Язык как средство отображения объективной реальности

Особенностью существования человека является то, что он живет как бы «в двух окружениях, в двух мирах: как «тело» ('as a «body»') он пребывает среди объектов в физическом пространстве; как «субъект мысли» ('as a «mind»') он живет и общается с объектами совсем другого рода: он воспринимает и приобретает их, носит в себе и передает их различными способами другим жителям этого мира, другим субъектам мысли» [Vendler, 92]. Между миром реальных объектов и миром мыслей существует постоянная взаимосвязь. Мы обращаемся к действительности, чтобы закрепить и верифицировать существующие в человеческом сознании образные отпечатки внешних объектов, и, наоборот, мы оперируем понятиями, чтобы выявить причинно-следственные связи и порядок вещей в окружающем нас мире. В качестве связующего звена между элементами двух систем выступает язык как еще один «мир, лежащий между миром внешних явлений и внутренним миром человека» [Гумбольдт: 1984, 13].

Вопрос о соотношении языковых единиц с объектами реальной действительности являлся предметом изучения на протяжении длительного времени. В «Признаниях» Августина Аврелия детально описывается восприятие ребенком соотношения между языковыми знаками и объектами, которые они обозначают: «Я схватывал памятью, когда взрослые называли какую-нибудь вещь и по этому слову оборачивались к ней; я видел это и запоминал: прозвучавшим словом называется именно эта вещь. Что взрослые хотели ее назвать, это было видно по их жестам. По этому естественному языку всех народов, слагающемуся из выражения лица, подмигиванья, разных телодвижений и звуков … Я постепенно стал соображать, знаками чего являются слова, стоящие в разных предложениях на своем месте и мною часто слышимые, принудил свои уста справляться с этими знаками и стал ими выражать свои желания, начал я этими знаками общаться с теми, среди кого жил» [Августин Аврелий, 13].

Как считает Л.Витгенштейн, этот небольшой отрывок раскрывает весь процесс соотношения языковых знаков с объектами реальной действительности. «Эти слова, как мне кажется, дают нам детальное описание сущности человеческого языка. Она заключается в следующем: отдельные слова языка называют объекты, предложения являются комбинациями таких наименований. В этой языковой картине мы находим корни следующей идеи: каждое слово имеет значение. Это значение соотносится со словом. Существует объект, за которым это слово стоит» [Wittgenstein: 1953, 2].

По мнению Л.С.Выготского, образование связи между отдельным словом и его значением происходит только в том случае, если данный процесс является жизненно важным для индивида. «Само по себе заучивание слов и связывание их с предметами не приводит к образо­ванию понятия». Для того, чтобы возник этот процесс, «нужно, чтобы перед испытуемым возникла задача, которая не может быть решена иначе, как с помощью образования понятия» [Выготский: 1982, 123].

В процессе мыслительной деятельности реальные объекты преобразуются (подвергаются упрощению) и по мере осмысления заносятся в память человека в виде образных схематически оформленных структур. Таким образом, любому предмету действительности на уровне мышления соответствует определенное понятийное содержание. Процесс оперирования мысленными аналогами объектов действительности на уровне сознания напоминает прием, отмеченный Платоном в качестве второй характеристики сущности геометрии, когда при построении геометрических фигур используются образы, взятые из мира физических предметов [Платон, 317 – 319]. Языковой знак (лексема), с одной стороны, соотносится с обобщенно-образным понятийным содержанием (сигнификатом), а с другой стороны, с множеством объектов реальной действительности (денотатами), которые с помощью этого знака обозначаются. Для выражения понятийного содержания языкового знака и объекта реальной действительности в языкознании и логике используется различная терминология: означаемое и означающее, экстенсионал и интенсионал, референт и концепт и т.д.

Триединая структура соотношения языковых единиц с объектами реального мира, общепринятая в настоящее время в языкознании и логике, прошла стадию длительной апробации. Чаще всего в лингвистических и философских концепциях предусматривалась более детальная градация понятийного содержания языковых знаков. Г.Фреге в качестве понятий, соотносящихся с реальными объектами, различал: концепт – понятие об этом объекте; смысл – способ мышления об объекте и значение – мыслительное содержание языкового знака. Например, выражения "Утренняя звезда" и "Вечерняя звезда" обозначают одну и ту же планету (один и тот же объект) и соответственно имеют одно и то же значение, но обладают разным смыслом, так как представляют этот объект по-разному. Г.Фреге писал: «Мы должны различать смысл и значение. [Frege: 1980б, 29].

Различия в смысловом представлении объектов действительности находят отражения в системе синонимичных средств языкового выражения. В основе синонимии лежат неадекватность способов представления объекта реальной действительности, выражающаяся в различной таксономической наполненности понятия ('кровать' – 'место для сна'), структурной конфигурации ('скала' – 'утес', 'набор' – 'серия') или темпоральной соотнесенности ('автомобиль' – 'машина', 'аэроплан – 'самолет'). За лексическими вариантами закреплено, как правило, представление различных видовых характеристик предметов, его качественных сторон ('Утренняя звезда' – 'Вечерняя звезда') или оценочных составляющих ('революция' – 'мятеж', 'разведчик' – 'шпион'). Кроме объективных различий в представлении, являющихся критериями создания синонимичных средств выражения, при назывании предметов или явлений действительности имеют место различия стилевого и эмоционального характера, лежащие в основе формирования системы средств вторичной номинации. В образовании метафорических структур принимают участие лексемы эмоционально-окрашенной семантики, выражающие отношение субъекта речи к описываемым явлениям. С другой стороны, метафорические конструкции часто в наглядно-образной форме раскрывают значение предмета, явления или признака, ситуативно предсказывая форму его применения или его потенциальное поведение.

Таким образом, язык как система кодирования информации, с одной стороны, обращен к внешнему миру (его элементы служат для наименования объектов и явлений реальной действительности), а с другой – способен к преобразованию фактов действительности, так как процесс отображения зависит исключительно от воли сознания и может проходить в разных плоскостях и под разными углами зрения. Для обозначения одного и того же предмета или явления может быть использовано множество языковых вариантов. К средствам языкового выражения объектов реальной действительности, например абстрактного понятия дома, относятся: различные синонимичные варианты, раскрывающие особенности конкретных предметов, входящих в состав этого понятия ('здание', 'изба', 'высотка', 'небоскреб'); лексемы с морфологической модификацией, указывающей на параметры предметов ('домик', 'домище'); атрибутивные словосочетания ('деревянный дом', 'одноэтажное строение'); аналитические и метафорические конструкции ('место, которое человек создает для того, чтобы жить, укрываться от непогоды и т.д.', 'домашний очаг').

Леви-Строс сформулировал соотношение между лексическими единицами и объектами реальной действительности следующим образом: даны две серии – одна означающая, другая означаемая, первая представляет собой избыток, вторая – недостаток. Между означающим и означаемым всегда остается несоответствие [Levi-Straus: 1983]. Связующим звеном между многочисленными языковыми вариантами, существующими в сознании носителей языка, выступает, с одной стороны, тот факт, что они ориентированы на абстрактное понятие дома, а с другой стороны, то, что за каждым из них стоит предмет реальной действительности, обеспечивающий преемственность при их использовании в данном социуме. Субъективно-конвенциональный характер языковых единиц базируется на соотнесенности их с предметами объективной реальности.

При наименовании абстрактных, умозрительных, понятий, таких как 'справедливость', 'ясность', 'совесть', 'свобода', 'любовь', в ситуации, когда невозможно сопоставить лексическую единицу с реальным объектом действительности, существует обратная тенденция: в сознании носителей языка присутствует множество вариантов закрепленного за конкретной языковой единицей понятийного содержания. То, что не имеет унифицированной модели восприятия на денотативном уровне, в пределах заданного общего значения каждый субъект мысли может воспринимать и трактовать по-своему. В этой связи естественно предположить, что в сознании носителей языка процесс соотношения и оперирования абстрактной лексикой и соответствующим ей понятийным содержанием будет отличаться от аналогичных механизмов ментального восприятия конкретных языковых единиц. Так как соотношение на ментальном уровне между абстрактными категориями не может опираться исключительно на субъективные факторы, естественно предположить, что в качестве базовой основы в этом случае также выступают предметные или ситуативные посредники из мира объективной реальности.

Наиболее наглядно это проступает в рассуждениях ребенка. «Когда речь идет об определении отвлеченных понятий, то все равно при их определении на первый план выступает конкретная, обычно действенная ситуация, которая и является эквивалентом детского значения слова». Абстрактная лексика трактуется следующим образом: «Разум, – говорит ребенок, – это когда мне жарко и я не пью воды» [Выготский: 1982, 173].

Процесс объектного воплощения проходит несколько стадий: мыслительное восприятие абстрактного значения, обработку и последующее языковое воплощение, – и свойственен не только мышлению детей, но и взрослых. Поскольку «речевая деятельность даже в самых своих простейших проявлениях есть соединение индивидуальных восприятий с общей природой человека» [Гумбольдт: 1984, 77], в сознании взрослого человека создание связи ‘абстрактное понятие – конкретная ситуация, его отображающая’, в отличие от стихийно возникающих детских образов, имеет закономерный характер и подчиняется логическим законам целесообразности.

Особенности восприятия и кодирования абстрактных значений
на уровне языка и мышления

Процесс кодирования с помощью языковых единиц поступающей извне информации проходит стадию мыслительной апперцепции, которая включает разложение объекта действительности на присущие ему дифференциальные и интегральные признаки и дальнейший синтез – создание мысленного аналога предмета с учетом всех его жизненноважных для субъекта восприятия характеристик, воспринимаемых после апперцепции в иерархической последовательности.

При этом абстрактные понятия, существующие исключительно в сознании носителей языка, такие как 'горечь', 'трусливый', 'свободный', 'летит' и др., воспринимаются не иначе, как признак (характеристика) того или иного предмета действительности, который в настоящий момент этим качеством обладает. Неустойчивость существования отвлеченной лексики в сознании подтверждается данными исторического языкознания, в частности, более поздним вычленением и наименованием данных понятий в действительности: «глагол в языке впервые … появился … в качестве грамматической связки, т.е. в виде так называемого "вспомогательного глагола" … этому появлению глагола в роли связки предшествовала эпоха, когда глагола совсем не было» [Овсянико-Куликовский: 1896, 18].

Представление о признаках предмета, например о чертах характера, можно получить только, представив себе человека (литературного героя), обладающего этими качествами, а понятие о глагольном действии складывается путем перемещения предмета (предметов) в пространстве и времени. «Когда я говорю о глаголах, я имею в виду объекты или, что то же самое, существительные, действия которых эти глаголы обозначают» [Russell: 1971б, p.108] [17]. Отсутствие денотатов, соотносящихся с признаками, затрудняет процесс оперирования ими на уровне мышления.

При объяснении прилагательного 'голубой' нельзя, например, ограничиться теми действиями, которые обычно предпринимаются при толковании существительных с предметным значением: нельзя назвать слово и показать на предмет голубого цвета, так как в этом случае существует вероятность того, что адресат речи свяжет прилагательное не с понятием 'голубой', как вам бы того хотелось, а с предметом, который в данном случае этим цветом обладает. «Когда спрашивают: "Какая разница между голубым и красным"?, возникает желание ответить: то, что один является голубым, а другой – красным. Но, конечно же, это не значит ничего, и в действительности то, о чем мы думаем (когда думаем о красном или голубом – О.Г.), представляет собой разницу между поверхностями, обладающими этими цветами» [Wittgenstein: 1974, 208]. Зависимое положение прилагательных от объекта, носителя данного признака, и наречий – от характера передвижения объекта делает практически невозможным вычленение их в отвлеченном виде и, следовательно, ограничивают возможности их функционирования в качестве категорий ментального уровня. «Образованные в результате абстрагирования, снятия предметных, физических свойств вещей, лиц и т.п., прилагательные являются по самой своей сути синсемантичными словесными знаками и в большей степени, чем глаголы, нуждаются в "дополнительности", в конкретизации своего чрезвычайно обобщенного значения» [Уфимцева, 203].

Даже если в нашем воображении возникает абстрактный образ, связанный, например, с каким-либо цветом [18] или способом перемещения, то при передаче этого образа во времени или пространстве нам все равно придется прибегнуть к услугам посредника – объекта, который является носителем этого признака или характер перемещения которого в данный момент времени этому признаку соответствует. Естественно предположить, что для передачи цветового восприятия от одного субъекта речи другому или при указании на понятийное содержание абстрактных понятий цвета используются посредники из мира предметов. А.Вежбицка отмечает, что при семантизации слов, обозначающих цвета: красный, белый, черный, зеленый, желтый, оранжевый, пурпурный, коричневый, серый, розовый, – целесообразно использовать объекты действительности, ассоции­рующиеся с ними в сознании носителей языка: кровь как символ красного цвета, молоко – белого, древесный уголь – черного, небо, траву, солнце как символы выражения соответственно синего, зеленого и желтого. При определении оранжевого, пурпурного, коричневого, серого и розового цветов предлагается использовать представления о сочетании нескольких цветов: красного и желтого, красного и синего и т. д. [Wierzbicka: 1980, 42 – 43]. Не случайно в словарных статьях определение цветового значения дается на основе ассоциативной связи с предметами, для которых данные признаки являются наиболее устойчивыми: черный – «цвета сажи, угля»; белый – «цвета снега, молока, мела» [19].

Ассоциативная связь между признаками и предметами, для которых данный признак является дифференциально-устойчивым, в сознании носителей языка приобретает функциональное значение: «Если, например, слепой от рождения никогда не видел ни мела, ни молока, ни снега, ни вообще каких-либо белых предметов, значение слова "белый" никогда для него по-настоящему не раскроется» [Ахманова, 22].

Мысль о предмете, с помощью которого выражается признак, имеет логическое основание. «Содержание понятия голубого неба (мысль о голубом небе) отвлечено от особенностей существования неба при восприятии его в определенный момент времени, оно относится к предметам внешнего мира, как он существует в любое время и в любом месте действия на чьи-то органы чувств» [Ахманов: 1957, 173]. Универсальность (распространение среди всех членов данного языкового коллектива), общедоступность (широкие возможности для презентации) и наглядность (яркая образная структура) – вот те качества, которые отличают предметы, соотносящиеся с определенными признаками на уровне национального сознания.

Наглядность важна при любом восприятии. «Чтобы у ребенка образовалось понятие, напр., стола, прежде всего он должен получить ощущения от вещи, называемой столом. Эти ощущения, зрительные, осязательные, должны сгруппироваться в цельный образ стола – образ, отдельный от посторонних примесей, напр., от книги, лампы и других вещей, находящихся на столе, от кресла, к нему придвинутого, от пола и т.д.» [Овсянико-Куликовский: 1895, 13]. Однако при изучении реальных объектов наглядность носит комплиментарный характер, а в случае передачи сложного понятийно-чувственного содержания наглядность (ассоциативная соотнесенность признака с предметом или ситуацией реальной действительности) часто является единственным способом выражения абстрактного понятия.

Представляется целесообразным ввести в рассмотрение понятие универсального носителя признака – предмета, который в сознании носителей языка ассоциируется с данным признаком. Существование универсального носителя предопределяет общие ориентиры при описании цвета, хотя, безусловно, каждый отдельно взятый субъект может по-разному воспринимать оттеночные значения и цветовую насыщенность в отличие, например, от восприятия геометрических объектов. «С детства меня выучили обозначать цвет голубых предметов словом "голубой", но это не значит, что мое голубое как ощущение сходно с голубым другого человека, потому что и этот называет цвета по заученной привычке. Фигуру же правильного круга или квадрата все люди с нормальными глазами видят, наверное, одинаково» [Сеченов, 334]. Не только цвета, но и любые чувства и ощущения, связанные с индивидуальным сознанием, приобретают неповторимость и весьма сложны для передачи в пространстве и времени. Г.Фреге писал: «Никто не имеет моего представления о предмете (‘my idea’), но многие люди могут видеть тот же самый предмет. Никто не чувствует моей боли (‘my pain’). Кто-то может сочувствовать мне, но все же моя боль принадлежит только мне, а его сочувствие – ему. Он не ощущает моей боли, а я не чувствую его сострадания» [Frege: 1984, 361].

Однако, несмотря на разницу в чувственном восприятии, общее представление о боли, о сочувствии или о радости имеет каждый человек, который хоть раз в жизни эти чувства испытывал. При соприкосновении с чужой болью или радостью мы, прежде всего, обращаемся к своему опыту, стараясь припомнить ситуацию, которая вызывала у нас сходное ощущение. Ситуации могут варьироваться. Можно, например, почувствовать боль от укуса пчелы или от потери близкого человека. И в первом, и во втором случае при наименовании этих чувств будет использована одна и та же лексема – ‘боль’, но ее семантическое наполнение будет различным. Умение соразмерить свои ощущения с ощущениями другого человека определяется многими факторами, среди которых наряду с врожденным чувством такта немаловажным является уровень воспитания.

В случае если боль или какое-то другое ощущение до сих пор была вам не ведомы, образное метафорическое ее описание типа ‘заноза в сердце’, 'кошки на душе скребут’ (о душевной боли), в целом, дает возможность составить о ней общее представление, даже если это представление будет иметь исключительно теоретический характер. Н.Д.Арутюнова отмечает, что свойство «текучести» противопоставляет сферу чувств воле, которая характеризуется как нечто твердое, незыблемое, непоколебимое. Возникновение устойчивой ассоциативной связи между чувствами человека и жидкостью «основывается на том, что жидкое состояние вещества наиболее подвижно, изменчиво, легко попадает во власть стихии, имеет многобалльную шкалу градаций разных состояний и температур – от ледяной холодности до кипения – и в то же время лишено дискретности» [Арутюнова: 1998, 389 – 390].

Большинство метафорических аналогов указывают на очень высокий, часто предельно допустимый уровень проявления признака: 'ясный (ясно, ясность)' – как божий день; неясный (неясно, неясность) – потемки, туман, дремучий лес. Не обладая способностью к выражению нюансов проявления того или иного признака, метафорические конструкции являются определенными знаками, дающими общее представление о значении. В отличие от символов – знаков ментального уровня, обладающих идеологическим (мировоззренческим) значением, – метафоры представляют собой знаки языкового уровня, инструмент для передачи содержания признакового характера. Привлечение метафорических образов, обладающих в сознании носителей языка определенным аксиологическим статусом, в качестве вспомогательных объектов при толковании или уточнении признака дополнительно предопределяет положительное или отрицательное отношение к этому признаку.

Базовую ассоциативную связь, существующую между абстрактным признаком и его универсальным носителем, не следует путать с внутренней формой слова. Согласно определению А.А.Потебни, «внутренняя форма слова есть отношение содержания мысли к сознанию; она показывает, как представляется человеку его собственная мысль» [Потебня: 1913, 83] [20]. Внутренняя форма слова отображает процесс формирования той или иной лексемы, указывая на связь между ее структурой и содержанием в этимологическом плане ('стол' – от 'стлать', 'окно' – от 'око' и т.д.).

Анализируя мотивирующее значение лексем, Л.С.Выготский указывал на то, что процесс наименования в языке часто не соответствует формальной логике. Во внутренней форме слова прослеживается борьба между мышлением в понятиях и древней формой мышления – в комплексах: «явления и предметы называются обычно по одному признаку, который … не выражает логическую сущность данного явления. Название никогда не бывает в начале своего возникновения понятием». Признак, который отражается в структуре слова, не является основополагающим или вообще не входит в понятийное содержание предмета. «Так, ‘рогатое’ в качестве названия для коровы или ‘вор’ в качестве названия для мыши слишком узко в том отношении, что и корова, и мышь не исчерпываются признаками, которые запечатлены в названии, но они и слишком широкие, потому что такие же имена приложимы еще к целому ряду предметов» [Выготский: 1982, 165]. Соответствие значения слова его внутренней форме со временем может утрачиваться или стираться, в то время как базовая ассоциативная связь представляет собой закрепленное на уровне языка и сознания данного языкового социума устойчивое соотношение между предметом и свойственным ему признаком, которое постоянно актуализируется в сравнительных конструкциях и в системе средств вторичной номинации. Сравните: 'небесная голубизна', 'синий, как море' и т.д.

Образ, лежащий в основе морфологического строения лексемы, далеко не всегда совпадает с существующим в сознании носителей языка его универсальным носителем. Например, русское прилагательное 'голубой' мотивировано словом 'голубь', в то время как в польском языке структура лексемы 'niebieski' указывает на связь этого понятия с небом. В названиях цветов, более поздних по образованию, таких как 'бирюзовый', 'сиреневый', 'розовый', 'вишневый', 'малиновый', 'кирпичный', а также в заимствованных прилагательных 'оранжевый' ('orange' (англ.) – апельсин), 'фиолетовый' ('violet' (англ.) – фиалка) внутренняя форма, как правило, отображает универсальный носитель признака.

Базовая ассоциативная связь, существующая между признаком и предметом, в наибольшей степени его выражающим, взаимодействует (но не отождествляется) с существующими в национальном сознании параллельными ассоциациями, раскрывающими символическое отношение к тому или иному понятию. Как отмечает А.Н.Веселовский, «в северной литературе, например, зеленый цвет был цветом надежды и радости (groenleikr: splendor) в противоположность серому, обозначавшему злобу, черный вызывал такие же отрицательные впечатления, рыжий был знаком коварства» [Веселовский, 67]. Аксиологическая окрашенность того или иного цвета определяется уходящими глубоко в прошлое культурно-историческими причинами, часто неуловимыми. Черный цвет – цвет траура и скорби в европейском узусе – воспринимается в Японии как цвет торжества, а у чувашей, по словам А.Н.Веселовского, как символ чего-то хорошего, честного.

Таким образом, среди языковых единиц присутствует ряд лексем, которые не могут быть соотнесены ни с одной единицей денотативного уровня. К этой категории относятся глаголы, прилагательные, а также образованные от прилагательных существительные и наречия. Понятия, которые выражаются с помощью данных лексем, актуализируются в сознании носителей языка через предметы реального мира, являющиеся их носителями. Для передачи значений абстрактной лексики от одного субъекта другому прибегают к аналитическому описанию или к помощи посредников, которые в сознании носителей языка обладают устойчивой ассоциативной соотнесенностью с данным признаком. Например, в практике языкового общении, при выражении или идентификации цвета используется образ предмета, у которого данный цвет входит в состав значения на понятийном уровне.

Универсальные носители признаков имеют образную структуру, обладают единым значением для членов языкового коллектива и в силу широкого распространения удобны для презентации. Ассоциативная соотнесенность понятия цвета с его универсальным носителем осложняется субъективно-символическим его восприятием, а также часто взаимодействует с этимологическими факторами, закрепленными на уровне морфологической структуры слова.

Природа символических значений. Сигнификативное
и коннотативное отображение объектов действительности

Ассоциативная направленность нашего мышления теснейшим образом связана с рефлекторной теорией как учением о замыкании связей и, таким образом, имеет не только психическую, но и физиологическую природу, предопределяя взаимоотношения индивидуума с объективной реальностью. Исходя из этого, вполне правомерно предположить, что любой объект действительности и любое понятие, зафиксированное в сознании, имеет различные формы реализации, среди которых образное представление или образная ассоциативная соотнесенность играет далеко не последнюю роль. «Образование ассоциации – это, по существу, процесс, в котором одно явление приобретает значение сигнала другого явления» [Рубинштейн: 1997, 136]. В результате сложившегося симбиоза члены устойчивой ассоциативной связи в процессе мышления могут заменять друг друга без ущерба для общего смысла.

В отличие от понятийного представления, ассоциативно-образный аналог абстрактного понятия, предмета, действия, признака предмета или признака действия, репрезентирующий структурный элемент или ситуацию реальной действительности, доступен для непосредственного восприятия, а в силу образной структуры и эмоциональной окрашенности удобен для запоминания, воспроизведения и передачи от одного субъекта другому в пространстве и времени. В отношении предметов реальной действительности существование образных аналогов носит комплиментарный характер: 'самолет' – 'стальная птица', 'Санкт-Петербург' – 'окно в Европу'; в то время как при соотнесении образного эквивалента с признаком, не имеющим наглядных форм реализации на денотативном уровне, наличие такой связи является единственно возможным средством его толкования и приобретает практическую необходимость: 'смелый' – лев, 'коварный' – змея и т.д. В этой связи определение метафорического переноса как вторичной косвенной номинации кажется недостаточно убедительным. Вполне возможно, что механизм презентации признаков с помощью конкретно-образных метафорических структур по времени опережает создание отвлеченной лексики, условно фиксирующей их значения. В пользу этого предположения свидетельствуют многие факторы, в частности, структурные компоненты первых графических языковых систем, в образной форме отображающие смысл отвлеченных понятий.

Метафора – это миниатюрная театрально-художественная композиция, ситуативно раскрывающая идейное содержание признака или комплекса значений ментального уровня, которые никаким другим способом не могут быть переданы. Ассоциативный аналог, возникающий в сознании в качестве прообраза некой мыслительной категории, является интуитивно найденным, а следовательно, первичным и часто остается единственно возможным способом ее языковой презентации. Как невозможно одним словом выразить смысл художественного произведения или театрального представления, так невозможно однозначно интерпретировать значение метафорического переноса. Если вслед за Н.В.Крушевским в качестве основного закона развития языка принять «закон соответствия мира слов миру мыслей» [Крушевский, 68], то становится очевидным базовый основополагающий характер ассоциативно-образной интерпретации действительности.

В силу особой структуры нашего мышления любое явление внешнего мира проецируется на сознание в многомерном виде, включающем как объективный анализ его составляющих, так и субъективное к нему отношение. Среди аспектов восприятия, кроме непосредственного представления о внешнем виде и строении предмета, присутствуют анализ его функциональных характеристик, его полезность/вредность с точки зрения свойственных ему потребительских качеств, привлекательность/непривлекательность и многое другое. Эмоциональная оценка явления лежит в основе ассоциативной соотнесенности признака с образом, обладающим в сознании носителей языка внешним или внутренним сходством с данным явлением. Большинство предметов, признаков или явлений, присутствующих в действительности или в сознании человека, приобретает на ментальном уровне знаковую соотнесенность с другим предметом или явлением, которые в силу образной структуры являются коннотативно окрашенными и обусловливают их эмоциональное восприятие. Надо отметить, что ситуация может иметь обратный характер, когда эмоциональное восприятие признака оказывает влияние на отношение к образному компоненту ассоциативной связи. Например, в паре 'хитрый' – лиса признак, обладающий в сознании носителей языка негативной окрашенностью, часто предопределяет отношение к своему носителю.

Можно говорить о том, что в отношении ряда предметов реальной действительности в сознании носителей языка наряду с сигнификатом, отображающим внешнее строение и сущностные характеристики, присутствует образ, который аккумулирует на понятийном уровне их субъективные признаки и функционально-практические особенности, не входящие в состав сигнификативного понятия, то есть выражающие отношение к ним субъекта восприятия. Например, при описании сигнификативного понятия лиса учитываются классификационные (принадлежность определенному роду) и физические (вес, размер, окрас и т.д.) параметры животного, в то время как к коннотативным признакам данной лексемы относятся 'хитрость', 'коварство', 'склонность к обману' и т.д.

При отображении денотата на уровне сознания реальный образ приобретает разное понятийное наполнение: сигнификативное и коннотативное. Понятийное содержание сигнификата ориентировано на объективно-познавательную деятельность индивида, связанную с отображением объективных предметно-практических связей внешнего мира, в то время как на уровне коннотата, образно дублирующего значение предикативных признаков, реализуется внутренняя активность субъекта сознания: закладываются рефлекторно-психологические основы субъективной модели восприятия действительности.

Коннотат – закреплённый в образе устойчивый квалификационный признак или совокупность признаков, которые предназначены для сравнительной субъективно-оценочной, эмоциональной или стилистической характеристики предмета (явления) через другой предмет (явление) на основе сложившихся в языке ассоциативно-предметных связей. Коннотат относится к категориям понятийного уровня, но его соотнесенность с абстрактно-моделируемым образом значительно облегчает его существование в сознании носителей языка. В силу сложившихся ассоциативных связей большинство предметов реальной действительности, наряду с отображенным в сигнификате объективным понятийным содержанием, обладают устойчивым значением, которое часто не относится к сущностным характеристикам отображаемого им предмета, а имеет субъективно-оценочную ориентацию, связанную с передачей признаковых значений. Коннотаты образуют понятийную базу для последующих метафорических переносов.

Понятие коннотата не исчерпывает и не подменяет собой коннотацию. Коннотат является соотносящимся с лексическим значением слова понятийно-образным аналогом некоего предикативного смысла, преобразователем абстрактных сущностей в доступные носителям языка образные денотативные структуры, в то время как коннотативные семы входят в состав лексического значения в качестве показателей положительного или отрицательного статуса предмета или явления. Так, прилагательное ‘белый’ обладает в сознании носителей русского языка позитивным коннотативным значением (сравните: ‘белый гриб’, ‘белая магия’, ‘белая зависть’), однако не соотносится с понятием коннотата, так как выражает непредметную сущность. Лексемы ‘молоко’, ‘снег’, ‘бумага’, наоборот, не имея коннотативно-окрашенного дополнительного значения в составе словосочетаний типа ‘парное (кислое) молоко’, ‘чистый (грязный) снег’, ‘гладкая (мятая) бумага’, образуют коннотаты с признаковым значением ‘белый’, лежащие в основе метафорических словоупотреблений: молочная кожа; белоснежные зубы; побелел как бумага. Можно предположить, что положительно-окрашенное коннотативное значение прилагательного ‘белый’ сложилось под влиянием позитивного статуса коннотативных образов молока, снега, бумаги в сознании носителей языка. И наоборот, отрицательное коннотативное значение прилагательного ‘черный’, вызвано негативным отношением к предме­там, которые служат для его выражения: сажа, ворона (ворон), чёрт.

Понятие коннотата предопределяет логическую базу для существования предикативных и квалификационных признаков в субстантивно ориентированном человеческом сознании, так как устанавливает соответствие между значениями этих признаков и их универсальными носителями из мира реальных предметов, составляющих основу ментального восприятия действительности. Благодаря коннотативным образам, в сознании носителей языка наряду с сигнификативным содержанием, соотносящимся с предметами реального мира, присутствует система понятийных представлений признаковых значений, которые не имеют непосредственных форм реализации на денотативном уровне, но соотносятся со знаками языковой системы: с прилагательными, абстрактными существитель­ными, наречиями и глаголами.

Можно предположить, что практически все объекты реальной действительности потенциально обладают способностью к выражению того или иного признака. Однако далеко не все из них выступают в качестве универсальных носителей. Создаваемые и хранимые в памяти ассоциации относятся к различным уровням и обладают общечеловеческим, национальным, социальным, профессиональным или субъективно-личностным статусом. К общечеловеческим относятся ассоциации, основанные на общих принципах мышления или на общепринятой соотнесенности предмета и связанного с ним действия (ножницы – стричь, пища – есть и т.д.), которые Ф. де Соссюр, а затем В.Порциг объединили понятием синтагматических смысловых отношений. В работе Н.В.Крушевского ассоциативные взаимоотноше­ния определяют развитие и существование лексических языковых единиц: «каждое слово связано двоякого рода узами: бесчисленными связями сходства со своими родичами по звукам, структуре или значению и столь же бесчисленными связями смежности с разными своими спутниками во всевозможных фразах» [Крушевский, 65 – 66]. Наличие системных лексических связей в значительной степени облегчает процесс усвоения и использования языка и предопределяет пути его развития. «Если, вследствие закона ассоциации по сходству, слова должны укладываться в нашем уме в системы или гнезда, то, благодаря закону ассоциации по смежности, те же слова должны строиться в ряды» [там же].

В качестве ассоциативных соответствий национального уровня могут рассматриваться пары, основу которых составляет ассоциация по сходству: мышь – 'тихая' ('незаметная'), медведь – 'неуклюжий', осёл – 'упрямый' и т.д. Ассоциативная соотнесенность по сходству включает субъективный фактор восприятия действительности, и, следовательно, для адекватной расшифровки закодированного значения признака необходимо обладать предварительными фоновыми знаниями относительно сложившихся в данном коллективе предметно-практических связей. «Слово не только обобщает вещь, относя ее к определенной категории, оно производит автоматическую и незаметную для человека работу по анализу предмета, передавая ему опыт поколений, который сложился в отношении этого предмета в истории общества» [Лурия, 45]. Лексическое значение рассматривается как стоящая за словом устойчивая система обобщений, доступная всем членам данного языкового коллектива. «Эта система может иметь … разную глубину, разную обобщенность, разную широту охвата обозначаемых им предметов, но она обязательно сохраняет неименное "ядро" – определенный набор связей» [там же, 55].

Большинство предметов реальной действительности образуют ассоциативные соотношения и по сходству, и по смежности. В первом случае предмету реальной действительности приписывается атрибутивно-адвербиальный признак, который в наибольшей степени, с точки зрения носителей языка, ему соответствует: собака – 'злой', золото – 'дорогой', солнце – 'яркий', курица – 'бестолковый', волк – 'голодный' и т.д. В случае ассоциации по смежности предмету ставится в соответствие наиболее характерное для него действие или качество: собака – 'лаять', золото – 'блестеть', солнце – 'светить', курица – 'кудахтать', волк – 'выть'. Ряд денотатов, таких как океан ('бескрайний'), банный лист ('прилипчивый'), жердь ('худой', 'длинный'), не образуют общезначимых ассоциаций по смежности; возможные варианты сопоставления других пар: кровать – 'спать', стол – 'обедать', шкаф – 'хранить', не могут однозначно рассматриваться как общепринятые, так как некоторые народы спят на полу, а стол может ассоциироваться не только с глаголом ‘обедать’, но и с другими глаголами: ‘заниматься’, ‘работать’ и т.д. Нетрудно заметить, что ассоциативные связи субстантивного понятия с атрибутивно-адвербиальным признаком (по сходству) и признаком глагольного действия (по смежности), как правило, не пересекаются по значению.

В образовании ассоциаций участвуют объекты, входящие в первый круг предметно-практических связей жизнедеятельности индивидуума. К ним относятся предметы, окружающие человека в повседневной жизни, представители флоры и фауны, различные природные явления: 'льет как из ведра ', 'тонкий, как паутина ', 'голодный, как волк ', 'широкий, как река ', 'нужен, как прошлогодний снег ', 'врет как сивый мерин '. На ранних стадиях формирование ассоциативных соответствий проводилось по утилитарным характеристикам, доступным непосредственному восприятию субъекта речи. Ассоциации, возникаю­щие в процессе образного соотнесения признаков, не выходили за рамки бытовых ситуаций. Соотнесение признака 'быстрый' с образами стрелы или ветра ('быстрый, как стрела ', 'несется, как ветер ') возникли в то время, когда о скорости света еще не имели понятия. Среди образов, традиционно ассоциирующихся с прилагательным 'твёрдый', алмаз ('твёрдый, как алмаз ') по частотности употребления уступает всем остальным носителям: 'твёрдый, как скала ' (кремень, сталь), так как выходит за рамки общераспространенных предметов обихода. 'Пристал как банный лист ', 'врет как сивый мерин ' – эти и многие другие сравнения в настоящее время не соответствуют реалиям современной жизни, однако сохраняют свою устойчивость, не меняясь с течением времени.

В ряде случаев поражает точность ассоциативного представления наших предков: действительно, трудно найти среди окружающих человека предметов что-либо более бесполезное, чем прошлогодний снег, или более тонкое, чем паутина. Для предметов, являющихся универсальными носителями признаков, характерны постоянное присутствие данного признака и высокий уровень его концентрации. Например, существительное берег образует связь с прилагательным крутой (' крутой берег '), однако данный признак не является его универсальным носителем, так как берег потенциально сочетается и с признаком противоположного значения: 'пологий'. В качестве универсального носителя признака 'крутой' выступает другой образ – обрыв. В ряде случаев при образовании ассоциативного соответствия между признаком и предметом в качестве основополагающего фактора выступают нормативные требования, которые предъявляются к данному предмету в коллективе. По этой причине устойчивые ассоциативные связи собака – 'злой'; бумага – 'белый' по частотности употребления преобладают над всеми остальными ассоциациями.

Соотношение между универсальным носителем и признаком обусловливалось национальными и культурными традициями. Понятийные представления, складывающиеся в разных языковых коллективах, не всегда соответствовали друг другу. Например, используемое в русском языке словосочетание 'голодный, как волк' при переводе на английский язык может трансформироваться в сочетание с другим образом-символом: 'hungry as a bear' ('голодный, как медведь'). Неуклюжесть, традиционно ассоциирующаяся в русском сознании с медведем, в корейском языке отождествляется с гусеницей. А во вьетнамском узусе, по данным А.С.Мамонтова, медведь ассоциируется с наглостью, осел олицетворяет терпение, свинья – глупость, собака – грязь, курица – трудолюбие [Мамонтов, 75 – 76]. Образ мыши у разных народов имеет разные смысловые значения. В русском языке существует словосочетание 'тихий, как мышь', в корейском языке – 'болтливый, как мышь', в немецком языке – 'проворный, как мышь'. Надо отметить, что в восточной символике животные редко отождествляются с отрица­тельными человеческими качествами. В случае необходимости используют неодушевленные предметы: 'глупый, как камень' (европейский вариант 'глупый, как осел').

Устойчивость возникающих ассоциаций сохранялась благодаря повторяющемуся процессу отождествления предикативного признака и его образного носителя в сознании членов языкового коллектива. Принцип однозначности при декодировании мог быть сохранен при общепринятом сопоставлении в большей степени, чем при употребле­нии авторских переносов. При разнородном характере потенциальных образов – носителей определенного признака – всегда выбираются те, которые будут понятны не только говорящему, но и слушателю. Отсюда высокая частотность в речи образных сопоставлений, апеллирующих к традиционному сознанию адресатов речи.

Таким образом, в ходе осмысления предметов реальной действительности, в сознании носителей языка наряду с сигнификативным понятием, отражающим их сущностные характерис­тики, присутствует коннотативное содержание, обусловлива­ю­щее ассоциативное соотнесение предмета с закрепленным за ним предикативным (ассоциация по смежности) или квалифицирующим (ассоциация по сходству) признаком. Наличие коннотата обеспечивает адекватность восприятия абстрактного понятийного содержания признакового характера на ментальном уровне при его хранении, воспроизводстве и трансформации из одной языковой формы (или из одной языковой системы) в другую. На общечеловеческом, национальном и субъективно-личностном уровнях одному и тому же образу может приписываться разное понятийное содержание. На выбор вариантов субстантивной репрезентации признака оказывают влияние ситуативное окружение образа, его аксиологическое значение, а также ряд таких грамматических факторов, как часть речи, родовая принадлежность, аналитическая структура и т.д.