Оппозиция царским реформам в Среднем жузе

 

Образование Каркаралинского - в бывшем владении Бокей-хана и Кокчетавского - хана Уали - округов положило начало целой серии административно-политических нововведений, ускоривших колониза­цию казахских земель на стыке Среднего и Старшего жузов и утверж­дение «владычества России в Киргизской степи».¹ Дальнейшее нараста­ние военно-административных мер царизма в обширном регионе обус­ловило резкое недовольство коренного населения, выразителями все более ущемляющихся интересов которого выступили наиболее дально­видные представители дома Абылая, усмотревших в российском Уставе о сибирских казахах 1822 г. угрозу существованию казахской государ­ственности с далеко идущими последствиями.

Главой дома Абылая после кончины Уали-хана стала его вдова Айга-ным, бабушка великого ученого Ч. Ч. Валиханова — умная, дальновидная и для своего времени образованная женщина, которая вела оживленную пе­реписку с чиновниками Азиатского департамента, Министерства иностран­ных дел и Сибирского комитета.² Однако, при всех ее незаурядных каче­ствах, она не годилась для роли предводителя вооруженного сопротивле­ния народа.³

Эта трудная миссия выпала на долю самого младшего из тридцати сы­новей Абылая — султана Касыма, дети которого по мужской линии, — сул­таны Саржан, Есенгельды, Агатай, Бопа, Кушак и Кенесары происхо­дят от старшей супруги (байбише), Наурызбай — от младшей, - вошли в историю как последовательные участники, а Саржан, Есенгельды, Ке­несары — организаторами почти двадцатилетней изнурительной борь­бы, в ходе которой царскому режиму был нанесен огромный морально-политический урон.

Первый же свой протест против учрежденных окружных приказов 14 июня 1825 г. выразил султан Касым, пользовавшийся значительным влия­нием в Кокчетавском крае. «Находившийся в Омске генерал Капцевич, — писал Касым-торе, обращаясь к оренбургскому военному губернатору, — учредил присутственные места при городе Кокчетаве, который находится на нашей киргиз-кайсацской стороне и принуждает наших султанов и стар­шин иметь в этих местах заседания с немалыми для них обидами...».⁴

Касым-торе (белая кость, в смысле: аристократ) во всех обращениях, письмах к высокопоставленным чиновникам, рассматривая создание рос­сийских опорных баз для колонизации — округов как незаконные действия царизма, а омского областного начальника как просто «находящегося в Омске», выражая чувство негодования большей части номадов, решитель­но потребовал упразднения вновь учрежденных окружных приказов. Об­ращая внимание оренбургского генерал-губернатора на открытие Кокче-тавского приказа в районе кочевий казахских родов, находившихся под вла­стью потомков дома Абылая, как на нарушение прежних договорных обя­зательств, достигнутых еще при жизни знаменитого хана, Касым-торе ука­зывал на юридическую несостоятельность административных нововведений ввиду «несогласия и неодобрения султанами и старшинами этих судебных мест».⁵ Первое же обращение Касым-торе заканчивалось просьбой «к вели­кому государю» оставить их в покое, и разрешить казахам его волостей уст­роить свою жизнь «точно так же, как они жили при его родителе, хане Абы-лае, т.е. по их собственным обычаям».⁶Отрицательная реакция оренбург­ского губернатора на первые, довольно дерзкие по своему содержанию, пись­ма султана Касыма не обескуражили младшего сына Абылая, он и после этого случая неоднократно обращался к царским губернаторам с единствен­ной целью, с одной стороны, приостановить продвижение казачьих отря­дов в глубь степного пространства для создания военно-опорных баз, могу­щих в дальнейшем расширить сферы влияния окружных приказов, с дру­гой, для препятствования крестьянской колонизации.

Другое письмо султана Касыма датировано 18 апреля 1826 г., когда по всей степи нарастало антиправительственное движение в поддержку закон­ного наследника на ханский престол в Среднем жузе султана Габайдуллы, а восстание султана Саржана приняло широкий размах, охватывая районы Центрального и Северного Казахстана. Султан Касым уведомляет оренбург­скую администрацию о бесчинстве карателей из 350 человек, действовав­ших в кочевьях алтайского рода, «будто бы за возвращение ими угнанных лошадей...»,⁷ внезапно напавших на его аулы.

Письмо Касыма-торе позволяет установить дату начала участия султана Кенесары в действиях против царских отрядов, т.е. 18 апреля 1826 г. Сул­тан, как пишет Касым-торе, «для узнания того происшествия» и выяснении намерений русского отряда «поехал в тот же раз на неприятельски посту­пившему отряду». Вооруженная группа в количестве 17 казаков «учинили с ними (т.е. Кенесары. — Ред.) драку, в пяти местах саблею изранили голову, однако взять его в плен не смогли».⁸ В эти дни Касым-торе находился в 20 днях езды от места стычки, по его словам, посещая аулы найманов, кыпчаков и баганалинцев, действовал на благо «общего народного спокойствия». Будучи информирован о преднамеренных бесчинствах казаков, немедлен­но прибыл в свои кочевья, и выразил «крайнее удивление» случившемуся, о чем известил оренбургского губернатора, призывая царских наместников воздержаться от враждебных намерений и соблюдать дух взаимопонима­ния, поддерживавшийся со времени хана Абылая. «Покойный отец мой хан Абылай между разговорами часто употреблял, называя государя императо­ра старшим братом Богду Ижан-хана (цинского императора. - Ред.), то я следуя тому, господин генерал-губернатор, называя Вас старшим братом, надеюсь всегда на Ваше старшинство и преимущество ни в чем не сомнева­юсь».⁹ Приведенная часть текста письма Касыма-торе подтверждает его пре­жнее намерение поддерживать доброе согласие с российской стороной, при условии, если областные начальства Оренбурга и Омска также взаимно бу­дут отвечать тем же, не расширяя свои колонизационные устремления, опи­раясь на окружные приказы.

Касым-торе имел двенадцать взрослых сыновей, управлявших 12 волос­тями, при каждом из них располагалось по 500 кибиток «собственных же» толенгутов, служивших им верой и правдой, готовых ринуться в бой по пер­вому же зову потомков Абылая, покровительством которых они пользова­лись, служа военной их опорой. «Из сих народов найдутся и мне привер­женцы, если бы, Вы меня удалите. Я же удалюсь отсель бегством за самые дальние волости»,¹⁰ - писал Касым-торе тому же губернатору. Султан тем самым предупредил оренбургского губернатора о возможных для русской власти последствиях откочевки его аулов в глубинные степные районы, труд­нодоступные и неохваченные сферой влияния колониальной администра­ции. Касым-торе не был, однако, единственным из знатных чингизидов об­ширной степи, кто с самого начала выступал против введения в Среднем жузе российских порядков в системе административного управления.

Противодействие влиятельного Касыма-торе, его сыновей, многочислен­ных аулов, всецело отстаивавших прежнюю ханскую структуру власти, тра­диционные принципы территориального деления и управления, было на­правлено на сохранение хотя бы ограниченного суверенитета. Окружные приказы, опираясь на прииртышские, приишимские, атакже алтайские кре­пости, возникшие задолго до отмены ханства, и успевшие значительно ук­репить позиции России на расстоянии 100-150 верст в степную сторону, в первые два-три года после принятия Устава 1822 г. не обладали той силой влияния, которая стала нарастать с середины 20-х годов. Одновременно рас­ширяла свою социальную базу и местная оппозиция, в которую влились наряду с большей частью чингизидов массы свободных кочевников, начи­навших испытывать земельную тесноту в связи с казачьими захватами.

Значительная часть казахской аристократии, а также шедшие за ними согласно издревле установившейся традиции родовой взаимопомощи но­мады возлагали большие надежды на одного из старших сыновей умершего хана Уали - Габайдуллу. Омское областное начальство осознавало ту опас­ность, которая исходила от прямых потомков хана Уали в случае проявле­ния пренебрежительного отношения к влиятельным султанам. Этим сле­дует объяснить избрание Габайдуллы старшим султаном Кокчетавского ок­руга, а Турсуна Чингисова на ту же должность в Каркаралинском округе-Уже первые шаги в устройстве окружных приказов натолкнулись на явную оппозицию - султан Сартай Чингисов в Кокчетавском округе; Саржан Касымов, батыр Шон, бий Торайгыр - в Каркаралинском, открыто запро­тестовали против новых порядков, однако все же выжидали момента выра­жения своей позиции султаном Габайдуллой, которого некоторые роды уже объявили ханом. Губернатор Западной Сибири П. М. Капцевич, в ведении которого находилась Омская область, в достаточной степени информиро­ванный о нежелательном восприятии Устава значительной частью султанс­кой верхушки, убеждал своих подчиненных при осуществлении реформы

действовать «мирными гражданскими распоряжениями, придерживаться строгой справедливости», предписывая проявлять «величайшую осторож­ность, чтобы тихими измеренными шагами достигнуть полного владыче­ства над азиатскими народами».¹¹

Однако, первые же стычки казачьих отрядов, расквартированных при окружных приказах, с вооруженными толпами оппозиции подтвердили ре­шимость противодействовать реализации царского Устава.

Султан же Габайдулла, сгруппировав вокруг себя недовольных имперс­кими административно-политическими нововведениями, решил воспользо­ваться сложившейся ситуацией для восстановления ханской государствен­ности. Постепенно убеждаясь в трудности реализации своих намерений, будучи поддержанный влиятельной группой Касыма-торе, Габайдулла умело воспользовался полномочиями старшего султана, взяв курс на консолида­цию антиправительственных сил, что, конечно, никак не могло пройти не­замеченным представителями Омского областного правления и команди­ром казачьего отряда, неотступно следившими за каждым его шагом, доно­ся о своих подозрениях в канцелярию губернатора.

Габайдулла сразу же после утверждения Александром! Устава, как на­следник хана Уали и особо влиятельное лицо, был приглашен в Петро­павловскую крепость, имел «личное свидание» с генерал-губернатором П. М. Капцевичем, ознакомившись с переводным текстом реформы «на та­тарский» язык, некоторые ее статьи «почитал полезными для народа».¹²

Тем не менее, он не скрывал своего раздражения односторонними дей­ствиями правительства. В письме генерал-губернатору Габайдулла обратил его внимание на незаконность учреждения Кокчетавского «дивана». Ока­залось, что сын его, султан Болат, отправленный в Петербург «для лицезре­ния государя императора», во время обратного следования из столицы был насильно задержан; султан счел необходимым изложить губернатору фак­ты о бесчинствах, осуществлявшихся через учрежденный окружной при­каз. «Видя весь народ Большой и Средней орды таковыми насилиями име­ют, на Вас неудовольствие, — потом просит Вас, великий генерал, Кокче-тавский диван уничтожить»,¹³ - писал Габайдулла, акцентировав внимание главного администратора края на необходимость упразднения одного из первых окружных приказов.

В обращениях знатных чингизидов к губернатору Западной Сибири крас­ной нитью проходит мысль о намерениях «киргизов быть в союзе с русски­ми». Этот момент неоднократно подчеркивал впоследствии и хан Кенеса-ры, принимая российских подданных —дипломатов, купцов, караваны ко­торых следовали через его аулы. И султан Габайдулла в этом вопросе при­держивался однозначной позиции, дав знать П. М. Капцевичу об отсутствии у противников внедрения новой формы власти в Среднем жузе, стремления углублять отношения с русским населением.

Все действия антиправительственной оппозиции во главе с султаном Габайдуллой, поддержанные потомками Абылая, преследовали конеч­ную цель - добиться упразднения окружных приказов там, где они на­чали учреждаться. «Если не уничтожите диван, -объяснял султан гене­рал-губернатору, - то для нас под небом (будет) пустота, по земле про­странства довольно будет, ибо мы ничего противного российскому го­сударству не делали...»¹⁴-так резюмировал Габайдулла свое очередное обращение к П. М. Капцевичу, перечисляя лиц, подписавших его и при­ложивших свои тамги: бии Акмурза, Алыбай, Шиктибай, Иткар, Юз-бай, Кудайменды, Азнабай, батыр Шама, султан Сиртесен, а также сам Габайдулла, представлявшие интересы атыгаевского, тортугульского, токпауского родов.¹⁵

Став во главе антиправительственной оппозиции, одновременно продол­жая занимать должность старшего султана Кокчетавского окружного при­каза, Габайдулла не оставил своего желания занять ханский трон и, убедив­шись в невозможности «добиться ханского достоинства через русское пра­вительство», он завел тайные контакты с китайской стороной для достиже­ния своих целей.¹⁶

Султан Габайдулла, в достаточной степени продолжавший традиции внешнеполитической линии своего деда Абылая, до конца своей жизни при­держивался политики двуединства в отношении России и Цинской импе­рии, которая, кстати, в несколько измененной форме осуществлялась его отцом, ханом Уали. Габайдулла, стремясь как-то нейтрализовать все возра­стающее влияние Петербургского двора и заручиться поддержкой восточ­ного соседа, или в процессе противоборства двух империй за влияние в Ка­захстане несколько восстановить былую обособленность Среднего жуза, действительно поддерживал дружественные связи с китайской стороной.

На сей же раз инициатива в поддержании кандидатуры законного на­следника ханства Габайдуллы исходила от высших китайских чиновников, опасавшихся чрезмерного упрочения позиций России в ущерб стратегичес­ким интересам Пекина, который прилагал немало усилий, чтобы не посту­паться своим реальным влиянием в этом неспокойном регионе. Амбань (гра­доначальник) г. Чугучака через своих представителей передал Габайдулле волю цинского императора, чтобы он, как «старший наследник покойного хана», явился к Пекинскому двору или же отправил «от себя депутатов для освидетельствования своего подданства».¹⁷

Борьба за влияние двух соседних империй на султана Габайдуллу, по су­ществу, явилась отражением их противоборства за жизненно важные пози­ции в стратегическом регионе, от покорения которого в значительной сте­пени зависело осуществление военно-политических коллизий, особенно России, задавшейся целью опередить Англию и, продвинувшись к средне­азиатским ханствам, при возможном стечении обстоятельств закрепиться на стыке Юго-Восточного Казахстана и Восточного Туркестана. В данной связи изоляция единственного реального претендента на ханство в Сред­нем жузе Габайдуллы и пресечение всяких контактов его с китайцами явля­лась сложной для П. М. Капцевича задачей. Генерал-губернатор, стараясь держать султана в российском повиновении, от имени правительства обна­дежил «наградить его жалованьем», каким пользовались и Абылай, и хан Уали при условии согласия его на учреждение «хотя бы одного из линей­ных округов в Омской области»,¹⁸ обещая при этом «в случае нужды по­слать на услужение ему отряд войск для приведения в послушание его под­данных».

К 1825 г. влияние Габайдуллы заметно возросло и стало важным фак­тором в решении спорных политических вопросов в регионе. Теперь ка­захское население воспринимало его как законного властелина со все­ми присущими степным правителям функциями, что позднее дало повод Г. Н. Потанину охарактеризовать султана «избранным киргизским народом ханом».¹⁹

Широкая популярность Габайдуллы сильно настораживала областное начальство. К тому же полковнику Б. Броневскому удалось «проведать» о продолжающихся тайных связях его с китайскими чиновниками. Более того, был установлен факт принятия им «депутации» синьцзянской администра­ции, по всей вероятности, действовавшей самостоятельно, без ведома цент­ральных китайских властей.²⁰

Хотя Габайдулла официально продолжал занимать должность старшего султана, но был срочно вызван в Омск, где его «засадили» в крепость, ре­шив заменить более или менее преданным России, податливым, с точки зре­ния областного начальства, султаном Габбасовым. Тем временем Габайдулле удалось вырваться из заточения и скрыться, к нему в скором времени при­соединился тот же Габбасов. Таким образом, избрание председателя Кок-четавского окружного приказа оказалось сорванным, должность эта оста­валась вакантной, что в немалой степени дискредитировало местную коло­ниальную власть, ускорив и усилив консолидацию сторонников опального султана.

Таким образом, апрель 1825 г. следует рассматривать как начало народ­ного движения против введения Устава 1822 г., у истоков которого стоял Касым-торе. Генерал-губернатор и его окружение были ошеломлены быс­тротой течения событий, вызвавших раскол внутри казахского общества. Влиятельные феодалы Среднего жуза Коныркулжа Кудаймендин, Жаман-тай, старший султан Каркаралинского округа Чингис Турсунов и другие не разделяли позиции Габайдуллы; встав на стороне правительства, старались удержать находившиеся под их влиянием аулы от широко развивающейся антиколониальной борьбы, в которую были вовлечены уже многие роды.

Султан ГабаЙдулла, отрешенный от должности, находясь на полулегаль­ном положении, с целью обезопасить себя, а с другой стороны - вовлечь в освободительное движение многочисленные роды Северо-Восточного Ка­захстана, разослал своих доверенных лиц в районы, еще не охваченные ад­министративными функциями царских округов, чтобы тем самым подгото­вить очаги будущего восстания.

Габайдулла, как незаурядная личность, проявивший в этой сложной си­туации удивительную энергию, соблюдая дипломатический такт, формаль­но продолжал сохранять торжественную присягу» на подданство России.^2| Это в какой-то степени должно было умножить число его сторонников за счет привлечения на свою сторону прилинейных аулов, традиционно про­являвших лояльность к властям. Отправление же им «к китайскому двору депутатов» во главе со своим племянником, кроме явного запоздалого из­вещения о кончине хана Уали, преследовало цель «повредить только бы данному в открытых округах порядку».²²

«Султан ГабаЙдулла, сведав означенных китайских подарков, по свой­ственной азиатам алчности, решился изменить данной присяге России, и не взирая на сильные убеждения чиновников Кокчетавского округа, собрав единомышленников, уехал скрытно к китайскому албану на встречу к го­рам Баян-Аул», - с тревогой предупреждал генерал-губернатор Западной Сибири командиров прилинейных казачьих постов.²³

27 апреля 1825 г. П. М. Капцевич приказал командующему Отдельным

Сибирским корпусом направить начальника отряда Каркаралинского внеш­него отряда Сибирского линейного казачьего войска, сотника Карбышева для задержания Габайдуллы, с намерением воспрепятствовать ему «войти в непосредственные отношения с китайским албаном, прибывшим с войском к Баян-Аульским горам».²⁴ Причем, была известна главная цель прибывше­го в этот район албана в сопровождении «киргизского военного конвоя» китайцев - возвести в ханство Среднего жуза Габайдуллу, «коему привезе­ны были от Китайского двора значительные дары».²⁵

Вероятность избрания султана Габайдуллы ханом Среднего жуза при поддержке и признании этого акта китайскими официальными лицами в обстановке расширяющегося массового протеста кочевников против лом­ки традиционной системы управления сильно встревожила губернатора За­падной Сибири, который к тому же был озабочен перспективой реального раскола этого этнополитического объединения. Юго-восточная часть Сред­него жуза во главе с султаном Габайдуллой могла отколоться и отойти под власть Цинской империи и образовать обособленный протекторат, вырвав из сферы влияния России стратегически важный район, через который про­ходили традиционные маршруты купеческих караванов из внутренних гу­берний к среднеазиатским владениям, выступавшим в поддержку борьбы мусульманского соседа против российского проникновения в регион и Во­сточный Туркестан, где также укоренилась значительная казахская диас­пора. Принимая во внимание возможные тяжелые последствия в случае при­знания китайцами Габайдуллы юридически состоявшимся предводителем большей части Среднего жуза, генерал-губернатор приказал сотнику Кар­бышеву с отрядом казаков и конным орудием форсированным маршем «по­спешить» от Каркаралинского округа к Баян-Аулу и до прибытия казахс­кого султана вступить в переговоры с китайскими представителями, «вос­препятствуя соединению Губайдуллы с оным».²⁶ Заодно Карбышеву пред­писывался «захват» самого султана, «разрушив соблазнительное для кирги­зов намерение китайцев».

Сотник Карбышев, продвигаясь с довольно хорошо экипированной, подготовленной для введения боевых действий командой, недалеко от Баян-Аульских гор настиг китайскую делегацию, тем самым исключив всякие возможности соприкосновения ее с окружением мятежного султана. Дру­гая вооруженная группа под командой коллежского асессора Путинцова, следовавшая «по пятам» Габайдуллы из Кокчетавского округа, удачно со­единилась у Баян-Аула с Карбышевым. Тем временем вооруженные посты, расставленные в «разных местах», немедленно известили о приближении к Баян-Аульским горам аулов Габайдуллы, к тому же его представители, на­правленные к китайской делегации, были перехвачены казачьими разъез­дами, в том числе султан Шама, родной дядя претендента на ханский пре­стол, которому задолго до этих событий удалось собрать «большую воору­женную толпу для удобнейшего произведения их намерения».²⁷

Дальнейшее «обезвреживание» многочисленных, но увы, разрознен­но действовавших, вооруженных казахов прошло довольно успешно и бескровно. Сотник Карбышев с отборным отрядом казаков и при ору­дии ночью скрытно направился к стану Габайдуллы, находившемуся на небольшом расстоянии от аулов султана Шамы, о пленении которого Габайдулла не был извещен. Сотенный атаман Чернецкий так разумно

_r.........l. i,.wir подать вести китай-

....._ШЛЛ1ник и Найлин «с отважными казаками пятком попол­зли-? к юртам и, пользуясь темной ночью, отогнали лошадей «на доволь­ное расстояние» от беспечно спавших сарбазов, вооруженных саблями, пиками и кинжалами. Между тем, сотник Карбышев, скрытно подойдя к месту расположения султана, внезапным нападением разоружил ох­рану и близкое окружение ошеломленного Габайдуллы, который без со­противления был пленен с несколькими биями.

Отрад же султана Шамы, наиболее боеспособный, только на следующее утро узнал о случившемся, «с поспешностью отступил, забыв свое веро­ломное предприятие».²⁸ Итак, план, разработанный в штабе отдельного Си­бирского казачьего корпуса был осуществлен: китайская делегация, сама оказавшись в плену, была нейтрализована, Габайдулла потерпел неудачу и под усиленным конвоем был препровожден в Омск и заключен в крепость, в дальнейшем сибирская администрация, опасаясь громкого имени, попу­лярности, влияния, которое он продолжал оказывать на степных обитате­лей, решила обезглавить оппозицию и отправила султана 8 далекий сибирс­кий городок Березов, откуда он был вызволен в ноябре 1840 г., лишь благо­даря настойчивому заступничеству вождя народного движения Кенесары.

Генерал-губернатор был удовлетворен результатами операции, привед­шей к ослаблению движения и пленению Габайдуллы, представил к награж­дению всех «отличившихся», в т.ч. атамана Чернецкого, пятидесятника Най-дина, урядников Солонникова, Некрасова и, конечно же, сотника Карбы­шева, который и в дальнейшем сыграет зловещую роль, будучи уже пол­ковником, в подавлении восстания Саржана Касымова, а также антииарс-кого движения хана Кенесары.

Таким образом, оппозиция царской реформе, начавшись как протест, выразителем которого выступал Касым-торе, по мере подавления его воен­но-принудительными мерами, вылилась в массовое движение под руковод­ством султана Габайдуллы.

Тактические его промахи в организации движения, сложность полити­ческой ситуации, усугублявшейся расколом общества на два противопо­ложных лагеря, обрекли движение на неудачу. Однако продолжение реали­зации Устава силовыми методами, игнорирование протеста видных чинги­зидов ускорили объединение разрозненных сил оппозиции в единое движе­ние, во главе которого стал султан Саржаи Касымов,

 

2. ВОССТАНИЕ ПОД ПРЕДВОДИТЕЛЬСТВОМ СУЛТАНА САРЖАНА КАСЫМОВА (1825-1836 гг.)

 

Ссылка султана Габайдуллы в далекий сибирский городок не останови­ла разворачивающееся по всему Среднему жузу движение. Одновременно продолжали набирать силу волнения в аулах Каркаралинского округа, где тон задавали казахи Карпыковской волости, находящиеся в ведении султа­на Саржана, одного из сыновей Касыма-торе. В итоге весной 1825 г. нача­лись антиправительственные волнения в Центральном Казахстане, где было сильно влияние потомков Абылая.

В одном из донесений сотника Карбышева (удостоенного внимания пра­вительства за его успешные действия в поимке Габайдуллы) генералу от ин­фантерии П. М. Капцевичу, Саржан Касымов охарактеризован как «издан-на отличившийся всякого рода насилиями в степи».²⁹ Антиколониальная борьба, широко охватившая безбрежную степь, по существу, была спрово­цирована «спешностью» во вводе вдействие Устава 1822 г., невзирая на пер­воначальные протесты таких видных султанов, как Касым Абылаев, Габба-сов, Габайдулла и др.

Саржан Касымов, несомненно, прекрасно осведомленный об открытой оппозиции Габайдуллы по отношению к царскому уставу, «согласясь с дру­гими безответственными султанами, с толпами подведомственных киргизе, вооруженных ружьями, пиками, саблями, установив контроль над караван­ными путями, начали совершать набеги на окружные приказы, однако и тут не обошлось «без ограбления киргизов, соблазном своим колебля умы лег­комысленных». ³⁰ Генерал-губернатор Западной Сибири П. М. (Сапцевич более был озабочен не экономическими издержками, связанными с вне­запными рейдами вооруженных отрядов на караванных маршрутах, что, между прочим, также приносило немало непредвиденных хлопот для вновь создаваемой окружной администрации. Озабоченность губернской канце­лярии в большей степени была вызвана «вредным влиянием хищников» на уже открытые в степной зоне два округа - Кокчетавский и Каркаралинс-кий. Требование П. М. Капцевича «принять решительные и строгие меры» в отношении противников нового порядка было проявлением страха перед возможностью соединения Саржана, действовавшего в волостях Каркара­линского округа, с Габайдуллой, чей призыв к борьбе находил отклик у мно­гих аулов, дороживших былой свободой. В одном из отрядов Саржана в ка­честве рядового сарбаза находился молодой султан Кенесары, который бо­лее других был охвачен свободолюбивыми помыслами, став «бойцом за не­зависимость» тюркских народностей Средней Азии.

Карательный отряд из 200 отборных казаков, направленный в Карпы-ковскую волость поличному распоряжению П. М. Капцевича «для отвра­щения столь дерзких и вредных покушений», к тому же подкрепленный артиллерией, вступил в бой с первыми арьергардными отрядами Сар-жан-батыра. Обе стороны понесли потери.³¹ Обрадованный первым ус­пехом, П. М. Капцевич донес своему начальству «об уничтожении ковар­ных замыслов бунтующих».

Первое открытое столкновение, происшедшее 31 января 1826 г., закон­чилось военным поражением султана Саржана; «его единомышленники», попавшие в плен, были обезоружены и преданы военному суду при Омском ордонансгаузе. Султан со своими приверженцами успел уйти от преследо­вания, перекочевав с многочисленными аулами к Оренбургской линии, зи­мовку провел в Кидель-Кыпчакской волости вблизи города Троицка.³²

Изменение дислокации повстанцев было связано с определенной целью - возбудить антиправительственный настрой, начало которому в этом регионе было заложено арестом последнего хана Младшей орлы Шергазы, который затем был отправлен в ссылку в г. Калугу, в аулах Младшего жуза, где иаризм предполагал ввести в действие другой Устав - «Об оренбург­ских киргизах», Теперь и западносибирский, и оренбургский генерал-гу­бернаторы рассматривали султана Саржана «Как главного виновника всех беспокойств в степи».³³ Этнический состав повстанцев все более приобре­тал интернациональный характер: беглые русские, татары; время от време­ни районы, охваченные народным движением, посещали представители Ко-кандского, Хивинского ханств, Бухарского эмирата.

В феврале 1825 г. канцелярия Сибирского линейного казачьего войска была крайне поражена найденным сотником Карбышевым в аулах султана Саржана паспортом на имя крестьянина Иртышского округа Федора Се­ребренникова. Была заведена переписка для выяснения обстоятельств об­наружения документа в кочевьях мятежного султана. Паспорт затем был отослан Пермскому гражданскому губернаторству для сбора сведений по этому поводу.³⁴

В течение всего лета 1826 г. активные действия отрядов Саржана не ос­лабевали, вовлекая в движение все новые волости, хотя согласно главы VI Устава, ответственность «за беспорядки и своевольства от киргизов» возла­галась прежде всего на султанов.³⁵ Многие султаны, «умысловавшие сде­лать возмущение между киргизами», не ограничиваясь политическими тре­бованиями «разрушить первоначальное устройство» окружных приказов, повсеместно сколачивали вооруженные «многолюдные партии», не исклю­чая и угроз в отношении аулов, сохранявших лояльность к колониальной администрации. Особенно своей непримиримостью выделялся султан Абы-лай Габбасов, предводительствовавший над одним из отрядов Саржана, ко­торый, приблизившись к Каркаралинскому приказу, увлек за собой ряд волостей «посредством возмутительных действий», рассылая своихдоверен-ных в соседние районы, прежде всего в Кокчетавский округ, «научал султа­нов онаго не повиноваться законной власти, которой они себя подчини­ли».³⁶ Большая часть населения Каркаралинского округа, стоявшая на сто­роне Саржан-батыра, «укрывалась из округа».

В Кокчетавском округе движение возглавил султан Сартай Чингисов, также разделявший позицию руководителя восстания султана С. Касымо-ва. Сартай Чингисов, представлявший Караульскую волость, где особенно почитали знаменитого хана Абылая, стремившегося к объединению казах­ских земель, координировал свои действия с Габайдуллой, полностью отда­вая себя под власть общенародного руководителя Саржан-батыра. Боязнь дальнейшего усиления народного сопротивления побудила омского област­ного начальника де Сент-Лорана 4 сентября 1825 г. с грифом «секретно» обязать начальника военной стражи Каркаралинского округа, сотника Кар­бышева «приступить к отысканию и захвату» султанов Саржана, Габайдул-лы и Сартая,³⁷ переждав момент, «когда они не в близком расстоянии один от другого находиться». При этом в случае непреодолимых препятствий, Карбышев должен был «стараться поимкой задержать одного из них - Сар­жана Касымова.³⁸ Кроме 200 казаков, уже действовавших против восстав­ших, в распоряжение Карбышева поступило 150 казаков при офицерах «для занятия постов». В случае удачи, арестованных султанов «кратчайшим кон­воем» предполагалось доставить в Омск для предания военному суду, дей­ствия которых подпадали под статью «О государственной измене» Устава 1822 г., и они, как и другие 12 соратников султана Саржана, ожидавших своей участи в Омской крепости, могли быть осуждены к смертной казни, в лучшем случае — в Сибирь, на каторжные работы.

Тем временем в Омске была образована специальная комиссия при городском ордонансгаузе; коллежскому регистратору Пирожкову было предписано «заняться переводом» с казахского на русский язык показаний 12 казахов из «шайки» султана Саржана.³⁹ Может быть из жалости, а, скорее всего, из сочувствия к трагической участи томившихся в крепостном замке казахов - участников восстания, трое из 12 заключенных были выпущены из тюрьмы на поруки, что произвело настоящий переполох в канцелярии области. Заседатель Бубеннов, секретарь Елгин, исправляющий должность столоначальника Захаров были отданы под суд, чиновникам областного совета, замешанным в этом деле, был объявлен «строжайший выговор».⁴⁰

Что побудило упомянутых чиновников принять рискованное для себя решение, которое могло подвергнуть их строгому осуждению властей, су­дить трудно. Не исключено, что эти лица, испытывая влияние декабристов, немалое число которых отбывало ссылку и в Омске, тем самым внесли свою лепту в общий дух антикрепостнического движения, стараясь как-то облег­чить тяжелую участь инородцев Сибири, в т.ч. казахов. Подтверждением факта особого внимания областного начальства, которое оно придавало случившемуся, явилось немедленное оповещение об этом Главного управ­ления Западной Сибири.⁴¹ Тем не менее, областное начальство, на которое была возложена задача организации подавления вооруженных выступле­ний, придерживалось двойственной позиции: с одной стороны, обезглавить народное движение путем пленения его предводителя, с другой, действуя скрытно, небольшими отрядами, хорошо знающими местность, осуществ­лять тактику ведения борьбы в условиях возможных нападений враждебно настроенных аулов, ибо областное начальство сознавало свои упущения и нерешительность в первоначальном искоренении основных очагов восста­ния, когда оно только зарождалось. Исполняющий обязанности омского областного начальника еще 24 августа 1825 г. писал в Главное управление Западной Сибири: «Я не могу не сказать, что полезное было раньше пред­видеть зло, могущее произойти от своеволия и поступков султана Карпы-ковской волости Саржана Касымова, и сообразно тому принять меры к пре­сечению оных...».⁴¹ Далее следуют его рекомендации: действовать немед­ленно, без всякой «огласки» приступить к исполнению заранее намеченных «предположений», заключавшихся в захвате не только общенародного пред­водителя, но также нескольких «из главнейших соумышленников... в стро­гой разборчивости, во избежание возбуждений», которые могли бы возник­нуть в этом случае, вызывая опасения казахов.⁴³ Выбор коварных методов борьбы с восстанием был благословлен и «высочайшей волею». 24 июня 1826 г. управляющий Министерством иностранных дел довел до сведения Кокчетавского окружного приказа волю Николая I пока «не предприни­мать никакого личного преследования» султана Саржана, воздержаться от его захвата⁴⁴ до того, как будет уточнена позиция правительства на сей счет. 9 июля 1826 г. в Петропавловской крепости были получены инструкции пра­вительства, регламентирующие действия местных властей по подавлению восстания.

Для выяснения намерений султана предписывалось собирать и сообщать в Петербург требуемые сведения: не делал ли он в последние годы какие-либо притеснения купеческим караванам при «проходе оных» через казахс­кие степи, и в чем они выражались? Какие пошлины он взыскивал? Были ли сборы в чрезмерном количестве? Имели ли полезные последствия результаты рейдов казачьего отряда в степи входе поиска упомянутого султа­на? Прекратились ли или сохраняется ли угроза его нападений на карава­ны? Для выяснения обстоятельств предлагалось «отобрать письменные объяснения» от российских и азиатских купцов, нередко обращавшихся с жалобами на Саржана непосредственно в управление Министерства иност­ранных дел России.⁴⁵

Во второй половине 20-х годов в Среднем жузе наступило временное затишье: правительство, заботясь об укреплении уже открытых в 1824 г. Каркаралинского, Кокчетавского и, учредив в 1826 г. Баян-Аульский ок­руг, воздержалось от снаряжения крупных казачьих отрядов для преследо­вания восставших аулов. Однако оно значительно расширяло казачье зем­ледельческое присутствие вблизи окружных приказов, усиленно охраняв­шихся вооруженными дозорами, которые наряду с гарнизонами приишим-ских, верхнеиртышских и алтайских крепостей, постепенно расширяли кре­стьянскую колонизацию, при этом не решаясь углубляться в степь, где в основном реальная власть была представлена постепенно затухающей, все более отходившей на второй план прежней ханской структурой управле­ния. Положение это сохранялось до 1830-х годов.

Факты неоднократных разграблений караванов, наносивших ущерб эко­номическим интересам России, ослаблявших политическое присутствие империи в регионе при все возрастающем выделении крупных сил на Се­верный Кавказ для военных действий против горцев, все больше усиливало в Петербургском дворе позиции сторонников силового решения колони­альной проблемы на далекой и малоизвестной азиатской окраине.

К тому же материалы, собранные чиновниками Омского областного правления, подтверждали факт произвольного сбора пошлин у купцов от­рядами восставших.

Причем сборы с купеческих караванов производились как деньгами, истинная стоимость которых была малопонятна для рядовых номадов, так и товарами. Приведем несколько примеров: у работника троицкого купца Юркина, казанского татарина Бекбау Абсалямова у урочища Тас-Шате род­ным братом Саржана Кучуком и сыном первого было взято пошлины - 100 даб, 3 шелковых халата, 2 штуки парчи, бархатное одеяло; толенгуты Сар­жана реквизировали у тобольского бухарца Рузы Гумарова вешей на 551 руб., у бухарского подданного Таира Закиржанова отобрали 16 лошадей.⁴⁶

Временно приостановив отправку в степь карательных сил, генерал-гу­бернатор Западной Сибири не без основания рассчитывал на снижение ак­тивности восставших аулов, значительные силы которых были задейство­ваны для борьбы с отрядами не разделявших их позиции новых старших султанов. В числе непримиримых противников Саржаиа был старший сул­тан Каркаралинского округа Турсун Чингисов, пособничество которого с новой колониальной администрацией углубляло внутриполитический рас­кол. Его письма, обращения к начальнику Омской области проникнуты явной неприязнью к Саржану, народному движению. «За сим уведомляю Вас, - писал Турсун Чингисов в одном из писем полковнику С. Б. Бронев-скому, - что султан Саржан Касымов всегда делает грабежи караванов под­данных всемилостивейшего государя Императора, каковые дурные поступ­ки производит он с подобными себе злыми людьми... он же ограбил кара­ван, шедший из Семипалатинска; он рассылает от себя людей с приглашением, чтобы всеми удалиться в степь».⁴⁷ Более того, убеждая российскую сторону в необходимости привлечения для борьбы с восставшими военной силы - 300 казаков с двумя орудиями, Т. Чингисов с раздражением призна­вал широкую народную поддержку Саржана, полагая, что только подоб­ные меры обеспечат возвращение «под управление (Каркаралинского. - Ред.) дивана» отколовшихся аулов.⁴⁸ Военные действия против Саржана ускори­лись в связи с распространившимися сведениями о поддержке восставших ташкентским правителем. Перспективы объединения восставших аулов Среднего жуза с независимым Кокандским ханством, в случае благоприят­ного стечения обстоятельств, пристально изучались в Министерстве иност­ранных дел империи, так как это могло значительно осложнить дальнейшее продвижение царских отрядов в сторону среднеазиатских владений, опира­ясь на окружные приказы. К тому же Акмолинский округ, учрежденный в 1832 г. и Аягузский (Сергиопольский) - в 1831 г. на стыке Среднего и Стар­шего жузов, рассматривались колониальными властями, как наиболее удоб­ные опорные пункты в утверждении российского влияния в регионе. По­этому сообщения о возможных контактах Саржана, особенно с ташкентс­ким правителем, воспринимались не иначе, как попытка возводить прегра­ды на пути новых приобретений России в Центральной Азии. А факты го­ворили о существовании между султаном Саржаном и ташкентским куш-беги тайных контактов. Свидетельство тому - перехваченное казачьим разъездом письмо Саржана, адресованное кушбеги, от 6 октября 1831 г. В переводе на русский язык оно приводится с некоторыми сокращениями: «Да пошлет господь здравие на Вас и страну Вашу благодательной, из щед­рых щедрейшей, из храбрых первейший, в военных делах и пышностью по­добен царю Рустему... нам весьма было приятно видеть письмо Ваше по­сланное через биев Мырзана, Сауранбая и Сагындыка. Мы видим, как Вы из сожаления печетесь о благосостоянии нашем, приглашаете нас для перези­мовки на Сыр, Чу и Кужур. Очень рады и на предложение Ваше для сближе­ния с Вами, согласны... мы к услугам Вашим с усердием всегда готовы... рус­ские принуждают... однако плачем душевно к единоверным себе державам».⁴⁹

9 октября 1831 г. командир отдельного Сибирского корпуса генерал от инфантерии Вельяминов под грифом «секретно» получил рапорт из Каркаралинского округа от начальника военного отряда полковника Щубина о выступлении из Ташкента войска в 5000 человек в сторону Туркестана, очевидно, для поддержки казахских аулов, проявлявших со­лидарность с восставшими. Тогда же, 9 октября 1831 г., исполняющий обязанности омского областного правителя информировал того же Щу­бина «овероятности склонения киргизского народа кокандским владе­телем под свое управление».⁵⁰

В октябре 1831 г. петропавловский купец 3-й гильдии Пакулев, ме­щанин Никита Лепетов сообщили о приближении войска ташкентского кушбеги до 3000 человек, еооруженного пиками, айбалтами (секирами), небольшими пушками, «возимыми на верблюдах». Намерение ташкент­ского правителя разорить состоявшие в подданстве России аулы было очевидно, тогда же и произошла встреча кушбеги с султаном Саржа­ном, о предмете переговоров трудно судить ввиду отрывочности доку­ментов; надо полагать, обеспокоенность обеих сторон действиями Рос­сии в регионе явилась основным связующим фактором и, видимо, тогда и удалось согласовать решение о совместных действиях против надви­гающейся угрозы с севера.

Султан Саржан с делегацией в составе 20 человек посетили Ташкент, находились там дней 10 и пригнали местному хану в подарок 80 лошадей. Одному из соратников Саржана, бию Байтелу Иманкулову, вручили «чер­ное знамя».⁵¹ По некоторым сведениям, Саржан-батыр согласился платить Ташкенту дань в знак признания власти кушбеги. Кроме того, казахскому султану были подарены латы стоимостью в 500 червонцев и меч в золотой оправе.⁵² Взамен этого жеста кокандского хана Саржан обязался «баранта-ми» беспокоить состоявшие в российском подданстве аулы, захватить од­ного из ярых сторонников России султана Коныркулжу Кудаймендина и разграбить его аулы или угнать его лошадей. Сближение султана Саржана с Кокандом, вероятность сколачивания антироссийского тюркоязычного альянса ускорило продолжение массированных нападений карательных отрядов на восставшие аулы.

30 сентября 1831 г. войсковая канцелярия Сибирского линейного каза­чьего войска сообщила де Сент-Лорану об отправке через Акмолинский округ отряда казаков из 50 человек в полном вооружении на строевых и вьючных лошадях.⁵³ 5 октября 1831 г. командир отдельного Сибирского корпуса убеждал де Сент-Лорана довести до сведения султана Саржана о его возможном привлечении к суровой ответственности — осуждению на каторжные работы в Нерчинске как «нарушителя спокойствия», если тот не прекратит «свои баранты в местах, принадлежавших Акмолинскому ок­ругу».⁵⁴ Причем разгневанный непрекращающимися выступлениями Сар­жана, взбудоражившими степь, командир Сибирского корпуса просил де Сент-Лорана немедленно оповестить султана «о достойной каре», ожидав­шей возмутителя обширного края «за его изменническое поведение». Письмо де Сент-Лорана от 9 октября 1831г., доставленное в аул мятежного султана, было составлено в угрожающем тоне: «...Вы почтеннейший султан, изме­нив данной Вами присяге на подданство Российскому престолу... грабитель­ством доселе мирных единоверцев своих... совершили полное расстройство вообще между подданными киргизцами и не щадя их собственности; столь предосудительные званию Вашему поступки не останутся без наказания, то доколе постигнет Вас достойная кара». Так угрожая расправой, он требовал возвратить казахам российского подданства все то, что было отнято вос­ставшими.⁵⁵ Тот же командир Сибирского корпуса 24 октября 1831 г., ссы­лаясь на письма Коныркулжи Кудаймендина относительно «преклонности киргизского народа» (т.е. намерении. - Ред.) откочевать к Саржану, насто­ятельно требовал от де Сент-Лорана покончить с восстанием, если султан «не уймется от хищничества», предостерегая «весьма неприятными мера­ми».⁵⁶ При этом де Сент-Лоран рассчитывал на поддержку того же влия­тельного султана Коныркулжи Кудаймендина, еще в 1830 г. ставшего под­полковником, что являлось тогда редким явлением для выходца «из ино­родцев», в 1832 г. с открытием Акмолинского округа стал его первым стар­шим султаном, посетил «Высочайший двор», «за непоколебимую верность» был награжден золотой медалью с алмазами, почетным кафтаном и деньга­ми в сумме 5000 руб.⁵⁷

На все последующие обращения царских чиновников султан отмалчи­вался, неустанно расширяя новые районы охвата восстанием, что подтолкнуло правительство начать крупномасштабные действия. В середине 1831 г. команда из 500 человек, выступившая из Кокчетава, внезапно совершив налет на аулы Саржана, разграбила их. Сильно пострадали алтынские, кесекские, жагалбайлинские роды, погибло 450 мирных жителей, были захва­чены в плен десятки людей, в т.ч. один из сыновей Саржана; в начале 1832 г. казачий отряд в числе 250 человек под начальством П. Н. Кулакова насиль­но задержал султанов Кушука и Есенгельды, разграбив род жанайдар, рас­правился с 60-ю казахами. Эти трагические факты были подтверждены по­зднее ханом Кенесары при его обращении к председателю Оренбургской пограничной комиссии генерал-майору Генсу.^ Хорошо зная местность, действуя неплохо экипированными небольшими конными отрядами, часто меняя районы дислокации следовавших за ним аулов, Саржан Касымов, несмотря на постоянные преследования казачьих частей, превратился в гроз­ную силу. 14 марта 1832 г., как информировал генерал-губернатор коман­дира Сибирского корпуса, ядро восставших в количестве 400 человек сгруп­пировалось в районе Сулуколь и, «учинив баранту», угнало 1600 лошадей у казахских сторонников России, что вызвало серьезное беспокойство в Ак­молинском приказе. Командир «заграничного отряда» сотник Чириков по­лучил строгий приказ: со всей тщательностью следить «за изменником» Саржаном Касымовым, постараться упредить его замыслы, «благоразум­ными мерами» определить места расположения его сил, разузнать «велика ли предводительствуемая им шайка», как он собирается развертывать свои дальнейшие действия, перехватывать его письма и т.п.

Причем, к нему потоком потянулись аулы из тех регионов, где сохраня­лось относительно сильное влияние России.

22 марта 1832 г. казахи Куянды-Тагаевской волости, подведомственные султану Шанхаю Есимову, предводительствуемые Байарсланом Алаевым и Кашкынбаем Кожабердиевым с более чем 12 аулами «укочевали» к возму­тителю Саржану, а что было еще тревожнее - прочие казахские волости Акмолинского округа также были склонны «удалиться к нему в глубь сте­пи».⁵⁹ 14 марта 1832 г. сотнику Чирикову поступило распоряжение: в случае усиления угрозы «верноподданным киргизам от изменника Саржана», со­брав силы, «не оставаясь праздным на Кара-Уткуле (ныне Астана. — Ред.) отправиться на поиск саржановцев». Через 10 дней, т.е. 24 марта 1832 г. Чи­риков докладывал областному начальству о крупной стычке с восставшими алтай-карпыковского рода и об использовании 423 боевых патронов, об от­битых 13 ружьях, множестве луков со стрелами, сабель, кинжалов, лоша­дей, часть из которых была оставлена Коныркулже Кудаймендину.⁶⁰ Все попытки карательных отрядов, оперативно снабжавшихся достоверной ин­формацией о расположении восставших аулов, внезапно захватить самого Саржана, не увенчались успехом. Немалую роль в упреждении замыслов преследователей сыграла чрезвычайная осторожность вождя восстания, который, как доносил подполковник Лукин Омскому областному правле­нию, всегда «держал у своей юрты до пяти оседланных лошадей», чтобы при непредвиденных опасностях, при малейших критических обстоятельствах, спасти себя и народное дело, которому он служил безоглядно, убежденно, личным примером вдохновляя казахские аулы.

В конце 1831-начале 1832 гг. генерал-губернатор Западной Сибири от­рядил одновременно против Саржана несколько тщательно укомплектованных, с учетом местных условий, мобильных групп, чтобы, действуя в разных направлениях, сузить районы маневрирования аулов Саржана со скарбом, скотом, семействами, и вынудить неугомонного борца к прекра­щению борьбы или сдаче властям. Архивные документы повествуют об од­ном из критических случаев, чуть не закончившемся разгромом его основных сил.

Начальник одного из «заграничных отрядов» полковник Лукин в рапор­те есаулу Симонову от 6 июня 1832 г. сообщил о неожиданном столкнове­нии с вооруженными людьми Саржана: «...не доходя до 1 версты до аула мятежников», им был направлен для демонстрации сил отряд казаков из 40 человек под начальством неутомимого в преследовании повстанцев Кар­бышева. На рассвете он достиг аула султана, «применил движение» и совер­шил быстрый отгон табунов.⁶¹ Для поддержки сотника Карбышева были вы­делены два взвода казаков; взаимодействие карательных сил дало свои ре­зультаты: не выдержав прицельного огня регулярных сил, повстанцы ото­шли с занимаемых позиций. Каратели преследовали Саржана и его окру­жение до 60 верст. На сей раз султана от верной гибели спасло хорошее знание им местности и «усталость лошадей казаков от большого пере­хода», а также пористая почва, не позволявшая преследователям раз­вернуться в строй и провести кавалерийскую атаку с применением ог­нестрельного оружия; Саржан же, имея резвых свежих лошадей, мол­ниеносно исчез на горизонте, оставив, правда, в руках карателей непо­воротливых вьючных верблюдов.⁶² Тот же Лукин, чуть позднее, оправ­дываясь перед начальством за неудачу в поимке султана, писал: «При­чиной быстрого удаления султана Саржана с аулами было то, что с ве­чера были приготовлены навьюченные верблюды и оседланы лошади для движения, на рассвете следующего дня при общем усердии господ офи­церов султан Саржан остался не схваченным».⁶³ Однако ушерб для пов­станцев был также значителен: Карбышевым и хорунжим Поповым было захвачено 4000 лошадей, 3000 верблюдов со скарбом, до 100 голов круп­ного рогатого скота, от 30 до 40 тыс. баранов.⁶⁴

А в самой сердцевине Сарыарки все новые роды пополняли ряды вос­ставших. Летом 1836 г. мулла Салим Саганов, побывавший в степи, сооб­щал С. Б. Броневскому о «злонравных» действиях сарымсаковского и шо-ровского родов, которые, подстрекаемые баканасским бием Танриком Бай-ториным, а также Избасаром Алдабергеновым, Мынбаем Толентаевым, Онбаем Толентаевым, Бутанбаем Чувашевым, «ничего доброго государству не сделали».⁶⁵

В начале 1836 г. из Актауской крепости выступила воинская коман­да из 300 казаков под начальством майора Тинтяка⁶⁶ (на слух по-казахс­ки «тентек» означает озорник, шалун); это прозвище утвердилось за майором, асессором, за его злобность и жестокость в отношении каза­хов, участников восстания; позднее, в период восстания Кенесары его также называли Камча(плеть)-майором.⁶⁷

Тем временем борьба Саржана продолжалась. Помощь, которая была обещана ему кокандским кушбеги, так и осталась на словах. Громкая слава Саржана, разнесшаяся по всей степи, порождала интриги со сто­роны кокандцев, с тревогой наблюдавших за его энергичными действи­ями, которые, охватывая некоторые районы Старшего жуза, вызывали беспокойство ташкентского правителя, собиравшего с казахских родов региона зякет, жестоко подавлявшего любое проявление неповинове­ния. Теснимый царскими отрядами, по-прежнему надеясь на поддерж­ку кокандского хана, Саржан перекочевал в пределы Старшего жуза, пытаясь объединить разрозненные силы казахов региона, стараясь при этом перетянуть на свою сторону и казахов, подвластных ташкентско­му кушбеги, что послужило почвой для конфликта султана с кокандцами. Саржан был коварно умерщвлен ташкентским правителем летом 1836 г. Гибель султана, его брата Ержана, Есенгельды, а также сопровождав­ших его других знатных казахов, негативно отразилась на дальнейшем развертывании освободительной борьбы, оставив при этом глубокую трещину в казахско-кокандских отношениях; двуличие и коварство ко-кандских правителей, заманивших их в ловушку и погубивших жизнь славного вождя восстания, впоследствии придали ему и антикокандс-кую направленность, являясь помимо всего прочего проявлением та­кой неприязни Кенесары Касымова к ташкентским правителям.

Имя султана Саржана, его более чем десятилетняя борьба остались в народной памяти, в шедеврах устного творчества; воспетые степными импровизаторами свершения и идеи его вдохновляли противников царской ко­лонизации на продолжение неравной борьбы, которую продолжил его млад­ший брат Кенесары, сын Касыма-торе.⁶⁸

 

3. НАРОДНО-ОСВОБОДИТЕЛЬНОЕ ВОССТАНИЕ ПОД ПРЕДВОДИТЕЛЬСТВОМ ИСАТАЯ ТАЙМАНОВА И МАХАМБЕТА УТЕМИСОВА

Причины восстания. Со второй четверти XIX в. в Букеевском ханстве нарастало экономическое давление на трудовое население аулов, круто ло­мался ряд важных сторон сложившегося веками общественного уклада. Воспитывавшийся в доме астраханского губернатора, Жангир-хан вернул­ся в степь с «аристократически-цивилизаторскими» планами перестройки общественного бытия и политической структуры в ханстве, начиная от не­которых обрядных обычаев, кончая земельными отношениями, налоговой политикой и ханским двором. На основе отсталого полукочевого казахско­го общества он задумал создать региональное, своеобразно «просвещенное» ханство, послушное в равной степени ханской власти и политике царского престола. Однако кочевые и полукочевые общины не были готовы к вос­приятию этих ханских «нововведений».

Политика, проводимая с большим упорством ханской властью с од­носторонней опорой на местные органы царской администрации и на часть, в основном, состоявшей на службе царской власти крупной и средней местной знати, привела к резкому усилению ханского и коло­ниального гнета, к массовой узурпации аульно-общинных земель зна­тью. Как следствие этого, она вела к серьезному расстройству хозяй­ственной жизни, к падению экономического потенциала аульных кол­лективов, к заметному умножению числа обедневших и бедняцких хо­зяйств, к резкому падению авторитета и влияния ханской власти, кстрем­лению изменить существующие порядки.

В такой обстановке произошло восстание масс казахских шаруа-ското-водов, основательно потрясшее ханство, особенно в 1836—1837 гг. Народ­но-освободительное движение первоначально охватило южные районы хан­ства, примыкавшие к побережью Каспийского моря. Здесь находились удоб­ные, богатые пастбищные угодья. Они являлись владениями князя Юсупо­ва и графа Безбородко. Сюда устремлялись, в основном, безземельные и малоземельные кочевые общины, выбитые из жизненной колеи общинни­ки, надеявшиеся приобрести пастбища на сносных арендных условиях или наняться рабочими на рыбные промыслы. Со временем население здесь оказалось столь плотным, а власть ханских агентов и сборщиков налогов сверх «казенных» управляющих стала столь разорительной, что земельная теснота и поборы на этом участке были более острыми и значительными, чем в других районах ханства. Только на землях упомянутых владельцев (около 300 тыс. десятин) к середине 30-х годов кочевало более одной трети населения орды, около 7 тыс. кибиток. На зиму сюда перегонялось множе­ство скота, доходившее до 200 тыс. лошадей и более полумиллиона голов баранов,⁶⁹ в большей части принадлежавших богатым султанам и биям.

Освободительное движение, возглавленное Исатаем Таймановым и Ма-хамбетом Утемисовым, прошло в своем развитии три этапа. Первый этап включает 1833- 1836 гг. и характеризуется как период подготовки к воору­женному восстанию. Второй этап начинается с выступления повстанцев против хана (начало 1837 г.) и продолжается до их поражения - середины ноября 1837 г. Третий этап охватывает период с момента перехода неболь­шой группы повстанцев во главе с Исатаем и Махамбетом на левобережье Урала (середина декабря 1837 г.), передислокации сил для новой битвы и окончательное поражение в бою близ р. Акбулак (середина июля 1838 г.).

Недовольство масс шаруа и многих аульных старшин политикой и уп­равлением хана быстро нарастало. Поводом для его вспышки послужило назначение Жангиром в 1833 г. своего тестя Караулхожи Бабажанова пра­вителем родовыми подразделениями, занимавшими своими кочевьями по­бережье Каспийского моря. Этот акт хана был расценен многими на местах как полное игнорирование их интересов и воли аульных общин и как вы­зов, брошенный им. Нового управляющего знали как жестокого угнетателя рядовых кочевников, как крупного ростовщика-торговца и сторонника си­лового управления. Он также был известен как один из ближайших и рев­ностных проводников и исполнителей новой ханской политики. Имело зна­чение и то обстоятельство, что по установившимся народным взглядам он, имея свое происхождение из ходжей, не был правомочен управлять казахс­кими родами. Групповые прошения и предупреждения, направленные хану накануне и после принятия им решения о назначении Бабажанова, остава­лись без внимания. Доведенные до отчаяния народные массы начали от­крытое антиханское движение.

В эпицентре общественного брожения и движения оказались аулы рода берш, кочевавшие на юге, во главе со старшиной Исатаем Таймановым,™ впоследствии ставшим руководителем восстания. Он имел большой опыт управления народными массами, отличался смелостью и решительностью, обладал качествами военачальника. К нему с самого начала присоединился Махамбет Утемисов, пламенный оратор, одаренный поэт-импровизатор, уже успевший завоевать к этому времени известность в народе не только крас-

норечием, решительным характером и глу­боким умом, но и защитой интересов рядо­вых кочевников. Таким образом, на заре формирования освободительного движения на юге ханства встретились два выдающих­ся деятеля - Исатай Тайманов и Махамбет Утемисов.

Положение на юге ханства принимало серьезный оборот, весьма опасный для хан­ского режима и стоящих за ним колониаль­ных властей. Чтобы упредить нежелатель­ное для него нарастание событий, Жангир-хан прибегает кполитике «пряника и кну­та». Он пытается обласкать Исатая и Ма-хамбета, приглашает их на важные собра­ния и съезды при ханском дворе, представ­ляет царским чиновникам при посещении последними ханской ставки. Одно время Махамбет был придворным певцом, воспитателем ханских детей, и Жангир имел намерение взять его в Петербург в составе своей свиты для посещения императорского двора. В 1834 г. Махамбет Утемисов назначает­ся старшиной.

Однако все попытки ханской власти склонить Исатая и Махамбета на свою сторону не дали желаемого результата, их антиханские настроения становились все более явными и глубокими. Тогда Жангир перешел к от­крытому преследованию их и к насильственным мерам по отношению к ним. Он добивается ареста Махамбета Утемисова. Его содержали в тюрьме при Калмыковской крепости с 15 июля 1829 г. по сентябрь 1830 г. «за агитацию и попытку оставления ханских владений» и переход на левобережье Ура­ла.⁷¹ Готовилось также задержание Исатая Тайманова. Назначение управ­ляющим родов, занимавших побережье Каспийского моря Караулхожи Бабажанова было произведено, в первую очередь, в отместку против неус­тупчивости и «своеволия» Исатая и Махамбета, чтобы добиться их изоля­ции и с целью постоянного контроля за ними. Новый управляющий свою деятельность начал с постановки вопроса перед ханом об «отречении» Иса­тая от должности управляющего родом берш и о переселении его и верных ему аулов на малоплодородные пастбищные участки. Одновременно хан Жангир просил Оренбургское губернаторство о принятии срочных мер для задержания Исатая Тайманова, Махамбета Утемисова и некоторых других их сподвижников, представляя их как «возмутителей* масс против офици­ального порядка и политики царского правительства в степи. В письме к доверенным биям от 17 марта 1836 г. хан писал, что Исатай и Махамбет «при­зывают население к неповиновению верховной власти. Они разгромили аулы старшин Карабекена и Жолана. Повелеваю вам схватить и доставить их в Ханскую ставку».⁷²

Начиная с конца лета 1833 г.,жизнь многихаулов юга изменилась. Вме­сто обычной кочевки аулами вдали друга от друга, родовые обшины сходи­лись кочевьями; на дорогах сновали гонцы и вестовые родовых отделений, спешившие с поручениями; устраивались сходы и советы, создавались обо­ронительные посты вокруг аулов против возможных нападений ханских

сатрапов. Для этого «местного» периода развития освободительного движе­ния были характерны следующие черты. Во-первых, население выражало резкое недовольство ханскими биями, управлявшими родами в Прикаспий­ской зоне и требовало их смешения. Во-вторых, одновременно на местах шла активная работа по вовлечению в движение, направленное против по­литики хана и султанско-байской группировки, все новых и новых аульных общин. Происходила консолидация сил и создание вооруженных ополче­ний, объединяемых в единую организацию. В одном из писем е Оренбургс­кую пограничную комиссию в мае 1836 г. хан Жангир характеризовал Иса-тая и Махамбета как людей «совершенно вредных», и просил поймать их и «удалить из Орды наасегда».⁷³ В-третьих, участились, особенно с начала 1836 г., нападения на аулы султанов и биев, разгромы их усадеб с захватом скота и земли. Исатай и Махамбет лично руководили несколькими такими рейдами. В-четвертых, многие подродовые и родовые общины в Прикас­пийской зоне ханства стали открыто игнорировать власть ханских чинов­ников и переходили под управление Исатая. Исатай и Махамбет на одном из народных сходов объявили, что будут управлять самостоятельно, без уча­стия и оглядки на хана. В-пятых, освободительные и антиханские настрое­ния распространились на другие части орды. Освободительное движение охватило все ханство. Так постепенно образовалось два лагеря: ханский и освободительного движения.

Основной социальной базой освободительного движения на всех эта­пах подготовки и проведения восстания были трудящиеся кочевники-шаруа. Многие активные участники движения принадлежали к бедным и беднейшим слоям населения. Так, у Айтаса Кусепова, участвовавше­го в восстании с самого начала до конца, при конфискации имущества были изъяты только «старые кошмы, кибиточная ветхая решетка». Хан­ский чиновник, присутствовавший при этом, отметил, что человек, под­вергшийся конфискации имущества, «видно был бедным». У другого активного участника восстания Нашакура Акинбаева вовсе не оказа­лось имущества, подлежащего изъятию. Султан Чиник Аблаев в доне­сении Жангиру от 3 августа 1838 г. писал о сподвижниках Исатая -Иргисе, Нургисе и Кучуме Сартовых, что «у них не только скота, но и на пропитание самих никакой пиши не имеется».⁷⁴ Сами руководители восстания Исатай Тайманов и Махамбет Утемисов, их взрослые дети и родственники, активно участвовавшие в освободительном движении, имели скромные скотоводческие хозяйства, всецело обслуживаемые лич­ным трудом и принадлежали к социальной группе шаруа.

Восстание, возглавляемое Исатаем и Махамбетом, по своим движущим силам было крестьянским, что свидетельствовало о глубоком процессе со­циального расслоения, происходившем в орде. Крестьянский характер вос­стания во многом предопределил его направление, мотивы и идеологию.

Как всякое крестьянское движение, оно было стихийным в стадии за­рождения, недостаточно организованным даже в период наибольшего раз­маха. К слабостям крестьянского движения вообще добавились специфи­ческие трудности, свойственные казахскому обществу, — его экономичес­кая и политическая отсталость, традиционно-патриархальный и колониаль­ный гнет, разбросанность населения по аулам, кочевой образ жизни наро­да. Все это сильно сказывалось на всех этапах освободительного движения.

 

Начало и ход восстания. К весне 1837 г. сложились основные очаги воо­руженного сопротивления, выходящие за рамки защиты местных аульных интересов. Наиболее крупным из них была повстанческая группа, собран­ная под непосредственным руководством Исатая и Махамбета. В районах, охваченных движением, ханское управление почти полностью было пара­лизовано. Повстанцы сжигали дома, захватывали имущество у знати, уго­няли скот с кочевок прохански настроенных аулов.

Хан Жангир, со дня на день ожидавший выступления повстанцев, про­сил пограничные власти выслать к нему дополните