Предисловие ко второму, исправленному изданию 10 страница

Герби налетает на корень, торчащий из земли, и шлепается прямо на мягкое место. Я помогаю ему подняться.

– Все в порядке? – спрашиваю я.

– Да, я лучше пойду лицом вперед, а? – говорит он. – Но так неудобно разговаривать.

– Ничего, Герби, – говорю я. – Ты просто иди. Мне все равно нужно подумать.

И это правда, потому что, кажется, Герби натолкнул меня на мысль. Я думаю, что Герби, только если он не прикладывает особых усилий, как это было до обеда, движется медленнее всех в отряде. Он хороший мальчик, и все в этом роде. Он очень ответствен, и это заметно, но он идет медленнее всех. (Кто-то же должен быть медленнее всех, так ведь?) Другими словами, когда он идет в темпе, который можно приблизительно определить как его «оптимальную» скорость, то есть скорость, удобную для него, он будет двигаться медленнее любого, идущего за ним. Например, медленнее меня.

В данный момент Герби не задерживает в движении вперед никого, кроме меня. По сути дела, мальчики сами (я не знаю, специально или случайно) поменяли порядок движения в колонне так, чтобы каждый мог идти без каких-либо ограничений. Я осматриваю колонну и не вижу никого, чье движение задерживал бы впереди идущий. Порядок, в который они перестроились, поставил самого быстрого мальчика во главу колонны, а самого медленного в конец. По сути дела, каждый из них, как и Герби, нашел для себя оптимальный темп движения. Если это переложить на мой завод, это было бы как нескончаемое поступление работы – отсутствие простоев.

Но посмотрите, что происходит: колонна растягивается больше и быстрее, чем когда-либо раньше. Промежутки между ребятами увеличиваются. И чем ближе к началу колонны, тем больше становятся разрывы и тем быстрее они увеличиваются. На это можно посмотреть по-другому. Герби продвигается вперед со своей скоростью. Она ниже моей потенциальной скорости. Но в результате зависимости моя максимальная скорость оказывается скоростью, с которой идет Герби. Моя скорость – это проток. Скорость Герби диктует мою скорость. Таким образом, на самом деле это Герби определяет максимальный проток.

Я чувствую, что у меня уже отваливается голова, потому что, посмотрите, на самом деле оказывается не важно, с какой скоростью каждый из нас может двигаться или движется. Кто-то там впереди, ведущий сейчас отряд, идет быстрее, чем со средней скоростью, пусть его скорость будет три мили в час. Ну и что! Помогает ли его скорость отряду в целом двигаться быстрее для того, чтобы получить больший проток? Нисколько. Каждый из мальчиков в колонне идет немного быстрее, чем идущий сразу за ним. Хоть кто-нибудь из них помогает отряду двигаться быстрее? Ни капли. Герби идет со своей более низкой скоростью, и он диктует проток для отряда в целом.

Получается: тот, кто движется медленнее всех в колонне, диктует проток. И это не обязательно будет Герби. До обеда Герби шел быстрее. И не было настолько очевидно, кто шел медленнее всех. Тогда роль Герби, представляющего из себя наибольшее ограничение скорости, брал на себя тот, кто шел медленнее всех в определенный отрезок времени, и она таким образом передвигалась по отряду. Но по большому счету, самую низкую мощность для ходьбы имеет Герби. Его скорость в конечном итоге определяет скорость отряда. Это значит…

– Ой, посмотрите, мистер Рого! – окликает меня Герби.

Он протягивает руку в сторону бетонного указателя, стоящего у тропы. Я смотрю. Это… мильный столб! Самый настоящий мильный столб! Сколько речей я слышал, в которых разглагольствовалось о мильном столбе? Я вижу мильный столб впервые. На нем написано:

 

 

← 5 миль →

 

Гммм. Это должно означать, что расстояние в обе стороны равно пяти милям. Это должна быть серединная точка маршрута. Еще пять миль.

А сколько времени?

Я смотрю на часы… Ничего себе! Уже половина третьего. А мы начали двигаться в полдевятого. И если вычесть время, которое ушло на обед, то получается, что мы прошли пять миль… за пять часов?

Мы движемся со скоростью не двух миль в час. Мы движемся со скоростью одной мили в час. И если нам еще идти пять часов…

Уже будет темно к тому времени, когда мы доберемся туда.

А Герби стоит около меня, задерживая проток всего отряда.

– Давай, пошли! Пошли! – говорю я ему.

– Ладно, – отвечает Герби и, подпрыгнув, продолжает путь.

Что мне делать?

Рого, (говорю я сам себе), да ты слабак! Ты не можешь справиться даже с отрядом бойскаутов! Впереди у тебя идет какой-то мальчишка, горящий желанием установить рекорд скорости, а ты застрял здесь позади толстяка Герби, самого медленного во всем лесу. Через час, если тот мальчишка впереди, действительно, идет со скоростью трех миль в час, он будет в двух милях от тебя. Это означает, что тебе придется бежать две мили, чтобы догнать его.

Если бы это был мой завод, Пич не дал бы мне даже трех месяцев. Я бы уже был на улице. Спрос, который мы имели, был пройти десять миль за пять часов, а мы сделали только половину этого. Уровень товарно-материальных ценностей настолько высок, что уже скрылся из глаз. Затраты на хранение этих товарно-материальных ценностей возросли бы. Мы бы угробили фирму.

Но практически я ничего не могу сделать с Герби. Может быть, поставить его в другое место в колонне, но это не заставит его двигаться быстрее, так что не будет никакой разницы.

А может быть, все-таки будет?

– ЭЙ! – кричу я вперед. – СКАЖИТЕ, ЧТОБЫ ИДУЩИЙ ВО ГЛАВЕ КОЛОННЫ ОСТАНОВИЛСЯ!

Мальчики передают мою команду вперед.

– ВСЕМ ОСТАВАТЬСЯ В КОЛОННЕ, ПОКА МЫ НЕ ДОГОНИМ! – продолжаю кричать я. – МЕСТО В КОЛОННЕ НЕ МЕНЯТЬ!

Через пятнадцать минут отряд стоит плотной колонной. Я обнаруживаю, что это Энди захватил место впереди идущего. Я повторяю, чтобы все оставались в колонне на тех же местах, как во время движения.

– Теперь все возьмитесь за руки, – командую я.

Они смотрят друг на друга.

– Ну же! Давайте! – говорю им я. – И не отпускайте руки.

Потом я беру Герби за руку и точно так же, как если бы я тянул цепь, начинаю двигаться вперед по тропе, минуя всю колонну. Держась за руки, весь отряд следует за мной. Я прохожу мимо Энди и продолжаю идти. И только когда я прохожу расстояние, в два раза превышающее длину строя, я останавливаюсь. Что я сделал? Я перевернул отряд таким образом, что ребята оказались в колонне совершенно в обратном порядке.

– Теперь слушайте! – говорю я. – Никто не меняет место в колонне до тех пор, пока мы не придем туда, куда мы идем. Все поняли? Никто никого не обгоняет. Все просто стараются не отстать от того, кто идет впереди. Первым пойдет Герби.

Это совершенно ошарашивает Герби.

– Я?

Все тоже недоуменно смотрят на меня.

– Вы хотите, чтобы он шел первым? – переспрашивает Энди.

– Да он же идет медленнее всех! – протестует кто-то из ребят.

Я говорю:

– Идея похода не в том, чтобы посмотреть, кто придет раньше всех. Идея в том, чтобы прийти всем вместе. Мы здесь не просто каждый сам по себе. Мы команда. Команда не считается прибывшей в лагерь до тех пор, пока в лагерь не прибыли все.

Мы опять пускаемся в путь. И это отлично работает. Без шуток. Все держатся позади Герби. Я возвращаюсь в конец колонны, чтобы иметь возможность контролировать ситуацию. Я жду появления разрывов в колонне, но они не появляются. Тут кто-то в середине колонны приостанавливается поправить лямки рюкзака. Но как только он опять начинает двигаться, нам только приходится немного прибавить шаг, как мы тут же нагоняем впереди идущих. Запыхавшихся нет. Подумать только, насколько это отличается от того, что было!

Конечно, не проходит много времени, как более быстрые ребята в конце колонны начинают брюзжать.

– Эй, Герпес! – кричит один из них. – Я тут скоро засну. Ты быстрее не можешь?

– Он идет так быстро, как может, – отвечает мальчик, идущий сразу за Герби. – Отстань от него!

– Мистер Рого, – спрашивает мальчик впереди меня, – а нельзя поставить впереди кого-нибудь побыстрее?

– Послушайте, парни, – отвечаю я, – если вы хотите идти быстрее, надо придумать, как помочь Герби двигаться быстрее.

Несколько минут все идут молча.

Потом кто-то из ребят сзади спрашивает:

– Слушай, Герби, что у тебя в рюкзаке?

– Не твое дело! – огрызается Герби.

Тут вмешиваюсь я.

– Погоди, остановись на минуту.

Герби останавливается и поворачивается к нам. Я велю, чтобы он подошел в конец колонны и снял свой рюкзак. Когда он снимает рюкзак, я беру его и чуть не роняю.

– Герби, да он весит с тонну, – говорю я. – Что у тебя там?

– Ничего особенного, – отвечает Герби.

Я открываю рюкзак и начинаю доставать оттуда его содержимое. Сначала я вытаскиваю шесть банок лимонада. Потом несколько банок со спагетти. Следом на свет появляется коробка конфет, банка соленых огурцов и две банки тунца. Из-под плаща, резиновых сапог и мешка с колышками для палатки я вытаскиваю большой металлический котелок. И, наконец, из угла рюкзака я вытягиваю складную стальную лопатку военного образца.

– Герби, с чего тебе пришло в голову взять все это с собой? – спрашиваю я.

Он выглядит смущенным.

– Ну, мы ведь должны быть в полной готовности.

– Ладно, давай заберем у тебя часть твоего добра, – говорю я.

– Я сам понесу, – настаивает Герби.

– Герби, послушай, ты и так отлично справился, дотащив это все аж сюда. Но нам нужно, чтобы ты шел быстрее, – говорю я. – Если мы заберем у тебя часть твоих вещей, ты сможешь быстрее идти во главе колонны.

В конце концов Герби соглашается. Энди берет котелок, несколько других ребят разбирают кое-что из того, что я вытащил у Герби из рюкзака. Я запихиваю большую часть его вещей к себе в рюкзак: я здесь самый старший. Герби возвращается во главу колонны.

Мы опять пускаемся в путь. Но на этот раз Герби идет действительно ходко. Освободившись от большей части веса своего рюкзака, он, кажется, парит. Мы просто летим, двигаясь всем отрядом в два раза быстрее, чем раньше. И не растягиваемся. Товарно-материальные ценности сократились. Проток увеличился.

 

Чертово Ущелье выглядит очень живописно в лучах вечернего солнца. Ущелье лежит внизу. Сдерживаемая скалистым берегом несется и пенится, разбиваясь о валуны, река Рампедж. Солнце пронизывает деревья золотыми лучами. Щебечут птицы. И откуда-то издалека доносится легко узнаваемый шум скоростного шоссе.

– Посмотрите, – кричит нам Энди, забравшись на скалистый выступ, – там торговый центр!

– А Бургер Кинг там есть? – интересуется Герби.

Дейв разочарован:

– Послушайте, какая же это Неизведанность?

– Ну, теперь просто нет такой неизведанности, как раньше, – говорю я ему. – Будем довольствоваться тем, что есть. Давайте разбивать лагерь.

Времени – пять часов. Это означает, что после того, как мы разгрузили рюкзак Герби, мы прошли четыре мили за два часа. Герби был ключевой фигурой, от которой зависел весь отряд.

Ставятся палатки. Дейв и Эвен готовят ужин – спагетти. Чувствуя себя виноватым из-за того, что я установил правила игры, аукнувшиеся им этой повинностью, я после ужина помогаю им перемыть посуду.

Мы спим с Дейвом в одной палатке. Мы лежим, уставшие, Дейв молчит какое-то время, потом говорит:

– Знаешь, пап, я, действительно, был горд за тебя сегодня.

– Правда? Почему?

– Потому что ты понял, в чем было дело, смог сделать так, чтобы все держались вместе, поставил вперед Герби. Если бы не ты, мы бы никогда сюда не дошли, – говорит он. – Больше никто из родителей не захотел взять на себя ответственность. А ты взял.

– Спасибо, – отвечаю я. – Вообще-то, я многому научился за сегодня.

– Правда?

– Правда. И это поможет мне выправить положение на заводе.

– Это как? Каким образом?

– Ты думаешь, тебе будет интересно?

– Конечно, интересно, – убежденно говорит он.

Мы еще какое-то время разговариваем. Он слушает и даже задает вопросы. Когда мы заканчиваем наш разговор, все, что мы слышим, – это раздающийся из палаток храп, трескотню сверчков… и визг колес какого-то идиота, лихо поворачивающего на шоссе.

 

Глава 16

 

Мы с Дейви возвращаемся домой около половины пятого в воскресенье. Мы оба устали, но очень довольны, несмотря на пройденные мили. Я подъезжаю к гаражу, Дейв выскакивает из машины, чтобы открыть ворота, я медленно завожу «Бьюик» в гараж и выхожу, чтобы открыть багажник: надо забрать наши рюкзаки.

– Интересно, куда мама уехала, – говорит Дейв.

Я замечаю, что ее машины нет.

– Наверно, поехала в магазин или еще куда-нибудь.

Зайдя в дом, Дейви убирает походное снаряжение, а я иду в спальню переодеться. Горячий душ – это что-то совершенно необыкновенное. Смыв походную пыль, я думаю, что неплохо было бы съездить всем вместе куда-нибудь поесть, что-то вроде торжественного ужина в честь триумфального возвращения отца и сына.

Дверца шкафа в спальне приоткрыта, и, протягивая руку, чтобы захлопнуть ее, я замечаю, что большая часть одежды Джули исчезла. С минуту я стою перед шкафом, уставившись в это опустевшее пространство. Сзади подходит Дейв.

– Пап?

Я поворачиваюсь.

– Это лежало на столе на кухне. Наверное, мама оставила.

Он подает мне запечатанный конверт.

– Спасибо, Дейв.

Я жду, пока он выйдет из комнаты, и вскрываю конверт. Внутри короткая написанная от руки записка:

 

Ал!

Я так больше не могу. Я для тебя всегда в последнюю очередь. Мне нужно больше, а теперь уже ясно, что менять ты ничего не собираешься. Я уезжаю на время. Мне нужно подумать. Извини, что оставляю все на тебя. Я знаю, что ты занят.

Твоя Джули

 

 

P.S. – Я оставила Шарон у твоей мамы.

 

Когда я оказываюсь в состоянии двигаться, я кладу записку в карман и иду, чтобы найти Дейва. Я говорю ему, что поеду на другой конец города забрать Шарон и что он должен оставаться дома. Если позвонит мама, он должен спросить, откуда она звонит, и взять номер телефона, по которому я смогу ей перезвонить. Он спрашивает, что случилось. Я говорю, чтобы он не волновался и что я объясню все, когда приеду.

Я несусь к маме. Открыв дверь, она начинает говорить о Джули, не дав мне даже поздороваться.

– Алекс, ты знаешь, что вытворила твоя жена? – говорит она. – Я вчера готовлю обед, как раздается звонок в дверь. Я открываю дверь, там стоит Шарон со своим чемоданчиком. А твоя жена сидит в машине на обочине. А когда я подошла, чтобы поговорить с ней, она уехала.

Я вхожу в дом. Из гостиной мне навстречу бежит Шарон, она смотрела телевизор. Я подхватываю ее, она крепко обнимает меня. Мама все не умолкает.

– Какая ее муха укусила? – спрашивает мама.

– Поговорим потом, – прошу я ее.

– Я просто не понимаю…

– Потом, хорошо?

Потом я смотрю на Шарон. Лицо ее напряжено. Она смотрит на меня огромными глазами. Она перепугана.

– Ну, как, понравилось в гостях у бабушки? – спрашиваю я ее.

Она кивает, но не говорит ни слова.

– Ну что, поехали домой?

Она смотрит в пол.

– Ты что, не хочешь ехать домой? – спрашиваю я.

Она пожимает плечами.

– Тебе нравится здесь у бабушки? – улыбаясь, спрашивает моя мама.

Шарон начинает плакать.

Я сажаю Шарон в машину, кладу туда же ее чемодан. Мы едем домой. Проехав пару кварталов, я поворачиваюсь к ней. Она сидит, как маленькая статуя, глядя заплаканными глазами в одну точку где-то на приборной доске. Остановившись у следующего светофора, я притягиваю ее к себе.

Она молча сидит так какое-то время, потом наконец поднимает на меня глаза и шепотом спрашивает:

– Мама все еще сердится на меня?

– Сердится? На тебя? Мама на тебя не сердится, – говорю я ей.

– Сердится. Она не хотела со мной разговаривать.

– Нет-нет, Шарон, – убеждаю ее я. – Мама не сердится на тебя. Ты ни в чем не виновата.

– Тогда почему? – спрашивает она.

Я отвечаю:

– Давай подождем, пока приедем домой. И тогда я все объясню и тебе, и твоему брату.

 

Кажется, мое объяснение им обоим вместе, а не поодиночке дается легче мне, чем им. Мне всегда неплохо удавалось создать иллюзию контроля в обстановке полного хаоса. Я говорю, что Джули просто ненадолго уехала, может быть, даже только на день. Она вернется. Ей просто нужно подумать над несколькими вещами, которые тревожат и расстраивают ее. Я использую все стандартные уверения: ваша мама все так же любит вас; я все так же люблю вас; никто из вас все равно ничего не мог бы сделать; все будет в порядке. Практически все время, пока я говорю, они сидят с каменными лицами. Может быть, это потому, что они обдумывают мои слова.

 

Мы едем поужинать и заказываем пиццу. Обычно такие вылазки доставляли нам много удовольствия и веселья. Сегодня никто не шумит и не смеется. Мы едим молча. Механически проглотив наш ужин, мы уезжаем.

Мы возвращаемся домой, и я отправляю детей делать уроки. Я не знаю, делают ли они их на самом деле. Я иду к телефону и после длительных дебатов сам с собой решаю сделать пару звонков.

В Бэрингтоне у Джули друзей нет, по крайней мере, я никого не знаю. Поэтому обзванивать соседей бессмысленно. Они все равно не могут ничего знать, а слухи о нас тут же поползут по всему городу.

Я пытаюсь дозвониться до Джейн, той ее подруги оттуда, где мы жили раньше, и у кого Джули провела ночь в четверг. Телефон Джейн не отвечает.

Тогда я набираю номер родителей Джули. К телефону подходит ее отец. После ничего не значащего разговора о погоде и детях становится понятно, что он ничего не собирается мне объявлять, из чего я заключаю, что ее родители ни о чем не знают. Но прежде чем я успеваю придумать, как закончить разговор, ее отец спрашивает:

– Ну, а Джули собирается взять трубку?

– Э-э, вообще-то я именно поэтому и звоню, – отвечаю я.

– Вот как? Я надеюсь, ничего не случилось? – спрашивает он.

– Боюсь, что случилось, – говорю я. – Она уехала вчера, пока я был с Дейвом в походе. Я думал, может быть, вы знаете что-нибудь о ней.

Он немедленно оповещает о случившемся мать Джули. Она берет трубку.

– Почему она уехала? – требует ответа она.

– Я не знаю.

– А я знаю мою дочь, и просто так, без причины, она не уехала бы, – обвиняет меня она.

– Она оставила мне записку. Написала, что хочет на время уехать.

– Что ты ей сделал? – кричит на меня ее мать.

– Ничего! – защищаясь, отбиваюсь я, чувствуя себя лжецом. Потом трубка переходит к отцу, и он спрашивает, сообщил ли я в полицию. Он говорит, ее могли похитить. Я отвечаю, что это весьма маловероятно, потому что моя мама видела, как она уезжала, и никто не приставлял ей пистолет к голове.

Под конец я говорю:

– Если она вам позвонит, скажите, чтобы она позвонила мне. Я очень волнуюсь.

Через час я все-таки звоню в полицию. Но, как и следовало ожидать, они не могут ничего сделать до тех пор, пока у меня не будет доказательств того, что это преступление. Я отправляю детей спать.

Где-то после полуночи, лежа в постели и уставившись в темный потолок, я вдруг слышу шум машины, заворачивающей к дому. Я выскакиваю из кровати и несусь к окну. Когда я добегаю, свет фар дугой поворачивается в сторону дороги. Это просто кто-то разворачивается. Машина уезжает.

 

Глава 17

 

Утро понедельника – просто катастрофа.

Все начинается с того, что Дейви пытается сделать для нас всех завтрак. Это, конечно, приятное и ответственное намерение, но у него ничего из этого не получается. Пока я принимаю душ, он пытается испечь блины. Еще не закончив бриться, я слышу из кухни шум драки. Я несусь вниз и обнаруживаю Дейва и Шарон, толкаюших друг друга. На полу валяется форма и куски теста, подгоревшие с одной стороны и сырые с другой.

– Что тут происходит? – прикрикиваю я на них.

– Это она виновата! – орет Дейв, тыча пальцем в сторону Шарон.

– У тебя все горело! – защищается Шарон.

– Ничего подобного!

Из духовки валит дым: там было что-то разлито. Я выключаю плиту.

Шарон жалуется мне:

– Я просто хотела помочь. А он не дал.

Потом она поворачивается к Дейву.

– Даже я знаю, как печь блины.

– Ладно, раз вы оба хотели помочь, можете помочь с уборкой, – говорю я.

Когда все более-менее приведено в порядок, я кормлю их хлопьями с молоком. Завтрак также проходит в тишине.

Со всеми этими неприятностями и задержками Шарон опаздывает на школьный автобус. Я провожаю Дейва до дверей и иду за ней, чтобы отвезти ее в школу. Она лежит на кровати.

– Ну, вы готовы, мисс Рого?

– Я не пойду в школу, – говорит она.

– Почему?

– Я больна.

– Шарон, пора в школу, – говорю я.

– Но я больна! – настаивает она.

Я подхожу и сажусь на край кровати.

– Я знаю, что тебе грустно. Мне тоже, – говорю я ей. – Но ситуация такова: я должен идти на работу. Я не могу остаться с тобой дома и не могу оставить тебя дома одну. Ты можешь поехать до вечера к бабушке. Или ты можешь пойти в школу.

Она садится на кровати. Я обнимаю ее.

Помолчав немного, она говорит:

– Я пойду в школу.

Я прижимаю ее к себе и хвалю:

– Умница, я знал, что ты сделаешь, как надо.

 

К тому времени, как я отправил детей в школу и сам добрался до работы, на часах уже десятый час. Когда я вхожу, Фрэн машет мне бланком для сообщений. Я пробегаю его глазами. Это от Хилтона Смита, помечено «срочно» и подчеркнуто двойной линией.

Я звоню ему.

– Давно уже мог бы позвонить, – говорит Хилтон. – Я звонил тебе час тому назад.

У меня лезут глаза на лоб.

– В чем дело, Хилтон?

– Твои люди там заснули над сотней комплектующих, которые мне нужны.

– Хилтон, мы ни над чем не заснули, – говорю я ему.

Он повышает голос.

– Тогда почему их еще здесь нет? У меня завис заказ, который я не могу отправить, потому что на твоих людей нельзя положиться.

– Дай мне координаты, я распоряжусь, чтобы посмотрели, – говорю я ему.

Он диктует мне артикульные номера, я записываю.

– Хорошо, я скажу, чтобы тебе позвонили.

– Я бы посоветовал тебе, дружище, этим не ограничиваться, – продолжает Хилтон. – Ты лучше позаботься, чтобы мы получили эти комплектующие к концу дня. И я имею в виду все 100, не 87. не 99, а все, потому что я не собираюсь дважды переналаживать оборудование для завершающей сборки только из-за того, что твои люди…

– Послушай, мы сделаем все, что в наших силах, – говорю я, – но я ничего пообещать не могу.

– Вот как? Тогда придется сделать так, – заявляет он. – Если мы не получим сегодня 100 комплектующих, я сообщу об этом Пичу. А насколько я знаю, у тебя и так уже с ним проблемы.

– Послушай, дружище, мои отношения с Пичем не твоего ума дело, – говорю я. – С какой это стати ты думаешь, что можешь мне угрожать?

Молчание на том конце линии настолько длительно, что я уже решаю, что он повесил трубку. Потом он говорит:

– Я думаю, тебе не мешало бы почитать почту.

– Что ты хочешь этим сказать?

Я слышу, что он улыбается.

– Обеспечь комплектующие к концу дня, – сладким голосом говорит он. – Пока.

Я кладу трубку.

– Интересно, – бормочу я себе под нос.

Я велю Фрэн вызвать ко мне Донована и объявить управленческому аппарату, что в десять часов я собираю совещание. Приходит Донован, и я велю ему отправить экспедитора выяснить, что задерживает работу для завода Смита. Почти скрежеща зубами, я говорю ему, что детали должны уйти сегодня. Он уходит. А я пытаюсь выкинуть этот разговор из головы, но не могу. В конце концов, я иду и спрашиваю Фрэн, не приходило ли что-нибудь, где упоминалось бы имя Хилтона Смита. Она задумывается. Через минуту она вытаскивает папку и говорит:

– Это распоряжение пришло в пятницу. Похоже, мистер Смит получил повышение.

Я забираю у нее распоряжение. Оно подписано Биллом Пичем и гласит, что он назначил Смита на только что созданную должность директора, отвечающего за производительность подразделения. Назначение вступает в силу с конца данной недели. Описание должностных обязанностей включает пункт, по которому все директора заводов косвенно подчиняются Смиту, в чьи обязанности входит «приложить особые усилия к повышению производительности на производстве, уделяя первоочередное внимание снижению затрат».

И тут я начинаю напевать: «Какой хороший день..!»

 

Какой бы степени энтузиазма я ни ожидал от моего аппарата в связи с моей образовательной поездкой на выходные… его нет. Может быть, я полагал, что мне будет достаточно войти и открыть рот, делясь с ними моими открытиями, как они тут же будут обращены в новую веру очевидностью ее правоты. Но этого не происходит. Мы – Лу, Боб, Стейси и Ральф Накамура, занимающийся на заводе обработкой данных, – сидим в конференц-зале. Я стою перед ними рядом с переносной доской, на которой закреплен большой блок бумаги. Его листы исписаны короткими диаграммами, которыми я сопровождал мое объяснение. На него у меня ушло два часа. Время близится к обеду, а они так и не впечатлены.

Глядя через стол на лица смотрящих на меня, я понимаю, что они не знают, что им делать со всем тем, о чем я сейчас говорил. Ладно, кажется, я улавливаю какой-то слабый отблеск понимания в глазах Стейси. Боб Донован колеблется, интуитивно он, кажется, кое-что понял. Ральф вообще не понимает, о чем я говорю. А Лу смотрит на меня нахмурившись. Один сторонник, один сомневающийся, один поставленный в тупик, один скептик.

– Хорошо, что здесь не так? – спрашиваю я.

Они переглядываются.

– Давайте же, – настаиваю я. – Это, как если бы я доказал вам, что два плюс два равняется четырем, а вы бы мне не поверили. – Я смотрю Лу прямо в глаза: – Что тебя здесь смущает?

Лу откидывается в кресле и качает головой.

– Я не знаю, Ал. Просто… ты сказал, что понял это, наблюдая за колонной детей в походе.

– Ну и что с этим не так?

– Ничего. Но откуда ты знаешь, что то же самое на самом деле происходит на заводе?

Я переворачиваю назад листы бумаги до тех пор, пока не нахожу тот лист, на котором я написал названия двух феноменов Ионы.

– Посмотрите вот на это. Мы имеем статистические колебания в операционном процессе? – спрашиваю я, указывая на слова.

– Да, имеем.

– Мы имеем зависимые события на заводе?

– Да, – утвердительно отвечает он опять.

– Тогда то, о чем я говорил, должно быть правильно, – заключаю я.

– Погоди, – включается в разговор Боб. – Роботы не имеют статистических колебаний. Они постоянно работают с той же скоростью. Это ведь и было одним из оснований, почему мы купили это чертово оборудование, – неизменность. Я думал, что ты поехал встретиться с этим Ионой, чтобы выяснять, что нам делать с роботами.

– Да, будет верно сказать, что пока робот работает, в течение цикла времени он практически не имеет колебаний, – объясняю я им. – Но мы имеем дело не только с операциями, проходящими через роботов. Нашим другим операциям присущи оба феномена. И не забывайте: цель не в том, чтобы сделать роботов производительными. Цель в том, чтобы сделать всю систему производительной. Разве не так, Лу?

– Ну, то, что говорит Боб, имеет смысл. У нас много автоматического оборудования, и время обработки должно быть практически неизменным, – говорит Лу.

Стейси поворачивается к нему:

– Но то, что он говорит…

Тут открывается дверь, и Фред, один из наших экспедиторов, просовывает в зал голову и смотрит на Боба Донована.

– Тебя можно на минуту? – спрашивает он Боба. – Это касается работы для Хилтона Смита.

Боб встает, чтобы выйти, но я говорю, чтобы Фред зашел. Нравится мне это или нет, но мне приходится проявлять интерес к тому, что там происходит с этим «кризисом» для Хилтона Смита. Фред объясняет, что работа должна пройти еще через два цеха, прежде чем комплектующие будут готовы к отправке.

– Сегодня сможем отправить? – спрашиваю я.

– Трудно сказать, но попробовать можно, – говорит Фред. – Челнок уходит в пять часов.

Челночные перевозки – это услуги частной транспортной фирмы. Ими пользуются все заводы фирмы для перевозки деталей туда-сюда.

– Пятичасовой челнок – это последний сегодняшний рейс, идущий на завод Смита, – говорит Боб. – Если мы не успеем отправить с этой машиной, следующий рейс только завтра после обеда.

– Какая еще работа должна быть сделана? – спрашиваю я.

– Цех Питера Шнелла должен закончить изготовление, потом детали пойдут на сварку, – говорит Фред. – Для сварки будет переналажен один из роботов.

– Ну да, роботы, – говорю я. – Думаешь, справимся?

– По норме люди Пита должны изготавливать детали для двадцати пяти комплектующих в час, – отвечает Фред. – Насколько я знаю, робот в состоянии обработать двадцать пять единиц такой комплектующей в час.

Боб спрашивает, как детали будут доставляться к роботу. В обычной ситуации детали, законченные людьми Пита, доставлялись бы к роботу раз в день или не раньше, чем после завершения всей партии. Сейчас мы не можем ждать так долго. Робот должен приступить к работе как можно скорее.

– Я распоряжусь, чтобы транспортировщик заезжал к Питу в конце каждого часа, – отвечает Фред.