Человек, которого вы боитесь

Из всех вещей, зримых под небесами ничто так не возбуждает человеческий дух, не будоражит так чувства, не пугает и не вызывает столь сущий ужас и преклонение, сколь те чудовища, чудеса и мерзости, сквозь которые мы видим труды природы изуродоваными, усеченными и вывернутыми наизнанку

-ПьерБоестюо, «HistoriesProdigieuses», 1561 год

 

КРУГ ПЕРВЫЙ – ЛИМБ (НЕКРЕЩЁНЫЕ)

АДОМ для меня был подвал моего деда. Там воняло как в привокзальном сортире, и было настолько же грязно. Тёмный бетонный пол был замусорен пустыми пивными бутылками, и всё было покрыто слоем грязи, которую не вытирали, наверное, с тех пор как мой дед был ребёнком. Спуститься в подвал можно было только по покосившимся деревянным ступеням, прибитым к стене из грубого камня, и это место было под запретом для всех, кроме моего деда. Это был его мир.

У стены висела, болтаясь, потёртая сумка с клизмами, - верный знак того, что Джек Ангус Уорнер был абсолютно уверен, что даже его внуки не посмеют преступить порог его обиталища. Справа был белый медицинский кабинет, захламлённый какими-то коробками, их было по меньшей мере около дюжины. В них хранились фирменные презервативы, заказанные по почте, которым, казалось, вот-вот придёт хана; полная, покрытая ржавчиной банка женского дезодоранта; несколько латексовых насадок на пальцы, которые врачи используют для ректального осмотра; а также игрушечная фигурка Монаха Тука, у которого поднимался огромный стояк если ему нажать на голову. За лестницей стоял шкаф, в котором хранилось порядка десяти банок из-под краски, в каждой из которых, как я позже выяснил, помещалось по двадцать 16-миллимитровых плёнок с порнофильмами. Над всем этим возвышалось маленькое квадратное окно, которое, на первый взгляд было сделано будто из мутного стекла, но на самом деле было плотно покрыто какой-то серой дрянью, - так что, когда вы в него смотрите, то кажется, что вы грешник, взирающий на мир из пучины ада.

Что меня поражало больше всего в этом подвале, так это рабочий стол. Он был старым и грубо сколоченным и выглядел так, будто его сделали несколько столетий назад. На нём лежало что-то вроде лохматого тёмно-оранжевого коврика, который был сделан словно из волос куклы Тряпичной Энни, который был порядком замызган из-за того, что на него много лет клали разные инструменты. В столе также были выдвижные ящички, и каждый был закрыт на ключ. На балках сверху висело дешёвое зеркало в полный человеческий рост, из тех, что с деревянной рамой и приделываются к двери. Однако, по какой-то причине оно было приделано прямо к стене подвала, - почему, я могу только догадываться. Именно туда мы с моим двоюродным братом Чедом и начали ежедневно совершать свои дерзкие вылазки, всё больше выведывая о тайной личной жизни деда.

Я был прыщавым тринадцатилетним пацаном с веснушками, подстриженным мамой под горшок. Чеду было двенадцать, у него тоже были веснушки и зубы как у кролика. Пределом наших мечтаний,когда мы вырастем,было стать детективами, шпионами или частными сыщиками. Именно тогда, когда мы пытались развить необходимые навыки "стелса" и научиться быть бесшумными, мы и наткнулись на всё это дерьмо.

Поначалу мы хотели лишь проникнуть вниз и шпионить за дедом, так, чтобы он не заметил. Однако, по мере того, как мы начали исследовать всё то, что было спрятано в этом подвале, наши мотивы изменились. Мы, пацаны-подростки, приходили со школы и устраивали рейды в подвал, отчасти намереваясь найти порево чтобы передёрнуть, отчасти из-за этого жуткого, нездорового восхищения перед нашим дедом.

Почти каждый день мы совершали новые ужасные открытия. Я был тогда невысокий, однако, если мне удавалось держать равновесие, встав на цыпочки на деревянном стуле моего деда, мне удавалось просунуть руку в пространство между стеной и зеркалом. Там я нашёл стопку чёрно-белых фоток с зоофилятиной. Они были явно не из журналов: просто отдельно пронумерованные фото, которые заказали по почте. Фото были времён где-то начала семидесятых, и на них женщины дрочили огромные конские хуйцы и сосали хуйцы свиные, которые выглядели как мягкие мясистые штопоры. Я уже видел раньше журналы "Плейбой" и "Пентхауз", но эти фото тут как бы и рядом не валялись. И дело не в том то они были мерзкие. Они были совершенно "сюрные" какие-то, что ли, - все женщины улыбались лучистыми улыбками детей-цветов и при этом сосали и трахались с теми животными.

Также там за зеркалом были журналы фетиш-тематики типа "Уотерспортс" и "Блэк Бьюти". Мы решили их оттуда не красть, а просто аккуратно вырезали бритвочкой кое-какие страницы. Потом мы их многократно сворачивали и прятали под большими белыми камнями, которыми был по краям вымощен подъезд к дому моего деда. Годы спустя мы вернулись, чтобы их найти, и они там так и лежали, - истёршиеся, полусгнившие, покрытые червями и улитками.

Как-то осенью, в полдень, мы с Чедом сидели за столом у моей бабушки после какого-то особенно скучного дня в школе и чётко решились выяснить, что же было спрятано в этих запирающихся шкафчиках в столе у деда. Наша бабка, Беатрис, всегда буквально силком закармливала нас мясной вырезкой и сильно разбавленным напитком "Джелл-О". Она была из жутко богатой семьи, и в банке у неё была просто куча денег, однако она была такой жадной, что растягивала один несчастный пакетик "Джелл-О" на целые месяцы. Она носила свёрнутые у колен колготки и стрёмные серые парики которые явно ей были не по размеру. Люди всегда говорили мне, что я на неё похож, потому что мы с ней оба тощие и с одинаковым узким строением лица.

Ничего не изменилось на этой кухне с тех пор, как я там ел её совершенно несъедобную еду. Над столом висел пожелтевший портрет Папы Римского в дешёвой медной оправе. На другой стене неподалёку висело фамильное древо Уорнеров, на котором было видно, что корни моей семьи вели в Польшу и Германию, где их звали Уанамакерами. А венчало всё это сверху огромное и мрачное деревянное распятие с золотым Иисусом, обвязанное сухим пальмовым листом со свечкой и пузырьком святой воды.

Под столом на кухне была система отопления, которая вела к тому письменному столу деда в подвале. Через неё было слышно, как дед кашляет и издаёт гаркающие звуки. У него там всегда работала рация, но он никогда в неё не говорил, только слушал. Его госпитализировали с раком горла когда мне было совсем мало лет, и, насколько я помню, я никогда не слышал его настоящий голос, только это странное хрипение, доносившееся через трубочку в шее.

Мы подождали до тех пор, пока не услышали, что он покинул подвал, забили на мясную вырезку, вылили "Джелл-О" в систему вентиляции и погнали вниз. Мы слышали, как наша бабка звала нас за стол, - тщетно:"Чед! Брайан! Обязательно доешьте!" Нам повезло, что в тот день этим дело и ограничилось. Обычно, если она застукивала нас за воровством еды, если мы говорили ей что-нибудь поперёк или если как-то прикалывались, она заставляла нас вставать на колени на вязанку мётел, отчего колени у нас были постоянно в синяках и ссадинах.

 

 

 

 

 

Мы с Чедом работали быстро и тихо. Мы знали, что делать. Приоткрыв дверку шкафчика с помощью ржавой отвёртки, мы могли шарить по некоторой части этого шкафчика рукой. Первое что мы нашли, был целлофан - целые горы целлофана, а в них что-то завернуто. Мы никак не могли понять, что это. Чед сунул отвёртку под дверку глубже. Там были волосы и кружевное бельё. Он начал подсаживать дверь отвёрткой, а я тянул за ручку, и вот, наконец дверца распахнулась.

То, что мы обнаружили, оказалось лифчиками, бра, трусиками-танго и корсетами - а также несколько париков из настоящих женских волос. Мы начали распаковывать целлофан, но как только мы поняли, что в него было завёрнуто, мы немедленно бросили это на пол. Никто из нас не хотел это трогать. Это были искусственные фаллосы на присосках. Может быть, это из-за того, что я был маленький, но они тогда мне казались просто огромными. И они были также покрыты затвердевшей тёмно-оранжевой слизью, что-то типа такой желатиновой корки, которая образуется вокруг приготовленной индейки. Как мы узнали позднее, это был засохший вазелин.

Я заставил Чеда запаковать фаллосы в целлофан и убрать их обратно в шкафчик.

На сегодня, пожалуй, открытий хватит. В тот момент, как мы пытались захлопуть дверцу шкафчика, дверная ручка от двери в подвал начала поворачиваться.

На мгновение мы с Чедом замерли, а затем он схватил меня за руку и нырнул под фанерный стол, за которым дед управлял своими игрушечными поездами. Мы скрылись как раз вовремя, его шаги слышались уже на нижних ступеньках лестницы. На полу валялись разные детали из набора для поездов, в основном сосновые иголки и искусственный снег, которые напоминали мне покрытые пудрой пончики, которые втоптали в грязь.

Сосновые иголки впивались нам в локти, запах был тошнотворным, и мы тяжело дышали.

Похоже, дед не замечал ни нас, ни наполовину открытый шкафчик. Он лишь шастал по комнате, издавая эти свои хрипящие звуки через дырку в шее. Затем мы услышали клик, и игрушечные поезда пришли в движение. Его дорогие фирменные ботинки из кожи остановились прямо перед нашим носом. Мы не видели, выше уровня его колен, но мы знали, что в данный момент он сидит. Медленно его стопы начали царапать по полу, словно он начал сильно трястись на стуле, а хрип заглушил звуки игрушечных поездов. Я не могу подобрать слов, чтобы описать этот чудовищный звук, что вырывался из его обезображенной гортани. Лучшая аналогия, что мне приходит на ум это с барахлящей газонокосилкой, которую пытаются заставить нормально работать. Однако, поскольку этот звук издавал человек, звучало это чудовищно.

Так прошли неприятные десять минут, и сверху позвал голос:" Джудас Прист" верхом на пони!". Это была бабка, и, видно, какое-то время она кричала. Поезд остановился, стопы деда тоже. "Джек, - что ты там делаешь" - снова крикнула она.

Мой дед гаркнул на неё через свою трубку, явно недовольный.

"Джек, можешь сбегать к Хайни? У нас снова кончилась газировка".

 

Мой дед снова ответил ей-что-то своим гарканием, недовольный ещё больше. Какое-то время он не двигался, словно раздумывая, помогать ей или нет. Затем он медленно поднялся. На какое-то время время мы были в безопасности.

Попытавшись максимально скрыть ущерб, причинённый шкафчику в столе деда, мы с Чедом поднялись вверх по ступенькам в коридор, где мы хранили свои игрушки. В данном случае это были игрушечные ружья. Помимо того, что мы шпионили за дедом, в доме у нас было ещё два развлечения: леса по неподалёку, где мы любили охотиться на животных, и девочки по соседству, с которыми мы пытались заняться сексом, однако удалось нам это лишь много лет спустя.

Иногда мы ходили в городской парк за лесами и задирали детей помладше, которые играли в футбол. И по сей день у Чеда в коже на груди где-то находится пулька, потому что часто за неимением лучших целей мы просто начинали стрелять друг в друга. В этот раз мы тусовались рядом с домом и пытались сбивать птиц с деревьев.

Это было нехорошо, но мы были мелкие и нам было пофиг. В тот день я прямо жаждал крови, и, к несчастью, наш подъезд к дому перебежал белый кролик. Я выстрелил в него и испытал неописуемый ужас, когда попал, но затем пошёл проверить добычу. Кролик был всё ещё живой и весь в крови, которая вытекала у него из глаза, пропитывая его белый мех. Его рот всё открывался и закрывался, робко, хватая воздух в отчаянной борьбе за жизнь. Впервые в жизни мне стало плохо из-за того, что я подстрелил животное. Я взял большой плоский камень и прекратил его мучения громким, быстрым и кровавым ударом.

Я был очень близок к тому, чтобы узнать ещё более суровый урок, касающийся убийства животных.

Мы побежали обратно к дому, где родители ждали нас снаружи в Кадиллаке "Куп де Вилль" шоколадного цвета, которым мой отец очень гордился с тех пор, как получил работу менеджера в магазине ковров. Он никогда не входил в этот дом, чтобы пообщаться со мной, за исключением случаев, когда избежать этого было никак нельзя, и он даже со своими родителями разговаривал очень редко. Он просто ждал снаружи, весь в нервном напряжении, и ему было явно не по себе оттого, что, возможно, кто-то мог узнать о чём-то, что он пережил в этом доме в детстве.

 

Наши сдвоенные аппартаменты, что находились всего в нескольких минутах езды, вызывали такое же чувство клаустрофобии, как и дом бабушки и дедушки Уорнеров. Моя мама, вместо того, чтобы покинуть свой дом, когда она вышла замуж, перевезла своих маму с папой к себе в Кантон, штат Огайо. Так что они, Уайеры (в девичестве мою маму звали Барб Уайер) жили по соседству. Они были из глубинки (отец называл их деревенщиной) в Северной Вирджинии, её отец был механиком, а мать была домохозяйкой, страдающей от лишнего веса, которая постоянно закидывалась таблетками, а её родители (мои прабабка с прадедкой), бывало, запирали её в подвале.

Чед заболел, так что я неделю не ездил к отцовским родителям. Хотя вся эта история с дедом вышла довольно мерзкой и изрядно меня напугала, любопытство всё же взяло верх - уж больно было интересно, что же он всё-таки за человек. Чтобы как-то убить время, пока Чед болел, и мы не могли возобновить наши частныерасследования, я играл на заднем дворе с Алюшей, которая, помимо Чеда, во многом была моим единственным другом. Алюша была сукойаляскинского маламута размером с волчицуи сильно выделялась среди других собак из-за разноцветных глаз: один был синим, другой зелёным. Нормально поиграть дома, я кстати, так и не смог - у меня постоянно была паранойя с тех пор как мой сосед, Марк, вернулся домой на каникулы по случаю Дня благодарения из военного училища.

Марк был пухлым пацаном с сальными светлыми волосами, тоже стриженный под горшок, и я его уважал потому, что он, во-первых,был на три года меня старше, а во-вторых существенно более отмороженным.

Я часто видел, как на его заднем дворе он кидает камни в свою немецкую овчарку или засовывает ей палку в задницу. Мы начали вместе тусить когда мне было восемь или девять, во многом из-за того, что у него было кабельное телевидение и мне нравилось смотреть сериал про дельфинчика Флиппера. Телевизор у него был в подвале где также находился кухонный лифт, который использовался, чтобы спускать в подвал грязную одежду. После просмотра "Флиппера" Марк затевал игру под названием "Тюрьма", смысл которой был в том, что мы протискивались в этот тесный маленький лифт и воображали, что находимся в тюрьме. Это была не обычная тюрьма: охранники здесь были такими строгими, что не разрешали узникам иметь при себе совершенно ничего, даже одежду. Когда мы сидели с ним голые в лифте, Марк начинал меня трогать и пытался ухватить за член и подёргать его. После нескольких таких раз, я не выдержал и рассказал об этом матери.

Она сразу же отправилась к его родителям, и, хотя они и обозвали меня лжецом, довольно скоро отправили его в военное училище. С тех пор наши семьи начали страшно враждовать, и я всегда чувствовал, что Марк винил меня в том, что я на него настучал, и его из-за этого туда отправили. С тех пор, как он вернулся, он не сказал мне ни слова. Он просто смотрел на меня с ненавистью из окна или поверх забора, разделявшего наши участки, и я жил в страхе, что он как-то отомстит и причинит зло или мне, или моим родителем, или моей собаке.

Так что это было довольно-таки большим облегчением, снова играть с Чедом в детективов в доме бабушки с дедушкой. В тот день мы решили раскрыть тайну моего деда - окончательно. Кое-как прикончив половину порции бабушкиной стряпни, мы под вежливым предлогом снова умудрились попасть в подвал.

Мы снова услышали, как ездят поезда. Он был там, внизу.

Затаив дыхание, мы прокрались в комнату. Он был повёрнут к нам спиной, и мы могли видеть его серо-голубую фланелевую рубашку, которую он всё время носил, и вытянутую шею, на которой виднелось что-то жёлтое и коричневое, прямо на воротнике, и его пропотевшую майку.

К его шее прямо над адамовым яблоком был грязным пластырем приделан металлический катетер.

На нас начал медленно и ощутимо накатывать страх. Вот оно. Мы спускались вниз по ступеням так тихо, как это было возможно, надеясь, что игрушечные поезда заглушат шум. Уже внизу мы обогнули лестницу и спряталисьв пропахшей чем-то затхлым нише в стене, прямо позади лестницы, стараясь не выдать себя случайным криком или плевком, так как наши лица неожиданно заволокло паутиной.

 

 

Из нашего укрытия мы видели, как ездят поезда. Там было две пары рельсовых путей, и по обеим лязгали маленькие вагончики, наполняя воздух вредным электрическим запахом, как если бы металл с рельсов слегка оплавлялся.

Мой дед сидел рядом с чёрным трансформатором, который запускал поезда. Задняя часть его шеи всегда мне чем-то напоминала крайнюю плоть. Морщинистая кожа свисала с костей, старая, напоминавшая чешую ящерицы и совершенно красная. Весь остальной кожный покров его тела был посеревшего белого цвета, как птичье дерьмо, за исключением носа, который сильно покраснел и осунулся от долгих лет употребления спиртного.

За долгую рабочую жизнь его руки огрубели и покрылись мозолями, его ногти были тёмными и хрупкими, как крылья жуков.

Дед не обращал никакого внимания на поезда, которые кружили вокруг него на огромной скорости. Его брюки были спущены до колен, а между ними лежал открытый журнал, он издавал хрипящие звуки и быстро дёргал правой рукой вверх-вниз. Левой рукой он вытирал пожелтевшим носовым платком флегму, которая скапливалась у основания катетера. Мы знали, что он делает и сразу захотели убежать. Но мы сами загнали себя в эту ловушку, очутившись под лестницей, в стене, опутанные паутиной, и мы были слишком испуганы, чтобы вот так просто уйти.

Неожиданно хрипение прекратилось, и дед дёрнулся на стуле, глядя прямо на лестницу. Наши сердца остановились. Он встал, его брюки так и остались спущены до колен, и мы вжались в покрытую плесенью стену. Теперь было не видно, что он делает. Моё сердце врезалось мне в грудь, словно разбитая бутылка, и я настолько оцепенел, что даже не мог закричать.

В голове пронеслись тысячи жутких, жестоких, извращенных вариантов того, что он мог бы с нами сделать, хотя ему было бы достаточно просто дотронуться до меня, и я бы умер от страха на месте.

Снова послышалось хрипение, трение рук и ёрзание ногами по полу, и мы наконец-то выдохнули. Смотреть сквозь лестничный пролёт снова стало безопасно. Мы, на самом деле, уже и не хотели. Но так было надо.

Минуты тянулись невероятно медленно, и вот, наконец, из его глотки раздался чудовищный вопль, звук, похожий на тот, который издаёт двигатель у машины, когда поворачивают ключ зажигания, а мотор уже работает.

Я отвернулся, но недостаточно быстро, и мельком разглядел белую фигню, вытекающую из его жёлтого сморщенного пениса, похожую на внутренности раздавленного таракана. Когда я снова посмотрел, он опустил носовой платок туда и вытер, прямо вместе вот с этой желтушной мерзостью, что сочилась из его горла. Мы подождали, пока он уйдёт и затем выбрались по ступенькам из подвала, поклявшись, что впредь и ноги нашей здесь не будет. Если дед и заметил, что мы были там, или если он всё-таки он обнаружил сломанную дверцу шкафчика, он ничего нам не сказал.

Пока мы ехали домой, мы рассказали всё моим родителям. У меня было такое ощущение, что моя мать поверила большей части этой истории, если не вообще всему, что я сказал, а также я понял, что мой отец и так всё это знал, просто потому что он вырос в том доме. Хоть он и не проронил ни слова, моя мама рассказал нам, что много лет назад, когда мой дед всё ещё работал дальнобойщиком, он попал в аварию. Когда врачи раздели его в больнице, они обнаружили на нём женское нижнее бельё. Это спровоцировало большой семейный скандал, и больше об этом не говорили, а с них взяли слово держать язык за зубами. Они всегда это полностью отрицали - и отрицают по сей день. Чед, должно быть, всё же проболтался о том, что видел своей матери, потому что ему долгое время после этого не разрешалось со мной общаться.

Когда подъехали к дому, я пошёл искать Алюшу чтобы поиграть с ней. Она лежала на траве рядом с домом, блевала и билась в конвульсиях. К тому моменту, как приехал ветеринар, Алюша умерла, а я был весь в слезах. Доктор сказал, что её кто-то отравил. У меня было забавное ощущение, что я знал, кто этот человек.