лучше этих цветов --такая же свежая, такая же благоуханная, как они, но не увядающая, всегдасохранявшая нежный аромат своих рук, волос и щек. В конце концов он сам сталпосылать ее в сад и настойчиво просил, чтобы она не возвращалась раньше чемчерез час. -- Видишь ли,-- говорил он ей,-- ты приносишь сюда столько солнца,воздуха и роз, что мне хватает на целый день. Часто, когда она приходила, запыхавшись, он начинал ее расспрашивать.По какой аллее она шла? Забиралась ли под сень деревьев или брела вдольлужаек? Видела ли гнезда? Где сидела: у шиповника, или под дубом, или же втени тополей? А когда она, начиная отвечать, пыталась описать расположениесада, он закрывал ей рот рукою. -- Нет, нет, молчи,-- бормотал он. -- Я это просто так. Я не хочуслушать... Я лучше сам все посмотрю. И Серж снова погружался в излюбленные свои мечты о зелени, которую онобонял здесь, в двух шагах от себя. Несколько дней подряд он жил только этоймечтой. По его словам, в первое время он представлял себе сад как-то яснее,но по мере того. как силы возвращались к нему и кровь приливала, согреваяжилы, его мечта как-то потускнела. В нем росла неуверенность. Теперь он ужене был в состоянии сказать, стоят ли деревья справа, есть ли в глубине садаручьи, нет ли под самыми окнами нагромождения утесов. И он рассуждал тихимголосом обо всем этом. По самым ничтожным признакам он создавал чудесныйплан сада, и вдруг пение птицы, треск какой-нибудь ветки, запах цветка всеменяли, и на пустынных прежде местах вырастали кусты сирени, а вместо лужаек оказывались клумбы. Ежечасно онрисовал себе новый сад. Альбина звонко смеялась, заставая его за этимзанятием, и повторяла: -- Все это не так, уверяю тебя! А как--ты и представить себе не можешь!Он прекраснее всего, что ты видел на свете! Не ломай же себе головупонапрасну. Сад -- мой, я его тебе отдам. Он никуда не уйдет, не бойся! Серж, уже и ранее страшившийся света, теперь испытал некотороебеспокойство, когда почувствовал себя в силах дойти до окна и облокотитьсяна подоконник. Каждый вечер он откладывал это, говоря "завтра". Он с дрожьюповорачивался к стене, когда Альбина возвращалась и рассказывала, чтовдыхала аромат боярышника и расцарапала руки, пролезая в отверстие изгороди,чтобы принести ему самых пахучих цветов. Однажды утром она подхватила еговнезапно под руки и почти донесла до окна. И там, поддерживая Сержа, оназаставила его, наконец, выглянуть наружу. -- Какой ты трус! -- твердила она и звонко смеялась. И, обведя рукойгоризонт, с торжествующим, нежным и обещающим видом дважды повторила: -- Параду! Параду! Серж в полном безмолвии глядел в окно.

IV

Море зелени прямо перед глазами, справа, слева, повсюду. Море, катящеевалы листвы до горизонта, не встречая на своем пути преград,-- ни дома, нистены, ни пыльной дороги. Пустынное, девственное, священное море,раскинувшее в уединении всю свою дикую, ничем не запятнанную прелесть.Только солнце входило сюда, расстилало по лугам золотые ковры, пронизывалоаллеи беглыми вспышками лучей, развешивало на деревьях пылающее руно своихтонких волос, пило из источников светлыми своими устами, от прикосновениякоторых вода начинала трепетать. Под этой пламенной лаской весь большой садоживал, как счастливое животное, выпущенное на край света, далеко, далеко,на полную свободу. То был такой буйный пир листвы, такое разливанное моретрав, что сад был ст края до края скрыт, залит, затоплен ими. Только зеленыескаты, мощные стебли, целые фонтаны стеблей, клубящиеся громады, плотносдвинутые завесой дерев, разостланные по земле плащи из ползучих растений,гигантские взлеты могучих ветвей -- только это и виднелось со всех сторон. Под ужасающим наплывом растительной мощи можно было лишь с великимтрудом угадать, в конце концов, старинный план сада Параду. Прямо перед глазами был, должно быть, некогда разбитцветник в форме какого-то громадного цирка с пересохшими' теперь водоемами,сломанными перилами, заброшенными лестницами, опрокинутыми статуями,белевшими среди темных газонов. Дальше, позади синевшей в глубине водянойглади, высилась чаща фруктовых деревьев. А еще дальше выставляла своилиловатые недра, пронизанные светом, высокая роща, вновь ставший девственнымбор, верхушки которого заканчивались то зеленовато-желтыми, тобледно-зелеными, то сочными темно-зелеными кронами дерев. Направо лескарабкался по возвышенностям, переходя в сосновые рощицы и вырождаясь втощий кустарник, а голые скалы громоздили гигантскую преграду взору,загораживая собою горизонт; там, сквозь трещины почвы, пробиваласьпламенеющая поросль: чудовищные, неподвижные от зноя растения, напоминавшие застывшихпресмыкающихся; с утесов бежали серебряные струи воды, разбрасывая брызги,походившие издали на жемчужную пыль; то был водопад, источник спокойных вод,так лениво протекавших возле цветника. Наконец, слева, посреди обширноголуга, медленно бежала река, разделяясь на четыре ручья, прихотливоизвивавшихся среди тростников, под ивами', позади могучих дерев. Адалеко-далеко расстилались лужайки, придававшие всей этой равнине какую-тосвежесть; там рисовался взору подернутый голубоватой дымкой пейзаж, надкоторым дневной свет постепенно таял, принимая зеленоватый оттенок, какойбывает на закате. Параду, его цветник, лес, скалы, воды и луга обнималисобою весь горизонт. -- Это Параду! -- пролепетал Серж и широко раскрыл руки, точно желаяприжать к груди весь сад целиком. Он зашатался. Альбине пришлось усадить его в кресло. Так он просиделчаса два, не говоря ни слова. Подперев рукой подбородок, он созерцал. Повременам веки его начинали дрожать, к щекам приливала кровь. Он медленнообводил взором все вокруг в глубоком изумлении. Сад был для него слишкомогромным, слишком сложным, слишком могучим. -- Ничего не вижу, ничего не понимаю! --воскликнул он и в крайнемизнеможении протянул руки к девушке. Тогда Альбина подошла к нему и оперлась на спинку кресла. Она сжала егоголову ладонями и снова заставила глядеть в сад. Вполголоса она сказала: -- Это наш сад. Никто не придет сюда. Когда ты выздоровеешь, мы станемгулять. Мы и в целую жизнь не обойдем его. Мы отправимся, куда тызахочешь... Куда ты хочешь пойти?³ Он улыбался и лепетал: '-- О, недалеко! Для первого раза -- на два шага от двери. Видишь ли, я могу упасть... Вот посмотри, я пойду туда, под то дерево,возле окна. Она нежно возразила ему: -- Хочешь, пойдем в цветник? Ты увидишь кусты роз, большие цветы,которые все заглушили; все прежние аллеи теперь заросли их кущами... Или,быть может, ты предпочитаешь фруктовый сад? Я проникаю туда только ползком,на животе -- до такой степени ветки подгибаются там под тяжестью плодов...Если ты почувствуешь себя в силах, мы пойдем еще дальше. Дойдем до леса, дотенистых пещер, далеко-далеко, так что придется остаться там до утра, еслинас застигнет ночь. А не то как-нибудь утром взберемся повыше, на эти скалы.Ты увидишь растения, которых я сама боюсь. Увидишь источники, целый водянойдождь; до чего будет весело подставить лицо под водяную пыль!.. Но если тебебольше нравится гулять вдоль изгородей по берегу ручья, то придется идтилугами. А как хорошо в ивняке по вечерам, на закате! Растянешься в траве иглядишь, как маленькие зеленые лягушки прыгают по стеблям камыша. -- Нет, нет,-- говорил Серж,-- ты меня утомляешь, я не хочу забиратьсятак далеко... Сделаю два шага, и то много. -- Я и сама,-- продолжала она,-- еще не все обошла. Есть много уголков,которых я не знаю. Уже несколько лет, как я брожу по саду и всегда чувствую,что где-то рядом есть и другие, неведомые мне места, где гуще тень, гдемягче травы... Знаешь, мне всегда казалось, что здесь где-нибудь есть такойуголок, где я бы охотно поселилась навсегда. Конечно, он где-то здесь; я,должно быть, не раз уже проходила совсем рядом с ним. Но, быть может, он,напротив, так далеко, что я еще до него не добиралась в своих бесконечныхпрогулках по саду... Как ты думаешь? Серж, поищем его вместе и станем тамжить! -- Нет, нет, молчи, -- бормотал молодой человек,-- Я не поймаю того,что ты говоришь. Ты меня уморишь! Минуту он бессильно плакал на руках Альбины, которая была безутешнаоттого, что не могла найти слов, чтобы его успокоить. -- Так значит, Параду не так прекрасен, как ты мечтал? -- спросила она. Он поднял голову и ответил: -- Не знаю. Он был совсем маленький, а теперь все растет и растет...Уведи меня, спрячь меня. Она отвела его в постель, успокаивая, как ребенка, и убаюкиваянебылицами. -- Ну, хорошо! Это все неправда, нет никакого сада. Я тебе рассказываласказку. Спи спокойно. v Каждый день, в часы прохлады, она усаживала Сержа у окна. Он уже и самотваживался делать по нескольку шагов, держась за мебель. Щеки егоприобретали розовый цвет, руки потеряли восковую прозрачность. Но по меревыздоровления Сержа охватывала какая-то притупленность чувств, превратившаяего жизнь в некое прозябание; бедняга словно только что родился на свет инапоминал растение, воспринимающее впечатления лишь от воздуха, в которомоно купается. Он как-то ушел в самого себя; в нем было еще слишком малокрови, чтобы растрачивать ее на внешний мир, и вот он тянулся к земле, точножелая напитать ее соками свое тело. Он переживал как бы второе рождение имедленное развитие в теплой утробе весны. Вспоминая слова, оброненные как-тодоктором Паскалем, Альбина не на шутку тревожилась, что Серж так вот иостанется маленьким ребенком, невинным и глупеньким. Она слыхала, что,выздоравливая после некоторых болезней, люди остаются слабоумными. И она поцелым часам стала в упор глядеть на выздоравливающего, стараясь улыбатьсяему, как это делают матери, чтобы заставить свое дитя улыбнуться. Но он всееще не смеялся. Она проводила рукой у него перед глазами, но он не виделэтого, не следил за тенью. Только когда она заговаривала, Серж слегкаповорачивал голову на шум. Альбина утешалась только одним: он становилсякрепче и вырастал красивым ребенком. Нежных забот о нем ей хватило на целую неделю. Альбина терпеливодожидалась, пока он подрастет. По мере того, как в Серже проявлялисьпризнаки пробуждения мысли, она успокаивалась и думала, что со временем онстанет вполне человеком. Он слегка вздрагивал, когда она его касалась. Затемв один прекрасный вечер он слабо рассмеялся. На следующий день, усадив Сержаперед окном, Альбина выбежала в сад и принялась бегать и звать его. Онапряталась за деревья, проходила по солнечным местам, возвращалась обратно,вся запыхавшись, хлопала в ладоши. Однако глаза его блуждали, и он сначалаее вовсе не замечал. Но она принималась снова бегать, играла в прятки, вдругпоказывалась из-за куста, кричала, обращаясь к нему, и в конце концов Сержстал уже следить взором за белым пятном ее юбки. А когда она внезапновыросла под самым окном и подняла к нему лицо, он протянул руки, как бывыражая желание сойти к ней вниз. Она вошла в комнату и с гордостью егопоцеловала. -- Ага! Ты меня видел, ты меня видел!--закричала она.-- Ведь ты хочешьспуститься со мною в сад, правда?.. Если бы ты знал, как ты вот уж несколькодней огорчаешь меня, при творяясь таким глупышкой, делая вид, будто не видишь и не понимаешьменя! Казалось, ему было немного мучительно слышать ее слова, и он боязливопотупился. -- Ведь тебе же лучше,-- продолжала она.-- Если ты захочешь, у тебядостанет сил, чтобы сойти вниз... Почему ты ничего не отвечаешь? Ты потерялдар речи? Ах ты, малышка! Посмотрите только, мне придется учить егоговорить! И действительно, она нашла себе новую забаву: называть ему предметы, докоторых он дотрагивался. А он только что-то лопотал, как младенец, повторялпо два раза один и тот же слог и ни слова не мог выговорить отчетливо. В тоже время Альбина начала прогуливаться с ним по комнате. Она водила его,поддерживая, от кровати к окну, и это было уже большим путешествием. Разадва или три Серж едва не упал по дороге, и это ее смешило. А однажды онуселся на пол, и ей стоило неимоверных трудов поднять его. Затем онапредприняла с ним путешествие вокруг комнаты, усаживая его по дороге надиван, на кресла, на стулья; такое "кругосветное путешествие" заняло целыйчас. Наконец, он осмелился самостоятельно сделать несколько шагов. С тех порона становилась перед ним, протягивая ему навстречу руки, и отступала назад,зовя к себе. И он шел по комнате, в погоне за поддержкой ее ускользающихрук. Бывало и так, что Серж капризничал и не хотел идти дальше; тогда Альбина вынимала из волос свой гребень и протягивала ему, какигрушку. Серж хватал его и затем, забившись в уголок, мирно играл этимгребнем целыми часами, тихонько царапая им свои руки. Однажды утром Альбина застала Сержа на ногах. К ее приходу ему удалосьдаже раскрыть наполовину ставни. Он попробовал ходить, уже не опираясь намебель. -- Поглядите, какой молодец! -- весело сказала она.-- Завтра, если емупозволить, он, пожалуй, выскочит в окно... Значит, теперь мы совершенноокрепли? Серж залился в ответ ребяческим смехом. Члены его тела вновь обрелиюношескую бодрость, но более сознательные ощущения еще не пробуждались.Целые дни напролет он проводил в созерцании Параду, уставившись в окно, какмалый ребенок, который из всех цветов различает только белый и слышит неотдельные звуки, а смутный гул. Он был невинен, как младенец и не умелотличать на ощупь платье Альбины от обивки старинных кресел. В его широкораскрытых, непонимающих глазах постоянно отражалось одно изумление; вдвижениях чувствовалась неуверенность, неумение сделать тот жест, какойхочется; он жил, казалось, одними инстинктами, без ясного понимания окружающего.Человек в нем, как видно, еще не родился. -- Ладно, ладно, прикидывайся дурачком,-- шептала Альбина.-- Сейчас мыпосмотрим! Она вынула гребень и показала ему. -- Хочешь гребешок? -- спросила она.-- Ну, так иди за ним! И потом она, пятясь, увлекла его вон из комнаты, обняла его за талию иподдерживала на каждой ступеньке. Тут Альбина стала забавлять его, тоотодвигая гребень подальше, то щекоча ему шею кончиками волос, не даваясообразить, что они спускаются с лестницы. Однако внизу, в темном коридоре,перед самой дверью он все-таки испугался. -- Ну-ка, смотри!--воскликнула она. И раскрыла дверь настежь. Казалось, вдруг засияла заря, точно кто-то внезапно отдернул темнуюзавесу, и радостно засверкало утро веселого дня. Перед ними расстилался паркс его яркой зеленью, свежей и прозрачной, как ключевая вода. Серж вочаровании замер на пороге, охваченный робким желанием пощупать ногой этоозеро света. -- Можно подумать, что ты боишься промочить ноги,-- сказала Альбина.--Земля твердая, ступай смело! Тогда он отважился сделать шаг и изумился мягкой упругости песчанойпочвы. Первое соприкосновение с землей потрясло Сержа, исполняло его жизни;он несколько мгновений стоял выпрямившись, словно внезапно вырос, и глубоковздохнул. -- Ну же, смелее! -- повторяла Альбина.-- Помнишь, ведь ты обещал мнепройти пять шагов! Мы доберемся до этого шелковичного дерева -- видишь, подокном?.. Там ты отдохнешь. На эти пять шагов он затратил добрых четверть часа. Каждое усилиезаставляло его останавливаться, будто ему приходилось отрывать корни,которыми он врос в землю. Девушка, подталкивая его, со смехом кричала: -- Ты похож на дерево, которое тронулось в путь! Она прислонила Сержа кшелковице, оставив его под солнечным дождем, падавшим с ветвей. Поставила иотскочила, закричав ему, чтобы он не двигался с места. Свесив руки, Сержмедленно поворачивал голову, оглядывая парк. Параду также переживал порусвоего детства -- весну. Бледная зелень парка, налитая юношескими соками,словно купалась в золотистом сиянии. Нежные стебли цветов, свежие побегидеревьев таили в себе что-то ребяческое, походили на голых детей, и водысинели наивной синевою широко раскрытых младенческих глаз. В каждом листкеощущалось восхитительное пробуждение весны. Взгляд Сержа остановился на желтом просвете, образованном широкойаллеей, которая расстилалась перед ним посреди густой листвы. В самом концеее, на востоке, луга в позолоте лучей казались светозарным полем, надкоторым плавало солнце. Он так и ждал, что утро придет к нему по этой аллее.Он ощущал его приближение в теплом дуновении ветерка, который сначала толькоедва щекотал ему кожу, а потом, постепенно усиливаясь, настолько окреп, чтоСерж даже весь задрожал. И он обонял его все отчетливее, вдыхая в себяздоровую горечь свежего воздуха, потчевавшего его одновременно и сладкимиблаговониями цветов, и кислым запахом плодов, и терпким ароматоммелочно-белого древесного сока. Серж впивал этот воздух вместе с темиблагоуханиями, которые тот вбирал в себя по пути, вместе с духом земли,густолиственного леса, жаркой растительности, живого зверья; он вдыхал целыйбукет ароматов, резкий до головокружения. Он слышал, как утро подходит влегком лете птиц, задевающих крылами траву, как оно нарушает звукамибезмолвие сада, одаряя голосом все, до чего ни коснется, рождая в ушахзвонкую музыку неодушевленных предметов и живых существ. Он видел, как утроподходит из глубины аллеи, с позлащенных лугов, такое розовое и веселое, чтодаже дорога светло улыбалась ему. Издали утро казалось Сержу толькопроблеском, пятнышком дня, но, подбежав к нему, оно обернулось солнечнымсиянием. Оно ударило прямо в шелковицу, к которой прислонился Серж. И онродился вновь, как дитя этого юного утра. -- Серж, Серж! -- кричала Альбина, и голос ее терялся в высоких кустахцветника.-- Не бойся, я тут! Но Серж больше не боялся. Он воскресал на солнце, в купели чистогосвета, куда был погружен, В двадцать пять лет он рождался вновь; все чувстваего внезапно раскрылись, и он восторгался безбрежным небом, радостнойземлей, всеми чудесами раскинувшегося вокруг пейзажа. Этот сад, которого онеще накануне не знал, сразу стал для него источником какого-то несказанногонаслаждения. Все наполняло Сержа восхищением: каждая травинка, каждыйкамешек, даже незримые вздохи ветерка, обвевавшего ему щеки. Всеми своимичувствами он постигал природу: руки его осязали ее; губы впивали; ноздри вдыхали; уши внимали ее голосу; глаза вбирали ее красоту. Онацеликом принадлежала ему. Розы цветника, раскидистые ветви рощи, скалы,звеневшие от падения ручьев, луга, залитые снопами солнечного света,-- всеэто было его! И он закрыл глаза, а затем стал медленно раскрывать их, желаявновь насладиться вторичным ослепительным своим пробуждением. -- Птицы склевали всю землянику,-- огорченно сказала подбежавшая Альбина.-- Вот посмотри, я нашла всего две ягодки. Она остановилась в нескольких шагах от Сержа и посмотрела на него свосторженным удивлением, точно пораженная в самое сердце. -- Какой ты красивый! -- воскликнула она. Она подошла ближе, сноваостановилась, уставилась на него и прошептала: -- Да ведь я тебя никогда еще таким не видала! Серж точно вырос.Просторное платье не стесняло его движений. Несколько худощавый с тонкиминогами и руками, но с широкой грудью, с круглыми плечами, он держался теперьпрямо, не сутулясь. Его белая шея, чуть тронутая на затылке темным пушком,поворачивалась свободно, голова была немного откинута назад. На лице былинаписаны здоровье, сила, даже мощь. Он не улыбался. Строго очерченный ивместе с тем нежный рот, крепкие скулы, крупный нос, ясные-ясные серыеглаза, властный взор -- все выражало спокойствие. Длинные густые волосыпадали ему на плечи черными кудрями, а маленькая бородка курчавилась наподбородке, не закрывая белой кожи. -- Какой ты красивый, какой ты красивый! -- повторяла Альбина, медленноопускаясь перед ним на корточки и заглядывая ласкающим взором ему в лицо.--Но за что ты на меня дуешься? Почему ничего мне не скажешь? Не отвечая, Серж продолжал стоять. Взор его блуждал далеко, и он невидел этого ребенка у своих ног. Он говорил сам с собою. И произнес,обращаясь к солнцу: -- До чего приятен твой свет! Казалось, в этих словах вибрировало само солнце. Они были шепотом,музыкальным вздохом, трепетом жизни и тепла. Уже несколько дней, как Альбинане слышала голоса Сержа. Она нашла, что и голос его изменился, как и он сам.Ей почудилось, что этот голос разнесся по парку нежнее пения птиц, что онпрозвучал более властно, чем шум клонившего ветви ветра. Этот голос былповелительным, царственным. Весь сад слышал его, хотя он и пронесся, каквздох, и весь сад встрепенулся от радости, которую возвещал этот голос. -- Говори же со мной,-- умоляла Альбина.-- Так ты со мною еще никогдане говорил! Там, наверху, в комнате, пока ты еще не онемел, ты лепетал, какребенок... Но почему я не узнаю твоего голоса? Мне сейчас подумалось, чтотвой голос идет с деревьев, что это -- голос сада, что это -- один из техглубоких вздохов, которые до твоего появления волновали меня по ночам...Послушай, все, все умолкло, чтобы внимать, как ты говоришь. Но он по-прежнему не замечал ее. Тогда она заговорила еще нежнее: -- Нет, если это тебя утомляет, лучше не говори. Сядь рядом со мной. Мыпосидим здесь, на траве, пока солнце не уйдет от нас... Посмотри, я нашладве землянички. Это было не очень-то легко! Птицы все склевали. Одна ягодатебе, или, если хочешь, обе. А не то разделим их и попробуем каждую... Тымне скажешь "спасибо", и я услышу твой голос. Но он не захотел сесть и отказался от ягод, которые Альбина с досадойбросила на землю. Теперь и она больше не раскрывала рта. Ей было приятнеебыть с ним, больным, когда она подкладывала ему руку вместо подушки ичувствовала, как он возрождается под ее дыханием, которым она навевалапрохладу на его лицо. Она готова была проклинать возвратившееся к Сержуздоровье, сделавшее его чем-то вроде юного бесстрастного, светозарного бога.Что ж, он так ни разу и не взглянет на нее? Неужели он не вылечитсянастолько, чтобы начать смотреть на нее и любить ее? И она стала мечтать отом, чтобы вновь сделаться его целительницей, чтобы одной только силоймаленьких своих рук довершить это возвращение к больному второй его юности!Она хорошо понимала, что серым глазам Сержа недостает огня, что красота его-- такая же бледная, как красота статуй, лежащих в крапиве среди цветника. Иона встала, обвила его за талию и подула ему в затылок, стараясь егооживить. Но на этот раз Серж даже не почувствовал этого дуновения, хотя егошелковистая бородка заколыхалась. Солнце отвернулось и перестало освещатьцветник; пора было возвращаться. В комнате Альбина заплакала. Начиная с этого утра, выздоравливающий ежедневно совершал короткуюпрогулку по саду. Он уже стал заходить дальше шелковичного дерева, до самогоконца террасы, до широкой лестницы, поломанные ступени которой вели кцветнику. Он привык к свежему воздуху; каждая солнечная ванна бодрила его.Молодой каштан, что пророс из зерна, упавшего между камней балюстрады,клейкие почки которого лопались одна за другой как раз в эти дни, даже этоткаштан, распуская веера своих листьев, не обладал, казалось, такой мощью,как он. Однажды Серж захотел даже сойти с лестницы; но тут силы изменилиему, и он уселся на ступеньку посреди чертополоха, пробившегося из щелеймежду плитами. Внизу, налево от него, раскинулась целая поросль розовыхкустов. Он давно уже мечтал дойти до нее. -- Погоди немного,-- говорила Альбина.-- Розы пахнут слишком сильно длятебя. Каждый раз, как я садилась под розовыми кустами, я чувствоваластрашную усталость, голова у меня кружилась, и мне хотелось тихонько плакать... Подожди, я сведутебя к розовым кустам и там наплачусь вволю, так как ты меня сильноогорчаешь.

VI