Пущенники, задушнне люди и прощенкиви

Среди зависимого от церковных учреждений населения наши источники называют еще несколько категорий: пущениики, задушные люди, прощенники. Прощенники имеются не только в церковных вотчинах, ио и в княжеских^[333], — стало быть, и в боярских, так как у нас иет никаких оснований предполагать какое-либо принципиальное различие между вотчинами княже­скими и боярскими.

Кто оии, эти люди?

Задушный человек ■— это, повидимому, холоп, отпущенный на волю по духовному завещанию и данный в монастырь в качестве вклада с расчетом на молитвы братии «за душу» умершего вклад­чика. Не подлежит сомнению, что задушный человек при этом переставал быть холопом и делался крепким монастырю крепо­стным.

Что касается пущенников, то нетрудно догадаться, что это люди, отпущенные из холопства и тоже ставшие крепостными.

Наших ученых давно уже занимает вопрос о соотношении этих пущенников с прощенниками. В «Церковном уставе» Вла­димира термин «прощенник», правда, встречающийся далеко ие во всех вариантах этого «Устава», и, повидимому попавший сюда позднее^[334], соответствует термину «пущенник» «Устава» Всеволода (1125—1136), тоже дошедшего до нас не в первоначаль­ном своем виде. Если опираться на эту замену одного термина другим, весьма вероятно, однозначащим, тогда придется трак­товать их рядом.

Принимая во внимание, что и прощенники и пущенники в названных документах считаются людьми церковными, можно было бы понимать происхождение этой категории зависимых от церкви людей в том смысле, что это люди, которым «прощены» или «отпущены» их грехи. Такая терминология сохранилась в церковной практике и позднее.

В Соловецком монастыре, например, и в XX веке живали и работали иа монастырь не только ^юди, давшие обет во время болезни иа случай выздоровления, но и дети выздоровевших при таких же обстоятельствах родителей. В старину такие слу­чаи могли быть еще более частыми.

Герберштейн тоже так объясняет этот термин: «Владимир подчинил власти и суду духовных... и тех, кто получил чудо от кого-нибудь из святых или был отпущен на волю ради спа­сенья чьей-нибудь души»^[335]. Характерна в этом отношении и прибавка в других текстах к термину «прощенник» слова «божий» («прощениики божии»)^[336].

Если бы прощенники-пущенники были только людьми цер­ковными, то вопрос разрешался бы довольно просто. Но дело в том, что мы имеем «прощенников» и в княжеской вотчине. Смоленский князь Ростислав передает их смоленской епископии. И это последнее обстоятельство осложняет решение задачи.

С. В. Бахрушин предлагает понимать прощеиников-пущен- ников так же, как понимал их и В. О. Ключевский. Ои называет их «людьми, либо совершившими преступление, либо задол­жавшими неоплатными долгами, которые избавлялись от взы­скания под условием пожизненной работы (иногда даже потом­ственной) на землях церкви»^[337]. Но тут необъясненным остается, почему эти люди считаются «церковными»⁴: ведь попасть в неоплатные должники можно было и к светским вотчинникам, особенно если принять во внимание, что церковных учреждений тогда было не так много. К тому же «Русская Правда» ясио говорит нам, как закон поступал в таких случаях с вдачами, отчасти закупами. Прощение совершенного преступления могло происходить не только в монастырях и церковных учреждениях: но главное тут в том, что отказ потерпевшей стороны от иска едва ли снимал с преступника ответственность за преступление, а по мнению В. О. Ключевского — вовсе не снимал ее⁵.

Пример прощенников, который приводит С. В. Бахрушин, ссылаясь при этом на Ключевского, мне кажется, ие совсем убедителен потому, что в рассказе Поликарпа об иноке Гри­гории нет «прощенья», а скорее есть именно наказание. Один раз Григорий выкупил воров от государственного судьи: «вла­стелин градский иача мучити их» (воров. — Б. Г.), и выкуплен­ные воры сами «вдаша себе Печерскому монастыреви»; в другой
раз тот же Григорий пойманных воров наказал сам, не Доводя дела до суда, «осуди (курсив мой. — Б. Г.) я в работу Печерскому монастыреви». Воры действительно стали работать на монастырь «и с чады своими». Ключевский тоже не считает этих воров «про- щеиииками». Он этими примерами хочет лишь показать, как делались монастырскими слугами и на каких условиях служили монастырю люди, отрывавшиеся от общества или угрожаемые изгнанием из него^[338]. Ключевский больше склонен причислять этих «воров» к категории изгоев. Прощенниками грамоты киязя Ростислава Ключевский считает предположительно людей, «до­ставшихся киязю в холопство за преступления или за долги, может быть, приобретенных и какими-либо другими способами и им прошенных (курсив Ключевского. ■— Б. Г.), отпущенных на волю без выкупа. Медовый и денежный оброк они платили, вероятно, за пользование бортными лесами и полевыми участками на княжеской земле, на которой они были поселены еще до освобо­ждения и на которой остались, получив свободу, подобно тому как в Византии сельские рабы иногда получали личную свободу с обязательством оставаться на пашне в положении прикреплен­ных к земле крестьян»^[339].

В своих работах «Очерки по истории феодализма в Киевской Руси» и «Общественно-политический строй и право Киевского государства» о прощенниках высказался и С. В. Юшков^[340]. Он считает их людьми, «которые были превращены в холопы за долги, но впоследствии получили прощение, свободу», однако каких-либо доказательств в пользу именно такого объяснения он не приводит, ограничиваясь лишь критикой мнения о про­щенниках как людях, получивших «чудесное исцеление».

Не скрывая перед собой трудности в разрешении всех дета­лей вопроса, связанного с расшифровкой понятия «пущенник- прощенник», и ие имея возможности сколько-нибудь убедительно истолковать применение этой терминологии к определенной категории церковных и не церковных людей, я хочу подчеркнуть лишь то, что представляется мне несомненным.

Это люди, по тем или иным причинам и мотивам вышедшие из недавнего своего состояния (точно неизвестно, какого именно: может быть, это бывшие холопы, может быть, и свободные люди) и попавшие в зависимость от своих господ-феодалов (церковных и светских). Это люди, по своему новому положению очень близ­кие к изгоям. Характерно, что они крепостные, а не рабы, и это последнее обстоятельство еще и еще раз говорит об изживании рабства и замене рабского труда трудом более прогрессивным — трудом крепостных.