Развитие преступной деятельности 5 страница

В германской практике этот вопрос получил принципиальное разрешение в решениях Reichsgericht'а*(1329), состоявшихся под несомненным влиянием крайнего субъективного воззрения, защищаемого Бури. Так, в решении 10 июня 1880 г. суд признал, что негодность или годность объекта не имеет никакого влияния на наказуемость, а потому действия матери, направленные на лишение жизни ее только что рожденного ребенка, оказавшегося, однако, в тот момент мертвым, подходят под понятие покушения на детоубийство, а в решении 30 марта 1883 г. Высший суд признал наказуемым покушением попытку женщины, ошибочно предполагавшей себя беременной, изгнать плод*(1330).

В нашем Уложении 1845 г. не содержалось также указаний по этому вопросу; но он был подробно рассмотрен Уголовным кассационным департаментом Правительствующего Сената. Так, в решении по делу Пономарева, 1874 г. N 99, Сенат высказал: если бы преступное намерение подсудимого было направлено против объекта мнимого или такого, который не мог быть вовсе предметом преступления, то несомненно, что деяние подсудимого вовсе бы не подлежало уголовному преследованию. Закон (ст. 10) признает совершившимся преступление, когда в самом деле последовало преднамеренное виновным или иное от его действий зло, а потому, если зло, вследствие несуществования объекта преступления или абсолютной негодности оного, не могло вовсе последовать (убийство уже мертвого человека, изгнание плода у женщины не беременной), то не может быть наказуемости деяния как совершившегося преступления. Точно так же в таком деянии нельзя видеть и покушения на преступление, которое есть приведение злого умысла в исполнение: ибо не может быть начала приведения в исполнение того, что абсолютно невозможно исполнить. Таким образом, если бы виновный, желая изорвать свой вексель, изорвал простой клочок бумаги, то деяние его не заключало бы ничего преступного. В решении же по делу Юханова, 1868 г. N 568, обвинявшегося во взломе замков на риге с намерением украсть находящийся там хлеб, причем намерение виновного не осуществилось только потому, что в риге не оказалось хлеба, Уголовный кассационный департамент нашел, что деяние виновного вполне подходит под законное понятие покушения, а случайное отсутствие той именно вещи, на которую было направлено преступление, не лишает действия его преступного характера.

Равным образом в решении по делу Городилова, 1883 г. N 29, Уголовный кассационный департамент высказал, что негодность объекта преступления тогда только может служить поводом для освобождения виновного в покушении от наказания, когда посягательство было направлено на предмет мнимый, т. е. не существовавший в действительности, или же безусловно негодный, т. е. не имеющий тех свойств или качеств, лишение которых было целью предпринятых действий, и к таким случаям не может быть отнесено случайное отсутствие человека в том месте, в которое был направлен выстрел. Поэтому признание подсудимого виновным в том, что, возымев намерение лишить жизни, он с этой целью произвел выстрел из ружья, заряженного пулей или дробью, в окно дома по направлению к кровати, но не произвел убийства только потому, что лицо, против коего направлен был выстрел, в ту ночь легло спать не на кровати, как предполагал виновный, а в сенях своего дома, свидетельствует, что подсудимый сделал все, что он считал нужным для приведения в исполнение своего намерения, и преднамеренное им зло не совершилось только по случайному обстоятельству, им не предвиденному, а потому деяние это составляет покушение оконченное.

Принципы, высказанные в этих решениях, усвоены и действующим Уголовным уложением, которое содержит общее постановление, что не почитается преступным деяние, направленное на объект несуществующий или безусловно негодный для учинения того рода преступного деяния, которое виновным задумано, причем само постановление не включено в статью о покушении, так как деятельность виновного в подобных случаях может представляться сама по себе не попыткой, а вполне законченным актом, а отнесено к отделу о причинах, исключающих преступность деяния.

171. Окончание преступного деяния. Вопрос о том, когда считать преступное деяние оконченным, по-видимому, не представляет особых затруднений. Норма, заключавшая в себе приказ или запрет со стороны государства, содержит в себе, как свое противоположение, определение деяния, нарушающего норму. Поэтому из определения понятия преступного деяния вытекает и понятие об его окончании: оно окончено, как скоро нарушена норма в ее реальном бытии, или, другими словами, когда причинен вред правоохраненному интересу, или этот интерес поставлен в опасность.

Но в современных законодательствах, как мы знаем, деяние, противополагающееся норме, очерчивается в его существенных признаках самим же законом. В силу этого получается другое, так сказать, формальное определение этого момента. Деяние получает значение оконченного преступного деяния, как скоро воспроизведен весь требуемый законом его состав, к коему относятся как признаки, прямо указанные в законе, так и подразумеваемые, т.е. вытекающие или из взаимного отношения прямо указанных признаков между собой, или из соотношения данного деяния с его родовым типом, или, наконец, из сопоставления отдельных видов данного рода между собой*(1331).

Конечно, так как на обязанности законодателя лежит точное выяснение существа нормы и условий ее нарушения, то формальное понятие об окончании должно бы совпадать с материальным; но такое предположение далеко не всегда оказывается верным. При этом такое несогласие может происходить или от несовершенства законодательной работы, или, еще чаще, он неопределенной постановки в доктрине самого существа нарушаемой нормы, от сложности самой нормы, от исторических условий и т.д.

Понятно, что для судьи как исполнителя закона главное значение имеет формальное определение: он должен признать преступное деяние оконченным, как скоро виновный воспроизвел законный состав; но, тем не менее, и для него установление материального понятия окончания представляется нередко весьма существенным ввиду возможной неясности текста, необходимости разъяснять его не только грамматически, но и логически, не только по букве закона, но и по его духу.

Это материальное и формальное понятие об окончании преступного деяния одинаково относится как к содеянию, так и к бездействию, как к умышленной деятельности, так и к неосторожной. Но иногда понятие окончания берется в более узком значении, как известная стадия развития вовне преступной воли, противополагаясь покушению. В этом случае, конечно, понятие окончания может применяться только к умышленным преступным деяниям.

Останавливаясь на этом, более узком понятии оконченного деяния, мы должны выяснить некоторые его существенные моменты.

По отношению к субъективному моменту понятие окончания требует только осуществления преступного намерения, а не цели, которая руководила виновным*(1332). Это замечание сохраняет свою силу и по отношению к тем преступным деяниям, в состав коих закон вводит известную специальную цель, так как и тогда преступность деяния обусловливается только наличностью цели, а не ее осуществлением, буде, конечно, в состав деяния не введено именно достижение цели. Так, если закон назначает особое наказание за повреждение железной дороги с целью причинить крушение поезда, только в том случае, когда от сего крушение действительно последовало, то, конечно, преступное деяние будет окончено, когда осуществлена преступная цель - крушение поезда.

Точно так же понятие окончания не обусловливается осуществлением преступного плана. С одной стороны, заранее составленный план действия может быть шире того, что предполагается составом данного преступного деяния, так что его полное осуществление не имеет значения: если виновный задумал убить кого-либо и труп бросить в воду, то убийство считается оконченным, хотя бы труп и не был брошен. С другой стороны, отступления от задуманного плана действия, наступившие по воле самого действующего или независимо от его воли, если только в силу этого не прерывается причинная связь наступившего результата с действиями виновного, не устраняют вменения учиненного в умышленную вину и, следовательно, не устраняют признания деяния оконченным.

В частности, преступное деяние считается оконченным, хотя виновный воспроизвел только часть предположенного вреда, если, конечно, этот вред делим и осуществление части его дает полный состав преступного деяния. Таким образом, если вор хотел похитить вещей на 10 тыс. руб., а похитил только на 200 руб., то его деяние будет оконченной кражей на сумму менее 500 руб., а не покушение на кражу на сумму свыше 500 руб.

Уложение 1845 г. в ст.10 определяло это понятие таким образом: "Преступление почитается совершившимся, когда в самом деле последовало преднамеренное виновным или иное от его действий зло"*(1333).

Но эта редакция возбуждала значительные недоразумения, в особенности ввиду того, что для окончания, по тексту закона, было безразлично, последовало ли зло преднамеренное или же иное. Если понимать буквально текст закона, то приходилось делать выводы, совершенно абсурдные: некто задумал совершить кражу, но, выполняя задуманное, по неосторожности поджег мебель и, испугавшись, бежал, не окончив предположенного похищения; зло, хотя и иное, от его действий последовало; следовательно, он виновен в оконченной краже - вывод, несостоятельность коего не требует доказательств.

Действующее Уложение, по примеру западных законодательств, отказалось от всякого определения окончания преступного деяния в том соображении, как сказано в объяснительной записке, что по отношению к этому понятию всякое обобщение, данное в законе, не имея никакого практического значения, может привести только к неверным выводам.

172. Совпадение различных степеней осуществления воли. В учении о виновности мной были рассмотрены некоторые случаи совпадения в одном преступном действии различных видов вины; совершенно аналогичные и весьма разнообразные случаи возможны и относительно внешней стороны, и некоторые из них представляют несомненное практическое значение.

Во-первых, каждое из совпадающих преступных деяний может иметь совершенно самостоятельный характер как с внутренней, так и с внешней стороны, так что они соединяются только во времени, как, например, изнасилование и покушение на убийство изнасилованной, учиненное в видах сокрытия первого преступления, и т.д.; в этих случаях применяются, конечно, общие правила о совокупности.

Во-вторых, оба деяния представляют осуществление одного преступного умысла, и раздельность зависит от того, что деяние было выполнено не над предполагаемым объектом; случаи этого рода были мной разобраны в учении об aberratio ictus u error in objecto *"О преступном деянии по обстоятельствам и об ошибке в объекте (лат.).".

В-третьих, задуманное выполнено над предположенным объектом, но сама деятельность, оставаясь в непосредственной связи с предполагаемой, изменилась; когда виновный, предполагая, например, задуманное оконченным, предпринял в связи с этой деятельностью новую, посредством которой в действительности было достигнуто задуманное; эти случаи также разобраны выше, в учении о dolus generalis *"О главном умысле (лат.).".

Наконец, в-четвертых, задуманное выполнено над предполагаемым объектом так, как предполагал виновный, но сама деятельность с точки зрения уголовного права представляется осложненной, и притом в трех видах: а) предположенное осуществилось, а действие, служившее для его осуществления, составляет самостоятельное преступное деяние; б) предположенное не осуществилось, а совершенное, составляя самостоятельное преступное деяние, является покушением на предположенное; в) при тех же условиях учиненное составляет только приготовление к предположенному. Оба последних случая немецкая доктрина называет технически квалифицированным покушением*(1334). Разрешение случаев этого рода допускает, в свою очередь, несколько комбинаций.

Прежде всего предположим, что совершенное составляет необходимый элемент предположенного, как, например, насилие при изнасиловании, взлом при краже; в этих случаях совершенное или осуществляемое поглощает служебное деяние, и задумавший учинить кражу со взломом, пойманный в момент взлома сундука, будет отвечать за покушение на кражу со взломом, а не за повреждение; если же кража была им окончена, то только - за кражу со взломом, а не за совокупность кражи и взлома.

При этой комбинации служебное деяние может получить самостоятельное значение только при двух условиях: во-первых, когда покушение или приготовление к тому деянию, для коего оно должно было служить, не наказуемо, и, во-вторых, когда наказуемость этого служебного деяния значительнее, чем наказуемость покушения или приготовления на то деяние, ради коего оно учинено. Таким образом, тот, кто приобрел и носит при себе запрещенное оружие, приготовляясь к убийству, отвечает только за приготовление к убийству, а тот, кто делал это, приготовляясь к разбою, наказывается за ношение запрещенного оружия.

Сам же вопрос о том, составляет ли данное деяние служебную деятельность для другого главного преступления, определяется или на основании самой юридической природы этого деяния, или на основании прямых указаний закона; такое выяснение представляет одну из существенных задач уголовного суда при определении условий и объема ответственности.

Другая возможная комбинация будет та, когда самостоятельное преступное деяние, получившее служебный характер по отношению к позднейшей преступной деятельности, ни по существу этого главного преступления, ни по законной его обрисовке не составляет необходимого элемента задуманного; когда, например, лицо, укравшее пистолет или кинжал, затем совершило при помощи украденного орудия убийство. Я полагаю, что при такой комбинации первоначальное действие ни в каком случае не утрачивает своего самостоятельного характера, и виновный отвечает по правилам о совокупности, даже если уже в момент первоначального действия он имел в виду позднейшую преступную деятельность.

Действующее Уложение по примеру всех новых кодексов не содержит об этом никакого постановления, предоставляя решение его доктрине и судебной практике.

 

Соучастие

 

173. Излагая учение о причинной связи, я останавливался на тех случаях, когда к деятельности обвиняемого в учинении преступного деяния привходят, в качестве содействующих сил, действия других лиц, и притом как лично безответственных, так и признаваемых виновными и ответственными за оказанное ими содействие. В этой последней группе я выделил как особый тип так называемое соучастие, отличающееся от общего вида стечения виновных, с одной стороны, тем, что вместо личной ответственности каждого из воссоединившихся лиц за учиненное ими наступает ответственность каждого за общее дело, в полном его объеме, а с другой - тем, что общие изложенные мной положения о прервании причинной связи привходящей умышленной деятельностью присоединяющихся лиц существенно изменяются при наличности соучастия.

Приступая теперь к изложению одного из наиболее запутанных учений теории преступления - к учению о соучастии*(1335), я считаю необходимым прежде всего выяснить: во-первых, существуют ли основания для выделения этого вида стечения виновных, и, во-вторых, если они существуют, то в чем именно заключаются отличительные черты соучастия. Рассмотрение этих вопросов представляется мне существенным ввиду появления нового воззрения, представителем которого у нас является проф. Фойницкий, предлагающего выкинуть учение о соучастии как остаток схоластической обработки права из изложения общих условий преступления и признать и в этих случаях применимыми общие правила об индивидуальной ответственности, а затем и потому, что смешением особливого понятия о соучастии с общим понятием стечения преступников объясняется то до некоторой степени хаотическое состояние, в котором находилось это учение в доктрине до недавнего времени и следы которого нетрудно отыскать и в новой литературе*(1336).

Соучастие, как вид стечения преступников, и в современных законодательствах и в доктрине является самостоятельным понятием, само наименование коего, как технический термин, не вполне совпадает с обиходным его употреблением.

Прежде всего, соучастие в преступлении должно быть отличаемо от совместного привлечения к ответственности, хотя лиц, одновременно судимых, мы нередко с точки зрения процессуальной рассматриваем как соучастников, имеющих общие права при разборе дела и подходящих под особые по сему предмету постановления Устава уголовного судопроизводства.

Такое различение необходимо*(1337) уже и потому, что одновременное привлечение к ответственности, с одной стороны - уже, а с другой - шире понятия соучастия как совместной виновности.

Конечно, правильное отправление правосудия требует, чтобы всякое уголовное дело, рассматриваемое судом уголовным, представлялось на суд во всей его полноте; следовательно, в тех случаях, когда преступное деяние было учинено несколькими лицами, предварительное и судебное следствия должны быть направлены против всех подсудимых, так как при неисполнении этого условия одинаково пострадают и обвинение, и защита. Но все процессуальные законы, а в том числе и наш Устав уголовного судопроизводства, признавая всю важность этого положения, допускают и исключения из него; так, например, разбирательство уголовного дела не останавливается, хотя бы некоторые из соучастников не были еще известны и разысканы, а равно и в том случае, когда производство относительно их почему-либо приостановлено и даже прекращено*(1338).

Вместе с тем общая подсудность может существовать по нашему процессу и для лиц, не имеющих между собой никакого пункта единения, например для лиц, бывших каждое порознь соучастниками в двух совершенно отдельных преступных деяниях одного лица. Если А. вместе с Б. совершил подлог, а вместе с В. учинил растрату, то все трое могут оказаться совместно на скамье подсудимых, хотя между Б. и В. никакой объединяющей их деятельности не существует.

Мало того, даже однородность обвинения, за которое одновременно привлечено к суду несколько лиц, еще не дает сама по себе права признавать их соучастниками. Соучастие, как совместная виновность, предполагает единение в преступной деятельности в широком значении этого слова, хотя бы таковая как по законной ее характеристике, так и в ее фактическом проявлении представлялась сложной, составленной из ряда действий, отделенных друг от друга и по месту и по времени и тем не менее составляющих одно общее целое, и этого именно условия может и не быть у одновременно привлекаемых, хотя бы и по одной и той же статье закона, ибо понятие однородности вины разнствует от понятия совместности вины. Таковы, например, случаи одновременного привлечения к ответственности лиц, принадлежащих к какой-либо не допущенной законом к свободному существованию в России религиозной секте, политической партии или фракции.

Лица, разделяющие убеждения и верования этой партии, заявившие чем-либо о своей принадлежности к оной, могут признаваться равно ответственными, как, например, лица, принадлежащие к скопческой или иной ереси, соединенной с явно безнравственными, гнусными действиями, могут быть совместно привлечены к уголовной ответственности - но они не могут почитаться соучастниками, ибо между ними не существует единения в общем преступном деянии. Точно так же несомненная принадлежность по убеждению к партии республиканской или конституционной не тождественна с понятием участия в сообществе, составившемся с целью, например, ниспровергнуть существующий у нас самодержавный образ правления: для доказательства принадлежности к партии достаточно доказательства совпадения с другими в идеях, стремлениях, верованиях; для доказательства принадлежности к сообществу необходимо участие в общей деятельности*(1339).

174. Соучастие, как и стечение преступников, предполагает общую деятельность, и притом деятельность, подходящую под понятие преступного деяния, так как если учиненное несколькими лицами представляется юридически безразличным, то не может быть и преступного соучастия между лицами, его выполнившими, но так как деятельность, хотя бы и подходящая по своим объективным признакам под понятие преступного деяния, становится уголовно наказуемой только в том случае, когда в ней проявляется преступная виновность, то и о преступном соучастии может идти речь только тогда, когда совместно учиненное является преступным по отношению к каждому из соучастников.

Поэтому если мы предположим, что преступное деяние было последствием действия (а иногда и бездействия) двух лиц, из коих одно или было невменяемым, или действовало вне условий вменения, то другое лицо, коего деятельность находится в причинном соотношении с учиненным деянием, очевидно, будет единым виновником, все равно, было ли оно последнедействовавшим исполнителем посягательства или, наоборот, к его деятельности примкнула деятельность невменяемая, не разрушившая, однако, причинной связи первоначального деяния с последствием. Подговоривший ребенка поджечь дом, давший умалишенному нож, которым тот учинил убийство, являются с точки зрения уголовного права единственными виновниками поджога или убийства; поэтому при этих условиях нет соучастия, а существует одновиновничество данного лица, совершившего преступное деяние посредством невменяемого как своего орудия*(1340). При этом, как и в случаях присоединения силы природы или животного, для ответственности первоначально действовавшего безразлична та роль, которую играло в воспроизведении результата присоединившееся лицо, а равно и возможность со стороны первоначально действовавшего непосредственно выполнить таковое деяние. Поэтому, например, посредственным виновником убийства, учиненного посредством задушения, может быть лицо, неспособное к физической деятельности, виновником подлога - неграмотный, изнасилования - женщина и т.д.

Но, конечно, если учиненное преступное деяние по законным условиям его состава таково, что оно предполагает наличность специального виновного, исключая возможность учинения его какими-либо другими лицами, то лицо, не обладающее этими свойствами, одинаково не может быть как непосредственным, так и посредственным его виновником. Принудивший служащего постановить неправосудное решение или отказать кому-либо в его законных требованиях может отвечать за принуждение, но не может быть признан посредственным виновником неправосудия или притеснения; воспользовавшийся душевной болезнью нотариуса или судебного следователя для составления ими подложного документа будет отвечать как виновник простого, а не служебного подлога.

Такое признание первоначально действовавшего посредственным виновником зависит только от отсутствия условий вменения в деятельности содействовавшего лица, а не от сознания виновником наличности этих условий; поэтому лицо будет посредственным виновником, хотя бы оно ошибочно предполагало, что возбужденное им и содействующее ему лицо дееспособно.

Таким образом, соучастие может быть сопоставляемо лишь с теми случаями стечения совместно действующих, когда присоединившееся в качестве привходящей силы лицо является также уголовно ответственным.

Но и в этом виде стечения виновных*(1341) понятие соучастия не распространяется на ту группу этого вида, в которой каждое лицо, вложившееся в событие, действует вполне самостоятельно, деятельность которых сопредельна, но не совместна.

Если кто-либо нанес другому рану, а на другой день раненого задушило иное лицо, действовавшее совершенно независимо от первого, то хотя бы и оказалось, что возможность задушения обусловливалась поранением, обессилившим жертву, каждое из этих лиц отвечает только за то, что оно сделало, и они не подходят под понятие соучастников; то же должны признать мы и относительно лиц, одновременно, но совершенно независимо друг от друга поджегших дом с разных концов: их виновность сопредельна, но не едина. При этом безразлично, будут ли, по разным соображениям процессуальным, эти лица судиться совместно или нет.

С другой стороны, понятие о соучастии предполагает такую совместную деятельность, при которой видоизменяются общие правила о стечении виновных в том отношении, что признается причинная связь*(1342), а посему и ответственность за деяние в полном объеме и в том случае, когда самостоятельный характер присоединившейся силы, по общим правилам, должен был бы прервать причинную связь, в силу чего расширяется группа лиц, вполне и солидарно ответственных за совместно воспроизведенный результат; такова именно ответственность подстрекателей, пособников и даже значительного числа лиц, относимых к группе сообщников или исполнителей.

Таким образом, по моему мнению, к соучастию относятся лишь те совершенно своеобразные случаи стечения преступников, в коих является солидарная ответственность всех за каждого и каждого за всех; в силу этого условия учение о соучастии и получает значение самостоятельного института*(1343).

Такая солидарность ответственности предполагает, с одной стороны, что каждый соучастник стоит объективно в известном причинном отношении к событию, является одной из сил, в него вкладывающихся, почему и само соучастие должно быть рассматриваемо в прямом соотношении с учением о причинной связи; а с другой - что каждый соучастник является не только индивидуально виновным, но и общником в виновности других лиц, причем эта общность вины, определяющая ответственность соучастников и придающая соучастию своеобразную внешнюю конструкцию, вовсе не зависит от той роли, которую играет данное лицо в деятельности других; она только предполагает примкнутие к вине других, и внешним признаком такового примкнутия является соглашение в его несколько своеобразном юридическом значении.

Ограничительный взгляд на соучастие проводило и Уложение 1845 г., как это видно из характеристики отдельных типов соучастников в ст.12 и 13 (изд. 1885 г.), а затем из многих постановлений Особенной части, в коих говорилось об уговоре как признаке соучастия. Такое же воззрение на существо соучастия усвоено и практикой Уголовного кассационного департамента. Так, в прекрасно мотивированном решении по делу Талтыкова (70/367) высказано*(1344), что по общим правилам о соучастии, когда преступление учинено совокупными силами нескольких лиц, на каждое из них, как бы ни была незначительна степень его содействия своим товарищам, падает целое преступное деяние в полном его объеме: внешняя сторона преступления, всем им общая и для каждого из них одинаковая, не может быть делима на доли, а потому все они подходят под один и тот же уголовный закон, причем эти положения применяются ко всем видам соучастия. На этом основании признание присяжными подсудимых соучастниками и установление в то же время внешней стороны их деятельности столь различной, что в результате они оказываются участниками совершенно различных преступлений, по указанию Сената, составляет существенное противоречие, лишающее приговор законной силы.

Еще определеннее выражен этот взгляд в действующем Уголовном уложении, которое относит к соучастникам только лиц, действовавших заведомо сообща или согласившихся на учинение преступного деяния.

Еще определеннее выражен этот взгляд в действующем Уголовном уложении, которое относит к соучастникам только лиц, действовавших заведомо сообща или согласившихся на учинение преступного деяния.

Но такая постановка учения о соучастии вызвала, как было указано, возражения в нашей литературе. Уже проф. Колоколов, определяя соучастие как такое отношение нескольких лиц к единичному результату, при котором каждый из них виновным образом обусловливает результат посредством известного положительного действия, и отрицая вместе с тем начало солидарной ответственности соучастников и общность их вины, а признавая лишь индивидуальную ответственность каждого, этими положениями, собственно говоря, ставил крест на все учение о соучастии как самостоятельном типе виновности, хотя и посвятил ему целую монографию. Но более полное развитие взгляд г-на Колоколова получил у проф. Фойницкого, упрекающего господствующую ныне не только в доктрине, но и во всех кодексах теорию соучастия в схоластичности построения и в допущении презумпций, не оправдываемых природой вещей и стоящих в противоречии с началами уголовного права, а равно в неполноте и в непригодности для объединения и обобщения готового материала*(1345).

Схоластической в господствующей доктрине является, по мнению проф. Фойницкого, положенная в основу учения об общей вине презумпция единого умысла, в силу коего "вина каждого становится виною всех в отдельности, своя и чужая вина перестают различаться", между тем как в свободной деятельности соучастников может быть не единство воль, поглощающее индивидуальность, а лишь их сходство и совпадение. Но, не говоря уже о том, что понятие общности умысла, о коем говорит доктрина, далеко не тождественно с понятием единства умысла, очевидно, что сходство направления воль имеет место там, где каждая воля направляется на отдельное, хотя и однородное посягательство на правоохраненный интерес, а там, где воли многих направлены на одно посягательство, и притом выполненное их общей деятельностью, там проявляется не сходство, а общность воль. Общее дело придает каждой единичной воле ту своеобразную окраску, при которой она, сохраняя, как мы увидим далее, индивидуальные особенности, становится общим умыслом, является общей волей, отличной от единичных воль отдельных лиц, не в виде схоластического вымысла, а в виде реальной силы, которая, направленная на благое, творит чудеса, а направленная на зло, вносит страшную неурядицу в социальный и государственный организм. Крестьянин, жертвующий трудовой грош на построение церкви угодника Божия, купец, вписывающий на помин сродственников в сборную книжку сотенный вклад, и сам Влас, босиком, с открытым воротом, обходящий Русь православную, несомненно проникнуты тою общей волей, в силу коей "вырастают храмы Божии по лицу земли родной"; но та же общность будет и в преступных деяниях, и тот, кто отуманенный страстью, злобой, а может быть и вином, бьет смертным боем жену постылую, и та лихая разлучница, которая приспела дружку милому в лихой час, безвременный, топор под руку, отуманила да распалила речами да повадкою-довела его до греха кровного, проявляют несомненно не сходный, а общий умысел, и их общая вина создает и общую ответственность. Конечно, если один из таких общников, как приводит в виде примера проф. Фойницкий, действовал с умыслом убить, а другой лишь с умыслом причинить боль, то у них не будет общего умысла, но их нельзя и считать соучастниками убийства. Отрицая идею общей вины и ответственности каждого из соучастников за таковую, мы окажемся юридически бессильными для разрешения вопроса о виновности и ответственности участников толпы, совершившей преступления, - примеры каковых столь часто встречаются за последнее время. Чем более растет численность сообщества, хотя бы и случайно составившегося, скопа, тем сильнее выдвигается различие и количественное и качественное между общей виной и индивидуальной преступностью отдельных лиц. Этот факт с несомненностью устанавливается бесчисленными примерами, и прошлыми и настоящими, проявлений преступности толпы*(1346). В толпе, совершившей самое невероятное злодейство, проявившей самые низменные инстинкты, стремления, не найдется, может быть, в отдельности ни одного, способного выполнить личными силами что-либо подобное. Начало подражательности - что люди, то и мы, взаимовозбуждение - на людях и смерть красна, сознание силы, не доступной для отдельного лица, - с мира по нитке, голому рубашка, всецело изменяют лицо как часть целого, преображают его психическое и нравственное я. Как стихийная сила, толпа, совершающая подвиг, пред которым преклонится потомство, проявляющая великий, недосягаемый для отдельного лица нравственный подъем, через какой-нибудь час является разнузданным зверем, лишенным проблеска нравственного чувства, и к сожалению, как свидетельствует опыт, толпа чаще проявляет преступную, а не возвышенную сторону человеческой природы*(1347). Можно ли разложить эту общую заслугу, эту общую вину, как сумму слагаемых, на составные части и заменить понятие об общей вине толпы идеей о виновности отдельных ее членов?