Лирический герой Н.М. Языкова и В.К.Кюхельбекера

Рождение «лирического героя»; лирический герой Д.В.Давыдова.

Как поэт Давыдов пришел в литературу со своим лирическим героем, со своим жанром, со своим стилем. Основная его тема — военная — была далеко не новой в русской поэзии. «Военная труба» звучала в многочисленных одах и эпопеях русского классицизма. Но Давыдов подошел к этой традиционной теме с иной стороны. Он поэтически раскрыл быт и психологию воина. В эмоциональной поэ­зии Давыдова, опирающейся на жизненный опыт автора, возникает оригинальный образ «гусара», лихого наездника и удалого рубаки, скрывающего, однако, под этой молодеческой внешностью благо­родные свойства воина-патриота, сознание воинского долга и воин­ской чести, мужество и бесстрашие, отрицание светских условностей и своеобразное вольнолюбие.

«Гусарство» Давыдова определило и особые формы его поэзии. Вместо героической эпопеи и хвалебной оды, этих основных жанров батальной поэзии классицизма, поэт создает жанр «гусарской» песни, свободной от ставшей трафаретом официальной героики, от деклама­ционно-патетического стиля («Гусарский пир», 1804; «Песня», 1815; «Песня старого гусара», 1817). Нарочитая простота в трактовке военной тематики открывала в его песни доступ просторечию, во­енным профессионализмам, элементам солдатского фольклора. Этот демократический стиль сближал произведения Давыдова и Крылова. Гусарские песни Давыдова широко расходились в списках, но были напечатаны только в 1832 г.

Поэзия героя-партизана отразила патриотический подъем антина­полеоновских войн. В этом был секрет большой ее популярности в свое время. Но патриотизм Давыдова не стал революционным. Узким оказался и диапазон его «гусарской» лирики, не отразившей патриотического народного подъема в годы Отечественной войны 1812 г. Не смог сделать этого поэт и в более поздних произведениях на ту же тему (отрывок «Партизан», 1826).

Широкую известность получило одно из последних стихотворений Давыдова—«Современная песня» (1836). Автор выступил против либеральных общественных настроений, но направил основной удар против тех, кто на словах «корчит либерала», а на деле «мужиков под пресс кладет вместе с свекловицей». Он дал в руки демократов ряд острых сатирических формул для борьбы с либерализмом.

Жанром песни не исчерпывается творчество Давыдова. Но и на традиционные жанры элегии, дружеского послания он наложил печать своей творческой индивидуальности, сообщив им характер своеобразного «гусарства».

Оригинальны военно-мемуарные очерки Давыдова: «Опыт теории партизанского действия» (1821), «Дневник партизанских действий 1812 г.» (опубл. 1860). И здесь он в противовес официальной истори­ографии стремится дать картину войны в ее будничной правде. А. С. Пушкин усматривал в этих очерках «резкие черты неподражае­мого слога», а В. Г. Белинский ставил Давыдова в ряд с лучшими прозаиками русской литературы.

Среди поэтов пушкинского окружения Н. М. Языков был наиболее близок к поэзии революционных романтиков. Талантливый и свое­образный поэт, он по-своему выразил вольнолюбие передовой молоде­жи декабристской поры. Но это было только в первый период его литературной деятельности. С конца 20-х годов в мировоззрении и творчестве Языкова назревает резкий перелом, который делает его «бардом» реакционного лагеря.

Развитие наиболее своеобразного жанра его лирики было связано с бытовой обстановкой, в которой проходили молодые годы Языкова, студента Дерптского университета. Это студенческие песни, полные юношеского задора и смелого вольномыслия. Подобно тому как Денис Давыдов на основе жизненных впечатлений ввел в литературу образ «гусара», Языков создал лирический характер гуляки-студента, у которого, однако, за внешней бравадой скрывается любовь к родине и свободе. «Сердца — на жертвенник свободы!» — с бокалом вина в руках призывал поэт своих друзей-студентов («Мы любим шумные пиры...», 1823). Эти песни, положенные на музыку, распевались в кружке русских студентов, организованном по инициативе Языкова в противовес немецким студенческим корпорациям. Широкую попу­лярность в кругах демократической молодежи приобрели более поздние песни.— «Из страны, страны далекой...» (1827) и «Пловец» (1829). В студенческом вольнолюбии Языкова не было сознательно­сти и последовательности дворянских революционеров, вступивших на путь борьбы с царизмом. Но дерптский студент писал и антиправи­тельственные стихи, которые становились известными в списках (песня «Счастлив, кому судьбою дан...», 1823; послание 1823 г. «Н. Д. Киселеву», опубликованное А. И. Герценом в «Поляр­ной звезде»).

Значительное место в поэзии Языкова занимает жанр историче­ской баллады, популярный среди революционных романтиков. С К- Ф. Рылеевым и другими поэтами-декабристами Языков сближа­ется и в выборе, и в трактовке исторической тематики. Это были

«святые битвы за свободу», т. е. события освободительной борьбы
русского народа, показанные в свете общественно-политических за­
дач, стоявших перед дворянскими революционерами. В отличие от
декабристов, облюбовавших тему вольного Новгорода, Языков с осо-,
бенной любовью писал о борьбе русских людей с монголо-татарскими I
завоевателями. «Песнь барда во время владычества татар в России» /
(1823), «Баян к русскому воину при Димитрии Донском, прежде!
знаменитого сражения при Непрядве» (1823), «Евпатий» (1824) — \
эти исторические баллады Языкова писались и печатались одновре- •
менно с думами Рылеева. Образ древнерусского народного певца, |
популярный в романтической поэзии, свидетельствует, что Языков, I
подобно Рылееву, связывал жанр исторической баллады с националь- /
но-народными традициями. |

Это вытекало из общих творческих принципов Языкова, сбли- в жавшихся с эстетикой декабристов. Языков заявил себя сторонником национально-самобытного содержания и формы литературы. Одним из источников этого он признавал русское народное творчество. На этом основании он отрицательно относился к элегическому романтиз­му В. А. Жуковского и пропагандировал высокую гражданскую поэзию. Характерно, что Языков, как и декабристы, не понял реа­лизма пушкинского «Евгения Онегина», в первых главах которого «вдохновенный поэт» (слова А. С. Пушкина о Языкове) усмотрел «отсутствие вдохновения» и «рифмованную прозу».

Своеобразным обобщением, в котором молодой Языков выразил свое отношение к декабристам, явились прочувствованные строки небольшого стихотворения (1826), посвященного памяти казненного Рылеева и его товарищей:

Не вы ль, убранство наших дней. Свободы искры огневые,— Рылеев умер, как злодей! — О, вспомяни о нем, Россия, Когда восстанешь от цепей И силы двинешь громовые На самовластие царей!

Оригинальная тематика языковского романтизма проявилась и в своеобразии его поэтической речи. Черты «высокого», гражданского стиля, характерные для поэзии декабристов, были свойственны исто­рическим балладам, дружеским посланиям, а иногда даже элегиям Языкова, содержавшим раздумья поэта над вопросами общественно-политической жизни. Но уже современники отметили яркое своеобра­зие языковского стиля. Прекрасно об этом сказал Н. В. Гоголь: «Имя Языков пришлось ему не даром. Владеет он языком, как араб диким конем своим, и еще как бы хвастается своею властью. Откуда ни начнет период, с головы ли, с хвоста, он выведет его картинно, заклю­чит и замкнет так, что остановишься пораженный» (VIII, 387). В. Г. Белинский указал, что «смелыми и резкими словами и оборотами своими Языков много способствовал расторжению пуританских оков, лежавших на языке и фразеологии»; критик имел в виду «пошлый морализм и приторную элегическую слезливость», отличавшие стихи эпигонов Жуковского (V, 561). Стилистическая резкость проявлялась у Языкова в необычной метафоризации, в сочетании слов различных семантических и стилистических рядов. О своей поэзии он писал:

Не удивляйся же ты в ней Разливам пенных вдохновений. Бренчанью резкому стихов. Хмельному буйству выражений И незастенчивости слов.

Стилю Языкова соответствовал и его стих, звучность и энергия которого были отмечены Белинским. Особенной стремительностью обладают песенные хореи Языкова («Пловец»). Мастерски пользо­вался он и звуковой формой стиха («Волги вал белоголовый...»).

Однако все идейно-художественные достижения Языкова отно­сятся к ранней поре его творчества. Да и тогда они были ограничены отсутствием у автора глубокого понимания происходивших в России процессов. Ему казалось, что «столетья грозно протекут», прежде чем страна пробудится [«Элегия» («Еще молчит гроза народа...»), 1824]. В исторических балладах Языков романтически идеализировал ли­вонское рыцарство («Ала», 1824). Реакция после разгрома восстания 14 декабря 1825 г., явившаяся для прогрессивно мыслящей дворян­ской интеллигенции серьезной проверкой, толкнула Языкова, как и многих других, в стан реакционеров. Знакомство и сближение Язы­кова с Пушкиным (летом 1826 г., когда Языков гостил в Тригорском), вызвавшее появление цикла языковских стихов, запечатлевших друж­бу поэтов, способствовало на некоторое время сохранению дерпт-ским студентом его вольномыслия. Но с конца 20-х годов, посе­лившись в Москве, Языков завязывает другие связи, более соответ­ствовавшие его новым религиозно-националистическим настроениям: с братьями Киреевскими, А. С. Хомяковым — будущими славянофи­лами. Позднее, за границей, Языков подружился с Гоголем, пережи­вавшим в то время идейный и творческий кризис. Изменив про­грессивному лагерю, Языков становится воинствующим защитником славянофильства и пишет злобные памфлеты против А. И. Герцена, Т. Н. Грановского, П. Я. Чаадаева. Белинский сурово осудил тенден­циозно составленные сборники стихотворений Языкова, с горечью констатируя идейное и художественное падение автора, на которого можно было когда-то возлагать большие надежды.

В. К. Кюхельбекер был одним из активнейших деятелей декабри стского движения. До 1825 г. он выступал преимущественно как поэт лирик и как критик, теоретически и практически пропагандиру высокую и национально-самобытную поэзию. В качестве драматург Кюхельбекер стремился создать трагедию в духе гражданского' ро мантизма («Аргивяне»). Долгие годы заключения в крепостях и ссыл ка в Сибирь не сломили Кюхельбекера. Продолжая напряженны литературный труд, он писал лирические стихи, поэмы, драмы, роман, вел дневник, переводил Шекспира. Но изолированный от общества поэт-декабрист почти ничего из своих произведений не мог увидеть в печати.

Литературно-эстетические позиции Кюхельбекера не претерпели существенного изменения. Его критические суждения о новых явлени­ях литературы, рассеянные на страницах дневника, исходили из| романтических предпосылок. Однако Кюхельбекеру оказались не чуждыми и некоторые тенденции новой, реалистической эстетики, что проявилось, например, в положительной оценке им произведений! Н. В. Гоголя, М. Ю. Лермонтова, статей В.- Г. Белинского.

Романтическим остается и творчество Кюхельбекера, хотя утвер­ждение реализма в русской литературе не прошло бесследно для поэта-романтика. Подобно А. И. Одоевскому, Кюхельбекер остается верен своим общественным идеалам. В стихотворении «Тень Рыле­ева» (1827) он рисует образ казненного поэта-декабриста, который, обращаясь к поэту-узнику, открывает ему грядущее:

«Поверь: не жертвовал ты снам; Надеждам будет исполненье!» — Он рек — и бестелесною рукой Раздвинул стены, растворил затворы. Воздвиг певец восторженные взоры — И видит: на Руси святой Свобода, счастье и покой!

Правда, в поздней лирике Кюхельбекера иногда слышатся ноты трагической безнадежности и религиозного примирения, например в посвященном лицейской годовщине стихотворении «19 октября 1828 года». Но дух протеста сохранился у Кюхельбекера до последних его дней. В одном из поздних стихотворений «Участь русских поэтов» (1845) Кюхельбекер, вспоминая насильственную смерть К- Ф. Рыле­ева, А. С. Пушкина, А. С. Грибоедова, скорбно обобщает:

Горька судьба поэтов всех племен; Тяжеле всех судьба казнит Россию.

В стихотворении слышится гневное обличение тех, кто виновен в гибели русских поэтов.

Наряду с лирикой (в которой теперь над одой преобладает элегия) Кюхельбекер создает исключительный по своим масштабам и форме

цикл романтических поэм. Среди этих произведений не оказалось той «истинной народной эпопеи», о которой мечтал молодой Кюхельбекер. Условия времени и обстоятельства личной жизни вносили в эпос Кюхельбекера трагедийное начало. И все же его поэмы проникнуты пухом высокого героизма и тяготеют к эпической монументальности. Как и прежде, Кюхельбекер прибегает к исторической символике. Так, в поэме «Зоровавель» (1831) Кюхельбекер, используя библейский сюжет, воспевает верность родине в условиях плена, готовность все силы и даже жизнь отдать за освобождение народа. В 1832— 1836 гг. Кюхельбекер пишет историческую поэму «Юрий и Ксения», в которой отразился романтический интерес к старине и народности. Героем поэмы «Сирота» (1833) является ссыльный декабрист, рас­сказывающий о своем детстве. Черты декабристского эпоса, знакомые нам по произведениям Рылеева и Одоевского, нашли развитие в поэ­мах Кюхельбекера.

Характерной для декабристской литературы является трагедия Кюхельбекера на сюжет из античной истории «Аргивяне» (1822— 1823; отрывки были напечатаны в 1824—1825 гг.; полностью — в наше время). Изображая борьбу республиканского Коринфа против тирана Тимофана, Кюхельбекер стремится показать неизбеж­ность крушения самодержавной власти как власти, неотделимой от насилия и чуждой народу. Но свободу завоевывает не сам народ. Это долг и заслуга отдельных героев-тираноборцев. В «Аргивянах» эта роль поручена Тимолеону, брату Тимофана. Он обрисован как чело­век, преданный родине и свободе. Трагедия полна революционного пафоса и носит ярко выраженный агитационный характер в ущерб исторической верности. Это делает трагедию «Аргивяне» одним из типичных образцов декабристской литературы. Для дворянского этапа революционного движения характерна переоценка роли герои­ческой личности в общественной борьбе. В трагедии с античным сюжетом Кюхельбекер сохраняет черты традиционного жанра. Хор, состоящий из пленных аргивян (отсюда название трагедии), дает морально-политическую оценку героям и событиям. Трагедии не чужда идея рока. Кюхельбекер сохраняет единство времени (но нарушает единство места). Речь героев, без различия их обществен­ного положения и конкретной ситуации, выдержана Ь «высоком», славянизированном стиле. Однако в трагедии Кюхельбекера, осо­бенно во второй ее редакции, заметно стремление выйти за нормы классицизма в сторону большего исторического и психологического правдоподобия. Одним из первых Кюхельбекер вводит в трагедию пятистопный ямб вместо александрийского стиха, отказываясь во многих случаях и от рифмы.

В 1835 г. при содействии Пушкина были напечатаны две части романтической трагедии-мистерии Кюхельбекера «Ижорский» (третья часть написана позднее). Автор попытался раскрыть внут­ренний мир и жизненную судьбу одного из детей века — разочаро­ванного, страдающего, обуреваемого внутренними противоречиями героя. Создавая мистерию, Кюхельбекер вдохновлялся такими про­изведениями, как «Манфред» Байрона и «Фауст» Гете (с великим

немецким поэтом Кюхельбекер лично познакомился во время своей послелицейской поездки за границу). Драматург заставляет небес­ные и адские силы бороться за душу героя; он заимствует образы из русской сказочной мифологии: Кикимора, Шишимора, Бука и т. д., что, по мнению Кюхельбекера, отвечало требованию народности литературы. Философской трагедии «Ижорский» не чужды политиче­ские мотивы. Однако художественно это слабая вещь, и ее фантасти­ческий элемент Белинский оценил отрицательно.

Наиболее значительным драматическим произведением Кюхель­бекера явилась его историческая трагедия «Прокофий Ляпунов», написанная в 1834 г. в Свеаборгской крепости и впервые напеча­танная только в 1938 г. Как и в «Аргивянах», Кюхельбекер обраща­ется здесь к теме общественно-политической борьбы. Рисуя народное движение в России начала XVII в., Кюхельбекер избирает своим героем Прокофия Ляпунова, вождя первого земского Рязанского ополчения, выступившего против захватчиков-поляков. Ляпунов об­рисован в трагедии как пламенный патриот, болеющий душой за «родимую землю» и готовый отдать за ее освобождение свою жизнь. Ляпунов выступает в качестве защитника обиженных крестьян. Стрелецкий голова так передает его слова:

Меня пускай обидят! не взыщу. Обидеть же присягу берегись, Да берегись обидеть земледельцев Несчастных, разоренных: я за них Жестокий, непреклонный, грозный мститель.

Правильность этой характеристики подтверждается в сцене разго­вора Прокофия с крестьянами, которые просят у него защиты от посягательств казаков. Демократические настроения Ляпунова нахо­дят выражение и в его политической программе. Он намерен провести через Земскую думу такую статью:

Статья последняя: «Бояр же тех Для всяких дел земских и ратных мы В правительство избрали всей землею, А буде те бояре не учнут По правде делать дел земских и ратных И нам прямить не станут, вольно нам За кривду их сменить и вместо их Иных и лучших выбрать всей землею».

Здесь нашли отражение политические взгляды самого Кюхельбекера. По сравнению с «Аргивянами» новая трагедия писателя-декабри­ста представляет шаг вперед в идейном и художественном отношении. В 1823 г. А. А. Бестужев писал: «У нас не существует народной траге­дии». После этого русская литература получила пушкинского «Бори­са Годунова» — замечательный образец русской народной драмы. В том же направлении шел и Кюхельбекер. В «Прокофий Ляпунове» значительно полнее (по сравнению с «Аргивянами») показана роль народных масс, определяющих ход событий. Кюхельбекер стремится выдержать национально-исторический колорит в обрисовке персона­жей, в языке. В трагедии заметно движение от романтического

историзма к реалистическому. В одном из писем Кюхельбекер писал о «Прокофий Ляпунове»: «Главное, о чем я хлопотал: жизнь, истина». Для исторической трагедии писателя-декабриста не мог бесследно пройти пушкинский опыт народной драмы.