double arrow

Развитие города, ремесла и торговли

Перемены в хозяйственной конъюнктуре в первой половине XVII в.

Крестьянское хозяйство в XVI в.

Долгое время отечественная историография утверждала, что на протяжении всей феодальной эпохи положение крестьян ухудшалось, что они влачили жалкое существование и подвергались возрастающей эксплуатации. Этот взгляд оказался неверным, и опыт польского крестьянства XVI в. — один из весомых доводов против традиционного и устаревшего взгляда. Как ни парадоксально, но крестьянское хозяйство в XVI в. переживало период подъема вместе со шляхетским фольварком. Доходность одного лана крестьянского надела хотя и была вдвое ниже, чем в фольварке, тем не менее заметно увеличилась. Улучшалась агрикультура, росла урожайность, крестьяне наряду с феодалами использовали выгоды товарно-денежных отношений. Барщина еще не подрывала сил крестьянской семьи, фольварк расширялся не за счет сокращения крестьянского надела, прибавочный продукт обеспечивал земледельцу повышение уровня жизни, наличие свободных денег позволяло крестьянину участвовать в торговле. Несмотря на усиление крепостнических тенденций, он мог и уйти от феодала, и сохранить известную свободу хозяйствования.

Интересы фольварка и крестьянина пришли в противоречие лишь в XVII в., когда шляхта, желая в условиях уже неблагоприятной конъюнктуры сохранить прежний уровень доходов, стала захватывать крестьянские наделы, стремилась вытеснить крестьян из торговли с городом, повышала норму отработок до такой величины, какая не позволяла земледельцам сохранить собственное производство и доходы на прежнем уровне. Государство не было способно остановить эти процессы, да и просто старалось не замечать их. Правовое же бесправие крестьян лишало их возможности сопротивления. Однако в XVI в. все эти противоречия были еще скрыты, и это столетие может быть названо эпохой процветания крестьян.

В третьей четверти XVI в. сельскохозяйственное производство в Польше достигло апогея. После этого темпы развития аграрного сектора экономики замедлились и наметилась тенденция к общему хозяйственному спаду. Однако в конце XVI в. почти ничто еще не предвещало грядущего кризиса. Напротив, экспорт зерна продолжал возрастать и достиг высшей точки в 1618 г. Между тем за сохранение динамики польского зернового экспорта пришлось заплатить довольно дорогую цену. Чтобы компенсировать падение

цен на зерно и соответственно своих доходов, шляхта стала увеличивать фольварочную запашку, отнимая землю у крестьян. Расширение запашки требовало новых рабочих рук, и поэтому в имениях шляхты стала расти барщина. Ради экономии средств и зерна шляхтичи отказывались от применения наемного труда и сокращали поголовье скота. Все это давало краткосрочный эффект, но вело к истощению почв, ухудшению агрикультуры, падению урожайности и валового сбора зерна. Эта тенденция устойчиво прослеживается с 1570-х гг. Стагнация стала нарастать особенно заметно после 1620 г., когда в результате общеевропейского монетного кризиса (в частности, вызванного постоянным притоком золота и серебра из испанских колоний) началась инфляция.

Однако вплоть до середины XVII в. все эти тенденции еще не приобрели необратимого характера и польская экономика оставалась в целом здоровой. Подлинный кризис разразился после потрясений «потопа» и казацких войн.

Интересы фольварочного хозяйства рано или поздно должны были столкнуться с интересами горожан. Однако и в этом отношении XVI в. создавал иллюзию благополучия. Общая экономическая обстановка благоприятствовала развитию ремесла и торговли, хотя рост цен на изделия ремесленников был далеко не так стремителен, как рост цен на зерно. Тем не менее наличие денег и у шляхтичей, и у крестьян обеспечивало сбыт городской продукции по выгодным ценам, а государственная политика регулирования городского рынка пока еще не сказалась негативно на торгово-ремесленной деятельности бюргеров.

Ремесло весьма динамично развивалось в городах и местечках. В этом отношении особенно выделялись Краков, Гданьск и Познань, а за пределами коронных земель — Вроцлав, Вильно и Львов. Более того, в Великой Польше появились первые рассеянные мануфактуры, а кое-где возникали весьма крупные сукновальни, красильни, кирпичные и металлургические мастерские, в которых применялся и наемный труд. Совершенствовалась технология, возникали новые отрасли (такие, как книгопечатание и бумажное производство). Наряду с железом росла добыча меди, свинца, серебра, а в соляных копях Бохни и Велички было занято около 1000 человек.

Перелом обозначился в конце XVI — начале XVII в., когда шляхта стала систематически законодательно ограничивать рост цен на городские продукты, выкупать кузницы и использовать в них крепостной труд и вообще всячески тормозить развитие

городского ремесла и торговли, считая, что фольварочное производство (при котором часто существовали и ремесленные мастерские) способно и тут заменить городское хозяйство.

ПОЛЬША XVI - ПЕРВОЙ ПОЛОВИНЫ XVII в.: СОСЛОВИЯ И СОЦИАЛЬНЫЕ ГРУППЫ

В XV—XVIII вв. в Западной Европе сословные отношения стали постепенно уступать место иному типу социальных связей, для которых определяющим моментом был уже не правовой статус того или другого слоя, а его материальное могущество, экономическая роль, место и роль в системе производства. Хотя традиционные сословные критерии не потеряли своего значения, их влияние становилось все более ограниченным. Польша же вплоть до конца XVIII в. оставалась страной, в которой сословные перегородки являлись основным фактором социальных отношений. Главной тенденцией их развития было не разложение сословных структур, а, напротив, их окостенение, взаимное отдаление и внутренняя консолидация сословий. В этом социальная эволюция общества Речи Посполитой противоположна тому, что мы наблюдаем на западе Европы. Иными словами, вместо социальной модернизации отмечается консервация средневековых начал общественной жизни.

Польские историки (например, Я. Мачишевский) предлагают следующую периодизацию эволюции социальных отношений в Речи Посполитой этого времени. Период между Нешавскими статутами (1454) и Генриховыми артикулами (1573) характеризовался ростом влияния шляхты и был временем расцвета польской государственности. В 1573—1648 гг. могущество шляхты обернулось упадком горожан как сословия, началом разорения и деградации крестьянства, ослаблением государства, быстрым возрастанием роли магнатов в обществе и торжеством консервативных тенденций в культуре. Между 1648 и 1764 гг. именно магна-терия определяет тонус общественной и политической жизни в Речи Посполитой, что влечет за собой нарастание анархии, катастрофическую децентрализацию, кризис основных институтов государственной власти; в культурном плане это время безраздельного господства католической реакции. На последние десятилетия XVIII в. (1764—1795) приходится начало перестройки социальных отношений, оздоровление государства, регенерация культуры и ее приобщение к достижениям Просвещения.

При этом главной силой, определявшей направление, темп и характер социальных перемен, оставалась деятельность и политика шляхты.

Шляхта Речи Посполитой

Речь Посполитая, как и Испания, принадлежала к тем регионам Европы, где дворянство было очень многочисленным и имело большой удельный вес в социальной структуре общества. В последней четверти XVI в. шляхта составляла 5,6% населения в Великой Польше, 4,6 — в Малой Польше, 3,0 — в Королевской Пруссии и целых 23,4% — в Мазовии. Обыкновенно считается, что в целом 8—10% населения Речи Посполитой принадлежало к шляхте. Для сравнения укажем, что во Франции дворянство составляло 1% населения, в Англии — 3,7 вместе с духовенством, в Испании — 10%. Уже одни эти цифры заставляют обратить внимание на то, насколько своеобразна была польская шляхта и насколько трудно зачислить без оговорок всю ее массу в эксплуататорский класс.

Речь Посполитая, за исключением некоторых территорий, на которых в позднее Средневековье и Раннее Новое время произошла как бы запоздавшая феодализация, не знала типичной для Запада иерархической лестницы, составленной из сеньоров и вассалов.

Внутри шляхты выделяют три слоя: магнатерию, среднюю и мелкую шляхту. Каковы критерии их взаимного обособления? Определить это весьма непросто, поскольку очень велики были региональные отличия. С одной стороны, в Великой Польше среди средней шляхты преобладали владельцы одной деревни, а магнатом считался тот, у кого было 20 и больше деревень. С другой — на юго-востоке Речи Посполитой, на Украине «средним» был владелец 5—10 деревень, а магнатские латифундии включали не только сотни деревень, но и десятки городов. Очень неопределенным является и понятие «мелкая шляхта». В нее входили не только владельцы маленьких фольварков, но и те, кто имел лишь часть фольварка и деревни, или надел, равный одному или нескольким крестьянским ланам или вовсе не имел земли, довольствуясь принадлежностью к клиентеле того или другого магната. Таким образом, имущественный критерий недостаточен для описания не только внутренней стратификации шляхты, но и для обособления шляхты от других сословий.

Наряду с имущественным положением громадное значение для статуса семьи или индивида внутри шляхетского сословия имела принадлежность к той или иной магнатско-шляхетской группировке, генеалогические и родственные отношения, роль в сейме и на сеймике, связь с церковными кругами, обладание государственной или земской должностью. Все это делает условным разделение шляхты на сколько-нибудь четкие, взаимно

обособленные социальные слои. Тем не менее глубокие различия в положении магната и провинциального безземельного шляхти-: ча-»гречкосея» совершенно очевидны. В то же время и тот и другой принадлежали к одному сословию. Что же их объединяло и интегрировало шляхту в целом?

Объединяющей и интегрирующей силой выступала не столько феодальная собственность на землю, сколько сложившиеся в Польше правовые и социокультурные институты и традиции. Прежде всего это та совокупность публично-правовых и частноправовых привилегий, которыми было наделено шляхетское сословие независимо от социального и имущественного статуса его отдельных представителей. «Золотые вольности» обеспечивали шляхте как сословию не только монопольное право владеть землей, но и безусловное господство в церкви и государстве, доминирование в торговле, особые позиции в уголовном праве, неограниченную власть над крестьянином, фактическую независимость от королевской власти и право контролировать при помощи представительных институтов все действия органов высшего государственного управления, в том числе и самого монарха. Все это законодательно закреплялось в шляхетском праве.

Другим критерием принадлежности к шляхетству было происхождение и определенный образ жизни. Радомский сейм 1505 г. ввел этот критерий даже в законодательство: «...лишь тот может считаться шляхтичем, каждый из родителей которого шляхтич и происходит из шляхетской семьи. И он, и его родители должны проживать как прежде, так и в настоящее время — в своих имениях, гродах, местечках или деревнях в соответствии с обычаем отчизны и привычкой шляхты, живя по уставам и законам, принятым среди шляхты нашего королевства». Эта норма прочно вошла в общественное сознание и юридическую практику Речи Пос-политой в XVI-XVIII вв.

Наряду с сословными привилегиями, происхождением и особым образом жизни большое значение для интеграции шляхты как сословия имела и сама традиционная практика публичной жизни, создававшая иллюзию участия всей шляхты in согроге в управлении государством. Особенно важным это было для мелкой и беднейшей шляхты, которая не упускала случая подтвердить свое исконное шляхетство участием в выборах поветового чиновника, в съезде, в сеймике, в ежегодных военных смотрах, в посполитом рушении. Каждый шляхтич стремился иметь хотя бы самую маленькую, хотя бы и заведомо фиктивную, но признанную в общественном мнении должность (уряд). Эти должности были очень разнообразны и чаще всего не были сопряжены ни с какими реальными обязанностями, но тем не менее среди

шляхты бытовало убеждение, что шляхтич без должности все равно что пес без хвоста.

Наконец, громадное значение и в глазах современников, и в реальной жизни имели родственные связи и такое специфическое выражение общности шляхты данной территории, как «соседство» (это понятие было введено в польскую науку А. Зайончков-ским). «Соседство» — это та совокупность связей, которая объединяла территориально компактную группу дворянства. Реализо-вывалась эта близость преимущественно во взаимных визитах и совместном времяпрепровождении, влекущим за собой порой и установление родственных отношений. «Соседство» сочеталось, таким образом, с установлением более широких родственнокла-новых объединений, которые консолидировали шляхту.

Но и на этом не кончается перечень интегрирующих факторов в жизни польского шляхетства XVI—XVIII вв. Чрезвычайно существенной была субъективная сторона дела. Шляхетство являлось носителем особой субкультуры с присущими только ей представлениями о мире, специфической этикой, эстетикой, аксиологией и самосознанием. Эта субъективная исключительность ярко запечатлена в шляхетской ментальное™. Шляхетство рассматривалось как некий особый, едва ли не небесный дар. Польский поэт XVI в. Николай Рей писал, что «истинное шляхетство — это какая-то чудесная сила, гнездо добродетелей, славы, всякой значительности и всякого достоинства». Истинный шляхтич как бы генетически наследует весь возможный спектр достоинств, и прежде всего prudentia, temperantia, fortitudo, justitia. Польскому шляхтичу был присущ сословный нарциссизм. Благородное происхождение придавало ему в собственных глазах как бы особое психофизиологическое состояние, которое делало его духом и телом отличным от плебея. Умственные и физические достоинства, добродетель и сила, свобода и ответственность находили в нем, как думали шляхетские идеологи, гармоническое соединение. Один из публицистов писал: «Польский шляхтич от природы обладает всеми талантами и добродетелями, и никто в целом мире не может с ним сравняться». Недостатки шляхтича — и те! — рассматривались как продолжение его достоинств, некий переизбыток сил и способностей, дарованных ему небесами.

Замкнулись ли сословные границы польской шляхты в XVI— XVII вв.? Тенденция к превращению ее в сословную касту, безусловно, существовала. Законодательство не раз пыталось установить крепкие и непроницаемые сословные перегородки. Однако сама многочисленность постановлений сеймов по этому вопросу показывает, насколько неэффективным оказывалось такое

законодательство. В 1496 г. на Петрковском сейме горожанам было запрещено приобретать землю. В 1532 г. этот запрет был подтвержден, и исключение было сделано только для Королевской Пруссии и нескольких крупнейших городов других польских земель. Конституции 1505, 1550, 1565, 1637, 1677 гг. запрещали шляхте под угрозой потери герба и связанных с ним привилегий селиться в городах, заниматься ремеслом, торговлей, принимать назначения на городские должности. Но уже во второй половине XVII в. этот запрет перестал действовать не только de facto, но, судя по всему, и de jure, хотя формально он был отменен лишь в 1775 г. Причиной неуважения к принятому закону было то, что переход шляхтича в город, угрожая ему потерей социального статуса, во-первых, сопровождался чаще всего улучшением материального положения; а во-вторых, далеко не всегда заставлял расставаться с сословными привилегиями. Даже становясь горожанами по роду деятельности и месту проживания, шляхтичи сохраняли особые права и значительную часть «золотых вольностей».

Шляхта смешивалась с другими слоями населения также и в деревне. Сам сельский уклад жизни исключал изоляцию шляхты, особенно мелкой и безземельной, от крестьянства, хотя в правовом отношении дистанция постоянно оставалась весьма велика.

Крепким интегрирующим звеном являлся церковный приход. Он включал фольварк как свою органичную часть, и в повседневной жизни не могло идти и речи об изоляции рядового шляхтича от крестьянина. Нередкими были и случаи социально-и формально-правовой деградации шляхты, превращения ее не только реально, но и номинально в крестьян.

Но более характерна для межсословных отношений противоположная ситуация — проникновение крестьян и городских плебеев в ряды польского дворянства. Хотя в 1578 г. сейм попытался остановить процесс расширения рядов шляхты, лишив короля права нобилитации плебеев, количество парвеню, видимо, не уменьшилось, хотя и росло вопреки законам. Поэтому сейм 1601 г. вынужден был вернуться к этому вопросу и принять специальное постановление «о новой шляхте», закрепив еще раз исключительно за сеймом прерогативу возводить и утверждать в шляхетстве. Однако в 1626 г. налоговый универсал сейма фактически признал статус «новой шляхты», возложив на нее дополнительные налоги.

Многочисленными были шляхетские мезальянсы, в которых шляхтич осчастливливал своим благородством дочь богатого или просто зажиточного купца, ремесленника или крестьянина. Ярким

памятником, отразившим эти процессы, стала составленная Ва-лерианом Некандой-Трепкой в первой половине XVII в. так называемая «Книга хамов» — перечень приблизительно 2400 фамилий, носители которых жульническим путем узурпировали шляхетство. Она составлена автором в результате изучения судебных записей, гербовников, локальных хроник, просто собирания сплетен и слухов. И хотя не всякому конкретному известию «Книги хамов» можно доверять, историки признают, что в целом в ней верно отражена межсословная мобильность в польском обществе.

К шляхетскому гербу вело много путей. Во-первых, взяв в услужение крестьянского сына, шляхтич мог по своей инициативе приставить к его прозвищу облагораживающее окончание -цкий или -ский; во-вторых, из алчности шляхта отдавала своих дочерей замуж за крестьян, и те в обход закона начинали именовать себя дворянами; в-третьих, какой-нибудь смышленый плебей устраивался стряпчим в суд или канцелярию, изучал все «уловки и крючки» делопроизводства и потом тайком вписывал в земские книги и свое имя с обозначением «nobilis»; в-четвертых (и это был очень распространенный способ стать мещанином во дворянстве), можно было подкупить какого-нибудь пана, который обвинял плебея в узурпации шляхетства, а два других подкупленных свидетеля опровергали эту «клевету». Инициатора этой махинации в итоге записывали в судебные книги как шляхтича, подтвердившего свое дворянское достоинство. Можно назвать и другие более или менее рафинированные способы пролезть в дворянство.

Наряду с такими незаконными уловками существовал и традиционный путь нобилитации за заслуги перед государством. Волна аноблирования, характерная для Европы XVI—XVIII вв., не обошла стороной и Польшу. Особенно высокой она была во второй половине XVII и второй половине XVIII в. В первом случае это связано с борьбой против шведов; во втором — с общей переменой отношения к шляхетству. Если в первой половине XVII в. произошло только 20 нобилитации, то в период с 1669 по 1764 г. — 205, а за 31 год правления Станислава Августа Поня-товского произведено около 900 нобилитации и частично восстановлено право короля на нобилитацию без санкции сейма.

В целом польская шляхта так и не стала замкнутым сословием. Отсутствие феодальной иерархии внутри шляхты, единственный в своем роде статус в обществе и государстве, односословность сейма показывают, что само понятие «сословие» в его классическом смысле, видимо, не вполне адекватно отражает социальную природу польского шляхетства.


Понравилась статья? Добавь ее в закладку (CTRL+D) и не забудь поделиться с друзьями:  



Сейчас читают про: