Репрессивный аппарат советского государства

Во все периоды советской власти исключительное внимание уделялось подбору и расстановке кадров в органах государст­венной безопасности, революционных и военных трибуналах, судебных и прокурорских органах, занимавшихся политически­ми делами. Ни в какой другой сфере сталинская формула «кад­ры решают все» не могла иметь столь серьезного значения для сохранения и укрепления большевистского режима.

Первичное ядро этих органов составила небольшая группа профессиональных революционеров, прошедших царские тюрь­мы и ссылку, имевших опыт подпольной работы и беззаветно преданных революции. Такие руководящие деятели ВЧК, как Дзержинский, Петере, Менжинский, Кедров, Артузов, были хорошими организаторами и образованными людьми, многие из них владели иностранными языками. Низовое же звено создава­лось главным образом из числа рабочих-красногвардейцев, мат­росов, солдат и командиров Красной Армии, городских и сель­ских активистов, рекомендованных на чекистскую работу мест­ными партийными органами. По данным обследования, проведенного летом 1920 г. и охватившего около 2 тыс. сотруд­ников ЧК 32 губерний, высшее образование имели всего 15 че­ловек (0,8%), из них юридическое — лишь двое[258].

Первоначально небольшая чекистская организация постепен­но разрасталась, преимущественно за счет территориальных под­разделений. В 1930 г. в ОГПУ центра работало уже около 2 тыс. че­ловек, а на всей территории страны — свыше 22 тыс.[259] За годы Гра­жданской войны и после нее был существенно размыт тот первоначальный, достаточно профессиональный слой людей, ко­торый создавал эту систему. Постепенно не только местные, но и центральные органы ВЧК—ОГПУ—НКВД стали в значительном количестве пополняться и замещаться малообразованными вы­ходцами из рабочих и крестьян, зарекомендовавшими себя в про­шлом как непримиримые борцы с помещиками и буржуазией, во­еннослужащими Красной Армии, интеллигенцией и мещанством, примкнувшими к советской власти и вступившими в ВКП(б). Не­мало среди них было и карьеристов.

Столь пестрый состав органов госбезопасности отразился на социальном, национальном и образовательном составе как тер­риториальных, так и центральных, в том числе руководящих, органов. В 1934 г. из всех руководителей центрального аппарата НКВД и его местных органов (республиканских наркоматов, У НКВД краев и областей), а их насчитывалось всего около 100 человек, рабочие по происхождению составляли 24%, кре­стьяне — 17, служащие — 25, прочие (бывшие помещики, тор­говцы, предприниматели и кустари) — 28%. Заметим, что после замены Ежова Берией (1938 г.) численность руководства НКВД увеличилась почти вдвое, а его социальный состав стал заметно меняться: к 1941 г. процент рабочих возрос до 34%, крестьян и служащих понизился соответственно до 11 и 10%, прочих — до 5%[260]. Так проявилась сталинская предвоенная установка на об­новление всех руководящих кадров страны.

Среди руководящего состава НКВД в 1934 г. было до 40% лиц с низшим начальным образованием, со средним (в том числе неоконченным) — 42%, с высшим — от 10 до 15%. Это и понятно, если учесть, что на 1938 г. до 75% руководителей НКВД пришли на работу в ЧК еще в 1917—1925 гг. Сам нарком Ягода окончил лишь гимназию, а Ежов всего один класс на­чального училища. Еще хуже дело обстояло в низовом звене, среди рядовых работников. Вот чьими руками осуществлялся «большой террор», а по его завершении эти люди и сами пошли под арест, поскольку в них не было необходимости.

При смене наркомов внутренних дел произошли две круп­ные чистки репрессивного аппарата. Ежов, приступив к руко­водству НКВД в 1936 г., стал убирать «людей Ягоды». В 1936 г. было арестовано более 1900, в 1937 — 3837, а в 1938 — 5625 со­трудников (правда, не только по политическим обвинениям). В центральном аппарате НКВД было репрессировано около 75%. Почти никто из них впоследствии (60—90-е гг.) не был реабилитирован. В тот же период из НКВД были изгнаны или арестованы почти все работники, имевшие некоммунистиче­ское прошлое (бывшие эсеры, анархисты и члены иных пар­тий). Если в 1934 г. они составляли 31% сотрудников, то к 1 сентября 1938 г. их осталось всего 6,6%, а в 1941 г. — 0,55%[261].

Берия, став наркомом, в свою очередь, удалил «людей Ежо­ва» и существенно изменил политику подбора и расстановки кадров. При этом подверглось арестам значительно меньшее число сотрудников — 937 человек, зато было уволено (с после­дующим направлением преимущественно на хозяйственную ра­боту) в одном лишь 1939 г. 7372 человека (23%. всей численно­сти аппарата). Стал изменяться национальный состав. Если в 1934 г. в руководстве НКВД было 31% русских, 38% евреев, 7% латышей и 5% украинцев, то к 1941 г. процент русских воз­рос до 65%, украинцев — до 15, евреев сократился до 5, а латышей — до 0,55%[262]. Это было продиктовано общей линией руси­фикации наиболее важных звеньев государственного аппарата.

Иным становился и образовательный уровень руководителей НКВД. Процент лиц с низшим образованием среди них упал к 1941 г. до 18%, а с высшим возрос до 35%. Если в 1937 г. более половины руководителей НКВД были в возрасте 40 лет и стар­ше, то к началу войны большинство составляли 30—35-летние[263]. Конечно, это омоложение отнюдь не означало демократизации или гуманизации аппарата политической юстиции: на соответ­ствующие должности подбирались исключительно проверенные люди, преданные партийному руководству.

Для понимания внутренних механизмов действия политиче­ской юстиции очень важное значение имеют мотивации пове­дения ее сотрудников.

Сотрудники первых подразделений ВЧК—ОГПУ, члены ре­волюционных и военных трибуналов времен Гражданской вой­ны, в подавляющем большинстве были убежденными защитни­ками революции, испытывали искреннюю ненависть к своим классовым противникам и считали себя рядовыми бойцами на фронте борьбы с контрреволюцией.

Но к середине 30-х гг. идеологическая и психологическая ос­нова их стала меняться. Остатки эксплуататорских классов были изолированы или уничтожены; с ликвидацией кулачества была, казалось бы, устранена последняя угроза классового сопротив­ления советской власти, но политическое руководство требова­ло находить и ликвидировать все новых и новых врагов — те­перь уже из недр партийного, государственного, военного аппа­рата, - людей, преданность которых революции никогда не вызывала подозрений. В этих условиях среди ряда работников органов госбезопасности, судей и прокуроров стали возникать все большие сомнения в правильности проводимой политики. Как пишет последний руководитель КГБ СССР Крючков, ссы­лаясь на воспоминания сотрудников прошлых лет, «обстановка в системе НКВД была окутана мраком гнетущих ожиданий»[264]. Люди стали увольняться из органов НКВД; случались и прямые отказы осуществлять незаконные репрессии. Крючков свиде­тельствует, что в 1937 г. за это был расстрелян практически весь личный состав Омского управления НКВД[265]. В такой ситуации не только чистки аппарата госбезопасности, но и непосредст­венное уничтожение неблагонадежных сотрудников, осуществ­ленное сначала Ежовым, а затем Берией, представлялись поли­тическому руководству страны естественным и привычным вы­ходом из сложившегося положения.

Но кто же пришел на смену этим изгнанным или уничто­женным людям? Очевидно, мотивация их поведения была не­одинаковой. Сохранялись люди, в основном не связанные не­посредственно с фальсификацией политических дел, которые продолжали свято верить в правильность политики партии. Как откровенно пишет бывший генерал Судоплатов, занимавший высокие посты и при Ягоде, и при Ежове и Берии, «в те дни я искренне верил и продолжаю верить и сейчас, что Зиновьев, Каменев, Троцкий и Бухарин были подлинными врагами Ста­лина... Вот почему мне казалось, что если обвинения, выдвину­тые против них, преувеличены, это, в сущности, мелочи. Буду­чи коммунистом-идеалистом, я слишком поздно осознал всю важность такого рода «мелочей» и с сожалением вижу, что был неправ... Масштабы репрессий ужасают меня»[266].

Были бесчувственные, сухие, равнодушные люди, которых отнюдь не беспокоили трагедии подследственных; эти послуш­ные исполнители были равно далеки как от романтических идеалов революционного времени, так и от элементарных нравственных норм. Они служили своему непосредственному начальству, надеясь усердием заработать новые чины. Их инте­ресовали высокая заработная плата, хорошая квартира, бли­зость к власти, льготы, престижность положения. Подбор таких людей, в основном по принципу личной преданности, произво­дился после весьма тщательных проверок и рекомендаций пар­тийных органов. После ареста Ежова, например, «ЦК наводнил ряды НКВД партийными активистами и выпускниками Воен­ной академии им. Фрунзе»[267]. Естественно, что, хотя это повысило процент людей с высшим образованием, профессиональный уровень их был чрезвычайно низок. Но от них и не ожидали юридических знаний. Главное - беспрекословно выполнять указания руководства, не допускать пощады врагу, на которого указывали партия и лично товарищ Сталин.

Такие же требования предъявлялись и к прокурорским и су­дебным кадрам, ведавшим политическими делами. Социальный состав и образовательный уровень этих кадров был не выше, чем у работников госбезопасности. Так, в 1935 г. число народ­ных судей с высшим образованием составляло 8,4%; 84,6% имели начальное образование[268].

В докладной записке на имя прокурора СССР Вышинского (1935) группа статистики и информации Прокуратуры СССР приводила следующие данные о кадрах прокуроров и следова­телей по стране в целом. Социальный состав: прокуроры — из рабочих 44%, из служащих 32%; следователи — из рабочих 27%, из служащих 36%. Партийность прокуроров достигала 91%, следователей — 32%. Образование у прокуроров: начальное -64%, среднее — 24%, высшее — 12%. Примерно то же и у сле­дователей: 56, 31, 12%. Но главное, конечно, было не столько в уровне грамотности и профессиональной квалификации, а в идеологии этих прокурорских работников, ориентированных на беспрекословное выполнение указаний партийных органов, не­примиримую борьбу с врагами народа. Они понимали свою за­дачу так, как формулировал ее, например, прокурор СССР Панкратов в приказе от 3 сентября 1939 г. № 174-7: «Задача ор­ганов Прокуратуры заключается в том, чтобы вовремя вскрыть, разоблачить и обезвредить притаившихся врагов»[269].

Однако эти призывы, судя по всему, помогали не всегда и не в полной мере. В системах прокурорских и особенно судебных орга­нов сохранялся, по сравнению с госбезопасностью, относитель­ный либерализм, а именно: некоторые судьи и прокуроры пыта­лись поступать по закону. В политической юстиции 1937—1939 гг. чистки кадров распространились на прокурорскую и судебную систему, нанеся им огромный урон. Около половины всех прокуроров были смещены со своих постов. В отдельных областях РСФСР должности потеряли более 75% районных прокуроров. Были физически уничтожены такие видные работники военной прокуратуры, как В. Войтенко, Н. Кузьмин, Н. Кузнецов, В. Мал-кис, П. Павловский, К. Романовский, Г. Суслов, Н. Успенский, В. Шестаковидр. К январю 1938 г. на ответственные руководящие должности (прокурор области, начальник отдела в республикан­ской прокуратуре и выше) было выдвинуто 400 человек[270].

Не в меньшей степени пострадали и квалифицированные су­дейские работники, большинство из которых, если не были ре­прессированы, перешли в хозяйственные органы, а их место заня­ли партийные выдвиженцы, либо вообще не имевшие юридиче­ского образования, либо только начавшие обучаться в основном на заочных отделениях вузов или краткосрочных курсах.

Ко всему сказанному о кадрах органов политической юсти­ции надо добавить одно немаловажное обстоятельство: те, кто более или менее долго оставался в этой системе, неизбежно подвергался профессиональной деформации.