Александровской церкви

Подобные статьи слишком уж изобилуют такими подробностями, читаешь, и в глаза бросается надуманность. Безусловно, факты сокрытия ценностей были, но скорее всего это были попытки хоть что-то сохранить. Потому что как-то слабо вериться, что священник, или пусть даже псаломщик, станут шить костюм для дочери из напрестольного покрывала или продавать кресты и ризы с икон, люди, для которых эти вещи были действительно святыней. Вот еще один пример этому:

"СОКРЫТИЕ ЦЕННОСТЕЙ

Во время изъятия комиссией обнаружены в подвале наиболее ценные вещи: золотые чаши, дискос, звездица, здесь же обнаружен большой бриллиантовый крест, скрытый церковниками, и др. вещи. Показания духовенства по поводу всех сокрытий разноречивы и скрывают за собой уголовщину" [41].

Наверное, дело в том, что выражение "наиболее ценные" для комиссии и для "церковников" имеет разные значения.

Но на этом дело не закончилось. Не встретив достаточного сопротивления со стороны населения, советское правительство решилось на более кардинальные меры. Стали закрываться храмы, начались процессы и над простыми священниками. Прошел голод 20-х гг. потом и 30-х, а закрытие церквей продолжалось. Всего по области из 426 храмов, существовавших до революции, к концу XX века 322 из них разрушено, 7 церквей являются общественными зданиями, 47 используются как храмы, из общего числа 52 – в бесхозном состоянии. К 1939 году в области остался только один действующий храм в с.Кулешовке – Георгиевская церковь.

Так пострадал и Павел Петрович Кулапов, ростовский священник, настоятель Исаакиевского собора. Как рассказывает его дочь, Валентина Павловна, его забрали 5-го февраля 1938 года. За ним пришли в час ночи. Почти все в доме уже спали, кроме маленького мальчика и родителей (всего в семье было семеро детей). В тот вечер у родителей была большая радость: сынишка сделал свои первые шаги. Но радость продолжалась недолго. К ним громко постучали и ввалились в дом. Разбудили всех детей и перерыли весь дом в поисках "компромата". "Полицаи рвали церковные книги, топтали библию, а мы, дети, испуганные, прижавшись друг к другу, тихонько плакали". Жену Кулапова спасло только то, что она была на последнем месяце беременности. "Отец знал, что за ним должны прийти, – говорит Валентина Павловна, – Закрывались храмы, и он был уже не первым священником, которого вели на расстрел". При этом его обвинили в том, что он "является активным участником церковно-белогвардейской повстанческой диверсионно-шпионской контрреволюционной организации". Расстреляли его 5 июня 1938 года. Как вспоминает его дочь, то время было слишком сложным для Православной Церкви, закрывались церкви, он ожидал, что тоже не избежит этой участи, день и ночь молился о судьбе своего прихода. Он слишком хорошо понимал, что участие в подобных заговорах было бы просто самоубийством: он был отцом семерых детей, жена ждала восьмого. Еще Валентина Павловна рассказала нам такую вещь: в деле Павла Петровича написано, что он является человеком "малограмотным", но это не так, священник закончил Духовную семинарию и был очень образованным человеком.

Этот факт наводит на мысль о том, что подобные "неточности" были явлением довольно распространенным при решении вопросов, касающихся "разоблачения" духовенства.

Конечно, нельзя утверждать, что данный процесс характерен лишь для Дона, от этого пострадала Православная Церковь по всей России. Однако, здесь на мой взгляд просматривается другая мысль.

Мы помним, что среди других черт казачьего характера вера была одной из основополагающих, поэтому, разрушая православие на Дону, закрывая церкви и ведя активную пропаганду антирелигиозного характера, большевики подрывали одну из основ самосознания казаков. На основеэтого, можно утверждать, что гонение на Церковь на Дону явилось одним из направлений скрытого расказачивания.

Хотя, конечно, хочется сказать и еще об одном, что "традиционное православие" не всегда означало истинную веру. Скорее, для русского народа в целом, и для казаков в частности, вера была глубоко привычным, обыденным делом. А иначе разве могли бы большевики всего за десять с лишним лет какими бы то ни было усилиями и гонениями заставить всецело православный народ отказаться от веры и встать в ряды убежденных атеистов. Ведь на протяжении семидесяти лет советской власти православные традиции в тайне сохранялись и продолжались единицами из многомиллионного православного населения страны! Но если говорить о Донской области, то у казаков само понятие православия глубоко в сознании, на психологическом уровне, было связано с сущностью казачества. Поэтому мы и можем считать это одним из моментов расказачивания.

У тех, на кого должна была обрушиться лавина репрессий и священников и просто казаков, был один путь – уехать. Подтверждают это разрозненные воспоминания: "…в те годы почти все казаки уехали…" [42], "…казаков очень много отступило, они не справлялись с красной армией, белые отступали до моря, а там уже все, кто смог уехать за границу, – уехал, а кто не смог, – те погибли все". [43] (Некоторая неточность в рассказах понятна, женщины были тогда маленькими детьми). Еще одним способом спастись, была возможность уйти в город и устроиться работать, причем, как звучит в большинстве воспоминаний, работали обычно на шахтах, наверное, чтобы и не вспомнили о их прошлом. Так, например, прабабушка Оли Корнева З.Я. работала на шахте им. Чичерина, а потом на "Углероде".[44]

 Наблюдающаяся здесь миграционная политика и "исход" казаков в города о целом служили рассредоточению казачества и его отток из области. Для сравнения, обратимся к приведенным выше цифрам. Если за двадцать лет с 1897 по 1914 гг. (см. выше) доля казачьего населения уменьшилась с 44% до 42%, то по переписи 1926 г. казачьего населения было уже только 28%¹, т.е. всего за двенадцать лет правления большевиков их доля сократилась на 14%(!).

Одним из событий, произошедших в то время, стало переименование населенных пунктов и отделение части области. Если обратиться к карте[45], то можно увидеть, что из состава Ростовской области в пользу Волгоградской выделили Усть-Медведицкий и Усть-Хоперский округа, если к 1917 году площадь Области Войска Донского составляла 154244км², то современная Ростовская область занимает всего 101000км², территорию урезали почти на 1/3. Кроме того, таких названий станиц как Атаманская, Денисовская, Екатериновка, Граббевская на карте Ростовской области больше не найти, все, что хоть как-то напоминало о временах царского правления, о бывших атаманах, основателях станиц было уничтожено, стерто из памяти людей. Станица Платовская получила название Буденновская, Николаевское было переименовано в Зориновку, Великокняжеская – в Пролетарск, Баклановская – в Новоцимлянскую. Это было своего рода психологического давлением на казачество, разрушением "пережитков тех причин, которые привели казачество… к службе у царя". Ведь у казаков веками складывалось убеждение о неприкосновенности земель войска Донского. Да и как новая власть могла допустить, чтобы люди, которых она пыталась воспитать в коммунистических идеалах, жили в селах с такими названиями, как Потемкинская, Ермаковская, Есауловская, если даже сами названия "станица" и "хутор" ушли в прошлое. Странные исключения составляют Богоявленская, Романовская и Николаевская, которые то ли сохранила свое название все эти 70 лет, то ли успела добиться того, чтобы ей вернули исконное название.

Также в это время ликвидируется традиционные формы казачьего землевладения – станичные "юрты". Однако советская власть не ограничилась даже этим. Во время давления на казаков в области шло сил в пользу иногородних. Примером такого "перераспределения" стало изменение процентного состава в землепользовании:

"Крестьянские наделы до революции составляли   15,1%