Тема 21. Революционеры и полицейский реакция

Литература

1. Попов Г. Как на Руси отменяли крепостное право. // Знание-сила. 1987, №5, с. 79.

2. И.С.Аксаков в его письмах. Т. 3. М., 1898, с. 290-291.

3. Добронравов Ф. Силуэты и размышления. (Из автобиографической хроники шестидесятника). СПб., 1901, с. 83.

4. Там же, с. 333-334.

5. Федотов Г.П. Революция идет. – В кн.: Он же. Судьба и грехи России. Т. 1. СПб, 1991, с. 104.

6. Герцен А.И. Новая фаза русской литературы. Избранные литературно-критические статьи и заметки. М., 1981, с. 340.

7. Кавелин К.Д. Наш умственный строй. Статьи по философии русской истории и культуры. М., 1989, с. 490.

8. Михайловский Н.К. Шелгунов Н.В. – В кн.: Литературная критика и воспоминания. М., 1995, с. 310.

9. Федотов Г.П. Трагедия интеллигенции. – В кн.: Судьба и грехи России. Т. 1. СПб., 1991, с. 123.

10. Там же, с. 90.

11. Там же.

12. Долгоруков П. Петербургские очерки. Памфлеты эмигранта. М., 1992, с. 437.

13. Герцен А.И. Новая фаза русской литературы, с. 312.

14. Петрова М.Г., Хорос В.Г. Диалог о Михайловском. – В кн.: Михайловский Н.К. Литературная критика и воспоминания. М., 1995, с. 42.

15. Русское православие: вехи истории. М., 1989, с. 482.

Ответом на либеральные реформы 60-х годов стало появление в стране террористов-революционеров, после ряда попыток убивших Александра II. Этот террористический акт дал правительству основания для усиления авторитарного режима, который – по российскому обыкновению – стал перерастать в полицейское государство.

В начале 1880-х годов в России наличествовали все элементы полицейского государства. Политика была объявлена сферой исключительной деятельности правительства. Надзор за соблюдением этого принципа был поручен Департаменту полиции и Жандармскому корпусу, который сосредоточился только на антиправительственных преступлениях. Эти органы государственной безопасности имели власть надзирать за всеми видами культурной деятельности граждан и утверждать уставы общественных организаций. Никакая литература не могла быть напечатана в России или проникнуть в нее без разрешения цензора. Мощнейшим инструментом влияния на поведение населения были полномочия полиции выдавать справки о благонадежности, которыми граждане должны были запастись, перед тем как поступить в университет или на ответственную должность. Получив отказ в такой справке, российский житель обрекался на положение гражданина второго сорта.

И тем не менее было бы неправильным утверждать, что Россия того периода являлась стопроцентным полицейским государством. В системе было слишком много прорех, происходивших большей частью от того, что правящая элита России восприняла западные институты и ценности и от них не желала отказываться. Эти прорехи в значительной степени сводили на нет весь внушительный набор репрессивных мер, введенных в 1870-1880-х годах.

Главная причина, по которой было невозможно полностью подчинить гражданина государству, коренилась в частной собственности. Располагая ею, подданный – по крайней мере, в своей повседневной жизни – становился независимым от властей. Вместе с тем, преследуя своих подданных за мельчайшие политические провинности, царский режим старательно избегал затрагивать их право собственности. Даже когда А.Герцен начал публиковать в Лондоне свой «Колокол», приводивший власти в крайнее раздражение, рента от его собственности регулярно поступала к нему из России через международный банк.

Другой прорехой в запретительных мерах была свобода выезда за границу. Разрешение выезжать за рубеж, дозволенное в 1785 году только дворянам, было постепенно распространено и на другие сословия. И, наконец, в-третьих, существовали мощные факторы психологического характера, не дававшие использовать машину репрессий в полную силу. Воспитанная в западном духе, правящая элита царской России избегала чересчур жестких мер, опасаясь осуждения цивилизованного мира.

Но тем не менее после воцарения Александра III ситуация в стране сильно ухудшилась. И прежде всего в сфере печатного слова. 27 августа 1882 года были изданы новые (и опять «временные») правила, которые к уже существующим ограничениям прибавляли еще ряд в высшей степени стеснительных для печати мер. На органы печати посыпались такие кары, как лишения права печатать объявления (то есть зарабатывать деньги), многочисленные предостережения по идеологическим мотивам, которые вели в конце концов к приостановке издания или к отдаче его под предварительную цензуру. Лишение права розничной продажи больно било по газетам в экономическом отношении. В этот период значительное число либеральных независимых органов печати либо прекратили свое существование, либо были поставлены в такое положение, что они не смели печатать ничего сомнительного в политическом отношении. Так, например, в апреле 1884 года были закрыты «Отечественные записки». Мотивы запреты были сформулированы так: «Правительство не может допустить дальнейшего существования органа печати, который не только открывает свои страницы распространению вредных идей, но и имеет ближайшими сотрудниками лиц, принадлежащих к составу тайных обществ» (1).

Чтобы укрепить фундамент империи, Александр III дал крестьянам новую власть в лице земских начальников, учредил церковно-приходские школы и Министерство земледелия. Ориентация власти главным образом на архаичное крестьянство получила выражение в политике сохранения деревенской общины.

Процессы разложения захватывают верхние слои общества. Чиновничий класс конца XIX века «открыто и принципиально приносит в жертву личным и семейным интересам дело государства. Ему уже нечего стесняться. Своекорыстие как форма аполитизма служит патентом на благонадежность. За Россию могут, если хотят, умирать крамольные студенты; чиновник думает о том, чтобы вывести в люди своих детей и обеспечить себе приличную пенсию под старость» (2). Тем более, что по сравнению с классическим режимом николаевских лет чиновничья служба стала легче, а дисциплина заметно ослабла. В бюрократической среде заметно упали честолюбие и стремление к престижу. Так, даже чиновничьи жены не помнили в точности ни порядка знаменитых четырнадцати рангов, ни различий в получаемых наградах – невещественных, но всего поколение назад могущественных символах, определявших судьбу человека.

Конечно, талантливых, дельных и просто трудолюбивых людей хватало и тогда, в том числе и в среде русской бюрократии последних десятилетий XIX века. Но даже самые выдающиеся среди них, подлинно государственные люди – такие, как, например, граф Витте, «поражают однобокостью специалиста, отсутствием настоящей культуры». Старая аристократия была слишком ленива, чтобы самой управлять государством. Она с удовольствием сваливала эту обузу на плечи министров-тружеников, честных «спецов» – пока еще действительно честных. Но и принять этих дворян-чиновников, «полуплебеев» в свою среду знать не желала. Министры стояли иногда вне высшего света, как министры республиканской Франции. Не имея путей во дворец, лишенные возможности использовать в государственных целях почти всесильные в условиях вырождающегося самодержавия закулисные влияния, «министры оставались техниками-рутинерами, бессильными дать новый поворот рулю».

Среди высшего чиновничества и офицерства традиционно был очень высок процент иностранцев, особенно немцев и прибалтийцев. В значительной мере они сохраняли свои позиции и во второй половине XIX века, хотя непропорционально высокий процент немцев среди старших и высших офицеров бросался в глаза и вызывал недовольство в армии. Широко известен, например, случай, когда генерал Ермолов на вопрос о награде отвечал: «Государь, сделайте меня немцем!»

Во второй половине 1870-х годов в России произошли крупные общественные события – сложилось революционно-террористическое движение, Россия ввязалась в Сербскую кампанию 1876 года и в русско-турецкую войну 1877-1878 годов, – сопровождавшиеся взрывом славянского патриотизма, Россию поразил промышленный кризис 1870-1880-х годов и затянувшийся аграрный кризис, вызвавшие повышение стоимости жизни. В конечном итоге все эти события неблагоприятно сказались на духовном климате общества. Так что на исходе эпохи великих реформ русское общество снова оказалось в глубоком кризисе – не только экономическом, социальном, политическом, но и духовном. Уходивший в прошлое патриархально-сословный уклад оставлял человека один на один с бурно меняющейся социальной действительностью. Тысячи людей потеряли жизненные ориентиры, падала общественная нравственность.

В 1891 году Н.К.Михайловский писал: «Ни для кого не тайна, что идеалы в наше время оскудели, как и в отношении, так сказать, объема, так и в отношении интенсивности... О наличности какой-либо общественной задачи, которая соединяла бы в себе грандиозность замысла с общепризнанной возможностью немедленного исполнения, нечего в наше время и говорить. Нет такой задачи» (3). Погруженные в личные проблемы, семьи мелких гражданских чинов, в особенности отставных, большая часть небогатого купечества, мещане, жившие кустарными промыслами, сдачей квартир внаем, огородами и т.п., еле-еле сводили концы с концами. Их терзал страх за завтрашний день, заставляя беречь каждую копейку. Консервативность быта препятствовала адаптации к новым социальным условиям. К тому же церковь продолжала настаивать, что благоустроенная жизнь – греховный соблазн, порождение испорченности человеческой.

Духовный кризис общества сказался, как это бывало всегда в России, на усилении алкоголизма и росте числа самоубийств. С 1870 по 1887 год в Европейской России «умерли от опоя водкой» 85 200 человек, покончили жизнь самоубийством – 36 000 человек. Но среди «случайных» смертей лидируют утопленники – их за этот же период начитывалось 124 000 (4).

Борьба властей с тотальным пьянством оставалась важнейшим делом. Правила, запрещающие питейную торговлю вблизи храмов, дворцов, заводов, ограниченные часы торговли, а также право сельских обществ ходатайствовать о закрытии кабака, даже казенного, по-прежнему оставались в силе. Однако, как и везде и всегда, эти ограничения не могли всерьез остановить продолжающуюся алкоголизацию населения. Причины ее лежали глубже – в серьезном духовном кризисе.

Именно в это время церковь могла бы стать духовной опорой общества, но не стала. Почему? Причин глубокого падения церкви немало. Но, пожалуй, важнейшей из них было отношение к ней государства. Силы, создавшие в начале XVIII века Российскую империю, подчинили интересам и контролю государства все сферы жизни народа, вплоть до сокровенной духовной жизни, которой ведала церковь. В императорскую эпоху властители видели в церкви сперва опасного конкурента, затем – кормушку, из которой можно черпать средства на казенные нужды. И наконец, одно из многих орудий управления подданными. В 1721 году Петр I обезглавил церковь, ликвидировав патриаршество, дополнявшееся поместными соборами, ввел скроенный по лютеранскому образцу синод – собрание иерархов, избираемых и увольняемых императором и дававших клятву считать его своим «крайним судьей». Для наблюдения к ним был приставлен обер-прокурор, «око государево и стряпчий дел государственных». Екатерина II также выбила у церкви почву из-под ног, забрав в казну церковные владения, посадив архиереев и монастыри на жалованье.

Численность белого духовенства жестко ограничивалась введенными государством штатами. Приходы, ранее сами избиравшие себе попов, с конца XVIII века получают их по назначению от начальства. Начинается перевод приходского духовенства на казенный оклад, духовных лиц, наряду с офицерами и чиновниками, начинают награждать светскими орденами. Но самое, пожалуй, страшное из того, что было сделано Петром, – ликвидация тайны исповеди. Священники должны были доносить властям о том, что они услышали. Люди теперь либо отказывались от исповеди, что было опасно, либо, что было чаще, лгали.

Союз церкви и государства стал еще прочнее, хотя он, конечно, не был равноправным. Система церковного управления строилась на сочетании власти светских бюрократов и церковных иерархов, третировании рядового духовенства и подавлении верующих. Синодальные обер-прокуроры сосредоточили в своих руках громадную власть. Превращая церковь в государственное орудие, власть ограждала ее своими чисто светскими средствами: закон запрещал православным менять веру и ограничивал в правах врагов официального православия – старообрядцев и сектантов. Миссионерство в России было запрещено всем конфессиям, кроме православной церкви. Дискуссия с православием была невозможна – все произведения, касающиеся вопросов веры, подлежали духовной цензуре. Под страхом наказания православные должны были регулярно исповедоваться и причащаться, бывать в храмах по воскресеньям и праздникам.

Менялись акценты в отношениях власти и церкви, но глубинная их суть оставалась неизменной. Государи-реформаторы – Петр, Екатерина, Александр 1 и Александр II – считали главными чисто внешние (административные, социальные, экономические) преобразования и использовали чисто светские способы управления, отводя церкви второстепенную роль. Чем в большей мере православная церковь превращалась в орудие для выполнения чисто светских задач, а вера – в государственную повинность, тем быстрее гасла духовная жизнь в церкви и охладевало религиозное чувство в народе. Конечно, были подвижники: святой Тихон Задонский (1724-1783), преподобный Серафим Саровский (1760-1833), старцы Оптиной пустыни. Во многом благодаря им и трудам православных иерархов – Евгения Болховитинова (1767-1837), Игнатия Брянчанинова (1807-1867) и других – огонь русской православной святости не затухал окончательно. Вместе с тем падение учительного авторитета церкви усиливало равнодушие православных к вере. Нерадение же паствы к церкви обрекало массы духовенства на бедность, грубость нравов, необразованность и беспомощность.

Преломить эту тенденцию попытался К.Победоносцев, выдвинувший роль церкви в жизни государства на одно из первых мест. Однако, возвышая положение духовенства, обер-прокурор строго требовал от него прилежного служения, резко усилив в духовном ведомстве контроль, дисциплину и строгость. Оставшиеся от эпохи великих реформ элементы выборности и самоуправления в жизни духовных учебных заведений и епархиального духовенства искоренялись.

Наступившая полоса контрреформ была воспринята церковью с восторгом, и вся ее высшая иерархия аплодировала своему светскому вождю – Победоносцеву. Если в начале XIX столетия царизм энергично завершал процесс введения церкви в свой аппарат управления, то в конце века церковь в лице Победоносцева завоевала прочные позиции при решении принципиально важных вопросов внутренней политики самодержавия. Победоносцев стремился восстановить в жизни церкви строгие традиции старины. Церковь тщательно отгораживалась от влияния безрелигиозного светского общества, от современности. Священникам вменялось в обязанность уповать прежде всего не на собственные силы, а на авторитет церкви. Пастырь нарушит свой долг, говорилось в распоряжении синода, «если выступит судьей общественных дел не по разуму богопреданного учения, а по мудрствованию человеческому, по духу своего века». Воспитанники духовных академий и семинарий были фактически заперты в своих общежитиях, за их повседневной жизнью строго следили. Из учебных библиотек изъяли сочинения Менделеева и Сеченова, Салтыкова-Щедрина и Помяловского, Некрасова, Шевченко и других авторов. Все попытки православной паствы влиять на назначение и удаление духовенства строго пресекались.

Постепенно становилось все яснее, что политика Победоносцева несет в себе собственное отрицание. Священники, которым внушали прежде всего послушание и смирение, были не способны стать влиятельными пастырями народа. Лишенное самостоятельности, отгороженное от влияния общества духовенство теряло пастырский авторитет. Вскоре стало очевидным, что и церковная школа – чистая утопия: для духовенства главным занятием, а подчас и единственным источником средств к жизни было богослужение. На школу не оставалось ни сил, ни времени. Таким образом, все благие намерения Победоносцева по отношению к церкви приводили к прямо противоположным результатам. Возродить церковность одними мерами дисциплины и строгости было невозможно.

Прямолинейно и фанатично отрицавший всякий шаг власти навстречу обществу, пытавшийся приказами решать сложнейшие общественные проблемы, Победоносцев, на первый взгляд, идеально укладывается в несложную схему: бюрократ, реакционер, защитник самовластья. Однако в эту, казалось бы, однозначную фигуру напряженно всматривались многие великие его современники. Победоносцев был прототипом толстовского Каренина и сенатора Аблеухова в «Петербурге» Андрея Белого, героем блоковского «Возмездия», о нем размышляли Н.А.Бердяев и В.В.Розанов. Художников и мыслителей поражала парадоксальность личности и деятельности Победоносцева – Россию толкал в пропасть человек умный, образованный, глубоко верующий, абсолютно бескорыстный и искренне желавший блага стране. Привыкший к вековой определенности и патриархальному уюту старого Уклада, Победоносцев, подобно тысячам своих современников, не мог найти себе места в пореформенной России. Здесь поминутно все менялось, не было ничего определенного, устойчивого.

Реформаторы, решившие перестроить веками складывавшийся уклад жизни, полагали, что народ должен сам избирать тех, кто им руководит. В результате, заявлял Победоносцев, власть вручается толпе, которая, будучи не в силах осмыслить сложные политические программы, слепо идет за броскими лозунгами. Так как непосредственное народоправство невозможно, народ передоверяет свои права выборным представителям. Однако те, оказавшись у власти, помнят лишь о своих корыстных интересах. Поэтому стоящее над классами и партиями самодержавие – плод органического развития России – ближе, по мнению Победоносцева, к нуждам народа, чем «разумная» демократия. К тому же демократия, не способная твердо направлять общество, порождает хаос, из которого вырастает тирания. Гибельное саморазвитие общества, по мысли Победоносцева, должно смениться строгой его опекой со стороны власти.

«Не учреждения важны, а люди», – заявлял Победоносцев. Необходимо пересоздать людей внутренне – возродить в обществе набожность, трезвость, крепкие семейные связи, чувство долга и дисциплины. На главные государственные посты надо назначить достойных людей, императору – неослабно контролировать весь ход государственной жизни, прислушиваясь к голосу советника, душой близкого к народу. В этой роли Победоносцев видел прежде всего себя.

Завращались гигантские маховики государственного механизма, движимые неукротимой энергией Победоносцева. Внук приходского священника сменял и назначал министров. Важнейшей заботой государства стало возвышение престижа православной церкви. По стране прокатилась волна религиозных празднеств, в центре которых стало празднование 900-летия крещения Руси. Реставрировались древние русские святыни – Успенский собор во Владимире и Ростовский Кремль, строились новые храмы в древнерусском стиле – Владимирский собор в Киеве, храм Спаса на крови в Петербурге. Лично прочитывая практически всю российскую прессу и литературу, Победоносцев давал указания цензуре, организовывал чистки публичных библиотек от неблагонадежных изданий.

Заманчивой была идея дать правильный ход государственным делам без реформ, лишь назначив достойных людей на важнейшие посты. Но как выбрать действительно достойного? Здесь Победоносцев мог опираться лишь на свое личное мнение, зачастую ошибочное. К тому же, почуяв в обер-прокуроре власть, к нему потянулось множество карьеристов и проходимцев. Возвышение Победоносцева – при всем его уме, образованности и преданности идее – предвещало господство политических ничтожеств, окружавших трон в последние годы самодержавия. Пытаясь поставить необычайно сложную государственную жизнь конца XIX века под личный контроль самодержца, Победоносцев лишь расшатывал механизм управления. Мысль же о том, что нужды страны надо узнавать не через представительные учреждения, а советуясь с честными выходцами из народа, принесла в начала XX века страшный плод – Распутина.

Не удалась Победоносцеву и попытка повысить религиозность русского общества. Ратуя за духовное единство России, он торопил формирование ее религиозной и национальной самобытности, подталкивал распространение православия и русской культуры мерами государственного принуждения. Для инородцев и инаковерующих это оборачивалось стеснениями, а то и репрессиями. Гонимые верования от преследований лишь крепли, а в обществе укоренялся дух насилия и презрения к свободе совести. «Величайшая опасность в религии и политике состоит в допущении злых путей и средств, хотя бы для самых лучших целей, – писал постоянный оппонент Победоносцева Владимир Соловьев. – С переменою поколений цели меняются, а привычка к злому способу действий остается и усиливается, как наследственная болезнь» (5).

А между тем для выживания многонациональной страны крайне важной была продуманная и тонкая политика по отношению к «инородцам» и «иноверцам». Александр III, не обладая необходимым минимумом знаний, не мог вникнуть в суть обсуждаемых дел, мыслил упрощенно и прямолинейно. Например, он был убежден, что евреи – «богом проклятый народ, так как они распяли своего спасителя». Правда, в начале своего царствования, 3 мая 1883 года, он издал закон, казалось бы, дающий надежду на некоторую веротерпимость, по крайней мере, по отношению к раскольникам и сектантам. Но вскоре надежды на веротерпимость властей рухнули: именно по отношению к сектантам правительство, руководимое в Победоносцевым, проявляло особую суровость.

Почему же все благие намерения Победоносцева неизменно приводили к прямо противоположным результатам? Почему каждым шагом своим обер-прокурор приближал хаос, которого так страшился? В обличье Победоносцева – монархиста, охранителя, глубоко религиозного человека – отчетливо проступают, если всмотреться, черты радикального интеллигента. Целиком отрицая пореформенную действительность, Победоносцев не понимал относительности всего земного, невозможности создать общественный уклад, лишенный негативных сторон. Обидевшись на жизнь за то, что она живая, за то, что свет в ней неотделим от тени, Победоносцев возжелал абсолюта, идеала, но, захотев добра без зла, он на деле оказался отброшен в зло без добра. Максимализм, предельность желаний оборачивались нигилизмом по отношению к реальной жизни, недостатком мужества для того, чтобы принять ее неизбежные негативные стороны, недостатком терпения для того, чтобы медленно их лечить, стремлением «отменить» текущую жизнь, чтобы на пустом месте выстроить свою утопию. Так что в своем убеждении, что реальная жизнь поддается реконструкции, он был единомышленником пришедших вскоре к власти большевиков, тоже полагавших возможным осуществить социальную утопию.

С радикальными интеллигентами Победоносцева роднила и тяга к интеллектуальному душевному комфорту, выглядевшая как принципиальность, боязнь внутренней работы, нежелание расставаться с раз усвоенными убеждениями, стремление не корректировать свои общественные идеалы в соответствии с движением жизни, а, напротив, жизнь подгонять под свои принципы. Фанатично веривший в свою правоту, Победоносцев не устоял перед соблазном принципа – «Цель оправдывает средства». Мягкий, даже нерешительный в личных отношениях, он был неумолимо жесток на политическом поприще. Когда должны были крыть одну из духовных семинарий, в которой произошли беспорядки, и местный архиерей умолял Победоносцева отменить это решение – дело было зимой, многим воспитанникам грозила голодная смерть, – из Петербурга пришла телеграмма: «Пускай умрут». Так что большевизм – это не иноземная зараза, занесенная в Россию вместе с марксизмом, но наша отечественная родовая черта.

Действительно, попытками силой заставить людей быть счастливыми и добрыми Победоносцев удивительно напоминал своих антиподов из революционного лагеря. Его деятельность фактически служила иллюстрацией тезиса В.Белинского: «Люди так глупы, что их надо насильно вести к счастью». Поэтому закономерным становится крах политики Победоносцева: он ничего не смог противопоставить надвигающейся революции – по существу «красной» революции он противопоставил тоже революцию, но только «белую». Создалась классическая для России коллизия – революция и реакция, близкие по своей сути, создают ситуацию, делающую невозможным мирный и компромиссный «третий» путь.

А что в это время происходило в культурной жизни? Как в свое время заметил Г.Гегель, развитие культуры часто происходит несинхронно с социальным развитием. На периоды реакции нередко приходилось время яркого расцвета какой-либо отрасли культурной жизни. Эта закономерность проявляла себя и в истории России.

Как и обычно, в рассматриваемый период судьба культуры во многом определялась личностями, стоящими во главе государства и соответствующих ведомств. Это сказывалось прежде всего на финансовой политике. Например, когда в 1889 году президентом Академии наук стал Великий князь Константин Константинович, это сразу положительно сказалось и на ее бюджете.

Если попытаться выстроить иерархию деятелей искусств различных специальностей по проявляемому к ним общественному интересу и их социально-экономическому положению, то во второй половине столетия на лидирующие позиции выдвигаются литераторы. Гонорары известных русских писателей этого времени позволяют им достигать вполне обеспеченного существования. В частности, за один печатный лист И.С.Тургенев получал 400 рублей, Л.Н.Толстой (за «Войну и мир») 300 рублей, П.Д.Боборыкин – 300 рублей, А.Н.Островский – 150-174 рубля, В.Г.Королен­ко – 150 рублей, М.Е.Салтыков-Щедрин – 100-125 рублей. Для сравнения – Н.И.Костомарову за научные статьи платили лишь 75-80 рублей за лист (В 70-е годы прошлого века можно было достаточно обеспеченно жить на 30-35 рублей в месяц). В суммарном отноше­нии среднегодовой гонорар писателей этого времени превышает годовое жалованье многих категорий чинов­ников, врачей, учителей. Особый интерес представля­ет тот факт, что в абсолютном исчислении литера­турные гонорары в России в 70-90-е годы были значительно выше, чем в это же время в Европе, в частности, во Франции. Здесь сказалась важная черта развития России, заслуживающая специального вни­мания, – рост во второй половине XIX века сети мас­совых учебных заведений не привел к тому перепро­изводству интеллигенции, которое наблюдалось в этот период в Европе.

В этот же период открываются крупнейшие рос­сийские художественные музеи. В 1898 году в Петер­бурге открылся Русский музей. В 1892 году П.М.Тре­тьяков передал в дар Москве свое богатое собрание русской живописи, а также коллекцию западноевро­пейской живописи своего брата С.М.Третьякова. Тре­тьяковская галерея стала затем государственным му­зеем.

В самой живописи прежний накал страстей не­сколько спадает. Так, передвижники «остыли» уже к концу 70-х годов. Нескольких видных передвижни­ков – И.Е.Репина, В.Е.Маковского, И.И.Шишкина, А.И.Куинджи – Академия художеств принимает в свои ряды.

Растет популярность театрального искусства – после отмены монополии Императорских театров в 1882 году его аудитория все более демократизируется. В создававшиеся частные столичные театры стали ухо­дить лучшие провинциальные актеры. Развитие желез­ных дорог активизировало гастрольную деятельность столичных театров и актеров в провинции. Ослаблен­ные провинциальные труппы встречали соперников, невыгодно оттенявших их слабые стороны. Такие го­рода, как, например, Орел и Воронеж, стоявшие срав­нительно близко к столицам и на пути к крупным провинциальным центрам, видели у себя практически всех артистических знаменитостей. Киев, Одесса, Харьков принимали и русских столичных артистов, и светил европейской сцены: Э.Росси, Т.Сальвини, С.Бернар, Э.Дузе.

Особой популярностью пользуется оперное искусство. Оперные антрепризы успешно работали во многих городах империи – в Казани, Саратове, Астрахани, Екатеринбурге, Перми, Ирбите, оперные театры существовали в Одессе, Киеве, Харькове, Тифлисе, Вильно, Воронеже, Житомире, Пензе, Тамбове, Уфе. Часто приезжали оперные труппы на Нижегородскую ярмарку. Во время Всероссийской торгово-промышленной и художественной выставки 1896 года в Нижнем Новгороде работали два оперных театра.

Точных статистических данных о числе театров в последней четверти XIX века нет. Есть сведения о театральных помещениях. Однако театральное здание могло пустовать в течение сезона, а то и нескольких. С другой стороны, профессиональные труппы выступали и на аренах цирков, и на открытых сценах увеселительных садов. Да и учет помещений не точен. В 1897 году в печати упоминалось, что в России около 300 театров. По другим сведениям, в Европейской России было 189 театров, на Кавказе – 15, в Сибири – 9, в Средней Азии – 3.

Профессиональный театр развивался и распространялся на обширных пространствах России неравномерно – в соответствии с неравномерным развитием городов. Разница в численности населения городов (потенциальных зрителей), а также в сумме средств, которые могли быть переданы театру (как плата за билеты и помощь со стороны городского управления) оказывалась весьма значительной. Университетские города и те, что стали центрами развивающейся промышленности, торговли, узлами путей сообщения, в несколько раз превосходили по количеству населения другие, в административном положении равные. Постоянно и с лучшими актерскими силами театр действовал главным образом в тех городах, которые обещали достаточное количество зрителей. В них давали спектакли и по нескольку трупп одновременно. С театром как развлекательным зрелищем соперничал цирк.

Чтобы заинтересовать публику, требовались очень крупные артистические имена или, по выражению В.А.Гиляровского, антрепренерские «фортели». Привлекало зрителей и незаурядное оформление спектаклей – их художественное решение или технические «чудеса». В провинции работали талантливые сценографы и декораторы, которые умели при сравнительно небольших затратах делать «грандиозные» спектакли. Мемуаристы вспоминают постановки 1890-х годов, когда на сцене шли проливные дожди, низвергались водопады, били фонтаны, «извержение Везувия или бушующее море с гибнущими кораблями было обычным явлением», появлялись подплывающие пароходы, железные дороги с «настоящими» паровозами с электрическими фарами, дымом и искрами» (6).

Посещение театра стоило дорого – губернский чиновник тратил при этом не менее пяти рублей: билет в кресло первого ряда (от двух до трех с лишним рублей), извозчик, вешалка, буфет. Такие расходы не мог себе часто позволять человек, получающий даже 100 рублей в месяц, а брать другие места считалось неудобным по социальному положению. Семье театр стоил 60 рублей и более. Для мелких служащих билеты в задние ряды партера – от 50 копеек до 1 рубля 50 копеек были также обременительны. Только высокохудожественные спектакли, выступления крупнейших артистов провинции, а также столичных и иностранных гастролеров собирали в театре всю местную интеллигенцию. Наиболее страстными приверженцами театра являлись учащиеся высших и средних учебных заведений. Другой непременный слой театральной публики – люди, зарабатывавшие себе прожиточный минимум, но не имевшие ни собственного дела, занимающего все помыслы, ни собственного дома, для которого следовало бы копить копейку. Это – домашняя прислуга, приказчики и т.п. Театр, будучи престижным культурным развлечением, как бы поднимал их на социальную ступеньку выше, приближал к культурному, привилегированному обществу. В университетских городах ведущим слоем публики оставалось студенчество. С развитием промышленности, ростом пролетариата галерка все более демократизировалась. В театр, хотя бы только по воскресным дням, захаживали и фабричные рабочие.

Еще в начале рассматриваемой эпохи возник вопрос об устройстве народного театра, точнее, театра для народа. Первый такой театр, где давались спектакли по ценам, доступным рабочим, устроил в Одессе в 1871 году актер-любитель и театральный публицист Н.П.Чернышев. Здесь несомненно воздействие народнического движения. Один из деятелей народного театра того времени писал, что среди актеров мысль о народном, идейном театре родилась, когда началось хождение в народ. На процессы возникновения народных театров повлияло и то обстоятельство, что профессиональный театр ориентировался преимущественно на «культурный» слой. С новой остротой вопрос о народном театре был поднят в 1880-х годах, когда культурная помощь народу казалась единственно возможной и достойной деятельностью. В 1880-х – начале 1890-х годов театры создавались в посадах, селах, деревнях, на фабриках. Большое распространение получили любительские труппы из крестьян и из рабочих под руководством местной интеллигенции. В середине 1890-х годов организацией народных театров занялись учрежденные правительством «общества попечительства о народной трезвости». «Народные дома» и «народные» профессиональные театры в конце 1890-х – начале 1900-х годов открывались в ряде городов. Но никакой просветительной миссии они не несли. Репертуар их был обычный, а то и более низкопробный, цены оставались в большинстве случаев слишком высокими для рабочих.

Сильным конкурентом театра стал цирк. Разъезжали по городам устроители «волшебных вечеров» иллюзиона с использованием открытий физики и химии. Афиши объявляли демонстрацию «новейших поразительных опытов высшей магии, иллюзии, спиритических привидений и экспериментов высшего магнетизма». Ловкие импресарио показывали «чудеса природы» – великанш, карликов и т.п. Кроме акробатических упражнений, конных ристалищ с виртуозами-наездниками и наездницами и т.д. цирки устраивали помпезные театрализованные зрелища: «Наполеон I накануне сражения при Ватерлоо» – «мимико-драматические сцены» в десяти картинах с сотней участников, «Большая английская охота, или Гонка за живым оленем», «Мазепа – большая историческая пантомима» в двух действиях, пяти картинах с участием ста двадцати артистов и сорока лошадей. В составе цирковых коллективов имелись оркестры, гармонисты и балалаечники. Посещались цирки лучше театров. Еще в 1860-е годы критики сетовали, что публика охотнее ходит в цирк, чем на драму и комедию. И позже театральные рецензенты и обозреватели общественной жизни не раз писали, что горожане предпочитают театру акробатов, наездников и другие цирковые зрелища.

Кроме театров и цирков для развлечения городских жителей открывались увеселительные городские и пригородные сады с военными и бальными оркестрами, хорами цыган, женскими хорами и т.п. Музыку и пение можно было послушать в ресторанах, трактирах и других питейных заведениях. Устраивались народные гулянья в дни церковных праздников (Рождество, пасхальная и троицына неделя и др.) с качелями, балаганами и т.п. Изобиловали увеселениями ярмарки, продолжавшиеся от двух дней до двух недель и более. Открывались балаганы с гимнастами, клоунами, фокусниками, кукольные театры, панорамы с живописными видами городов. В гостиницах и трактирах сверх обычной программы выступали рожечники, гудошники, арфистки. Ярмарочные удовольствия стоили недорого (вход в зрительный зал – 5 копеек) и были демократичны по существу своему. Их спешили посетить фабричные люди, матросы, грузчики, но не брезговали ими и другие слои горожан.

В издательской деятельности особенное оживление замечается с половины 80-х годов. Создаются новые типографии, выходят новые издания. Наблюдался также заметный рост литературы, издаваемый на других языках. Среди изданий бесспорно лидируют богословие, художественная литература и справочные издания. Вместе они составляют в этот период четверть всех выпускавшихся книг. Учебники также составляют заметную долю книгоиздания.

С переходом власти в народном просвещении в руки графа Толстого в мае 1882 года начинается резкий поворот в сфере образования – истинная эпоха императора Александра III. Уже в 1884 году был введен новый университетский устав. Он лишил университетские советы всех остатков автономии, а Министерство образования получило возможность по-своему составлять программу юридического и филологического факультетов. Власть попечителей округов в отношении университетов была значительно расширена. Ректор теперь не выбирался советом, а назначался министром народного просвещения. Он мог делать профессорам указания, напоминания и замечания. Компетенция университетского совета и факультетских собраний в значительной степени была ограничена. Деканы назначались попечителем. Должность проректора была упразднена. Надзор за исполнением в университетских зданиях как студентами, так и посторонними слушателями установленных правил была возложена на инспектора, определяемого министром по представлению попечителя учебного округа.

Университетский суд был ликвидирован, а его функции переданы в ведение отчасти инспектора, отчасти ректора, отчасти правления университета. Экзамен для оканчивающих курс студентов производился в особых государственных комиссиях. К испытаниям допускались только те студенты, которым было зачтено установленное число семестров.

В области среднего образования частные реформы, произведенные в уставе гимназий (1891г.) и реальных училищ (1888г.), существенно не изменили характер этих учебных заведений. В гимназиях – как мужских, так и женских – была увеличена плата за обучение. Военные гимназии были вновь преобразованы в кадетские корпусы. Все невоенные воспитатели заменены были офицерами. Условия приема в корпусы изменились – в смысле предоставления больших преимуществ сыновьям военнослужащих, особенно убитых и раненых на войне офицеров. Военные прогимназии были закрыты. А в 1896 году были учреждены два типа коммерческих учебных заведений – коммерческие училища и торговые школы.

Настроения, вкусы и стремления учащихся, как и интеллигенции в целом, не были однозначными. Так, в средних учебных заведениях в 1870-х годах широко распространилась революционная пропаганда. Но с конца 1870-х и – в особенности – в 1880-х годах гимназическая среда стала утрачивать интерес к новейшим социальным идеям. Повлияла на образ жизни гимназистов и реформа 1871 года – преобразование гимназий в классические с преобладанием древних языков и математики, а также с усиленным полицейским надзором за внеклассным поведением. В 1887 году был издан знаменитый «циркуляр о кухаркиных детях», преградивший доступ в гимназии и прогимназии детям «кучеров, лакеев, поваров, прачек, мелких лавочников и т.п. людей». Всемерно ограничивался прием представителей низших классов и в высшие учебные заведения. После студенческих волнений 1874 года было признано необходимым стеснить приток в университеты «учащихся, мало подготовленных в научном отношении и притом не обеспеченных материально», то есть воспитанников семинарий. Устав 1884 года уже полностью отказывал им в приеме.

В постановке начального образования 80-е годы характеризуются тенденцией передать народные школы в ведение Священного синода. Сразу же после воцарения Александра III Победоносцев обратил его внимание на необходимость создать среднюю школу, где «люди низшего класса могли бы получать нехитрое, но солидное образование, нужное для жизни, а не для науки», а для этого «искать главной опоры в духовенстве и церкви, в народном первоначальном образовании». «Прежнее министерство, – утверждал он, – шло едва ли верным путем, умножая сеть школ и наполняя их учителями, приготовляемыми в учительских семинариях. Оно не в силах было следить за этими учителями». Тогда же, в марте 1881 года, комитет министров постановил, что «влияние духовенства должно распространяться на все виды элементарных училищ». 13 июля 1884 года были высочайше утверждены «Правила о церковно-приходских школах», и император написал на них: «Надеюсь, что приходское духовенство окажется достойным своего высокого призвания в этом важном деле».

Практика клерикализации образования коснулась также средней и высшей школы. И конечно же, при прямом участии Победоносцева. Прежде всего было значительно расширено преподавание церковных и богословских дисциплин как в государственной средней школе, так и в городских и земских четырехклассных училищах. Начальные школы предложено было передать в духовное ведомство, согласно домогательствам Победоносцева. И если фактически в 90-х годах этого не случилось, то в значительной мере лишь благодаря дворянской оппозиции, которая, хотя и была сама консервативной, не желала, однако, выпускать дело начального образования из своих рук.

Церковная школа для народа была заветной мечтой Победоносцева. В ней он видел противовес порождению великих реформ – земской светской начальной школе, которая, как ему казалось, отрывала крестьян и от земли, и от церкви. Школа же церковная, сохраняя и укрепляя религиозное мировоззрение в основной массе населения России – крестьянстве, должна была стать залогом спасения России. Церковные школы были возрождены Победоносцевым фактически из небытия. Только за время царствования Александра III их число увеличилось в восемь раз. В 1894 году было создано высшее управление церковными школами при Священном синоде.

Однако несмотря на рост числа школ грамотность российского населения оставалась низкой – по переписи населения 1897 года – 21,2 процента. Но в губернских городах число грамотных было существенно выше.

Император после тяжкой болезни скончался в Ливадии 20 октября 1894 года. Голос народа дал ему прозвание царя-миротворца.