2017-12-14
186
Это воззрение, даже и в его новейшей обработке, допускает существенные возражения, как практические, так и теоретические.
Существенным моментом покушения является, конечно, злая воля; нельзя наказать человека за покушение, если мы не можем, на основании учиненного, определить юридическое свойство этой воли; но это положение одинаково относится не только к покушению или к приготовлению, но даже и к обнаружению умысла: нельзя наказать за приготовление к убийству, пока мы не убедимся, что действие, совершенное виновным, свидетельствует о наличности умысла на убийство; а то, что является общим признаком всех ступеней проявления преступной воли, не может служить основанием отграничения одной ступени развития от другой*(1241).
Если же мы будем придавать особенное значение тому обстоятельству, что при покушении действие виновного само по себе безотносительно к обстоятельствам, его сопровождающим, должно служить средством распознать преступную волю, должно быть подозрительно, то мы дадим делению основание, совершенно неустойчивое.
С одной стороны, нет и не может быть фактов, которые a priori могли бы считаться безусловно пригодными для распознавания юридического свойства осуществляющейся воли, а потому законодатель не имеет никакой возможности указать на какие-либо действия, которые всегда могли бы считаться покушением или, наоборот, которые никогда бы не были пригодны для такого распознавания.
Если же мы перенесем центр тяжести на судью и будем говорить, что покушением должно считаться только то действие, из которого в данном случае можно распознать характер умысла, то мы введем в определение покушения случайный элемент - индивидуальную способность распознающего к анализу обсуждаемого события. Там, где опытный сыщик или даже просто человек, привыкший внимательно относиться к окружающим явлениям, увидит несомненные признаки определенной злой воли, там человек неопытный, начинающий следователь может не усмотреть даже следов преступного намерения. Спрашивается, какую же способность распознавания взять за мерило? Или же нужно признать за каждым судьей право определять границу приготовления и покушения сообразно с его способностями и опытностью?
А затруднения еще более увеличатся, если мы поставим разграничивающим признаком покушения возможность распознать не преступную волю вообще, а волю энергическую, серьезную.
Иначе ставится этот вопрос школой объективной. Начало исполнения, говорит Цахариэ*(1242), признаваемый главным представителем этого направления, существует тогда, когда совершено действие, которое может рассматриваться как действительная составная часть запрещенного законом поступка, когда положено начало самому нарушению закона; до этого же момента действие виновного может рассматриваться лишь как приготовление. Подобно тому, прибавляет Цахариэ далее, как границы оконченного преступного деяния и покушения могут быть проведены только сообразно с понятием законного состава отдельных преступных деяний, так это же условие должно определять границы покушения и приготовления.
Это положение и послужило отправной точкой объективного воззрения, поставившего затем дальнейшей своей задачей рассмотрение вопроса о том, воспроизведение каких именно элементов состава преступного деяния может служить характеристикой покушения*(1243).
С несколько иным оттенком является объективная теория у тех писателей, которые придают главное значение абстрактной или предполагаемой причинной связи между действием и замышленным преступным посягательством. За такую постановку высказался еще в общих чертах Гейб*(1244), относя к покушению как те действия, которые заключают начало исполнения, так и те, которые сами по себе представляются объективно опасными. Бар*(1245) говорит, что покушение начинается, как скоро есть деятельность, направленная на осуществление задуманного преступного деяния, которая притом представляется действующему в непрерывной связи с оконченным преступным деянием, как средство с целью, причина с последствием. Подобное же воззрение защищает, хотя и недостаточно определительно, Кон*(1246). Покушение, говорит он, означает попытку достигнуть того или другого результата; поэтому оно мыслимо лишь тогда, когда учиненное может быть относимо к предположенному преступному деянию как основание к последствию, причем Кон, хотя и не вполне ясно, пытается отличить основание от причины: причина создает данное изменение, основание делает возможным его наступление. Таким образом, покушение не может заключаться в деятельности, которая вызывала бы результат с необходимостью, ибо таковая деятельность находилась бы к последствию в отношении причины, а не простого основания, но, с другой стороны, покушением не может быть такое действие, которое in abstracto не может привести к преднамеренному результату; поэтому понятие покушения применимо лишь к той деятельности, которая заключает в себе альтернативу удачи и неудачи. Покушение есть учинение деяния, пригодного воспроизвести последствие, необходимое для состава преступления и направленное к конкретному произведению результата, но не достигшее своей цели*(1247). Любопытно, что этот оттенок объективной теории был у нас усвоен Сводом законов, но отброшен составителями Уложения 1845 г. как без нужды крайне суживающей область покушения.
Из законодательств объективное воззрение на покушение было усвоено прежде всего французским*(1248), причем действующий Французский кодекс довольствуется только указанием на признак "начало исполнения...", предоставляя разъяснение этого понятия суду. Французский же кассационный суд признал*(1249), что при отравлении подмесь, например, яда в какое-либо питье, сама по себе взятая, составляет только приготовление; но как скоро питье поставлено в такое место, откуда, по обыкновенному ходу вещей, оно должно быть взято лицом, коему оно предназначается, или подано жертве, деяние становится покушением (реш. 17 декабря 1874 г.); что при поджоге добывание горючих материалов составляет только приготовление, хотя бы такое добывание или имение материалов было уже соединено с опасностью для имущества; но коль скоро горючие материалы помещены таким образом, что, помимо всякой дальнейшей деятельности виновного, по естественному ходу вещей, пожар должен произойти или когда предмет действительно зажжен, деяние становится покушением (реш. 20 июля 1861 г.); что при краже осмотр местности, принесение лестницы или иных инструментов, пригодных для учинения кражи, составляет приготовительное действие; но если виновный уже проник в дом, взломал хранилище, в коем находится похищаемый предмет, то деяние его становится покушением, хотя бы виновный и не взял в свое обладание похищаемый предмет (реш. 19 декабря 1879 г.); вообще взлом или влезание в помещение, в коем должна совершиться кража, составляют покушение, так как сам закон определяет подобное преступное деяние как кражу со взломом или с влезанием*(1250).
Воззрение Французского кодекса не только сделалось господствующим в законодательствах романских, но перешло и в германию; так, кодексы прусский 1851 г., §31, и баварский 1861 г., §47, повторяли определение code penal; на этой же почве создалось постановление действующего Германского уложения, которое в §43 говорит: "Кто проявит решимость совершить преступление или проступок таким действием, которое содержит в себе начало выполнения этого преступления или проступка, тот, если задуманное преступление или проступок не произошли, подлежит наказанию как за покушение". Как объясняют комментаторы*(1251), наличность начала выполнения может быть признана тогда, когда началось совершение какого-либо действия, принадлежащего к существенным условиям состава данного преступления; при преступлениях квалифицированных или сложных покушением может быть и совершение деяния, предшествующего главному акту: таковы, например, взлом или влезание при краже, насилие при изнасиловании*(1252). Венгерский (§65) говорит: действие, коим начинается, но не довершается исполнение задуманного преступления или проступка, составляет покушение. Итальянское уложение говорит (§61): если кто-либо с целью совершить преступное деяние начал его осуществление пригодными на то средствами, но по обстоятельствам, от его воли не зависящим, не выполнил всего того, что было нужно для совершения преступления. Норвежский проект, §49, постановляет: если учинено деяние, которым виновный преднамерился начать исполнение преступления; и только Голландский, ст.45, не содержит никакого определения покушения.
В нашем праве*(1253) объективное воззрение на покушение было установлено в Своде законов. Статья 9 (по изд. 1842 г.) говорила: покушением к преступлению почитается намерение учинить оное, когда намерение сие обнаружено таким действием, коего необходимым последствием было бы совершение преступления; так что условием покушения ставилось бытие если не конкретной, то абстрактной причинной связи, и, например, взлом замка, по смыслу ст.9, не мог бы быть признан покушением на кражу, так как, конечно, взятие вещи нельзя признать его необходимым последствием.
Иную формулу покушения дало Уложение 1845 г., по которому (ст.9) покушением признается всякое действие, коим начинается или продолжается приведение злого намерения в исполнение; причем эта формула всего скорее могла быть понимаема в смысле объективной теории, как разъяснила это постановление и наша кассационная практика, говоря, что для признания деяния покушением необходимо, чтобы действие, совершенное виновным, входило в состав законных признаков данного преступления*(1254).
В этом же объективном смысле определено покушение и в действующем Уголовном уложении, которое признает таковым "действие, коим начинается приведение в исполнение задуманного преступного деяния, не довершенного по обстоятельству, от воли виновного не зависевшему", т.е., как прибавляет объяснительная записка, действие, входящее в законный состав преступного деяния, все равно, будет ли оно относиться к главному акту или же, при сложных и квалифицированных преступных деяниях, будет обусловливать или делать возможным совершение главного акта*(1255).
Положение объективной теории, что покушение есть действие, коим воспроизводится, хотя и не вполне, законный состав преступления, представляется и мне наиболее правильным и ввиду его практической важности требует более подробного рассмотрения.
Состав большинства преступных деяний заключает в себе два рода признаков: с одной стороны, действие или бездействие виновного, включая сюда и деятельность вызванных им или содействующих ему сил, с другой - разнообразные обстоятельства, при которых и в соотношении с которыми учиняется преступное деяние; поэтому, говоря, что покушение есть начатое, но неоконченное воспроизведение состава преступного деяния, мы имеем в виду только первую группу признаков. Поясню это примерами: высшим видом богохуления считается по нашему Уложению возложение хулы на Господа Бога в церкви; таким образом, к существенным элементам состава относятся, во-первых, действие-возложение хулы, и, во-вторых, условия места - в церкви; а потому, говоря о покушении, мы имеем в виду только первый элемент состава, т.е. начатое, но не оконченное хуление; что же касается отсутствия или юридической неполноты элементов второго рода, то они могут или изменять квалификацию деяния (так, например, обида в публичном месте обращается в простую обиду, как скоро отпадает условие публичности), или вовсе уничтожают преступность; но они не могут иметь никакого значения для установления понятия о покушении.
При тех преступных деяниях, в законный состав коих входят действия других лиц, имеющие по отношению друг к другу значение условий, не видоизменяющих деятельность, а, так сказать, сопровождающих ее, оттеняющих ее юридическое значение, эти действия должны быть относимы ко второй группе условий; так, при воровстве шайкой такое значение имеет наличность шайки, а потому при отсутствии этого условия деяние будет простым воровством, а не покушением на воровство шайкой; при увозе для вступления в брак без согласия родителей наличность или отсутствие такого согласия обусловливает преступность деяния, но не имеет никакого значения для понятия покушения.
Но не могут ли быть таким дополнительным элементом состава действия самого же виновного, отдельные и не зависимые от главного действия? Обзор отдельных преступных деяний действительно указывает нам на существование таких случаев, разрешение коих, понятно, должно быть аналогично с предшествующими, так как эта дополнительная деятельность является обстановкой данного преступного деяния, а не элементом основной деятельности. Таковы, например, все случаи повторения преступного деяния как квалифицированной формы преступлений; для бытия таковой формы необходима двоякая преступная деятельность - настоящая и прошедшая, за которую виновный был уже осужден и наказан; очевидно, что бытие или небытие этой прежней деятельности имеет существенное значение для квалификации нового деяния, но не играет никакой роли в определении понятия покушения. Обыкновенно такой дополнительной деятельностью является предшествующая деятельность, преступная или непреступная; но это не исключает возможности и такой комбинации, когда подобная дополнительная деятельность будет одновременна с главной.
Таким образом, для понятия покушения необходимо начало или продолжение той деятельности, которая составляет осуществление преступного намерения*(1256), или же, при некоторых, преимущественно квалифицированных видах преступных деяний, и такая деятельность, которая обусловливает или делает возможной главную деятельность, предполагая, конечно, что такая подготовительная деятельность внесена как таковая в законный состав преступного деяния*(1257).
Конечно, деятельность, входящая в область покушения, должна быть внешне выраженным событием; но это условие, вытекая из общего понятия о покушении как осуществлении воли, в новых кодексах особо не указывается, а подразумевается*(1258).
Далее, покушение предполагает деятельность, обусловливающую бытие законного состава, но вовсе не требует деятельности, коей необходимым последствием было бы осуществление задуманного, которая находилась бы в прямой и непосредственной связи с желаемым нарушением закона, так как, с одной стороны, в большинстве преступных деяний такое достижение задуманного возможно только благодаря различным привходящим силам, содействующим виновному, а с другой - в сложных преступных деяниях сама деятельность может состоять из нескольких актов, не составляющих одной непрерывно развивающейся деятельности, как, например, взлом сундука и тайное взятие вещи при краже.
Деятельность, входящая в область покушения, объемлет не только те действия, которые составляют первый приступ к преступной деятельности, но и те, в коих она получает дальнейшее развитие, вплоть до окончания деяния, т.е. объемлет и то, чем продолжается приведение злого намерения в исполнение.
Деятельность эта сама по себе может быть юридически безразлична или же она, и безотносительно к тому намерению, которое осуществляет виновный, воспрещена законом, как, например, побои, употребленные как средство покушения на убийство. В последнем случае учиненное виновным составляет идеальную совокупность двух нарушений закона и его ответственность определяется по важнейшему из нарушений.
Но во всяком случае для признания известной деятельности покушением необходимо доказать наличность субъективного момента, т.е. необходимо доказать, что эта деятельность была осуществлением злой воли, так как только благодаря этому условию она и получает уголовно наказуемый характер. В этом отношении объективное воззрение отнюдь не игнорирует значения преступной воли в покушении, а только для характеристики этой стадии развития воли ищет вовне признаков объективного свойства, которые могли бы дать устойчивость судебной практике.
Деятельность, входящая в состав преступного деяния и дающая содержание покушению, не представляет чего-либо неизменного по отношению ко всем видам таковых деяний; напротив того, оставаясь той же по существу, как, например, физическое насилие, угрозы, ложь, она может являться с различным юридическим значением, смотря по составу преступных деяний, для коих она служила средством, так что одно и то же действие - насилие, взлом, лишение свободы и т.д. - может быть то приготовительным действием, то покушением: так, например, взлом помещения будет покушением при краже и приготовлением при убийстве.
Установление этой грани, отделяющей покушение от приготовления, может быть делаемо или на основании законного состава преступного деяния, когда свойства и условия деятельности виновного прямо очерчены законом, или же на основании особенностей данной обстановки преступного деяния, на основании способа действия, выбранного виновным, даже иногда на основании характера средств, им употребленных.
Так, например, отравление, как вид убийства, предполагает лишение жизни путем введения в организм разрушающих его веществ. Это введение может быть выполнено двояко: или насильственно, когда жертва сознает действие, над ней совершаемое, или незаведомо для жертвы, когда она, не подозревая опасности совершающегося, сама содействует введению в свой организм яда. Если мы возьмем первый вид отравления, когда преступное намерение осуществляется насильственным нападением на жертву, то для того, чтобы приступить к началу исполнения, преступник должен поставить себя в такое положение, при котором нападение сделалось бы возможным. Поэтому если виновный приобрел яд, приготовил его, намазал ядом оружие, отправился на то место, где должен был встретить жертву и, наконец, прибыл туда, - он совершил тем только приготовительные к отравлению действия; но как скоро он бросился на жертву, наносит удар отравленным оружием, пытается ввести яд иным каким-либо образом - нападение началось, и его действия подходят под понятие покушения. Если же виновный выбрал другой способ отравления, при котором для осуществления умысла предполагается введение жертвы в заблуждение и совершение над ней, под влиянием заблуждения, ряда действий, последствием коих будет отравление, то в область приготовления отойдут все те действия, при помощи коих виновный сделал заблуждение возможным. Виновный приобрел и приготовил яд, влил его в чашку с кофе, отнес чашку жертве - все эти действия несомненно входят в область приготовления; но сам акт передачи отравы под видом лекарства, питья составляет то действие лица, коим начинается приведение злого умысла в исполнение: жертва берет чашку с отравленным напитком, подносит ко рту, пьет - все это составляет уже покушение. Такое же толкование должно быть допущено и в том случае, когда виновный не передал непосредственно чашку с отравой в руки жертвы, а поставил ее перед ней на стол, подмешал яд в водку, вылил в графин и поставил в тот шкаф, из которого, как он предполагал, возьмет и выпьет ее намеченная им жертва: момент поставления чашки на стол, графина в шкаф и будет отделять приготовление от покушения; все дальнейшее, т.е. налитие водки, поднесение ко рту и т.д., отойдет уже в область действий, составляющих покушение на отравление. Основания для разграничения этих понятий останутся те же, если посредствующим звеном будут действия третьего лица, не понимающего существа совершаемого им: таким образом, если отравленное питье было налито из графина не самой жертвой, а третьим лицом, не подозревавшим отравы, то наливание последним питья или отнесение налитого составляют действия, подходящие под понятие покушения.
Подобным же образом могут быть разграничены эти понятия и при других преступных деяниях. Так, при похищении со влезанием, где элементами законного состава являются похищенные вещи и влезание, положим в окно, покушение начнется с момента влезания, а принесение лестницы, приставление ее к окну как действия, делающие влезание возможным, отойдут к приготовлению. При поджоге собирание материалов, добывание огня будут приготовлением; но с того момента, когда зажженные материалы будут подложены под зажигаемый предмет, начинается область покушения.
166. Установив, таким образом, признаки понятия покушения, я перехожу к другому, также весьма любопытному вопросу: при всех ли преступных деяниях покушение юридически возможно, имея, конечно, в виду не конкретные случаи, а теоретическую обрисовку отдельных преступных типов.
Уголовный кассационный департамент Правительствующего Сената, в известном своем решении по делу Кузьмина и Киселева, 1869 г. N 569, ответил на данный вопрос весьма категорично, что "покушение, как самый близкий к осуществлению преступной воли момент, присуще каждому преступному деянию и что так как преступление может быть признано совершившимся лишь тогда, когда цель злого умысла вполне достигается, то отрицать возможность покушения при каком бы то ни было преступном действии - значит утверждать невозможность его неудачи, т.е. доходить до явно несостоятельного заключения*(1259).
Не касаясь едва ли точного указания на то, что для понятия совершившегося преступного деяния необходимо полное достижение цели, ибо такое утверждение противоречит, как мы увидим далее, и теоретическому понятию об оконченном преступном деянии, и в особенности определению закона, нельзя не сказать, что и первое положение, высказанное в решении, о возможности покушения при всех преступных деяниях представляется неубедительным.
Рассуждение Кассационного департамента заключает в себе силлогизм, неверный в посылках, а потому приводящий к неверному выводу. Если мы забудем, что преступное деяние есть понятие юридическое, во многих отношениях искусственное, а будем смотреть на него только как на событие внешнего мира, совершающееся, как и все в мире, во времени, то, конечно, представить себе какое-либо деяние не допускающим покушения, а следовательно, не имеющим начала, логически невозможно. Но при таком рассуждении мы произвольно заменяем юридическое понятие понятием биологическим или логическим, а в особенности делаем подмен понятий "покушение" и "недовершение", или "начало", а между тем, эти понятия представляются нетождественными. "Покушение" есть понятие юридическое и заключает в себе указание на известное отношение действующего к запрету или требованию закона, а "начало" есть понятие логическое и указывает на известное отношение рассматриваемого явления к позднейшему его развитию; для того чтобы начало деяния обратилось в покушение на преступное деяние, необходим известный придаток, в силу коего это начало получает уголовное значение, а благодаря этому придатку изменяется и разрешение разбираемого вопроса.
Подтверждение этому положению мы найдем при более подробном рассмотрении отдельных типов преступных деяний, не допускающих, по моему мнению, покушения, и притом или по субъективным условиям их состава, или по объективным, или же, наконец, благодаря обрисовке, данной им законодателем.
По причинам субъективным покушение юридически немыслимо при неосторожных деяниях: едва ли можно себе и представить возбуждение на практике дела о покушении на лишение жизни или на истребление имущества, учиненного по неосторожности. Противоположное мнение было высказано в литературе Геппом*(1260), по основаниям, весьма сходным с приведенным выше положением Уголовного кассационного департамента Сената, а именно, что все, что совершается в мире, должно иметь свое начало и что, говоря об окончании деяния, мы логически не можем не мыслить его начала; но это положение одинаково не соответствует ни юридическому понятию о покушении как ступени осуществления преступной воли, ни условиям наказуемости преступной неосторожности как причинения вреда правоохраненному интересу. Да и сам Гепп приходит к тому результату, что такого рода покушение не только не наказуемо ни в одном кодексе, но и не должно наказываться по соображениям уголовной политики.
В нашем праве такая невозможность вытекает из самого определения покушения как начала или продолжения приведения задуманного в исполнение*(1261).
Далее, в области умышленной виновности мы встречаемся с вопросом о том, возможно ли покушение только при умысле прямом, или же оно применимо и к умыслу непрямому, к преступному безразличию.
Припомним характеристические особенности этого вида умысла: кто-либо, желая достичь известной цели, направляясь по известному пути, предвидит, что при этой своей деятельности он может учинить вред правоохраненному интересу, и не только безразлично относится к этому, но и допускает его наступление. Не отягчает ли ответственность или даже не обусловливает ли иногда самую преступность уже одно предвидение такой возможности, или же для этого необходима реализация того, что представлялось как возможное?
Положим, например, женщина принимает меры для восстановления менструаций, зная, что их приостановка может быть последствием беременности, а употребляемое средство пригодно для произведения выкида; предположения о беременности оправдались, но выкида не последовало: можно ли признать в ее деятельности наличность покушения? Или некто, уходя из квартиры, оставил непогашенную свечу, сознавая, что при той обстановке, в какой стояла свеча, она может причинить пожар, но безразлично относясь к этому возможному последствию ввиду того, что его имущество хорошо застраховано; свеча, однако, догорела благополучно: можно ли его обвинять в покушении на поджог? Я полагаю, что ответ должен быть отрицательный: покушение есть начало осуществления преступного намерения, а в данном случае деятельность лица была направлена к достижению дозволенного, а не преступного результата; с другой стороны, само предположение виновного о наступлении преступного результата является шатким, гадательным: обвиняемый предполагал, что может возникнуть причинная связь между его действием и правонарушительным результатом; но сам факт показал, что его предположения были неверны; каким же образом мы будем наказывать его за одно предположение? Но постановка вопроса не изменится, если такое безразличие проявится при учинении деяния преступного: виновный может быть наказан за то, что он учинил, а не за покушение на то, что предполагал возможным, но что, однако, не произошло; так, если кто-нибудь насилует беременную женщину, зная об ее положении и безразлично относясь к возможному выкиду, но выкид не произошел, то он может быть наказан за изнасилование, а не за покушение на изнасилование, сопровождавшееся выкидом*(1262).
Действующее Уложение устраняет всякие сомнения по этому предмету, так как из самого определения покушения видно, что оно юридически возможно только при осуществлении умысла прямого.
Но и умысел прямой, как мы видели, допускает оттенки, смотря по степени определенности поставленной цели, по ее однородности или разнородности; влияют ли эти оттенки, как, например, различие умысла неопределенного, альтернативного, на условия наказуемости покушения?
Остановимся прежде всего на умысле неопределенном, когда виновный желал причинить вред известному правоохраненному интересу, но не отдавал себе вполне ясного отчета об объеме и характере этого вреда: виновный бросился на другого с намерением нанести удар, не соображая, произойдет ли от этого увечье или рана, тяжкое или легкое телесное повреждение. Если он уже нанес удар, то его виновность определится по наступившему последствию, а если он остановился ранее, то, конечно, он отвечает за покушение; но на какое телесное повреждение? Я полагаю, что следует признать покушение на более легкое из задуманных им, так как этого требует правило толкования сомнений в пользу подсудимого, а равно и то соображение, что при такой характеристике умысла нормальным последствием должно быть простейшее, легкое, а более тяжкие результаты могут отягчать ответственность только в случае их действительного наступления. Иное дело, конечно, если можно доказать, какой род повреждения хотел именно причинить в данном случае виновный; тогда и покушение определится соответственно с этим желаемым им результатом.
При умысле альтернативном, когда виновный прямо желал или одного, или другого из возможных последствий, действительное наступление одного из них также устраняет значение для уголовной ответственности другого; но как определить ответственность, если ни одно из последствий еще не наступило? По моему мнению, при решении этого вопроса нужно различать два оттенка: когда желаемые преступные последствия относятся к одной и той же группе охраняемых благ, или когда они разнородны. В первом случае, казалось бы, можно принять то же решение, как и при умысле неопределенном, а во втором необходимо, по обстоятельствам данного дела, решить, состав какого из задуманных преступных деяний начал выполнять виновный; если же, наконец, в его деянии будут признаки состава обоих деяний, то, применяясь к понятию о сложных преступных деяниях, или о так называемой идеальной совокупности, определить ответственность как за покушение на важнейшее из задуманных*(1263).
Некоторые криминалисты, как, например, Миттермайер*(1264), возбуждали еще вопрос о том, возможно ли покушение при умысле эффектированном, но ответ на это, очевидно, должен быть утвердительный. Если кто-либо в порыве страсти или сильного душевного движения бросился на другого с намерением лишить его жизни, то мы не имеем никакого основания не признавать здесь покушения на убийство.
По началам объективным, покушение представляется юридически невозможным при преступном бездействии, буде притом такое бездействие воспрещается само по себе, безотносительно к последствиям, им вызываемым. В этих случаях сама преступность бездействия зависит от наступления известного условия, всего чаще известного момента времени; а потому вся деятельность лица, предшествующая этому моменту, представляется безразличной, с наступлением же этого момента воспроизводится полный состав преступления, так что при такой конструкции мы не можем себе представить действия, коим бы начиналось или продолжалось приведение преступного намерения в исполнение. Так, если в данном городе требуется, чтобы в 8 часов вечера зажигались фонари, то до этого момента мы можем говорить о существовании у какого-либо лица намерения не выполнять это требование; попытка же действительного неисполнения могла бы начаться только по наступлении 8 часов; но тогда такое неисполнение будет оконченным преступным бездействием. Напротив того, в тех случаях, когда для наказуемости бездействия или в особенности невмешательства требуется наступление известного результата, покушение представляется возможным, так как тогда покушением может быть признаваемо само бездействие, как проявление воли, стремящейся к данному посягательству. Таким образом, если, например, мать, задумав умертвить ребенка голодом, довела его уже до полного истощения сил, так что смерть не наступила только благодаря случайному вмешательству посторонних лиц, то я полагаю, что мать может быть наказана за покушение на убийство*(1265).
