2020-05-25
306
1478—1529
Кастильоне родился в Казатико, близ Мантуи, в знатной, но небогатой дворянской семье. В юности он получил превосходное гуманистическое образование в Милане, где впервые познакомился со светской жизнью при дворе Лодовико Моро и Беатриче д'Эсте. Изысканные светские манеры, большая эрудиция, тонкий артистический вкус, личное обаяние позволяют ему легко сходиться с людьми и способствуют его придворной карьере. Он производит приятное впечатление на Гвидобальдо да Монтефельтро, герцога Урбинского, и по его просьбе переходит к нему на службу. Урбинский период был самым ярким в жизни писателя. При дворе герцога, известного всей Европе мецената, и его жены Елизаветы Гонзага, одной из наиболее образованных женщин своего времени, собиралось самое изысканное общество, которое Кастильоне запечатлел на страницах книги «О придворном». Он еще не раз будет переходить от одного итальянского государя к другому, которые осыплют его милостями и наградами, но нигде уже не встретит той счастливой и радостной атмосферы, какую нашел при дворе Гвидобальдо, и, словно в поисках утраченного времени, почти всю жизнь будет работать над диалогами «О придворном»—«художественном портрете Урбинского двора», как он их сам впоследствии назовет.
|
|
|
В 1524 году Кастильоне переходит на дипломатическую службу к папе Клименту VII и в качестве апостолического нунция отправляется в Толедо ко двору императора Карла V, где неожиданно для всех умирает в феврале 1529 года.
Начало работы над диалогами относится, вероятно, к году смерти Гвидобальдо (1508). В 1516 году Кастильоне заканчивает первую редакцию сочинения (книги I—III), где создает образ идеального придворного. Придворная жизнь, согласно Кастильоне,—благородное и трудное искусство, требующее истинного призвания, обучения и усердия и дающее возможность проявиться неограниченным потенциям, заложенным в человеческой природе. Спустя пять лет Кастильоне завершает вторую
==343
редакцию диалогов (IV книга), где рассматривает взаимоотношения своего идеального придворного и государя. Здесь же впервые появляется мотив платоновской любви. Окончательный вид эти сюжеты получают в третьей редакции, законченной между 1521 и 1524 годами. В 1527 году Кастильоне решается, наконец, опубликовать свою книгу. Она выходит в свет в следующем году в Венеции.
Кастильоне написал свое сочинение в форме изящных и непринужденных, пересыпанных шутками и смехом бесед, будто бы происходивших в течение четырех мартовских вечеров 1507 года. Все участники бесед— лица исторически вполне достоверные. Здесь мы видим цвет итальянской аристократии: Джулиано Медичи (Маньифико), сына Лоренцо Великолепного, в будущем правителя Флоренции; братьев Федериго и Оттавиано Фрегозо, знатных генуэзцев; графа Лодовико да Каносса из Вероны, друга Рафаэля и Эразма; юного Франческо-Мария делла Ровере, племянника Гвидобальдо да Монтефельтро, в будущем герцога Урбинского; Чезаре Гонзага, родственника мантуанских маркизов и самого Кастильоне; молодого Гаспаро Паллавичино, выходца из ломбардских дворян; Эмилию Пиа, родственницу герцога; Морелло да Ортона, храброго офицера на герцогской службе; все они—аристократы, деятельность которых связана с придворной, военной, церковной или государственной службой.
|
|
|
Среди собеседников мы находим также видных представителей культурной жизни Италии: венецианского патриция, историка, гуманиста, автора «Азоланских нимф» Пьетро Бембо и другого, не менее известного писателя, автора «Каландрии», Бернардо Биббьена; а также флорентийского поэта Бернардо Аккольти (Унико Аретино) и скульптора Джованни Кристофоро Романо. Беседы протекают при неизменном участии и главенстве Елизаветы Гонзага, герцогини Урбинской.
Форма диалога дает автору возможность легко и естественно построить художественный образ универсального человека. Каждый вечер участниками бесед произносятся одна или две главные речи, в которых разрабатываются основные обсуждаемые вопросы. Эти речи объединены единой для всей книги авторской концепцией. Эта концепция вырабатывается в результате синтеза первоначально разноречивых мнений, причем диалогическая форма здесь является конструктивным методом философского исследования. Вместе с тем она уже в качестве художественного средства обеспечивает динамику рассуждений: именно живая разноголосица приводит к заключительному выводу, который касается лишь поставленных в данном споре проблем. Поэтому для продолжения рассуждений необходим новый импульс, возникающий от нового противопоставления мнений. Это не только оживляет обсуждение, но и ритмически расчленяет его на отдельные периоды.
Требуя от придворного высокого искусства в его деятельности, Кастильоне и сам создает как произведение искусства идеальный образ придворного, чуждого всякому несовершенству, уродству и пороку и наделенного совершенством, грацией и чистотой божественной любви. В
==344
изображении универсальной, удовлетворяющей все запросы эпохи личности художники Высокого Возрождения видели основную эстетическую задачу, отражающую гуманистическую веру в достоинство человека и неограниченность его потенций. В этом отношении диалоги Кастильоне непосредственно связаны с работами Рафаэля и других замечательных мастеров Возрождения.
Собственно эстетические взгляды Кастильоне мы встречаем в двух местах: речь графа Лодовико о грации в первой книге диалогов и рассуждение Пьетро Бембо о совершенной и истинной красоте, достижимой посредством божественной любви, получающее кульминацию в конце четвертой книги. Таким образом, все произведение заканчивается гимном красоте и любви. Эстетические воззрения Кастильоне, сложившиеся под влиянием учения о красоте итальянских неоплатоников Марсилио Фичино, Леона Эбрео, Марио Эквиколы, Пьетро Бембо, в свою очередь, стали идейной основой для творчества многих крупнейших художников итальянского Возрождения.
Перевод сделан по изд.: Castiglione В. II libro del Cortegiano del conte Baldassare Gastiglione. A cura di Vit. Cian. Firenze, 1947, p. 471—501.
==345
О ПРИДВОРНОМ
КНИГА ЧЕТВЕРТАЯ LI
ТОГДА мессер Пьетро, помолчав некоторое время и как бы приготовившись к важному разговору, сказал: — Синьоры, чтобы показать, что старики могут любить, не только не вызывая осуждения, но подчас более счастливо, чем молодые, я произнеcy небольшую речь для разъяснения, что такое любовь и в чем заключается счастье, которым могут обладать влюбленные. Прошу слушать меня
|
|
|
внимательно, так как надеюсь убедить вас, что нет человека, которому не подобает быть влюбленным, даже если он на 15 или 20 лет старше синьора Морелло1. Раздался смех, после которого он продолжал: — Любовь, по определению древних мудрецов, есть не что иное, как желание наслаждаться красотой. Поскольку желание возникает только в отношении познанных вещей, то познание всегда должно предшествовать желанию, которое, хотя по своей природе хочет блага, само по себе слепо и не познает его. Поэтому природа устроила так, что с каждой познающей силой связана некая побуждающая сила, отчего в нашей душе три способа познания: чувство, разум и интеллект. От чувства происходит влечение, общее у нас с грубыми животными; от разума происходит выбор, свойственный человеку; от интеллекта, с помощью которого человек может общаться с ангелами, происходит воля. Поскольку чувство познает только чувственные вещи, желает лишь их; и поскольку интеллект обращен к созерцанию умопостигаемых вещей, то воля питается лишь духовными благами. Человек, будучи по природе разумным и находясь в центре между этими крайностями, может по собственному выбору, склоняясь к чувству или же поднимаясь к интеллекту, поддаваться то одному, то другому способу. Итак, тремя способами можно желать красоту. Ее универсальное имя применимо ко всем естественным и
==346
созданным человеком вещам, которые сложены с хорошей пропорцией, надлежащей соразмерностью и в соответствии с требованиями их S природы.
LII
Говоря о красоте, проявляющейся лишь в телах и особенно в человеческих лицах и вызывающей горячее желание, называемое нами любовью, мы скажем, что она есть истечение божественной благости. Красота изливается как луч солнца на все сотворенные вещи. Но когда она отражается в лице с правильными чертами, с радостной игрой утонченных красок, света и тени, она является в своем высшем блеске. И своего обладателя красота наделяет изяществом и чудесным сиянием, словно луч солнца, отразившийся в красивой золотой вазе, отделанной и украшенной драгоценными камнями. Она притягивает к себе человеческие глаза, через них отражается в душе и, волнуя, радуя и воспламеняя ее, делается желанной. Если душа, охваченная желанием наслаждаться красотой как благом, позволяет вести себя чувству, то впадает в тяжелейшее заблуждение, полагая, что тело—главная причина красоты, отчего для наслаждения ею считает необходимым соединиться как можно скорее с этим телом. Это неверно: тот, кто надеется насладиться красотой, обладая телом, обманывается, ибо им движет не знание на основе разума, но ложное мнение, происходящее от чувственного стремления. Поэтому удовольствие, которое он получает, непременно ложно и несовершенно. В одно из двух зол впадают влюбленные, удовлетворяющие нечестивые желания со своими дамами: или, достигнув желанной цели, не только чувствуют пресыщение и скуку, но начинают ненавидеть Предмет любви, как будто влечение раскаивается в своей ошибке и Признает обман чувственного суждения, из-за которого зло принималось за благо; или остаются с такими же желаниями и жаждой, как и те, кто по-настоящему не достиг преследуемой цели. И хотя они, опьяненные слепым мнением, в этот момент как бы чувствуют удовольствие, точно больные, которые бредят тем, что пьют из чистого источника, все же они не удовлетворяются и не успокаиваются. Когда цель желания настоящая и хорошая, от обладания желанным благом в душе обладателя бывает спокойствие и удовлетворенность, чего с ними как раз не происходит. Напротив, обманутые сходством, они тотчас возвращаются к необузданному желанию и с беспокойством, которое они прежде ощущали, неистово и горячо жаждут того, чем напрасно надеялись вполне обладать. Словом, такие влюбленные любят очень несчастливо, так как либо не осуществляют никогда своих желаний, что является большим несчастьем;) же, когда их осуществляют, оказывается, что они добились зла, и вые несчастья кончаются другими, большими несчастьями, поскольку протяжении этой любви не чувствуется ничего иного, кроме забот, мучений, печалей, нужды и тяжких трудов. Таким образом, быть бледным, печальным, в постоянных слезах и воздыханиях, быть груcтным, постоянно молчать, жаждать смерти, жаловаться,—в общем, быть
|
|
|
==347
в высшей степени несчастным,—вот состояния, которые, как говорят, подобают влюбленным.
LIII
Причина такого бедствия в человеческих душах—прежде всего чувство, наиболее сильное в молодости, так как именно в это время крепость плоти и крови придают ему столько сил, сколько отнимают у разума, и поэтому оно легко побуждает душу следовать за влечением. Когда душа заключена в земную темницу и лишена духовного созерцания, поскольку ее подчиняют только обязанности управлять телом, она не может сама по себе ясно понять истину. Чтобы обладать знанием вещей, она вынуждена обращаться к чувствам, которым верит, подчиняется и позволяет руководить собой, особенно когда они обладают такой силой, что почти принуждают ее к этому. Но так как чувства ложны, они приводят ее к ошибкам и ложным мнениям. Вот почему молодые люди, охваченные этой чувственной, совершенно чуждой разуму любовью, недостойны милостей и благ, которые дает любовь своим истинным подданным. В любви они чувствуют лишь те удовольствия, которые доступны неразумным животным, а огорчений у них намного больше. Если вы согласитесь с этим—а это в высшей степени истинно,—то я скажу вам, что с людьми более зрелого возраста происходит нечто противоположное. Когда душа не столь подавлена силой тела и когда природный пыл начинает остывать, когда люди воодушевляются красотой и направляют к ней ведомое разумным выбором желание, они не бывают обмануты и обладают красотой совершенным образом. Поэтому для них всегда бывает благом обладание красотой, так как красота—благо и, следовательно, истинная любовь к ней прекрасна и священна и всегда приводит к хорошему души тех, кто уздой разума исправляет низменность чувства. Это гораздо лучше удается старикам, чем молодым.
LIV
Итак, старики могут любить, не вызывая осуждения и более счастливо, чем молодые, понимая, однако, под словом «старик» не дряхлого человека, когда тело уже столь слабо, что душа не может его использовать для осуществления своих добродетелей, но человека, обладающего умением наиболее совершенно их осуществлять. Я не умолчу и о том, что хотя во всяком возрасте чувственная любовь—зло, все же у молодых людей она заслуживает извинения и, пожалуй, дозволительна. Если она приносит им много забот, опасностей, тяжких трудов и всякого рода злосчастий, все же много таких, кто совершает, дабы завоевать милость любимых дам, добродетельные поступки, хотя и не направленные к благой цели, но сами по себе благие. Благодаря этому из большой горечи они получают немного сладости, а из-за переносимых бедствий осознают наконец свое заблуждение. Поэтому, насколько я считаю молодых людей, подавляющих влечения и любящих с помощью разума, божественными, настолько извиняю тех, кого человеческая слабость склоняет к чувствен-
==348
ной любви: лишь бы они проявляли любезность, вежливость, мужество и другие благородные качества, о которых уже сказано, а с годами совсем оставили ее, удаляясь от чувственного желания, как низшей ступени лестницы, по которой можно подняться к истинной любви. Но если, состарившись, в холодном сердце они сохранят огонь влечений и подчинят здоровый разум слабому чувству, трудно вообразить, сколь они достойны порицания. Их, как безумцев, покрытых позором, следует причислить к неразумным животным, ибо помыслы и повадки чувственной любви не подобают зрелому возрасту
LV
Здесь Бембо остановился, чтобы передохнуть, и, когда остальные молчали, синьор Морелло да Ортона сказал.
— А если бы нашелся старик крепкий, привлекательный и более склонный к любви, чем многие молодые люди, отчего ему не подобает любить так, как любят молодые?
Синьора Герцогиня засмеялась и сказала: — Если любовь молодых столь несчастлива, почему вы хотите, синьор Морелло, чтобы старики тоже были несчастливы9 Будь вы стариком, вы ие желали бы такого зла для них.
Синьор Морелло ответил: — Мне кажется, что зла старикам желает мессер Пьетро Бембо, когда хочет, чтобы они любили неким определенным образом, который я не приемлю; и мне кажется, что, не обладая телом, нельзя обладать столь восхваляемой им красотой.
— Вы верите, синьор Морелло,—сказал граф Лодовико,—что красота всегда так хороша, как говорит мессер Пьетро Бембо?
— Нет,—ответил синьор Морелло,—напротив, я видел много красивых дам, которые были очень плохими, жестокими и злыми; кажется, это почти всегда так, ибо красота делает их высокомерными, а высокомерие — жестокими.
Граф Лодовико усмехнулся: — Вероятно, они кажутся вам жестокими, потому что не угождают вашим желаниям; но учитесь у мессера Пьетро Бембо тому, как старики Должны желать красоту, чем довольствоваться и чего требовать от женщин. И вы, не требуя большего, увидите, что они не будут ни Гордыми, ни жестокими и угодят любым вашим желаниям.
Синьор Морелло, немного волнуясь, что было заметно, отвечал: — Я не хочу знать того, что меня не касается; но учитесь вы, как олжны желать красоту молодые люди, менее склонные к любви и менее [Цжрепкие, чем старики.
LVI
Тогда мессер Федериго, успокаивая синьора Морелло и направляя еду в другое русло, не дал графу Лодовико ответить и перебил его: - Возможно, синьор Морелло прав, утверждая, что красота не всегда
==349
хороша, так как часто женская красота является причиной существующего в мире бесконечного зла, вражды, войн, смерти и разрушений. Гибель Трои свидетельствует об этом. Красивые женщины в основном либо высокомерны и жестоки, либо распутны. Но это не показалось бы недостатком синьору Морелло. Существует также много злодеев, обладающих изяществом и красотой, чью изысканную внешность природа, кажется, создала как обманчивую приманку, которая прикрывает ловушку.
Бембо сказал: — Не верьте, что красота не всегда хороша. Здесь вмешался граф Лодовико и, желая вернуть разговор к первой теме, сказал: — Так как синьор Морелло не хочет знать важные для него вещи, обучите этому меня и покажите, как старики приобретают счастье любви. Я не буду обращать внимание, если меня посчитают стариком,—лишь бы обучение оказалось полезным.
LVII
Мессер Пьетро засмеялся и ответил: — Сначала я хочу освободить души этих синьоров от заблуждения, а потом удовлетворю и вашу просьбу.—Начав таким образом, он продолжал:—Синьоры, я бы не хотел, чтобы, говоря плохо о священной красоте, кто-нибудь из нас навлек на себя гнев бога как невежа и святотатец. Пусть синьор Морелло и мессер Федериго не потеряют зрение, забыв о наказании в высшей степени достойном людей, как Стесихор, пренебрегающих красотой2. Поэтому я утверждаю, что красота рождается от бога и представляет собой круг, центром которого является благо. Как не может быть круга без центра, так не может быть и красоты без блага. Вот отчего плохая душа редко живет в красивом теле, а внешняя красота—верный знак внутренней благости. Тело в большей или меньшей степени запечатлевает изящество в зависимости от характера души, отчего она может познаваться по внешнему облику, как в деревьях красота цветов говорит о качестве плодов. Часто можно видеть, как физиогномы по лицу узнают нравы, а порой и мысли людей. Более того, по внешнему виду наилучшим образом познаются и души зверей. Лев, конь, орел воплощают гнев, свирепость и высокомерие; ягнята и голуби—чистую и простую невинность; лисицы и волки—хитрое коварство, и так почти со всеми животными.
LVIII
Поэтому некрасивые люди бывают чаще всего плохими, а красивые— хорошими. Можно сказать, что красота—это привлекательное, веселое, приятное и желанное лицо блага, а уродство—темное, беспокойное, неприятное и мрачное лицо зла. И если вы рассмотрите все вещи, то обнаружите, что хорошие и полезные всегда обладают изяществом и красотой. Таково устройство этого большого мира, созданного ради
К оглавлению
==350
благополучия и сохранности всякой сотворенной богом вещи. Круглое небо, украшенное божественными источниками света, в центре—земля, окруженная стихиями и поддерживаемая своим собственным весом; солнце, которое, вращаясь и освещая все, зимой приближается к наиболее высокому пределу, затем постепенно передвигается в другую часть; луна, получающая от него свой свет в соответствии с тем, приближается она к нему или удаляется; и другие пять звезд, по-разному осуществляющие то же самое движение. Все так соединено в необходимый порядок, что при малейшем изменении их мир бы распался, ибо они не смогли бы находиться вместе. Они обладают также такой красотой и изяществом, что человеческий ум не может представить ничего более красивого. Подумайте теперь о человеческом теле, этом маленьком мире, где каждая часть создана искусно и не случайно, а все вместе в высшей степени Прекрасно, причем настолько, что с трудом можно определить, чего больше—пользы или изящества—придают человеческому лицу и всему телу глаза, нос, рот, уши, руки, грудь и другие части. То же можно сказать обо всех животных. Перья у птиц, листья и ветви у деревьев, данные от природы для сохранения их, также обладают величайшей привлекательностью. Оставим природу и перейдем к искусству. Что более необходимо для корабля, чем корма, борта, реи, паруса, штурвал, весла, якоря, канаты? И все это, однако, столь красиво, что тот, кто этим пользуется, думает, будто такими их создали как для красоты, так и для пользы. Колонны и архитравы поддерживают террасы и дворцы, они привлекательны для глаз и в то же время необходимы для зданий. Когда люди впервые начали строить, они установили в храмах и домах на : середине крыши конек не для большего изящества зданий, но для удобного стока воды. Тем не менее польза была соединена с красотой. И е сли в краях, где не бывает града и дождя, построить храм, то без конька он не будет казаться красивым.
LIX
Итак, люди восхищаются красотой мира: хвалят красивое небо, ас,ивую землю, красивое море, красивые реки, красивые страны, красивые леса, деревья и сады, красивые города, красивые храмы, дома, войска. Словом, изящная и святая красота придает лучшее украшение любой вещи. Можно сказать, что хорошее и красивое некоторым образом одн о и то же, и прежде всего в человеческих телах, первой причиной красоты которых является, как я полагаю, красота души. Поскольку она причастна истинной божественной красоте, то освещает и делает красивее, чего касается, и особенно если тело, где она обитает, не из столь скверной материи, чтобы не дать ей проявить свое качество. Поэтому красота—настоящий трофей той души, которая с помощью божественной добродетели держит в повиновении материальную природу и своим светом побеждает тьму тела. Не следует говорить, что красота делает дам (высокомерными и жестокими, как показалось синьору Морелло; не следует обвинять красивых дам во вражде, смертях и разрушениях,
==351
причиной которых являются неумеренные влечения мужчин. Я признаю, что среди красивых дам встречаются распутные. Но не красота склоняет их к распутству; напротив, она удаляет от него и направляет на стезю добродетели, так как красота связана с благом. Иногда плохое воспитание, постоянные побуждения влюбленных, дары, бедность, надежда, обманы, страх и тысячи других причин побеждают постоянство красивых и добродетельных дам; но по этим причинам могут становиться негодяями и красивые мужчины.
LX
Тогда мессер Чезаре сказал: — Если правдивы вчерашние слова синьора Гаспаро, то, без сомнений, красивые являются более целомудренными, чем некрасивые.
— А что я вчера говорил?—спросил синьор Гаспаро. Мессер Чезаре ответил: — Если не ошибаюсь, вы сказали, что дамы, которых добиваются, всегда отказываются удовлетворить домогающихся; те же, кого не добиваются, сами домогаются других. Разумеется, расивые привлекают больше внимания, чем некрасивые. Но красивые всегда отказывают, и, следовательно, они более целомудренны, чем некрасивые, которые лишены внимания и домогаются сами.
Бембо улыбнулся: — На это нельзя возразить.—Затем добавил:—Зрение, как и другие чувства, часто обманывается, считая красивым лицо, которое в действительности некрасиво. И так как в глазах и во всем внешнем облике некоторых дам видна подчас похотливость, выраженная в непристойном угождении, то многие, кому она обещает легкость достижения и поэтому нравится, называют ее красотой. Но в действительности это приукрашенное бесстыдство, недостойное столь почтенного и святого имени.
Мессер Пьетро умолк, однако синьоры просили его говорить дальше о любви и о том, как следует наслаждаться красотой. Наконец он сказал: — Мне кажется, я весьма ясно доказал, что старики могут любить более счастливо, чем молодые: поскольку я и не ставил себе другой цели, продолжать было бы неуместным.
Граф Лодовико возразил: — Вы лучше показали несчастье молодых, чем счастье стариков, которых еще не научили следовать по верному пути в любви. Вы лишь сказали, чтобы они руководствовались разумом, но многие считают невозможным совместить разум с любовью.
LXI
Бембо все же старался положить конец беседе, но синьора Герцогиня попросила его продолжить. Тогда он сказал: — Очень несчастлива была бы человеческая природа, если бы наша душа, в которой может легко родиться страстное желание, питала бы его только тем, что у нее общего со зверями, если бы она не могла направить это
==352
желание к свойственной ей другой благородной части. Поскольку вам нравится, я не буду уходить от рассуждений на эту тему. Так как я считаю себя недостойным говорить о святейших тайнах любви, я прошу ее направлять мою мысль и язык, чтобы я мог показать придворному, как следует любить в отличие от невежественной черни. Так же как с детства я посвятил любви всю мою жизнь, так и сейчас мои слова пусть будут посвящены ей. Итак, я утверждаю, что придворному в какой-то мере извинительно любить чувственно, пока он молод, поскольку человеческая природа в молодом возрасте склонна к чувству. Но если и в более зрелом g возрасте он случайно воспылает этим любовным желанием, он должен быть 1 осмотрительным и остерегаться обмана самого себя, вовлекаясь в бедствие, которое у юношей заслуживает скорее сострадания, чем порицания, и, наоборот, у стариков больше порицания, чем сострадания.
LXII
При виде изящной " красивой дамы с приятным нравом и любезными,, манерами, когда придворный понимает, поскольку он сведущ в любви, что между ними существует природное соответствие, и как только он замечает, что восхищается ею и запечатлевает ее образ в своем сердце, что душа начинает с удовольствием созерцать этот образ и чувствовать на себе его волнующее и разогревающее действие, что живые духи, лучащиеся из глаз, все время добавляют новую пищу для огня, он тотчас должен предусмотреть медленное средство противодействия и, разбудив разум, так скрепить свое сердце и закрыть входы для чувств и влечений, чтобы они ни силой, ни обманом не могли в него проникнуть. Если вспышка чувств угасает, то исчезает и опасность. Но если она сохраняется и растет, тогда придворный,»чувствуя, что он захвачен ими, должен решиться полностью избежать всякой скверны вульгарной любви и под руководством разума направиться пути божественной любви. Прежде всего ему следует принять во внимание, что тело, в котором сияет эта красота, не является ее источником. Напротив, красота, поскольку она не телесна и является божественным лучом, теряет часть своего достоинства, обретаясь в низком и тленном субъекте. Она настолько более совершенна, насколько менее ему причастна, и бывает совершеннейшей, полностью отделившись от него. Как нельзя слушать вкусом и обонять слухом, так нельзя ни наслаждаться сотой, ни удовлетворить возбужденное желание осязанием, ибо это можно только с помощью того чувства, истинным объектом которого она является, то есть зрения. Пусть он отступит от слепого суждения чувств созерцая, наслаждается этим сиянием, изяществом, любовными искрами, улыбками, манерами и другими приятными свойствами красоты; слушая, пусть наслаждается нежными звуками голоса, созвучием слов, гармонией музыки (если любимая женщина—музыка). Тогда, не обращая желание к телу в нечестивом влечении, сладчайшей пищей насытит он душу с помощью зрения и слуха, которые имеют мало телесного и являются помощниками разума. Затем пусть подчиняется, угождает и почитает свою даму,
==353
выказывая ей всяческое уважение; относится к ней лучше, чем к себе; все ее интересы и удовольствия предпочитает своим и любит красоту ее души не меньше, чем красоту ее тела. Пусть он заботится о том, чтобы уберечь ее от ошибок; уговорами и хорошими примерами побуждает ее к скромности, умеренности, истинной порядочности, стремясь к тому, чтобы помыслы ее были чисты и чужды всякому безобразию порока. Сея добродетели в саду красивой души, он пожнет плоды прекраснейших нравов и отведает их с необычайным удовольствием; это будет истинным порождением красоты в красоте, что и есть, как утверждают, цель любви. Тогда наш придворный станет в высшей степени приятен своей даме, и она, будучи им любима, также постарается сделать ему приятное, проявляя всегда себя почтительной, милой и любезной. Имея согласные и порядочные желания, они станут счастливейшими людьми.
LXIII
Тогда синьор Морелло сказал: — Порождением красоты в красоте было бы рождение красивого сына от прекрасной дамы. Это мне кажется более ясным доказательством любви, так как этим она угождает своему поклоннику больше, чем любезностью, о которой вы говорили.
Бембо улыбнулся: — Не надо, синьор Морелло, переходить границы; немалые знаки любви выказывает дама, когда дарит влюбленному драгоценную красоту, а своими взглядами, лицом, голосом, словами, которые проникают в сердце влюбленного через имеющие доступ в душу зрение и слух, доказывает свою любовь.
Синьор Морелло сказал: — Взгляды и слова часто являются ложными свидетельствами, поэтому тот, кто не имеет лучшего залога любви, не может, по-моему, быть уверен в ней. Я ожидал, что вы сделаете вашу даму более любезной и щедрой к придворному, и мне кажется, что вы находитесь в положении судей, которые выносят приговор вопреки собственным мнениям, лишь бы казаться мудрыми.
LXIV
Бембо сказал: — Я очень хочу, чтобы эта дама была более любезна к моему немолодому придворному, чем у синьора Маньифико к молодому. И это обоснованно: поскольку немолодой стремится только к достойным вещам, она может предоставить их без боязни вызвать осуждение. А дама синьора Маньифико, не столь уверенная в скромности молодого, должна позволять только достойные вещи и отказывать в недостойных; поэтому более счастлив мой придворный, получающий то, что просит, нежели другой, которому в чем-то отказано. Чтобы лучше понять большее счастье разумной любви, скажу, что порой одним и тем же вещам в чувственной любви нужно отказывать, а в разумной позволять, ибо здесь они пристойны,
