ЧАСТЬ I Студиябвным танцам предмастерьев 1 страница

Право на беседу

Пролог

 

Молодой альбатрос оплошал. Наказ от подруги: «Расклевать как моллюска, как падаль прибойную!» – он получил на рассвете, но близился полдень, а белая, как айсберг, медуза по-прежнему сияла на высоком утесе, огромная и неприступная. По заверениям ветеранов – а спорить с ними, как известно, нехорошо – года три назад, сменив соленый океан на воздушный, белая медуза вознамерилась взмыть к облакам, да так и окаменела, не сумев оторвать щупальцев от утеса. Ныне под ее куполом могли бы растить потомство с десяток птичьих семейств. Могли бы! не приглянись медуза бескрылым двуногим. Тут уж без шуток. Вроде и ветрам всем открыта, и защиты зримой никакой нет, а как подлетишь, так тебе словно глухой колпак на голову надевают. Опомнился, огляделся – «медуза» высоко, утес далеко, а под крылом соленая пена и волны – брызгами осыпать норовят.

Мистика, одним словом.

Если, по справедливости, то в атаку на «медузу» следовало послать ветеранов: пока молодежь пять лет странствовала, могли бы за родным островом лучше смотреть. А они клювы разинули: бескрылые двуногие? да на летающих лодках? отродясь такого здесь не бывало. Прежде не бывало, а теперь есть. Кстати, о лодках: сегодня аж две заявились – внизу на пляже стоят. А их хозяева не иначе как наверх подались – под куполом «медузы» от солнца укрыться.

Уловив поток ветра, альбатрос поднялся над морем, потом над утесом. И едва не столкнулся с еще одной летающей лодкой. Если первые две пестротой окраски походили на обитателей коралловых рифов, новая лодка смахивала на глянцево-черную гальку. Огибая утес, она быстро снижалась. Вскоре, на пляже стояли уже три летающие лодки, а по дорожке, выложенной белыми плитам, щуплый бескрылый тащил на утес увесистую ношу, внешне похожую на гнездо.

«Юнец, сразу видно. Ишь, как его перекосило!» – отметил про себя альбатрос, планируя над утесом к давно присмотренному уступу на кромке обрыва. Оттуда до «медузы» было крылом подать, раза три или четыре. «Колпак» на таком расстоянии не срабатывал, зато слова разбирались легко. За пять лет странствий альбатрос научился их понимать.

Между щупалец «медузы», за плоской, словно галька, плитой, друг против друга сидели двое. «Птенец с мамашей, – наметанным глазом определил альбатрос. – Птенец почти взрослый – как я перед первым вылетом. А мамаша не в духе – точно моя подруга сегодня. Такая, как клюнет, – выдранными перьями не отделаешься. Первым яйцом поклясться могу». Альбатрос наклонил голову и замер, прислушиваясь…

– Нет, вы только на него поглядите! – восклицала та, кого альбатрос обозвал «мамашей». – Я его, видите ли, как маленького поучаю. Заслуг не замечаю. Должного его прошлым подвигам не воздаю. Во-первых, замечаю и воздаю. А во-вторых, если и поучаю, так что с того? Я, Жалин, тебе мать. А ты мне сын. И годы этого не отменят, хоть ты десять резервных убежищ организуй. А ты, пока, с одним разобраться не можешь.

– Я пытаюсь.

– Ах, пытаешься? У деда забот не меньше твоих, а он о своих обещаниях помнит и слово держит. Видишь внизу юнца? Гонец. Подарок привез. И знаешь откуда?

По «медузе» разнесся смешок:

– Гонять прыгун за девять парсеков ради корзины ягод? Да, мама, у вас с дедом и правда много забот.

– Не дерзи! Хотел самостоятельности? Получи и работай: тренируй спецов, учи молодежь. Сам учи!

– Я не могу, ты же знаешь. Мама, у нас не хватает наставников, времени... Средств не хватает, мрак их поглоти! – тот, кого назвали Жалином, ударил кулаком по плите.

Камень не дрогнул. Мать тоже осталась спокойна:

– Если «у нас», тогда ты не безнадежен… Не перебивай! И дело не во мне. Совет не видит смысла превращать резервное убежище в автономную колонию. Твоя задача, этот «смысл» найти. Сумеешь – стало быть, выиграл. Не сумеешь – твой проект обречен.

– Мама, Совет – это ты.

– Я не вхожа в Совет. А вот ты мог бы в нем закрепиться. Правда, об автономии временного убежища тогда придется забыть.

– Исключено! Я… мы решили, и мы не отступим. Но сейчас нам нужна помощь.

– Ошибаешься. Помощь нужна не вам. Помощь нужна от вас.

На вершине утеса показался гонец, взмокший и запыхавшийся. Тяжелая ноша оттягивала руку, чиркала дном по плитам дорожки. Увидев старших, гонец остановился. Собеседникам было не до него.

– Тебе мало того, что вы взяли? – привстав, осведомился сын. – Или забыла, как вы наших спецов обманом к себе увели?

– Ну да, увели, запугали и в цепи заковали. По всей Галактике звон стоит. Не слыхал?.. Да ты сядь. Сядь, говорю! Раскричался. Юнца, вон, в ступор вогнал. Пойди, забери дедов подарок… Нет, погоди! Заманили спецов его! В первые годы, твоя правда, попридержали. Словом. И делом. Сам подумай, у нас размах, идеи, проекты. А у вас? Скулеж да обиды? «Помогите долга ради. Мы, беженцы, люди не местные, своим умом жить не обучены».

Опершись руками о плиту, сын подался вперед:

– Идеи? Проекты? Обескровить резервное убежище – вот твой проект! Вы – господа, мы – прислуга – вот твоя идея! И Советом своим не стращай. Руки у него коротки до нас дотянуться!

– В Совете заправляет дед. Верить этому или не верить – дело твое, – голос матери звучал бесцветно и ровно. – Жалин, ты можешь сейчас извиниться. А можешь просто уйти. Но помни: у меня в руках инструмент помощнее советов, идей и проектов.

– Врешь! – сын выпрямился во весь рост. – Ты не посмеешь! А если серьезно…

Альбатрос рванул с утеса, мысленно вознося хвалу обрыву, высоте и собственной предусмотрительности. Незримый колпак, прежде срабатывавший лишь у «медузы», ныне – альбатрос это чувствовал – стремительно рос, грозя накрыть вершину утеса и большую часть склона.

«Подруга точит клюв на «медузу»? Вот пусть сама ее и расклевывает. А я пока птица вольная, любовным танцам полностью не обученная. Мне бескрылым под руку – или чем они ныне дерутся? – попадаться ни к чему. Полетаю, мир погляжу, а там, или «медуза» в морскую стихию вернется, или бескрылые сгинут, хотя бы из здешних мест. На что им крохотный остров посреди океана? Мой родной остров? Первым яйцом клянусь: ни на что!»

Альбатрос набрал высоту, расправил крылья и заскользил в потоках теплого, пропитанного солью воздуха – все ближе к волнам, все дальше от засевших в «медузе» бескрылых. Вернуться на родину он собирался не раньше, чем через год.

ЧАСТЬ I Студиябвным танцам  предмастерьев

Глава 1

 

Восточное побережье единственного на Беже обитаемого материка славилось высокими обрывами, спящим вулканом Соней и мусорными свалками. Любителям экзотики – из тех, кому наскучил комфорт столицы, и приелось вечное лето Черепаховых островов – знатоки советовали слетать на высокий, подобный гигантскому волнорезу мыс Стрельчар, заглянуть в одноименный поселок и, наняв лодку, осмотреть окрестные бухты. Путешествие следовало затевать днем. Только днем!

Двум стрельчарцам пришлось выйти из дома на рассвете. Весеннее утро выдалось промозглым, но тихим. В воздухе стоял запах водорослей, от переполненных помоек несло гнилью, на соседней улице лаяла собака.

– Вредина! Я всем ребятам так про тебя говорю. Моя сестра вредина, и верить ей вредно! – щуплый мальчишка лет пяти споткнулся и едва не упал – старшая сестра удержала. Стеганая куртка с капюшоном, большая, явно с чужого плеча, закрывала ворчуна от головы до кроссовок, крепких, но на диву ободранных. Сейчас на них добавилось несколько свежих царапин.

– Сбегать из дома нехорошо, – мягко, будто сомневаясь в справедливости сказанного, попеняла ворчуну сестра.

Рядом с братом она смотрелась великаншей – как большинство взрослых по сравнению с малышом. Простое синее платье и наброшенный на плечи теплый платок не отличались новизной, но смотрелись опрятно. Высокая строгая прическа подошла бы секретарю или учительнице.

– Я не сбегал, – брат пнул подвернувшийся под ноги камень. – Я к дяде Валаду приходил, в гости. Папа вчера нажрался. Ну, я и решил...

Дернув за руку, сестра повернула брата лицом к себе:

– Иргуш?

– Что Иргуш? Папа так говорит. И мама. И дядя Бихот. Всем можно, а мне нельзя, да?

По муаровым пласт-листам – на Стрельчаре они заменяли заборы – тянулись грязные, как сама улица надписи. Когда-то здесь зеленел бульвар, но деревья засохли, а гладь дорожек иссекли трещины. Дома, обшарпанные, в один, редко в два этажа, предпочитали смотреть на мир через щелевые ставни.

– Дядя Валад так не говорит.

– Он это… виляет хорошо, да?

Сестра, не выдержав, хмыкнула:

– Влияет он на тебя. Дядя Валад хорошо на тебя влияет.

– Ага. Он как мастером станет, в столицу переберется. И я с ним. Он обещал! – Иргуш почесал нос: – Тебя, Рилда, мы с собой тоже возьмем. Если дашь слово не спорить.

Рилда не спорила ни с братом, ни с мужем. «Два фантазера», – вздыхала она.

Увлекаясь, Валад уверял, будто может, проходя мимо чужого дома, включить в нем свет или перенастроить климат-генератор. Банный модуль у пьяниц-соседей Валад и правда перенастроил, не выходя из дома и даже не вставая с любимого, застеленного клетчатым пледом дивана. Наблюдая через окно, как, оступаясь и бранясь, соседи вытаскивают из окутанной паром бани бутыли с самогоном, Рилда смеялась до колик в боках. «Слоснадзора на тебя нет!» – восклицала она. «Смотри, не накликай!» – с притворной серьезностью отзывался Валад. Смуглый и черноволосый, рубашки и брюки он носил светлые, зато традиционные для мужчин Бежи шейные платки предпочитал темных тонов. Рилде манера мужа одеваться нравилась, а способности и вовсе вызывали восхищение. Валад это чувствовал, великодушно замечал: «Управлять техникой усилием воли – это по силам каждому оврину. И без разницы, мастер ты или нет. Попробуй!»

Рилда попробовала. Сидя в спальне, представила себе кухню-гостиную, тесную, зато свою, с задвинутыми под стол тремя табуретами, обшарпанным диваном и сервис-стойкой пищевого синтезатора. Панель управления сально блестела, будто подначивала: дерзни – включи.

«Думай о том, чего хочешь, – посоветовал накануне Валад. – Желай до кома в горле, до сжатых кулаков… Да что там, желай до остановки дыхания!»

Рилда пожелала до кругов перед глазами и до звона в ушах. Кухонный синтезатор ее усилий не заметил, зато голова потом кружилась два дня. Повторить эксперимент Рилда не рискнула.

Сейчас она торопилась, но Иргуш ковылял все медленнее.

– Я тебя не понесу. Даже не надейся!

Брат обиженно засопел, однако, виснуть на руке старшей сестры раздумал.

Под ногами хрустело буро-желтое крошево, в плитах угадывались очертания ракушек. На фоне светлеющего неба все яснее прорисовывался конус вулкана Сони. Из переулка выскочила свора собак: вспугнула дремавшую в пыли кошку и, отметив победу дружным лаем, скрылась в заброшенном саду.

Дом родителей стоял третьим от перекрестка: два жилых модуля на едином фундаменте и хозяйственная пристройка с санитарным блоком. Когда их подновляли последний раз, Иргуш еще не родился.

Пройдя мимо цветущих кустов – местные дареллы здесь уживались с экзотической черной смородиной – сестра с братом поднялись на крыльцо. Входная дверь оказалась запертой. Пришлось стучать, потом ждать. Рилда куталась в платок. Иргуш обиженно сопел. Наконец, в доме заскрипели половицы, дверь распахнулась, и крыльцо затопил смрад от залежалого белья и перегара.

– Ты? В такую рань? – Опухшая, в засаленном халате и стоптанных шлепанцах мать с неудовольствием воззрилась на Рилду, заметив Игруша, всплеснула руками: – Вот гаденыш! А я думала, это он вечером со стола сыр уволок… Ну, заходи, коль явился.

Она потянула Иргуша в дом.

– Моя куртка! – спохватилась Рилда.

Иргуш с готовностью повернулся к ней, расставил в стороны руки. Мол, сама меня одевала, сама и раздевай.

Рилда присела на корточки, борясь с застежками, шепнула брату:

– Потерпи. Я на выходные тебя к себе заберу.

Мать нахмурилась:

– Смотри, в школу не опоздай. Ученики – не брат, хвостом за тобой бегать не станут.

Застежки, наконец, поддались. Сунув куртку подмышку, Рилда отступила к калитке. На улицу она вышла не раньше, чем за матерью и братом закрылась дверь.

Куртка еще хранила тепло Иргуша. Лишь надев ее и застегнув. Рилда поняла, насколько продрогла. Кому сказать – не поверят, но рядом с братом ей всегда было тепло, и всегда становилось зябко при расставании. Особенно рьяно, холод начал пробирать Рилду в последний год. Явь или навождение, но теперь сестра  раз за разом читала в глазах брата один и тотже вопрос: «Почему я живу в этом смраде? Почему не могу остаться с тобой?» «Так надо! – убеждала себя учительница младших классов. – Ребенку всегда лучше с матерью… Ведь лучше?.. Должно быть лучше! Хотя, если Иргуш забудет о «дяде Валаде» и начнет брать пример с отца… Так забирать мне брата или не забирать?»

Рилда очень удивилась, услышав звонок – она не заметила, как добралась до школы.

Два окна, двенадцать парт. Столько же пар глаз: желтые, серые, карие. Есть синие, как у Рилды и Иргуша. Зеленых нет – на Восточном побережье они редкость. А вот ученики везде одинаковые. Стоило учительнице нахмуриться, они притихли и уставились в учебные планшеты.

– Позор! Позор моему любимому третьему классу! – заявила Рилда и пробарабанила пальцами по столу. – Легенда о Долге овринов. Нашем общем Долге! Мы учили ее весь год. «Мой класс самый дружный», – говорила я с гордостью. А что в итоге? Мой любимый третий класс дружно проваливает итоговый тест. Ох, не будите во мне зверя!

Ученики сидели, вжав головы в плечи. Девчушка за первой партой – большеглазая отличница в сером форменном платье и двумя светлыми косичками до плеч – тихонько вздохнула.

– Далата?

Девчушка вскочила.

– Т-так, так это же не для нас, – пролепетала она. – Наставница Рилда, Долг овринов, он… он… – На щеках отличницы заиграл румянец, голос окреп: – Он для мастеров. Мама говорит, они, как беду учуют, всех спасать должны, и овринов, и других людей. Сколько спасли – столько Долга отдали. Только у нас в Стрельчаре, мастеров нет. А спасателем у меня папа работает. На лодке. Только Долга так не отдать. Я знаю! Я спрашивала!

Далата с надеждой уставилась на учительницу. «Убеди, что я неправа», – молили глаза. «Права, к сожалению», – хотела ответить Рилда-стрельчарка. Рилде-учительнице пришлось убеждать.

– Оврины Долг не отдают – они его исполняют. Мы исполняем, – Рилда говорила негромко, как обычно беседовала с братом, убеждая того вернуться домой. – Вслушайтесь только: спасать и защищать доставшиеся нам в наследство миры. Не вмешиваться в чужую жизнь. Не навязывать другим свою волю. Только спасать и защищать! Красиво звучит, верно? И, ваша правда, страшновато. Особенно если вспомнить, что оврины существуют – мы существуем! – до тех пор, пока помним и исполняем Долг.

Ученики дружно закивали головами. Рилда улыбнулась:

– А теперь скажите, как мы величаем тех, кто нам свой Долг передал?

Класс оживился. Одни тянули руки, другие, не дожидаясь разрешения, выкрикивали ответ с мест.

– Прежние.

– Златообвитые.

– Сам ты обвитый! – обладатель густых черных бровей и такого же цвета шевелюры шлепнул белобрысого соседа по макушке учебным планшетом. – Прежние нас создали. Понял? То есть, не нас – первых из нас.

Учительница погрозила драчуну пальцем:

– Сумбурно, но верно. Прежние создали первых овринов и передали им… нам в наследство свой Долг. Но спрашивала я о другом. Как мы величаем творцов Долга, когда хотим выказать им свое почтение?.. Далата?

– Мудрейшие, – выпалила отличница, но заметила вопрошающий взгляд учительницы и быстро поправилась: – Мудрейшие из мудрых!

– Правильно! – Рилда подождала, пока класс притихнет. – А теперь подумайте, разве может мудрейший из мудрых ошибаться? Нет! Никогда! Начальнику космопорта не обойтись без техников, а капитану сейнера – без матросов. Вот и мастера не могут обойтись без нас – простых овринов. Стало быть, и Долг у нас с мастерами общий.

Ученики заулыбались. Двоечники и отличники, тихони и задиры – они верили. Снова! До первой попытки поступить на курсы мастеров – Рилда знала это лучше многих, благодаря мужу и собранию его неудач.

– И все-таки я поступлю. И мастером стану, – твердил Валад после очередного провала на вступительном экзамене. – Говорят, это только у нас, что ни мастер, то зеленоглазый. На Пламастре цвет радужки не имеет значения. Учат всех. Если могут они, получится и у меня.

– Конечно, получится, – соглашалась Рилда, с болью подмечая, как перекатываются желваки на скулах Валада, как темнеют его карие глаза.

По жизни балагур и острослов, после неудачи, он на несколько дней становился угрюм и язвителен. Избегая собеседников, искал слушателей – из тех, что не проболтаются и не упрекнут. Рилда на такую роль подходила идеально. О тонкостях работы слоистого сознания – того, что дано от рождения каждому оврину, – как и о мастерах – тех, кто якобы овладел этим сознанием в совершенстве, – Рилда успела наслушаться до тошноты. И продолжала слушать. Знала: раз муж говорит – значит, надеется, раз надеется – значит, живет.   

«Мастера, мрак их душу! – цедил, бывало, Валад, стоя на краю обрыва. Внизу, от основания мыса до горизонта волновалось покрытое пеной море, за спиной молчали Рилда и поселок Стрельчар. – Только посмей при этих зазнайках назвать слоистое сознание «слойкой» – скривятся, как от острого перца. Разговорное слово, мол! Не для экзамена! А пусть и не для экзамена. Зато кратко и точно. И сами мастера, кстати, так говорят. Чем мы тогда хуже? Вот чем, а? – лицо Валада краснело, в глазах появлялся лихорадочный блеск. Мнилось, сейчас в них отражаются не море и облака, а экзаменаторы, так несправедливо… конечно несправедливо завалившие Валада на вступительном испытании. – Слойка дана от рождения каждому оврину. Вы слышите, уважаемые мастера? Каждому! Отсюда наши способности и возможности, прочим расам на зависть, Вселенной на удивление. И если я с обычным разумом управляюсь без посторонних, то и со слойкой, будьте уверены, разберусь. Сам! – Тут Валад поворачивался к Рилде: – Если б ты знала, что там творится на этом экзамене. Не понял вопроса? За дверь. Сразу! Голова заболела? Тоже за дверь. Признался, что управляешь техникой усилием воли? Тебе рассмеются в лицо и предложат зайти через год. Слойка всему голова! А использовать ее в полную силу умеют лишь мастера. Понимаешь? Только мастера! Остальные не в счет – балласт, стало быть. Мы с тобой, твой Иргуш, другие стрельчарцы – все мы всего лишь балласт! – Не выдерживав, Валад ослаблял узел на шейном платке – не хватало воздуха: – Враки! Контроль слоев, материальность… или нематериальность слойки – все враки. Звание мастера сил не дает – оно возможности подтверждает. И знаешь, у меня они есть. Я такое умею, такое!.. Я докажу, что я не балласт. Долгом клянусь! Ты мне веришь?»

Рилда уверяла, что верит…

С год назад Валад будто вырвался из лап тяжелой болезни: ушла раздражительность, на смену сарказму явилась добрая шутка. Вновь, как в пору первых свиданий, Валад увозил Рилду на крохотный, скрытый под навесом скалы пляж. Шелестела перекатываемая волной галька, играла на солнце прозрачная, вобравшая краски неба вода, а на берегу двое пользовались привилегией овринов: сливаться не только телами – слойками и, отбросив тревоги, наслаждаться чувством, одним на двоих.

– Говорят, мастеров в такие минуты на откровенность пробивает, – уверял Валад. – Особенно, если слойки сравнимы. Многих это пугает.

Рилда в ответ смеялась:

– Глупые. Мастера, а глупые. Ну что, купаться?

Она плавала, Валад нырял, доставая с морского дна раковины ропанов. Он много шутил и катался по песку от смеха, если удавалось смутить воспитанную в строгости жену. В былые времена такое воспитание казалось ее матери важным.

Осенние ветра оборвали поездки – настроение осталось. Тридцать лет для оврина – юность. В эту пору часто влюбляются, но редко заводят детей. Зато обожают потакать своим желаниям и любопытству.

 – Я им нужен. Слышишь? Нужен. Таким, как есть! – в ответ на осторожные вопросы Рилды, восклицал Валад. – Кстати, разрешите представиться. Перед вами мастер шутейных дел, не слишком серьезных, зато очень громких. Я бы сказал, громогласных. «Парной» самогон – это так, ерунда.

Тихая учительница громких затей не любила:

– До Слоснадзора бы не дошло. Решат, что лихач.

– Лихачи посягают на Долг. Мы – всего лишь, на подлецов. Тут один тип над соседями измывался, так мы его… – Валад замолчал. Похоже, обнаружил, что наговорил лишнего.

– Слоснадзор, – напомнила Рилда.

– Я бы на их месте нам премию выписал. Только кто нас, шутейщиков, заметит? – Валад поправил узел шейного платка и закончил твердым, без намека на шутку тоном: – А мастером слойки я все-таки стану, потом.

Рилда предпочла промолчать…

Звонку на перемену она обрадовалась больше учеников.

– Твой-то как? Все шутействует? – юркая, похожая на подростка Овда, как обычно, оказалась в учительской раньше подруги. Теснота и укоризненные взгляды коллег Овду не смущали. Нет места поставить стул? Учительница младших классов уселась на стол. Устраиваясь поудобней, расстегнула жакет – строгого покроя, но вызывающе рыжий. – А моего-то вчера, будто кто плетью из дома погнал. За день собрался. На Западное побережье, в столицу. На заработки, говорит. Знаю я его заработки! Хоть бы раз сыну игрушку привез! – Овда передернула плечами. Юбкам она предпочитала брюки, возней с длинными волосами брезговала – носила короткие стрижки. – Вот не поверишь, мой в дорогу, и меня путешествовать тянет. Дай, думаю, своим первоклашкам экскурсию устрою – в урочище свожу. Водопады весной, они ж бирюзовые! Завтра лететь, и тут…

Рилда перебила:

– Может, у тебя предчувствие? Валад рассказывал, у мастеров так бывает. Если чуют беду, то им и солнце блекло, и вода чересчур мокра.

– Если б вода! – Овда огляделась и, наклонившись к Рилде, прошептала: – Мне завуч свою ненаглядную в компаньонки сует. Катер, видите ли, большой, а ее второклашкам тоже захотелось к водопаду. Захотелось им, как же! Ей своих оболтусов мне на шею посадить захотелось.

– Скажи, что передумала. Или что родители против.

Овда фыркнула:

– Как бы ни так. Я про эту «ненаглядную» такое знаю! Намекну – она от поездки сама откажется. Но завуч мне других попутчиков подберет. Рилд, спасай. Нет, правда. Она откажется, ты согласишься. Слетаем к водопадам, экскурсию нашей ребятне проведем. К концу уроков вернемся.

– Мне не до экскурсий.

Овда наклонилась вперед, спросила едва ли не шепотом:

– Что? Иргуш к тебе насовсем перебрался?

– Нет. Пока, нет. Правда, не до экскурсий. Извини.

Второй урок показался Рилде длиннее первого. Третий не прошел – прополз. Проделки школяров раздражали, озабоченные взгляды Овды гнали из учительской. Рилде хотелось сказаться больной и сбежать. Перед последним уроком, устав гадать, она связалась с матерью. «Твой брат хуже головной боли, – буркнула та. – Избавь меня хотя бы от своих причитаний».

На четвертом уроке стремительный поток секунд превратился в вязкий сироп. Ученики постигали примудрасти деления и умножения трехзначных чисел – у Рилды кружилась голова. «Мне нужно домой. Ну, пожалуйста!» – молила она неизвестно кого. Услышав звонок, едва не рассмеялась – от облегчения.

У ворот школы подругу догнала Овда:

– Тебя завуч разыскивает. Злющий! Уверяет, будто ты его вызов сбросила. Я тебе набирать – ответа нет.

Рилда проверила наручный браслет – простой коммуникатор, из дешевых. Ошибка устройства или сбой ретранслятора, но вызов на номер матери шел до сих пор. Рилда перезагрузила браслет и отправилась к завучу. Тощий и сутулый, словно оживший вязальный крючок, сегодня он оказался на редкость краток:

– Священный Долг, уважаемая, это вам не знания. Без Долга нет бежича, оврина наконец! Короче, если ваш класс провалит пересдачу, я найду вам замену. Идите и думайте!

Рилда ушла.

Думать? О чем? О неподъемном для простых овринов Долге? Или о том, почему, никогда о том не мечтая, она стала наставницей малышей?

Посоветовали и стала – учительница посоветовала, первая, лучшая, кумир детских лет. Ее рекомендация помогла Рилде поступить в училище. Жаль, поработать вместе им не пришлось. Кумир и советчица переехала на Срединное плоскогорье. Рилда покинуть родные места не решилась. Следуя правилам школы, каждое утро скручивала волосы в тугой узел, по длинному, с легкой горбинкой носу узнавала себя на шаржах. Пусть! Зато Валаду ее профиль нравился. «И не вздумай красить ресницы! – с притворной строгостью наставлял Рилду муж. – Весь шарм пропадет. Они у тебя, как пух одуванчика». Что милого находил Валад в пробравшемся на Бежу земном сорняке, Рилда не понимала, но просьбам мужа следовала, несмотря на подтрунивание коллег. «Ну и правильно, – поддержала подругу Овда. – Начнешь уступать – себя потеряешь. А с дугой стороны, куда денешься? Школа-то в Стрельчаре одна-единственная…»

Руку под браслетом защипало – вызов.

– Ну, ты как? Отвоевалась? – на передачу изображения коммуникатор рассчитан не был, но Рилда и без картинки чувствовала – Валад улыбается. – Я тут варку глинтвейна затеял. Есть повод. Поспеши!

От негромких, пропитанных иронией слов мужа веяло уверенностью и покоем.

Время чудит? Завуч выговор сделал?

«Встала чуть свет, вот и дергаюсь, – уверилась Рилда. – Завуч любит стращать. Да и мои не подведут. Любимый класс. Самый дружный!»

– Лечу. Уже полетела! – в тон Валаду отозвалась она, хотя идти предстояло пешком.

Личных аэрокаров в Стрельчаре было меньше, чем улиц, а многоместный «подкидыш» и вовсе один – он принадлежал школе.

 

***

 

Валад любил превращать приготовление глинтвейна в ритуал. Сам нагревал вино, сам выбирал специи. С видом заговорщика доставал из буфета особые, привезенные с Серединного плоскогорья бокалы: толстое стекло, короткая ножка, ухватистая ручка – чтоб пальцев не обжечь. «Признайся, ведь приворотное зелье варишь», – ожидая, пока в отдельной кастрюле настоятся гвоздика, крючки бахрот и ломтики имбиря, подтрунивала над мужем Рилда. «У нас ворот нет», – привычно отшучивался Валад. Процеживал специи он всегда сам. Иногда, обязательно под личным присмотром, доверял жене смешать душистый настой с подогретым вином. Рилда никогда не отказывалась.

Сегодня, совместная готовка и шуточный обмен колкостями не состоялись. Даже закуску – шоколад и орехи – Валад поставил на стол сам. Почему, вместо вазочки, вкусности оказались в селедочнице, Рилда предпочла не уточнять.

От глинтвейна шел пар. Хитро улыбаясь, Валад наполнил бокалы, подняв свой, провозгласил:

– За шутейщиков и их верных спутниц! Ну, и за тех недотеп, чья глупость делает нашу жизнь интересной.

Рискуя обжечься, Валад залпом выпил не меньше трети бокала. Рилда свой пригубила. Глинтвейн мужу удался, разве что гвоздики стоило положить меньше.

– Кстати, о глупости, – Валад шагнул к распахнутому по случаю теплого вечера окну, выглянул на улицу: ряды засохших деревьев, волчки пыли и не души; из дома напротив из-за прикрытых ставен доносятся голоса – соседи затеяли спор. Валад хмыкнул и вернулся к столу: – Если б ты только знала, сколько интересного можно нарыть в стандартном домашнем информатории. Архивы – вообще клад. Пароли? Они хороши от детей. А мы, шутейщики, – народ взрослый.

Устроившись на любимом диване, Валад с показным удивлением кивнул на почти полный бокал жены. Рилда пожала плечами и опустилась на табурет. Запах гвоздики раздражал ее все сильнее, в ушах звенело, при взгляде на шоколад и орехи к горлу подкатывала дурнота.

«Встать, подойти к окну? Глотнуть свежего воздуха?»

Волчки пыли, словно издеваясь, взвились выше сухостоя. Свет солнца потускнел, хотя видимый в окно клочок неба оставался голубым. Потянуло холодом. Рилда поежилась и обхватила ладонями бокал – хоть какая-то польза от горячего напитка. Валад на самочувствие не жаловался – закинув ногу на ногу, он смаковал глинтвейн. «Ну, и где же обещанный повод, ради которого мне велено было поспешить?» – вопрошала про себя Рилда. Она успела забыть, как рвалась домой из опостылевшей школы.

– Знаешь, – негромко проговорил Валад, – мне этих недотеп, иногда, даже жалко становится. Оврины вроде, пусть и не мастера. Вроде, должны понимать: что в информаторий попало – то известным всему миру стало. Ан нет. Если тайна на листе напечатана или рукою записана, такой лист кладут в сейф, а то и в хранилище на другую планету отвозят. Ну, или на крайний случай, в шкаф суют под белье, – Валад подмигнул жене. – Но если ты доверил тайну домашнему информаторию…

– Ты, ты… – Рилда вскочила, чудом не расплескав глинтвейн.

Ее детский дневник! На полке. На ее полке! В просторном, всего год назад приобретенном шкафу. «В окошко, значит, выглядываем? Над соседями потешаемся? Да я сейчас так потешусь… так…» Руки сами собой сжались в кулаки – до белых костяшек, до боли от впившихся в ладони ногтей. Рилда подступила к Валаду. И остановилась. Муж смеялся – до слез на щеках, до выплеснувшегося на руку глинтвейна.

– Да не рылся я у тебя в вещах. Долгом клянусь! – Валад попытался стряхнуть с пальцев темную, пахнущую гвоздикой влагу. Несколько капель, чудом миновав платье Рилды, вишневыми кляксами испятнали стол. – И твой дневник не читал. Хотя очень хотелось, не спорю. Его Иргуш случайно на пол сбросил, когда мы в прятки играли.

– В шкафу?