Посвящается Читателю-Другу 1 страница

 

«Проходя протекшие времена и столетия, мы везде обретаем терзающие черты власти, везде зрим силу, возникающую на истину, иногда суеверие, ополчающееся на суеверие».

Радищев

«Путешествие из Петербурга в Москву»

Настоящая работа представляет дополненное издание лекций, читанных автором в Русской Высшей Школе общественных наук в Париже в конце 1904/05 академического года. Она относится к об­ласти, известной в России под устарелым названием «Полицейс­кого права». Естественно поэтому, что центром изложения являет­ся законодательство. Но, входя в подробности законодательства, автор старался сделать издание доступным для большого круга читателей, для чего потребовалось отказаться от иностранных ци­тат, постатейного изложения законов и других внешних принад­лежностей научного аппарата. Кроме того, специальное законода­тельство пришлось оживить общими историческими сведениями. Последнее казалось тем более уместным, что голый текст закона довольно бледно, а часто и совершенно неверно отражает в себе действительность.

Бумага все терпит и покорно служит официальному живописа­нию. Лучшим подтверждением сказанного может служить наше отечество. Владея ключами от всех просветительных источников: школ, библиотек, музеев, выставок, печатных станков и т.р., бю­рократия хотела великую Россию обратить в «дортуар в участке». На необъятной русской территории стремилась водворить спокой­ствие могилы. Насколько это удалось, свидетельствуют события последнего времени. Но историку пореформенного периода придет­ся преодолеть густую чащу законов, указов, временных правил, Циркуляров и других в этом роде «письменных свидетельств» преж­де, чем добраться до «естественного грунта народной жизни, ко­торый с затратой колоссальных средств застраивался «согласно видам правительства».

Беспримерный позор японской авантюры бросил яркий свет на язвы властной распорядительницы русской жизни — бюрокра­тии, со всей ясностью раскрыл заветные стремления русского об­щества. Новая Россия уже родилась. Ковачами свободной, обнов­ленной родины становятся безыменные герои серой трудовой массы.

Из прекрасного далека уже светит пантеон народного освобожде­ния, и своевременно предупредить, что высшая из свобод — это свобода слова, что вместе с другими свободами она приходит и заносится в конституционные хартии, но долго влачит тяжелое существование постоянных насилий, гонений и ограничений. При­крываясь заботами о народном благе, все, без исключения, пра­вительства — деспотические, монархические, республиканские — стремятся держать народную мысль в подначальном положении. Но культура сознания побеждает все препятствия, и, наконец, берется последний этап политического освобождения. Настоящая работа посвящается читателю-другу. И при жизни великого сатирика, незабвенного творца этого отражения, положение читателя-друга было тягостное: его мысль рвалась из тесных рамок гнетущей обыденщины и не находила выхода. Помпадуры et tutti quanti усердно оберегали всякую щель, через которую мог бы проникнуть луч света в темное царство. В удушливых губернских и уездных омутах жизнь была нестерпима и час от часу становилось не легче. С одной стороны, сгущались сумерки, с другой — читатель-друг все более перерастал власть тьмы и тем мучительнее реагировал на окружающее.

В настоящий момент мы можем констатировать не одну только духовную зрелость читателя; мы вправе уже говорить о его подав­ляющей многочисленности и безостановочно возрастающем спро­се на серьезную литературу. Но, как и раньше, духовный голод многомиллионного населения остается без удовлетворения: рабо­та писателя и ученого разбивается о средостение.

Придет время, Attalea princeps преодолеет стеклянную шнуров­ку и вырвется из казенной теплицы на широкий простор. Таков непреложный закон жизни. Пока же «над отечеством свободы про­свещенной» взойдет «прекрасная заря», история заносит на свои страницы все уродства современности.

В подкрашенной действительности и в том, как она отражается в изуродованной литературе, господствовали казенные узоры. Чи­татель-друг не находил в них знакомой ему скорбной обстановки. Он тщетно докапывался животрепещущей правды, между тем как творческое пламя вдохновения «великою скорбью народной» бес­пощадно задувалось «наваждением». В неравной борьбе погибал писатель. На смену павшему в строй становился другой и продол­жал святое дело своего предшественника. Так, тяжкий млат, дробя стекло, кует булат...

Н. Новомбергский

27 октября 1905 г.

 

Введение

 

Дар слова принадлежит к одной из самых драгоценных особен­ностей человека. Это становится очевидным при сравнении жизни народов с развитой речью с жизнью диких племен, язык которых исчерпывается двумя, тремя десятками слов.

Но этот божественный дар приобретает еще большую силу с изобретением различных способов передавать мысль одного чело­века другому вне личного общения.

Еще с незапамятных времен человечество владело средствами духовного общения, помимо живой речи. Конечно, первоначальные способы были несовершенны и затруднительны; но с течением вре­мени они упростились, стали более общедоступны, вышли за пре­делы тесного круга самозванных посредников между Богом и наро­дом. Высшим искусством в этом отношении нужно признать изобре­тенное Гутенбергом в половине XV столетия книгопечатание.

Как ни очевидна польза взаимного обмена мыслями, однако история знакомит нас с многообразными стремлениями ограничить или даже подавить этот обмен. Уже в древнем классическом мире существовали цензурные установления, которыми преследовались разные лица за высказанные ими мысли, считавшиеся опасными для целости государства, общественной нравственности, господству­ющих религиозных понятий и доброго имени частных лиц.

На развалинах греко-римского мира возникли новые европей­ские государства. С развитием в них христианства преследование мысли становится обычным делом представителей новой церкви. Со времени Никейского собора 325 г. высшими представителями христианской церкви издаются списки книг, предназначенных к уничтожению. Борьба духовных властей с рукописями переносит­ся впоследствии на печатные произведения.

Чрезвычайный гнет, которым обрушилось католическое духо­венство на европейские народы, вызвал освободительное движе­ние, известное под именем реформации. Чтобы задержать поток жизни, папы римские не остановились перед кровавой расправой с обличителями католического всевластия. На защиту своего гос­подства они призвали даже светскую государственную власть. Эта последняя, как увидим ниже, выступив с цензурными узаконени­ями в защиту католицизма, скоро поняла силу орудия, указанного ей папами, и направила это орудие в целях светского угнетения. Такова перспектива истории законодательства о печати.

I. Франция

 

Начало книгопечатания и отношение к нему Людовика XI, Людовика XII и Франциска I; акты по делам печати Генриха II, Карла IX; регламент Людовика XIII и политика Ришелье. Последние короли и памфлетная литература; происхождение периодической печати; декларация прав и последующие наросты; печать при Наполеоне и реставрации; июльская монархия и террор; февральская революция и усиление репрессий; полицейское безумие Наполеона III, разгром Франции, переходное время, ныне действующее законодательство

Западноевропейская культура начинается, собственно говоря, с XI в., когда Европа пришла в соприкосновение с культурами византийской и арабской. Главное орудие просвещения — книги в то время были редки и дороги, потому что материалом для них служил дорогой пергамент, а, за отсутствием способов механи­ческого воспроизведения сочинений, последние расходились в рукописных списках.

Переписка книг — старое явление. В Риме ею занимались рабы. Уже тогда раздавались многочисленные жалобы на ошибки пере­писчиков. В новых государствах переписка стала делом монахов. Не все из них были настолько образованы, чтобы правильно пони­мать оригинал и в копиях не делать ошибок. Но приготовление рукописей считалось среди монахов богоугодным делом, поэтому за него брались все, кто как-нибудь мог справиться с этой задачей.

Основание университета в Париже в начале XIII столетия дало толчок к развитию переписного промысла среди светских лиц.

Все занимавшиеся изготовлением и продажей рукописей со­ставляли одну корпорацию под именем «Университетских присяж­ных переписчиков книг» (Clerics en librairie juries de L'Université). В 1292 г. в Париже было 24 переписчика, 17 переплетчиков и 8 продавцов рукописей.

Парижский университет строжайше наблюдал за деятельностью общества переписчиков и продавцов, он устанавливал цены на кни­ги, следил за их содержанием и исправлял обнаруженные ошибки, а также налагал взыскания на виновных. Первоначально отношения университета к обществу клерков покоились на усмотрении академического начальства, позднее появились писаные статуты. В 1275 г. университет обязал книгопродавцев принести присягу, что они бу­дут соблюдать установленные правила при купле-продаже рукопи­сей. Первым условием обращения книги было поставлено, чтобы на ней была обозначена цена и имя автора. При продаже книгопродав­цы не имели права запрашивать больше цены, обозначенной на книге.

Дальнейшая регламентация книжного дела выразилась в стату­те 1323 г. На основании этого статута были избраны четыре книго­продавца, которые расценивали книги. К профессии книгопро­давца допускались лишь те, кто был в состоянии выдержать экза­мен перед депутацией от университета, внести 100 ливров залога и представить доказательства хорошей репутации. Каждая рукопись, предназначенная к продаже, предварительно должна была про­сматриваться университетом.

Если в рукописи оказывались ошибки, то переписчик подвер­гался наказанию и сверх того обязан был ее исправить. В 1323 г. в Париже было 29 книготорговцев и между ними две женщины. В ста­туте 1342 г. были преподаны еще более подробные правила. Между прочим, в нем было указано, чтобы книготорговцы всегда имели в достаточном количестве и хорошего качества учебные пособия.

Перед изобретением книгопечатания в Париже и Орлеане ра­ботало не менее 10 000 переписчиков. Спрос на книги был боль­шой, хотя книги обходились очень дорого. В 1466 г. в Париж при­был Фауст и стал продавать экземпляры Библии, напечатанной в Майнце за четыре года до этого. Сначала он продавал по цене рукописей — около 550 франков за каждый экземпляр, затем цену спустил на треть и даже на две трети прежней суммы.

Успех Фауста вызвал раздражение многочисленных переписчи­ков. Фауст был привлечен к ответственности, его произведения аре­стованы. Благодаря заступничеству короля Людовика XI, имущество отважного книготорговца не пострадало и было возвращено его на­следникам, которые вскоре открыли в Париже большой склад печатных произведений. Книги быстро расходились, несмотря на все пре­пятствия со стороны переписчиков и других заинтересованных лиц.

Вопрос об открытии в Париже типографии выдвигался сам со­бою. Сомнения могли быть лишь относительно того, кому будет принадлежать инициатива — частным ли предпринимателям, как это было с торговлей печатными произведениями, или же высше­му руководителю книжным делом — университету. Почин приняла на себя Сорбонна, богословское отделение Парижского универси­тета. Приор ¹ Сорбонны Жан Генлин и ректор университета Вильгельм Вишэ в 1469 г. вызвали из Германии типографщиков, на вызов отозвались три типографщика из Мюнстера: Ульрих Геринг, Миха­ил Фрибург и Мартын Кранц, которые прибыли в Париж в 1470 г. Первая типография была ими устроена в одной из зал Сорбонны.

Другая типография возникла в 1473 г. по инициативе немецких рабочих Ивана Столля и Петра Цезариуса ². Ко времени смерти Ульриха Геринга в 1510 г. в Париже насчитывалось уже более 50 ти­пографий. Искусство книгопечатания нашло во Франции благо­приятную почву для своего развития. Однако время показало, что в той же Франции впервые были приняты мероприятия в целях стеснения печати, в течение нескольких веков эти мероприятия усложнялись и служили образцами для других государств.

Книгоборство впервые стало лозунгом благочестивых храните­лей чистоты католической веры. Первое ограничение свободы пе­чатного промысла последовало по частному случаю. В рескрипте 1530 г. на имя привилегированного типографщика Конрада Необа­ра было указано, чтобы книги по светской литературе представля­лись для предварительного просмотра профессорам изящной ли­тературы, а сочинения религиозные — профессорам богословия. Кроме того, в течение пяти лет воспрещались печатание и прода­жа сочинений, изданных уже Необаром: т.е. за ним признавалось монопольное право на перепечатку ранее вышедших изданий. Ра­зумеется, книгопечатный промысел не монополизировался Нео­баром, и печатные станки других предпринимателей по-прежнему могли работать на пользу критиков католицизма.

Видя возрастающий успех протестантской литературы, члены Сорбонны 7 июня 1533 г. представили королю записку, в которой доказывали неотложную необходимость «уничтожить навсегда во Франции искусство книгопечатания, благодаря которому ежедневно является масса книг, столь пагубных для нее».

Итак, книгопечатание проникло во Францию при Людовике XI (1461—1483), когда уже вся Франция была объединена сильной королевской властью и феодальный строй разрушен. В это именно время в Италии, куда настойчиво стремилась Франция, процветал гуманизм и было заметно особенное увлечение древнегречес­кими писателями. Жажда знания была огромная, но дороговизна книг ставила серьезные затруднения в этом отношении. Во всей Европе в 1501 г. количество книг не превышало 4 миллионов томов. Неудивительно, что Людовик XII (1498—1515) отнесся благосклон­но к новому искусству книгопечатания. В 1507 г. профессором Па­рижского университета Тиссардом свободно печатаются книги на греческом языке, привозившиеся до этого из Италии. В деклара­ции 8 апреля 1513г. король высказывается о соображении того великого блага, которое «принесло нашему королевству искусство печатания, изобретение которого кажется скорее божественным, чем человеческим». Останавливаясь на этих «великих благах», ко­роль продолжает: «Наша святая католическая вера сильно возвы­силась и окрепла, правосудие лучше понимается и отправляется и божественная служба совершается с большим вниманием и великолепием; благодаря ему, на пользу всех и каждого выражается и распространяется много хороших и благотворных учений, благодаря чему наше королевство превосходит все другие, и иные неисчислимые блага проистекли и проистекают от него ежедневно во славу Бога и к возвеличению нашей католической веры». Эдиктом того же дня Людовик XII освободил всех типографщиков и книготорговцев от 30 000 ливров подати и разрешил свободное обращение книг.

Преемник Людовика XII Франциск I (1515—1547) при вступ­лении на престол подтвердил все привилегии, данные его пред­шественником типографщикам и книготорговцам. Однако счаст­ливый период свободной печати продолжался недолго. На судьбы печати во Франции имели решающее влияние происшедшие око­ло этого времени религиозные события, именно появление проте­стантства. Еще по болонскому конкордату ³ (1516) с папою Львом X Франциск I приобрел право назначать по собственному выбору на все высшие церковные должности, а также распоряжаться вакан­тными церковными имуществами. Таким образом французские короли приобрели как бы личные права над национальной церко­вью. В протестантстве они увидели движение, враждебное их влас­ти, посягательство на их авторитет. Нечего говорить, что предста­вители католического богословия в Сорбонне не старались раскрыть заблуждение монархов. Больше того, они всеми силами старались направить государственную власть к искоренению ереси.

Парижский университет, владея ключами от всех типографс­ких станков, сначала попытался собственными силами справиться с надвигающимся протестантством. В 1521 г. он распорядился сжи­гать все сочинения, в которых заключались еретические мысли. Раздавались даже голоса о необходимости предавать огню вместе с еретическими сочинениями и авторов их, но терпимость коро­ля Франциска I некоторое время сдерживала пыл правоверных. Однако неотступные внушения фанатиков и происшедшее в 1526 г. публичное надругательство лютеран над изображением Богомате­ри толкнули короля на путь кровавой расправы с последователя­ми Лютера. В 1534 г. Франциск I уже собственноручно подклады­вал огонь под костер, разложенный на площади Моберт, на ко­тором должны были погибнуть шесть еретиков. Во главе гонителей находился фанатичный синдик ⁴ Сорбонны Беда, который не ос­тановился даже перед осуждением книги Маргариты Наварской, сестры Франциска I. Опасность, угрожавшая книгопечатанию, 7 июня 1533 г. миновала благодаря заступничеству двух советни­ков, епископа парижского де Веллей и Вильгельма Буде, кото­рые, между прочим, заявили королю, что излечить те язвы, на которые так сильно жалуются, возможно, только сохраняя драго­ценное искусство книгопечатания. Но едва прошло полгода, как король снова оказался во власти темных сил. Под их влиянием патентом 13 января 1534 г. Франциск I распорядился закрыть все книжные магазины и типографии и под угрозою смертной казни через повешение не печатать ни одной книги. Правда, по ремонстрации ⁵ парижского парламента король отменил свое распоря­жение новым патентом 24 февраля того же года. Тем не менее для книжного дела настали трудные времена: книготорговцам было запрещено продавать книги, не одобренные церковью и не во­шедшие в официальный каталог; предварительной цензуре были подвергнуты все издания, на каком бы языке они ни печатались. В отношении нарушителей установленных правил нередко приме­нялась смертная казнь. В течение продолжительного царствования Франциска I делались неоднократные напоминания о том, чтобы без предварительной цензуры университета не печаталась и не продавалась ни одна книга. Наиболее полное распоряжение в том роде относится к 1542 г.

Когда в Италии началась католическая реакция и папы в лице Павла III (1534-1549), Григория XIII (1572-1585) и Сикста V (1585-1590), отказавшись от борьбы за светскую власть, энергич­но принялись за обновление порочного католического духовен­ства и объединение католических масс, во Франции происходил тот же процесс, хотя и не в столь резких чертах. В первой половине века политика французских королей отличалась двойственностью. Соперничая с Габсбургами, стоявшими во главе католического движения, Франциск I и Генрих II одновременно у себя покровительствовали католицизму, а в Германии оказывали поддержку протестантским князьям. Наибольшие успехи протестантство сде­лало во Франции в пятидесятых годах XVI столетия и главным образом среди дворян и городского населения.

Генрих II (1547—1559) энергично выступил на защиту католи­цизма. В 1547 г. им был издан замечательный патент ⁶ по книжным делам. Этим патентом воспрещалось: во-первых, печатание и про­дажа книг, направленных против католической религии; во-вторых, предписывалось сочинения религиозного содержания пред­ставлять на предварительный просмотр теологического факульте­та; в-третьих, на каждом печатном произведении выставлять имена автора и типографщика и место напечатания; в-четвертых, вос­прещались тайные типографии. Эдикт 27 июня 1551 г. принес но­вые, еще более суровые ограничения. Оставляя в силе предписа­ния патента 1547 г., Генрих II требовал, чтобы типографии и книж­ные магазины подвергались ревизии цензоров в Париже два раза в год, в Лионе — трижды; чтобы каждый книготорговец имел два каталога книг: один запрещенных, другой дозволенных; чтобы на печатных произведениях выставлялись действительные имена и названия типографщика и типографии. Кроме того, смертная казнь угрожала даже покупателям и владельцам всякой книги, не имев­шей предварительного и формального разрешения на обращение.

При Карле IX (1560—1574) борьба между католиками и проте­стантами или так называемыми гугенотами переходит в кровавую междоусобицу. В области печати преследования продолжаются с неослабевающей энергией. В январе 1560 г. Карл IX воспретил пе­чатание и продажу книг по астрологии. В апреле того же года книготорговля сделана монопольным промыслом присяжных книго­торговцев. Не принесшие присяги торговцы, изобличенные в про­даже книг, в первый раз наказывались кнутом и конфискацией товара. При повторении преступления угрожало еще более тяжкое взыскание. Эдиктом 17 января 1561 г. за продажу и печатание кле­ветнических произведений угрожали на первый раз бичеванием, во второй раз — лишением жизни. В 1563 г. 10 сентября был объяв­лен эдикт, в силу которого под угрозою виселицы воспрещалось что-либо печатать без королевской привилегии за большою печа­тью (sous le grand scel). В 1566 г. был издан ордонанс, которым под угрозой потери имущества и телесного наказания воспрещалось выпускать без предварительного одобрения и привилегии за боль­шой печатью какие-либо произведения, направленные против че­сти и доброго имени частных лиц под каким бы то ни было пред­логом и по какому бы то ни было поводу. Нарушители ордонанса назывались «нарушителями мира и общественного спокойствия». Согласно ордонанса 7 сентября 1571 г. в произведениях печати не должно было быть ошибок, бумага должна была быть хорошая и шрифт не слишком выбитый.

Декларацией 16 апреля 1571 г. предписывалось на печатных произведениях выставлять сертификат цензора, а на первой стра­нице обозначать имена автора и типографщика. Наконец, 27 июня того же года было воспрещено всем книготорговцам, типограф­щикам и переплетчикам покупать какие-либо книги, старую бу­магу и пергамента у детей и слуг других книготорговцев, вообще у детей и школьников, у домашней прислуги и неизвестных лиц.

Вскоре после ужасов Варфоломеевской ночи престол Фран­ции перешел к последнему представителю династии Валуа — Ген­риху III (1570—1589). Ничтожный последыш еще в большей степе­ни, чем его предшественник — брат, находился во власти хитрой и жестокой матери Екатерины Медичи. Он постоянно колебался в религиозных вопросах и становился то на сторону католиков, то протестантов. Колебаниями правительственной политики восполь­зовались католики, образовавшие лигу во главе с герцогом Генри­хом Гизом. Авторитет короля до того низко упал, что против него члены лиги организовали в Париже открытое восстание, причем Генриху пришлось искать спасения в бегстве.

Народная масса возбуждалась против короля и католиками и гу­генотами. К услугам и тех и других были карикатуры, при помогли которых авторы старались действовать на безграмотную массу. Стены Парижа ежедневно покрывались сатирическими произведениями. Тотчас после убийства Генриха III фанатиком лигистом Жаком Клеманом Париж прямо наводнен был памфлетами, связанными с именем покойного короля. Законодательная деятельность Генри­ха III в области печати выразилась, с одной стороны, в подтверж­дении привилегии Парижского университета по надзору за книжным промыслом, с другой — в эдикте 7 декабря 1577 г., воспрещав­шем книгопродавцам печатать книги за пределами Франции.

С католической лигой суждено было покончить даровитому представителю династии Бурбонов — Генриху IV. Последний был кальвинистом. Ему пришлось буквально брать с бою корону Фран­ции. Чтобы сломить последнее сопротивление лигистов, он решился «заплатить обедней» и принял католицизм. Утвердившись на пре­столе, он издал знаменитый Нантский эдикт (1598), установив­ший веротерпимость и положивший конец религиозным войнам, раздиравшим Францию около 35 лет. Можно было ожидать, что страна вступит на новый путь духовной свободы, но жизнь короля преждевременно пресеклась от руки убийцы Равальяка, воспитан­ного иезуитской организацией.

По смерти Генриха IV королевская власть перешла к малолет­нему сыну его Людовику XIII (1610-1643). Решающее влияние на дела государственного управления при этом безвольном монархе приобрел кардинал Ришелье, который поставил себе задачей окон­чательно утвердить систему королевского абсолютизма. Эта тен­денция сурового временщика ярко»отразилась на всем законода­тельстве Людовика XIII по делам печати.

Старая организация лиц, причастных к печатному промыслу, подверглась существенным изменениям. В июле 1618г. Людовик XIII издал Регламент для книготорговли и книгопечатания (Règlement sur la Librairie et l'Imprimerie du 9 juillet), в силу которого число привилегированных членов университетской организации клерков сведено до 80, причем для новых членов условием вступления в организацию поставлено знание латинского, греческого и фран­цузского языков и обычаев книжной торговли, а также семилет­няя предварительная практика. Но при наличности всех указанных условий ежегодно не дозволялось принимать более одного типог­рафщика, одного книготорговца и одного переплетчика. Никто из промышленников не мог держать более одной типографии или книжной торговли. Под угрозою конфискации всех экземпляров и уплаты 3000 ливров штрафа воспрещалось издание печатных про­изведений за границей. При издании же в Париже издатели обязы­вались употреблять хороший шрифт, хорошую бумагу и тщательно следить за отсутствием ошибок.

Заслуживает внимания, что статут 9 июля был издан по ини­циативе парижского общества клерков, среди которых начались злоупотребления и недобросовестная конкуренция. Статут был ответом на их ходатайство, и действие его сначала ограничивалось пределами одного Парижа. Но типографский промысел существо­вал за пределами столицы, и Людовик XIII задался целью регла­ментировать его на более общих основаниях. Эта цель была достиг­нута изданием эдикта 19 января 1626 г. В нем нашли себе подтвер­ждение все распоряжения по делам печати Карла IX и, кроме того, особенное внимание обращено на клеветнические сочинения. Ус­тановление наказаний за нарушение эдикта, вроде повешения, оправдывалось довольно пространной исторической справкой о развитии книгопечатания во Франции, при этом говорилось о ве­ликих удобствах, доставленных науке книгопечатанием, и еще больше об опасностях для государств и республик, в которых «до­пущено слишком много свободы». Это была старая песня на тему «о божественном искусстве».

Ордонансом 1629 г. Людовик XIII предписал для предваритель­ного просмотра представлять рукописи канцлеру и хранителю го­сударственной печати, чем собственно были нарушены старинные цензорские полномочия университета. Кроме того, им же было возложено общее наблюдение за точным соблюдением законов о печати на особое учреждение (Syndicat pour l'Imprimerie et la Librairie), состоявшее из одного синдика и четырех помощников, сменившихся каждые два года. Эти новые должностные лица назы­вались «университетскими стражами» (gardos de l'Université). Они исполняли те же обязанности, какие возлагались ранее на четырех больших присяжных книготорговцев (les quatre grands libraires—jurés de l'Université), a именно: они посещали книжные магазины и ти­пографии, смотрели, чтобы книги выпускались с соблюдением всех правил о предварительной цензуре, качестве бумаги, чистоте шрифта, корректуре и т.д. Первые университетские стражи были назначены 17 июля 1629 г. из бывших университетских присяжных книготорговцев.

Политика Ришелье принесла свои плоды. Людовик XIV (1643-1715) мог уже смело сказать: «l'État, c'est moi!» ⁷ Все было подав­лено, все исходило от короля, все им держалось. Понятно, печать должна была подвергнуться общей участи и, пожалуй, даже в боль­шей степени, так как она была давно признанный враг абсолю­тизма. В 36 статьях эдикта 7 сентября 1649 г. выразились вполне своеобразные заботы короля о книгопечатании. Людовик XIV не ограничился более детальными постановлениями о предваритель­ной цензуре, он до мелочей регламентировал книжный промысел, установил размеры изданий, определил кварталы, в которых должны были жить типографщики, и даже потребовал, чтобы книготорговцы и типографщики имели только по одному ученику, но непременно добрых нравов, католика, природного фран­цуза, способного к обращению с публикой, хорошо сведущего в латинском языке и умеющего читать по-гречески, о чем должно быть удостоверение ректора университета.

Эдиктом 1686 г. Людовик XIV окончательно реорганизовал книгопечатный промысел. Число книготорговцев было ограниче­но 80, а число типографщиков должно было быть доведено до 36. В целях надзора было назначено 79 цензоров: 10 для просмотра сочинений по богословию, 11 — по юриспруденции, 12 — по ме­дицине, 8 — по математике, 36 — по истории и литературе и 2 по искусствам. Никто не мог стать самостоятельным промышленни­ком ранее трех лет по окончаний ученического стажа. Книготор­говцы, переплетчики и позолотчики, которые во время издания эдикта не занимались фактически книгопечатанием и лишь чис­лились типографщиками, теряли право содержать типографии. Сыновья типографщиков не могли наследовать заведений их от­цов, не выдержавши экзамена перед главным лейтенантом поли­ции и синдиком с помощниками. Корректоры обязывались к вни­мательному исправлению книг, и диеты с ошибками перепечаты­вались за их счет. В каждом городе могло быть только заранее определенное количество типографий. Так, в Страсбурге и Марсе­ле определено было по шести.

Все мероприятия Людовика XIV против печати нисколько не остановили развития памфлетной литературы. В первую половину его царствования памфлеты носили по большей части характер анекдотов из жизни двора и столицы. Позднее памфлетная литера­тура приняла политическую окраску. Поставщиками ее были про­тестанты, бежавшие в Голландию после отмены Нантского эдикта в 1685 г. Насколько энергичны были памфлетисты, можно судить, например, по тому, что коллекция памфлетов Национальной биб­лиотеки обнимает 140 томов, а в библиотеке Мазарини она еще значительнее.