Глава двадцать первая 32 страница

Сержант потянулся к первому из чадящих на стене факелов.

Внезапная смена манер Шнура огорошила Калама, а потом вызвала волну подозрений. Значит, это всё только пока я не засну. Ох, нижние боги, насколько же мне было легче одному. Да и куда запропастился этот треклятый демон?

— А когда закончишь, сержант, возвращайся к остальным, и начинайте готовиться — мы уходим отсюда.

— А как же капитан и лейтенант?

— А что? Они либо утонули, либо поток их выбросил в какой-нибудь колодец снаружи. Так и сяк, с нами их нет, и сомневаюсь, что они вернутся…

— Ты этого не знаешь…

— Слишком долго их не было, Шнур. Если они не утонули, то выбрались на поверхность где-то рядом. Дыхание задерживать можно не настолько долго. Так, хватит об этом спорить — шевелись.

— Да… сэр.

Сжимая в руках по факелу, Шнур направился вверх по ступеням.

Зал быстро залила тьма.

Калам ждал, пока глаза привыкнут, и слушал, как шаги сержанта становятся всё тише.

И вот наконец далеко внизу проступила мерцающая фигура — нечёткая, дрожащая под массой бегущей воды.

Убийца выбрал верёвку, свернул её бухтой и положил рядом. Размотали около двадцати саженей, но на охапке копий оставалось куда больше. Затем он выломал большой булыжник из края настила и обвязал его ледяным, мокрым концом верёвки.

Если Опонны подсобят, камень настолько тяжёлый, что опускаться будет более-менее по прямой. Убийца ещё раз проверил узлы, а затем столкнул камень в пролом.

Булыжник потащил за собой верёвку из бухты. Копья щёлкнули, и Калам взглянул вниз. Камень болтался на конце полностью размотанной верёвки. Такой длины, какой, по мнению Калама и наверняка капитана с лейтенантом, точно должно хватить, чтобы добраться до мерцающей фигуры. Но не хватило, хотя камень оказался совсем рядом. А значит, это здоровенный ублюдок. Ладно… давай-ка поглядим, насколько здоровенный. Калам ухватился за охапку копий и начал проворачивать так, чтобы выпустить ещё больше верёвки.

Прервался, чтобы поглядеть, как глубоко ушёл вниз камень. А затем провернул охапку ещё несколько раз.

Булыжник наконец достиг фигуры, судя по тому, как выгнулась под напором течения верёвка, как только появилась слабина. Калам ещё раз взглянул вниз.

— Худов дух!

Камень лежал на груди фигуры… и на таком расстоянии казался маленьким.

Великан в доспехах по меньшей мере в три человеческих роста. Такой масштаб сбил с толку капитана и лейтенанта. И наверное, ошибка стоила им жизни.

Убийца прищурился, глядя вниз, на странное свечение, а затем взялся за верёвку, чтобы вытащить камень…

А внизу огромная ладонь ловко схватила его — и дёрнула.

Калам заорал и рухнул в колодец. Оказавшись в ледяной воде, он потянулся вверх, попытался ухватиться за охапку копий.

Мощный рывок, и копья переломились с оглушительным треском.

Убийца продолжал держаться за верёвку, хотя поток и сносил его в сторону. Калам почувствовал, что его утягивают в глубину.

От холода немело всё тело. Уши заложило.

А потом его подтащили к себе два массивных кулака в кольчужных рукавицах — ещё ближе, лицом к лицу с широкой решёткой забрала на гигантском шлеме. В тёмном водовороте за ним блеснул прогнивший, звериный лик. Остатки кожи и плоти дрожали в потоке тонкими полосками. Зубы, лишённые губ…

И создание заговорило в голове Калама:

— Те двое ускользнули от меня… но тебя — не упущу. Я так голоден…

— Голоден? — ответил Калам. — Угощайся.

И вогнал оба длинных ножа в грудь мертвецу.

Громогласный рёв, кулаки взмыли вверх, отбрасывая Калама — сильней и быстрей, чем убийца вообще считал возможным. Только чудом ему удалось удержать рукояти ножей, не оставить их в глубине. Течение не успело захватить его, и Калам стрелой вылетел обратно через дыру в настиле — вместе с целым гейзером воды. Зацепился ногой за край, так что сорвало сапог. Убийца ударился о каменный потолок, остатки воздуха вышибло из лёгких, он упал.

Приземлился на самый край колодца, так что его чуть не смыло обратно в реку, но сумел распластаться, вцепился руками в пол и отполз от пролома. А потом лежал неподвижно, оглушённый, рядом со своим сапогом, пока не смог набрать в грудь холодного воздуха.

Калам услышал шаги на лестнице, затем в зал вломился Шнур и с трудом остановился прямо над убийцей. В одной руке сержант держал меч, а в другой факел. Солдат требовательно уставился на Калама.

— Что это был за шум? Что случилось? Где эти треклятые копья?..

Калам перевернулся на бок, заглянул за край пролома.

Бурный поток стал совершенно непрозрачным — от крови.

— Не сто́ит, — прохрипел убийца.

— Что не сто́ит? Глянь только на воду! Что не сто́ит?

— Не сто́ит… больше… отсюда пить…

Лишь долгое время спустя дрожь покинула его тело, уступив место бесчисленным болезненным последствиям столкновения с каменным потолком. Шнур ушёл, затем вернулся с другими солдатами Ашокского полка и Синн. Они принесли одеяла и ещё несколько факелов.

С некоторым трудом они вынули длинные ножи из рук Калама. Оказалось, что рукояти каким-то образом обожгли убийце ладони и подушечки пальцев.

— Холод, — пробормотал Эброн, — вот в чём причина. Это ледовый ожог. Как, говоришь, выглядела эта тварь?

Сгорбившийся под грудой одеял Калам поднял голову.

— Как тварь, которая давным-давно должна была умереть, маг. Скажи, как много ты знаешь про эту крепость — Б’ридис?

— Да, наверное, даже меньше твоего, — ответил Эброн. — Я ведь родом из Каракаранга. Здесь раньше был монастырь, да?

— Ага. Один из старейших культов, его давно уже не существует. — Взводный целитель присел на корточки рядом с убийцей и принялся накладывать ему на ладони обезболивающую мазь. Калам прислонился затылком к стене и вздохнул. — Слыхал о Безымянных?

Эброн фыркнул:

— Я же сказал, что я из Каракаранга! Таннойский культ вроде бы происходит по прямой линии от культа Безымянных. Духовидцы утверждают, что их силы, песни и всё такое развились из первичных структур, которые Безымянные использовали в своих обрядах. И этими структурами якобы расчерчен весь наш субконтинент, а сила их жива и поныне. Значит, ты думаешь, что этот монастырь принадлежал Безымянным? Ну да, как же иначе. Но они ведь не были демонами, правда?..

— Не были, но имели привычку демонов сковывать. Тот, что лежит в реке, наверное, очень недоволен последней встречей, но не настолько, как ты мог бы вообразить.

Эброн нахмурился, затем побледнел.

— Кровь… Если кто-то выпьет воду, в которой она растворилась…

Калам кивнул:

— Демон захватит душу такого человека… и разменяется с ним. Обретёт свободу.

— И не только человека! — прошипел Эброн. — Животные, птицы, даже насекомые! Что угодно сгодится!

— Нет, думаю, что потребуется носитель покрупнее, чем птичка или жучок. И когда демон вырвется…

— Он отправится искать тебя, — прошептал маг и резко обернулся к Шнуру. — Нужно убираться отсюда. Сейчас же! А ещё лучше…

— Ага, — прорычал Калам, — убраться от меня как можно дальше. Слушайте — Императрица прислала свою новую адъюнктессу с армией. Будет битва, в Рараку. В этой армии почитай одни только новобранцы. Ей пригодится ваша рота, хоть она и потрёпанная…

— Выйдут из Арена?

Калам кивнул:

— И скорее всего, уже выступили. Так что остаётся у вас где-то месяц… пока точно будете живы и не попадёте в передрягу.

— Управимся, — проскрежетал Шнур.

Калам покосился на Синн:

— Будь осторожна, девочка.

— Обещаю. И я буду по тебе скучать, Калам.

Убийца обратился к Шнуру:

— Оставьте мне мои припасы. Я здесь ещё немного передохну. Чтобы мы не встретились, я буду идти отсюда на запад, вдоль северного края Вихря… какое-то время. Рано или поздно попробую пробить Стену и выбраться в саму Рараку.

— Да ниспошлёт тебе Госпожа удачу, — откликнулся Шнур, затем взмахнул рукой. — Все остальные — выдвигаемся.

У самой лестницы сержант оглянулся на убийцу:

— Этот демон… как думаешь, он поймал капитана и лейтенанта?

— Нет. Он сам так сказал.

— Он с тобой говорил?

— Мысленно, да. Но разговор вышел короткий.

Шнур ухмыльнулся:

— Что-то мне подсказывает, у тебя со всеми разговор короткий.

В следующий миг Калам остался один. Его по-прежнему била крупная дрожь. К счастью, солдаты оставили пару факелов. Жалко, что демон-азал пропал. Нет, правда, жалко.

 

На закате убийца выскользнул наружу через узкую щель в скале — запасной выход из монастыря. И очень вовремя. Демон, может, уже освободился и начал на него охоту — в том облике, какой ему уготовила судьба. Так что ночка предстояла не особенно мирная.

В пыли на земле у щели можно было разглядеть следы поспешного бегства солдат. Калам заметил, что они направились на юг, опережая его не меньше чем на четыре колокола. Удовлетворённо кивнув, убийца забросил мешок за плечи и, обойдя уступ, в котором таилась крепость, зашагал на запад.

Некоторое время, пока ночь вступала в свои права, его сопровождали дикие бхок’аралы, оглашая окрестности своими печальными причитаниями. За мутной плёнкой пыли в небе проступили звёзды, приглушили естественное серебристое сияние пустыни до оттенка грязного железа. Калам двигался медленно, избегая возвышенностей, на которых его силуэт станет заметным на фоне неба. Убийца замер на месте, услышав с севера далёкий крик. Энкар’ал. Редкое создание, но отнюдь не сверхъестественное. Если только треклятый зверь не приземлился недавно, чтобы попить кровавой водицы. Бхок’аралы бросились врассыпную и скрылись из виду.

Ветра Калам не чувствовал, но знал, что в такие ночи звук разносится далеко, и хуже того — огромные крылатые рептилии различают мельчайшее движение с большой высоты… а из убийцы может получиться прекрасная трапеза.

Мысленно выругавшись, Калам повернулся на юг, где ярилась песчаная стена Вихря — до неё оставалось три с половиной, может, даже четыре тысячи шагов. Калам подтянул ремни на походном мешке, затем осторожно потрогал ножи. Действие мази слабело, так что в ладонях пробудилась пульсирующая боль. Убийца натянул свои обрезанные перчатки и поверх — латные рукавицы, рискуя получить заражение, но даже эти ухищрения почти не ослабили боль, когда он сжал кулаки на рукоятях и обнажил клинки.

Затем Калам начал спускаться вниз по склону — так быстро, как только решался. Через сотню ударов сердца он уже оказался на плоской сковороде бассейна Рараку. Вихрь глухо выл впереди, равномерно тянул к себе поток прохладного воздуха. Калам вперил взор в эту далёкую, размытую стену, а затем побежал трусцой.

Пятьсот шагов. Ремни мешка почти протёрли телабу на плечах, заскользили по лёгкой кольчуге под ней. Тяжёлые припасы замедляли бег, но без них, Калам это очень хорошо знал, в Рараку ему не выжить. Убийца заметил, что его дыхание стало хриплым.

Тысяча шагов. На ладонях вскрылись волдыри, намочили изнутри перчатки, так что хватка на рукоятях ножей стала неуверенной. Он жадно глотал ночной воздух, в бёдрах и лодыжках возникло жжение.

Оставалось, насколько Калам мог судить, всего две тысячи шагов. Рёв стал оглушительным, по спине его хлестали жёсткие волны песка. В самом воздухе чувствовалась вечная ярость богини.

Полторы тысячи…

Внезапная тишина — словно вбежал в пещеру, — а затем он уже кувыркался в воздухе, из раскроенного мешка на спине градом посыпались припасы.

В ушах эхом отдавался звук — громовой удар, — которого он даже не услышал. Затем Калам упал на землю и покатился, выронив ножи. Спина и плечи были мокрыми от тёплой крови, кольчугу изодрали когти энкар’ала.

Несмотря на такие повреждения — это был игривый удар. Такому созданию куда проще было бы просто оторвать ему голову.

И тут в черепе зазвучал знакомый голос:

— Да, я мог бы тебя убить на месте, но так мне больше нравится. Беги, смертный, беги к спасительной стене песка.

— Я тебя освободил, — прорычал Калам, сплёвывая кровь и песок. — И так ты меня благодаришь?

— Ты причинил боль. Неприемлемо. Мне не пристало испытывать боль. Лишь причинять.

— Что ж, — прохрипел убийца и медленно встал на четвереньки, — в последние мгновения мне приятно знать, что ты недолго протянешь в этом мире с такими взглядами. Буду ждать тебя по ту сторону Худовых врат, демон.

Калам схватили громадные когти, прошили кольчугу — один на пояснице, ещё три на животе — и оторвали его от земли.

Убийца вновь закувыркался в воздухе. На этот раз он упал с высоты по меньшей мере трёх своих ростов, и от удара его окутала тьма.

Когда сознание вернулось, Калам обнаружил, что лежит на потрескавшейся земле, мокрой от его собственной крови. Звёзды над головой бешено вертелись, и он не мог пошевелиться. Гулкое эхо, вздымаясь от позвоночника, отдавалось в затылке. — Ага, очнулся. Хорошо. Продолжим игру?

— Как пожелаешь, демон. Увы, игрушка из меня уже плохая. Ты мне сломал хребет.

— Не стоило падать головой вперёд, смертный.

— Мои извинения.

Однако онемение проходило, Калам уже чувствовал покалывание в руках и ногах.

— Спускайся, демон, и покончим с этим.

Убийца почувствовал, как земля содрогнулась, когда энкар’ал приземлился где-то слева от него. Тяжёлые глухие шаги приблизились.

— Скажи, как тебя зовут, смертный. Я хотя бы узнаю имя своей жертвы, первой за столько тысяч лет.

— Калам Мехар.

— И что ты за создание? Ты похож на имасса…

— Ага, так тебя пленили даже до прихода Безымянных.

— Я ничего не знаю о Безымянных, Калам Мехар.

Убийца уже чувствовал энкар’ала рядом — массивное, громадное существо, — но глаз не открывал. Затем ощутил на себе зловонное дыхание хищника и понял, что зверь широко раскрыл пасть.

Калам перекатился и вогнал правый кулак в глотку энкар’алу.

Разжал и выпустил пригоршню окровавленного песка, гравия и камешков, которые держал в ладони.

И вонзил кинжал, который сжимал другой рукой, глубоко между грудными костями.

Огромная голова отдёрнулась, и убийца перекатился в противоположном направлении, затем вскочил на ноги. Движение вновь привело к тому, что он перестал ощущать свои ноги, и Калам повалился на землю — но пока стоял, успел увидеть один из своих длинных ножей на земле всего в пятнадцати шагах.

Энкар’ал бился рядом, хрипел и в бездумной панике вспахивал выжженную солнцем землю когтями.

Когда чувствительность вернулась к его ногам, Калам пополз по высушенной почве. К длинному ножу. Кажется, змеиный клинок. В самый раз.

Земля вздрогнула, и убийца, обернувшись, увидел, что тварь подпрыгнула и приземлилась позади него — там, где Калам был всего миг назад. Кровь капала из холодных глаз, которые блеснули пониманием — прежде чем их вновь заполонила паника. Сквозь зазубренные клыки брызнули кровь и пена, смешанные с песком. Калам вновь пополз вперёд, сумел подтянуть ноги и начал отталкиваться коленями.

И вот нож оказался в его правой руке. Калам медленно развернулся. Перед глазами всё плыло, но он на четвереньках пополз обратно.

— У меня для тебя есть кое-что, — прохрипел он. — Старый друг пришёл поздороваться.

Энкар’ал накренился и тяжело повалился набок, сломав при этом кости одного из крыльев. Хвост бешено стегал всё вокруг, ноги дёргались, когти сжимались и разжимались, голова раз за разом гулко ударялась о твёрдую землю.

— Запомни моё имя, демон, — продолжил Калам, подбираясь к голове зверя.

Подтянул колени, занёс нож обеими руками. Остриё покачивалось над извивающейся шеей, поднималось и опускалось, пока вошло в тот же ритм.

— Калам Мехар… тот, кто застрял у тебя в глотке.

И он резко ударил ножом, так что клинок пробил толстую чешуйчатую шкуру и кровь брызнула из рассечённой ярёмной вены.

Калам едва успел отклониться от смертоносного фонтана, упал и вновь перекатился трижды, и вновь распластался на спине. Тело снова охватил паралич.

Убийца смотрел на вертящиеся в небе звёзды… пока тьма не поглотила его.

 

В древней крепости, которая когда-то служила монастырём для Безымянных, но и в те времена была уже столь древней, что даже строителей её уже давным-давно позабыли, — царила лишь тьма. На нижнем уровне цитадели скрывался небольшой зал, пол которого проходил над подземной рекой.

В студёной глубине, прикованный Старшими чарами к скале, лежал огромный воин в доспехах. Теломен тоблакай, чистокровный, познавший проклятье одержания, ярмо демона, который пожрал даже само чувство самости — и благородный воин исчез, растворился в небытии давно, очень давно.

Но теперь тело билось в своих магических цепях. Демон ушёл, сбежал из-за пролившейся крови — крови, которая даже не должна была существовать, так разложилось тело, но всё же существовала, — и река унесла его на свободу. К далёкому озерцу, из которого как раз собрался пить зрелый самец-энкар’ал — в полной своей силе.

Энкар’ал уже давно был один — даже следов сородичей нигде рядом было не найти. И хотя зверь не чувствовал течения времени, десятилетия прошли с тех пор, как он в последний раз встречался с подобными себе. Даже при обычном ходе событий ему уже не суждено было спариться. С его смертью окончательно завершилось бы вымирание энкар’алов на всех землях к востоку от Джаг-одхана.

Но теперь его душа ярилась в странном, холодном теле — бескрылом, с небьющимся сердцем, не чующем запах добычи в воздухе ночной пустыни. Что-то его удерживало, и оковы быстро привели зверя в яростное безумие.

Сверху крепость казалась тихой и тёмной. Воздух вновь застыл, не считая едва заметных вздохов сквозняка из внешних чертогов.

Ярость и страх. И не было на них иного ответа, кроме обетования вечности.

Так и было бы.

Если бы Звериный трон оставался пуст.

Если бы заново пробуждённым богам-волкам не был срочно необходим… герой.

Их присутствие коснулось души зверя, успокоило её видениями мира, где в сумрачном небе парили энкар’алы, где самцы сцеплялись челюстями в яростном жаре брачного сезона, а самки кружили в небе над ними. Эти видения принесли мир скованной душе — но с ними пришло и великое горе, ибо тело, в которое она ныне была облачена, оказалось… неправильным.

И тогда — служенье, на краткий срок. Награда — воссоединение с родичами в небесах иного мира.

Зверям не чужда надежда, им известно понятие награды.

К тому же поборник богов вкусит кровь… и скоро.

Однако сейчас нужно было распутать клубок чародейских пут…

 

Руки и ноги одеревенели, точно мёртвые. Но сердце продолжало биться.

Калам очнулся, когда тень скользнула по его лицу. Он открыл глаза.

Сморщенное лицо старика нависало над ним, размытое в волнах жара. Далхонец, лысый, растопыренные уши, нахмуренные брови.

— Я тебя искал! — обвиняющим тоном заявил он по-малазански. — Где тебя носило? Чего это ты тут разлёгся? Ты что, не знаешь, как тут жарко?

Калам снова закрыл глаза.

— Искал меня? — проговорил убийца и покачал головой. — Никто меня не ищет, — продолжил он, несмотря на яростное сияние, отражавшееся от земли вокруг них. — Точнее, уже не ищет…

— Кретин. Одурел от жары. Идиот… хотя, может, мне стоит посюсюкать? Даже поддерживать? Он на это купится? Скорее всего, да. Что ж, меняем тактику. Эй! Это ты убил энкар’ала? Вот так так! Чудо из чудес! Но он воняет. Нет ничего хуже гниющего энкар’ала, кроме того факта, что ты сам обгадился. Но тебе повезло, что твой дружок-зассанец меня нашёл и привёл сюда. Да, и энкар’ала он тоже пометил — какая вонь! Горелая шкура! В общем, он тебя отсюда унесёт. Да, назад в моё мрачное пристанище…

— Да кто ты такой, побери тебя Худ? — перебил Калам, пытаясь встать. Паралич отступил, но убийца был покрыт коркой крови, колотые раны горели углями, а кости казались хрупкими, как стекло.

— Я? Ты не знаешь? Не узнаёшь саму славнозвестность, кою я излучаю? Славнозвестность? Должно же быть такое слово. Я ведь его использовал! Значит, всем известно, как славен. Разумеется. Самый преданный слуга Тени! Верховнейший жрец Искарал Паст! Господь бог бхок’аралов, погибель пауков, великий обманщик всех солтэйкенов и диверов этого мира! А ныне — твой спаситель! Если, конечно, у тебя есть для меня кое-что, посылочка. Костяной свисточек? Или, например, мешочек? Который тебе дал в тенистом краю ещё более тенистый бог? Ну, идиот! Кошель, набитый сумеречными бриллиантами?

— Так это ты, выходит? — простонал Калам. — Помогите нам боги. Да, бриллианты у меня…

Он попытался сесть, потянулся к кошелю за поясом, — и краем глаза увидел демона-азала, который скользил в тенях за спиной у жреца, — а затем убийца опять провалился в беспамятство.

 

Очнувшись снова, Калам обнаружил, что лежит на возвышении, подозрительно похожем на алтарь. На выступах в стенах мигали масляные лампы. Комнатка была крошечная, воздух в ней — едкий.

Похоже, его раны обработали целебными мазями — а также чародейством, — так что убийца чувствовал себя освежённым, хотя суставы гнулись плохо, словно он долгое время не шевелился. С него сняли одежду и укрыли тонким одеялом, жёстким от засохшей грязи. От ужасной жажды болело горло.

Калам медленно сел, увидел пурпурные рубцы там, где в тело вонзились когти энкар’ала, а потом чуть не подпрыгнул, услышав топоток по полу — бхок’арал бросил на него один-единственный, неимоверно виноватый взгляд через костистое плечо и метнулся прочь за дверь.

На тростниковой циновке на полу стояли пыльный кувшин с водой и глиняная чашка. Отбросив в сторону одеяло, Калам направился к ним.

Наливая воду в чашку, он заметил сгустившиеся тени в углу, так что не удивился, обнаружив там, когда сумрак рассеялся, Искарала Паста.

Жрец ссутулился, нервно взглянул на дверной проём, затем на цыпочках подобрался к убийце.

— Уже лучше, да?

— А что, надо шептать? — спросил Калам.

Жрец отшатнулся:

— Тихо! Моя жена!

— Она спит?

Сморщенное личико Искарала Паста было так похоже на бхок’алье, что убийца невольно задумался о его родословной — нет-нет, Калам, это же просто смехотворно!

— Спит? — брызнул слюной жрец. — Она никогда не спит! Нет, идиот, она охотится!

— Охотится? На какую дичь?

— Не дичь. За мной она охотится, конечно, — ответил Искарал, сверкнув глазами на Калама. — Но нашла ли она меня? О нет! Мы друг друга не видели много месяцев! Хи-хи! — Жрец заговорщицки склонил голову. — Идеальный брак. Я никогда не был так счастлив. Тебе тоже стоит попробовать.

Калам налил себе ещё чашку воды.

— Мне нужно поесть…

Но Искарал Паст исчез.

Убийца ошеломлённо огляделся.

По коридору к двери приблизился топот сандалий, затем в дверь влетела старуха с растрёпанными волосами. Далхонка — неудивительно. С ног до головы её покрывала паутина. Женщина гневно осмотрелась по сторонам.

— Где он? Он ведь был здесь, да? Я его чую! Этот мерзавец был здесь!

Калам пожал плечами:

— Слушай, я голоден…

— А я что, аппетитно выгляжу? — огрызнулась старуха и окинула Калама быстрым оценивающим взглядом. — И руки-то смотри не распускай!

Она принялась обыскивать комнатку, обнюхивать углы, присела даже, чтобы заглянуть в кувшин.

— Я изучила каждую каморку, каждое укрытие, — пробормотала далхонка, качая головой. — Как же иначе? Обернувшись, я всюду побывала…

— Ты солтэйкен? Ах, да, пауки…

— Ах ты умник и красавец!

— Так обернись снова. Тогда сможешь обыскать…

— Если обернусь, на меня начнётся охота! О нет, старая Могора не такая дура, она на такое не купится! Я его найду! Вот увидишь!

И старуха выбежала из комнатки.

Калам вздохнул. Если повезёт, оставаться с этой парочкой не придётся долго.

Рядом с ухом послышался шёпот Искарала Паста:

— Уф! Чуть не попался!

 

Скула и надбровье были раздроблены, обломки держались на полосках старых сухожилий и мускулов. Если бы глаз не усох давным-давно в горошину, белоснежный скимитар лиосана рассёк бы и его.

Конечно, зрение Онрека не пострадало, ибо все его чувства существовали лишь в призрачном огне Обряда Телланна, невидимой аурой обволакивавшего изувеченное тело, пылая памятью о полноте, о жизненной силе. Потому исчезновение левой руки породило странное, тошнотворное чувство противоречия, будто рана кровоточила одновременно в призрачном пространстве Обряда и физическом мире. Через неё вытекала сила, самость, так что мысли воина начали путаться, его одолевало ощущение эфемерной… истончённости.

Онрек стоял неподвижно, глядя, как его сородичи готовятся к обряду. Теперь он оказался вне их круга и не был больше способен соединить свой дух с их душами. От этого мучительного факта в сознании воина произошла странная смена перспективы. Теперь он видел лишь физическое — духовные образы стали незримы для его глаз.

Иссушенные трупы. Жуткие. Лишённые величия, насмешка над всем, что было некогда благородным. Долг и отвага обрели одушевлённое воплощенье. Им и были т’лан имассы вот уже сотни тысяч лет. Но лишённые всякого выбора, эти добродетели — отвага и долг — превратились в пустые, бессмысленные слова. Зависли, утратив сколько-нибудь значимую нравственную силу, невидимым мечом над головой, смысл, каким бы ни была его природа, был потерян — какой бы порыв ни стоял за действием. Любым действием.

Онрек подумал, что теперь-то наконец, глядя на своих прежних сородичей, видит то, что видят все не-т’лан имассы: ужасных неупокоенных воинов.

Давнее, устаревшее прошлое, которое отказывается обращаться в пыль. Жестокое напоминание о строгости нравов, о непримиримости и обете, доведённых до безумия.

Таким видели и меня самого. И, наверное, видят до сих пор. Тралл Сенгар. Эти тисте лиосаны. Таким. Что же я чувствую? Что должен чувствовать? И когда в последний раз мои чувства имели хоть какое-то значение?

Рядом заговорил Тралл Сенгар:

— Будь ты кем угодно другим, я бы решил, что ты задумался, Онрек.

Эдур сидел на низкой стене, положив у ног ящик с морантской взрывчаткой.

Тисте лиосаны разбили лагерь неподалёку. Выставили часовых, насыпали между всеми одноместными палатками небольшие валы из обломков, поставили коней в импровизированный загон из верёвок — во всём проявляли точность и тщательность, граничившие с одержимостью.

— Или наоборот, — продолжил миг спустя Тралл, глядя на лиосанов, — быть может, твой народ и состоит из великих мыслителей. Разгадавших все великие тайны бытия. Умеющих дать правильные ответы… если бы только я мог задать правильные вопросы. Хоть я и благодарен тебе за товарищество, Онрек, должен признаться, ты просто невыносим.

— Невыносим. Да. Мы все такие.

— А твои друзья собираются расчленить то, что от тебя осталось, когда мы вернёмся в свой родной мир. Будь я на твоём месте, я бы уже до самого горизонта добежал.

— Бежать? — проговорил Онрек, обдумал эту возможность и кивнул. — Да, именно это и делают отступники — те, за кем мы охотимся, точнее, охотились. И да, теперь я их понимаю.

— Они не просто сбежали, — сказал Тралл. — Они нашли кого-то или что-то, чему теперь служат, чему поклялись в верности… хотя для тебя — по крайней мере, сейчас — этот выход недоступен. Если, конечно, ты не выберешь этих лиосанов.

— Или тебя.

Тралл бросил на него ошеломлённый взгляд, затем улыбнулся:

— Забавно.

— Разумеется, — добавил Онрек, — Монок Охем оценит такое деяние как преступное, столь же предосудительное, сколь и то, что совершили отступники.

Т’лан имассы уже почти завершили приготовления. Заклинатель костей начертил заострённым ребром бхедерина в засохшей грязи круг диаметром в двадцать шагов, а затем рассыпал внутри него семена и дымные облака спор. Ибра Голан со своими двумя воинами поставили некое подобие меточного камня — вытянутый обломок сложенной из обожжённых кирпичей стены — в дюжине шагов за пределами круга и по указке Монока Охема постоянно его поправляли в запутанной игре света от двух солнц.

— Дело нелёгкое, — заметил Тралл, глядя, как т’лан имассы опять передвигают камень, — так что, похоже, кровь моя ещё некоторое время пребудет в безопасности.

Онрек медленно повернул изуродованную голову, чтобы получше рассмотреть тисте эдур.

— Это тебе нужно бежать, Тралл Сенгар.

— Твой заклинатель сказал, что ему понадобится лишь капля-другая.

Он уже… не мой заклинатель.

— Верно. Если всё пойдёт как задумано.

— А что, не должно?

— Тисте лиосаны. Куральд Тюрллан — так они называют свой Путь. Сенешаль Йорруд — не чародей. Он жрец и воин.

Тралл нахмурился:

— У тисте эдур, моего народа, всё точно так же, Онрек…

— И в этом качестве сенешаль должен преклонить колени перед своей силой. Там, где чародей силой повелевает. Ваш подход опасен, Тралл Сенгар. Вы считаете, будто эту силу дарует вам некий благой дух. Если духа этого сместят или подчинят, вы об этом можете даже не догадываться. И тогда — становитесь жертвами, инструментами, поставленными на службу неведомым целям.

Онрек замолчал и посмотрел на тисте эдур… увидел, как смертельная бледность выпила жизнь из глаз Тралла, как на его лице застыло выражение чудовищного открытия. И вот я даю ответ на вопрос, который ты ещё не задавал. Увы, всеведущим меня это не делает.

— Дух, который дарует силу этому сенешалю, быть может, совращён. И мы этого никак не узнаем… пока означенная сила не вырвется на волю. И даже тогда… злонамеренные духи отлично умеют прятаться. Тот, кого называли Оссерком… пропал. Люди знают его как Оссерка. Нет, мне неведомо, откуда знает это Монок Охем. А значит, рука, дающая силу сенешалю, вероятнее всего принадлежит не Оссерку, а какой-то иной сущности, которая приняла облик и имя Оссерка. Однако эти лиосаны продолжают действовать, не ведая о том.