Пятьдесят шесть дней после Казни Ша'ик 47 страница

Но всё это от него не зависит. Тоже хорошо.

Итак… другой, далекий звук. Ритмичный шелест, более медленный, чем все ускорявшееся соитие по ту сторону чадящего очага. Как будто ветер тревожит верхушки деревьев… но тут нет деревьев. И ветра.

"Это море".

Наступало утро, восток побелел. Баратол услышал, как Сциллара откатилась и легла на бок, успокаивая частое дыхание. Резак натягивал одеяло; затем он повернулся на бочок и тут же захрапел.

Сциллара села. Щелчок железа по кремню, искры. Она раскуривает трубку. Последние монеты были потрачены женщиной на запас ржавого листа — вчера им встретился небольшой караван, идущий вглубь материка. Они внезапно столкнулись на узкой горной тропе. Обмен косыми взглядами; на лицах торговцев появилось явное облегчение.

Чума прекратилась. Об этом объявили таноанские Странники Духа, снявшие самочинную блокаду острова Отатарал.

Баратол и его спутники стали первыми людьми, встреченными караваном после пустой деревни, где их высадило морское судно. Купцы, привезшие повседневные товары из Руты Джелбы, начинали страшиться, что едут в страну духов.

Два дня грубостей Сциллары — и Баратол начал жалеть, что покинул свою кузницу. "Ржавый лист и любовные забавы. Женщина успокаивается, и слава Худу".

Сциллара сказала: — Хочешь, я приготовлю завтрак?

Он перевернулся на спину и сел, рассматривая ее в слабом свете.

Пожатие плеч. — Женщины это умеют. Ты встревожен?

— Почему бы? — пророкотал он. И посмотрел на неподвижную спину Резака. — Он действительно уснул?

Сциллара кивнула: — Много ночей он почти не спит — боится кошмаров. К тому же он устал, поёрзав на мне. Надеюсь, это поможет спать спокойно.

— Рукоплещу твоему альтруизму, — буркнул Баратол, садясь к очагу и вороша уголья кончиком ножа. Из полумрака показался ухмыляющийся Чаур.

— И правильно, — ответила Сциллара.

Он поднял лицо: — Между вами лишь это?

Женщина отвернулась, резко затянувшись дымом.

— Не повреди ему, Сциллара.

— Дурак ты, что ли? Я делаю как раз наоборот.

— Я так и подумал. Но что, если он влюбится в тебя?

— Не влюбится. Не сможет.

— Почему бы?

Она встала и пошла к тюкам. — Разведи огонь, Баратол. Горячий чай поможет изгнать холод из костей.

"А у тебя в костях есть что-то кроме холода?"

Чаур подошел к Сцилларе и погладил по волосам. Она, не обращая внимания, начала выкладывать пакеты с едой.

Чаур зачарованно следил за каждым клубом выдыхаемого ей дыма.

"Да, парень, сказки говорят — некоторые демоны дышат огнем".

 

* * *

 

Они не будили Резака. Он проснулся в начале дня, подскочив со сконфуженным, виноватым выражением лица. Солнце было яркое, но мягкий восточный бриз не давал земле слишком сильно раскалиться.

Баратол следил за Резаком. Парень отыскал взглядом Сциллару, сидевшую спиной к камню, и вздрогнул, когда она подмигнула ему и послала воздушный поцелуй.

Чаур кружил у лагеря, словно возбужденный пес. Рокот волн стал громче — его доносил ветер — и дурачок не мог сдержаться, стремясь открыть источник незнакомых звуков.

Резак с усилием отвел взор от Сциллары и поглядел на Чаура. — Что это с ним?

— Море. Он никогда его не видел. Даже не знает, что оно такое. Резак, у нас есть чай, а те пакеты перед Сцилларой — завтрак.

— Уже поздно, — сказал он, вставая. — Нужно было разбудить. — И вдруг замер: — Море? Сбереги Беру, мы так близко?

— Разве ты не чуешь его, не слышишь?

Резак улыбнулся — искренней улыбкой, первой, которую Баратол заметил на его лице.

— Кто-нибудь заметил вчерашнюю луну? — спросила Сциллара. — Она была потрепанной. Странной, как будто в ней прогрызены дырки.

— Некоторые из дырок, — отозвался кузнец, — стали больше.

Она облегченно кивнула: — Да, я так и думала, только не верила себе. Что бы это означало?

Баратол пожал плечами: — Говорят, что луна — другой мир вроде нашего, и на ней живут люди. Иногда что-то падает с небес нашего мира. Камни. Огненные шары. Рассказывают, что падение Увечного Бога было чем-то вроде этого. Целые горы свалились сверху, разрушая континенты и заполнив дымом и пеплом полнеба. — Он обвел взором Сциллару и Резака. — Думаю, на луне стряслась такая же беда.

— Как будто бог упал на нее?

— Да, вроде того.

— И что же означают темные пятна?

— Откуда мне знать. Может, пепел и дым. Или куски, отвалившиеся от мира.

— Она стала больше…

— Да. — Баратол снова задвигал плечами. — Дым и пепел распространяются. Это вполне понятно.

Резак торопливо приканчивал завтрак. — Простите, что заставил ждать. Пора в путь. Хочу поглядеть, что там в покинутой деревне.

— Все, что нам нужно — нечто плавучее.

— Надеюсь, мы его найдем. — Резак стряхнул крошки, кинул в рот последнюю фигу и вскочил. — Я готов, — пробормотал он с набитым ртом.

"Ну, Сциллара, ты сотворила чудо".

 

* * *

 

По улице рыбачьего селения разбросаны сухие, погрызенные кости. Двери хижин, таверны и складов малазанского купца распахнуты, песок уже засыпал пороги. По обеим сторонам каменной пристани привязаны полузатопленные лодки, а в мелкой гавани стоят на якорях две небольшие караки.

Чаур застыл на том месте, с которого его взор впервые упал на море с его белопенными волнами. Он улыбался, но по щекам текли невольные, неудержимые слезы; казалось, он пытается петь, не открывая рта, издавая странное мяуканье. Из носа текло, и в мелком песке под ногами уже образовались куличики.

Сциллара бродила по деревне, отыскивая все, что может пригодиться в путешествии. Веревки, корзины, фляжки, сухофрукты, сети, багры, соль для рыбы — все, что попадется. По большей части ей попадались оскверненные собаками останки рыбаков. У пристани стояло два прочных склада, оба на замке. Баратол помог открыть двери, и внутри они нашли больше припасов, чем могли бы унести.

Резак поплыл обследовать караки, вскоре вернувшись с сообщением, что обе целы и во всем подобны друг дружке. Суденышки оказались близнецами по длине, осадке и оснащению.

— Делал один человек, — сказал Резак. — Думаю так. Баратол, ты смог бы судить вернее.

— Верю на слово, Резак. Мы можем брать любую.

— Да. Разумеется, они могут быть собственностью тех торговцев…

— Нет, они джельбанские. Как называются?

— Левая "Хвост Дхенраби", вторая "Горе Санала". Интересно, кто такой Санал?

— Мы возьмем "Горе". Не спрашивай, почему.

Сциллара засмеялась.

Резак обошел лодки у пристани. — Нужно поднять одну из них, чтобы перевезти припасы.

Баратол поднялся: — Я выберу припасы на складе.

Сциллара посмотрела в спину грузному мужчине и перенесла все внимание на даруджа. Тот отыскал черпак из тыквы и освобождал одну из лодок от воды. — Хочешь, помогу?

— И так ладно. Наконец-то можно хоть что-то делать.

— А ночью делать было нечего?

Он метнул ей пугливый взгляд: — Никогда не пробовал молока.

Она улыбнулась, набивая трубку: — Пробовал. Только забыл.

— Ах. Думаю, ты права.

— Ты был нежнее, чем моя краснолицая кровомушка.

— Ты ей даже имени не дала?

— Нет. Пусть новые мамаши перессорятся.

— Даже мысленно? Ну, кроме "кровомухи", "пиявки" и "лошадиной глисты".

— Резак, ты не понимаешь. Если я дам ей настоящее имя, придется развернуться и поспешить назад. Придется принять дитя.

— Извини, Сциллара. Ты права. Я ничего ни в чем не понимаю.

— Нужно больше доверять себе.

— Нет. — Он помолчал, уставившись на восточное море. — Я ничего не сделал, чтобы… доверять себе. Посмотри, что случилось, когда Фелисина Младшая мне доверилась. Даже Геборий — он сказал, я стремлюсь к лидерству, сказал, пусть так и будет. Значит, он мне тоже доверял.

— Проклятый идиот. Нас подловили Т'лан Имассы. Ты думаешь, мы хоть что-то смогли бы сделать?

— Не знаю. В том и дело.

— Геборий был Дестриантом Трича. Они убили его легче, чем хромую собаку. Они отрубили ноги Серожабу, словно он был мясной закуской. Резак, люди вроде тебя и меня не способны остановить подобных тварей. Они зарубили бы нас и перешагнули через тела, вот и все. Да, это трудно принять. Мы ничтожества, мы ничего не значим. От нас никто ничего и не ждет. Так что лучше пригибаться пониже и не попадаться на глаза существ вроде Имассов, богов и богинь. Ты, я, Баратол и Чаур. Мы те, кто — если удастся — сможем выжить и убрать за ними, сложить все на места. Вернуть нормальный мир. Именно это мы и делаем, когда можем — посмотри, ты воскрешаешь мертвую лодку — возвращаешь ей функцию. Смотри, Резак, она стала похожа на нормальную. Разве не приятно?

— Ради Худа, — замотал головой Резак, — Сциллара, мы не рабочие термиты, расчищающие тоннель после того, как над ним протопал беззаботный бог. Этого слишком мало для нас.

— Я не говорю, что этого достаточно. Я говорю, что нам надо с чего-то начать. Восстановить деревню и наши жизни.

Баратол все это время сновал туда — сюда, перенося вещи. Теперь и Чаур робко приблизился к воде. Немой снял поклажу с лошадей, в том числе и запакованный труп Гебория, и животные — без седел и уздечек — махали хвостами, бродя вдоль полосы прибоя.

Резак начал загружать лодку.

Вскоре он остановился и криво усмехнулся: — Разжигать трубку — отличный способ увиливать от работы.

— Ты сам сказал, что помощь не нужна.

— При вычерпывании.

— Чего ты не понимаешь, Резак, это потребности духа в вознаграждении, не упоминая уже о ясности ума, исходящей от отдыха. Не понимая, ты чувствуешь негодование, отравляющее кровь твоего сердца. Ты становишься злым, а такая злоба убивает, ест человека изнутри.

Он долго смотрел на нее. — То есть я просто завидую?

— Разумеется. Но я сочувствую тебе и потому милосердно воздерживаюсь от суждений. Скажи, ты способен на то же самое?

Баратол притащил подмышками пару фляг. — Поднимай задницу, женщина. Ветер попутный — чем скорее мы выйдем, тем лучше.

Она отдала честь и вскочила: — Иди же, Резак, человек склонный к лидерству. Смотри на него, слушай и учись.

Дарудж озадаченно смотрел на нее. На его лице читалось: "Ты же только что сказала"…

"Да, сказала, мой юный любовник. Мы, люди, противоречивы, но этого не нужно бояться, даже если ты озадачен. Составь список людей, любящих постоянство — и поймешь, что в нем одни тираны или склонные к тирании. Желающие править тысячами, или мужем, или женой, или трусливым ребенком. Не бойся противоречий, Резак. Они — самая суть разнообразия".

 

* * *

 

Чаур держал руль, пока Резак и Баратол работали с парусами. День выдался ясный, ветер был силен; карака неслась по волнам, будто дерево ее ожило. Нос то и дело нырял в воду, поднимая тучу брызг, и Чаур по-детски хохотал от чистой радости.

Сциллара уселась в середине палубы, растянулась, подставив лицо ласковому солнцу.

"Мы плывем на караке под названием "Горе" с трупом на борту. Резак намерен доставить тебя в место последнего упокоения. Геборий, ты знал, что рядом, в тени твоей, существует такая преданность?"

Баратол пробежал куда-то; Чаур в очередной раз захохотал, и женщина увидела ответную улыбку на помятом, покрытом шрамами лице воина. "О да, воистину благословенная музыка. Так неожиданно, так невинно, так необходимо…"

 

* * *

 

К Онреку Сломанному возвращались свойства смертного; он вспомнил, что жизнь несовершенна. Не то чтобы ранее он питал иллюзии. Нет, он не питал иллюзий ни в чем. И все же прошло немало времени — неслышимой фугой — пока Онрек не сообразил, что он ощущает… нетерпение.

Враг вернется. Пещера огласится стонами, звоном оружия, яростными боевыми криками. Онрек встанет рядом с Траллом Сенгаром, они будут в бессильной ярости следить за гибелью все новых детей Миналы.

Разумеется, слово "дети" к ним больше не подходит. Будь они Имассами, битва сошла бы за обряд перехода во взрослые. Они могли бы уже брать жен, возглавлять охоты, присоединять свои голоса к ночным песням клана, когда тьма приходит, напоминая: в конце жизненной тропы всех поджидает смерть.

Возлежание с любимой также принадлежит ночи, ибо первый костер жизни возгорелся в сердце истинной тьмы, замигав, изгоняя извечное отсутствие света. Возлежать с любимой — означает прославлять сотворение огня. "Из огня внутреннего — во внешний мир".

Но здесь, в расселине, тьма царит невозбранно, ибо нет здесь огня души, жара любви. Есть только обещание смерти.

И Онреку не терпелось встретить смерть. В ожидании забвения нет славы. Если жизнь полна смысла и имеет цель, забвение придет неожиданно, незримо. Полнота бытия и, миг спустя — все пропало.

Онрек был Т'лан Имассом клана Логроса и хорошо знал тяжкую цену войн на истощение. Дух утомляется сверх всякого предела, и впереди не видно спасения. Только бесконечные повторы. Родичи падают по сторонам, разрубленные, недвижные, с остановившимися взорами — созерцая сцену, которую им предстоит видеть вечно, отмеряя одно равнодушное столетие за другим. Боязливое животное пробежало мимо, зеленые ростки пробили почву после дождя, птицы склевали семена, муравьи построили замок…

Тралл Сенгар подошел туда, где стоял Онрек, закрывая телом узкий вход. — Монок Охем сказал, что Эдур удалились от нас. На время. Похоже, что-то заставило мой род отступить. Друг, я полагаю, что нам дана передышка. Нежеланная. Не знаю, смогу ли я сражаться, если остыну.

— Когда ты не сможешь сражаться, тебе подарят забвение и равнодушие.

— Я не думаю, что они перестанут подчиняться ей. Но в этом был бы смысл. Думаю, она желает, чтобы дети ушли, оставив небольшую группу обреченных. Обреченных, как и мы. — Он пожал плечами. — Панек не удивился бы.

— Другие дети следуют за ним. Они его не бросят. И матерей не бросят.

— Оставшись, они разобьют наши сердца.

— Да…

Тисте Эдур огляделся: — Ты сожалеешь, Онрек, что вернул себе чувства?

— Пробуждение души служит напоминанию.

— О чем?

— О том, отчего я назван "Сломанным".

— Ты не более сломан, чем все мы.

— Не как Монок Охем или Ибра Гхолан.

— Да, не как они.

— Тралл Сенгар, когда начнется атака, знай — я уйду от тебя.

— Неужели?

— Да. Я намерен бросить вызов их вождю. Сразить его или пасть в бою. Возможно, если я заставлю их заплатить великую цену, они отринут союз со Скованным Богом. Или хотя бы отступят надолго.

— Понимаю. — Тралл улыбнулся. — Друг, мне будет недоставать тебя в последние мгновения жизни.

— Если я преуспею, Тралл, я вернусь к тебе.

— Тогда убей их вожака поскорее.

— Таково мое намерение.

— Онрек, я слышу в твоем голосе нечто новое.

— Да.

— И что это?

— Это означает, что Онрек Сломанный открыл не только нетерпение, но и кое-что еще.

— Что же?

— Вот что: мне надоело защищать незащитимое. Мне надоело видеть гибель друзей. В грядущем бою ты ужаснешься мне. Ты увидишь то, чего не могут достичь Ибра Гхолан и Монок Охем. Тралл Сенгар, ты увидишь Т'лан Имасса, возродившего в себе гнев.

 

* * *

 

Банашар открыл дверь и пошатнулся на пороге, схватившись рукой за косяк. Вошел в жалкую комнатушку. Кислая вонь измятой постели, засохшая еда на столике под заколоченным окошком. Он помялся, раздумывая, зажигать ли лампу — но масло почти кончилось, а купить нового он позабыл. Бывший жрец почесал щетину на подбородке, и ему показалось, что кожа онемела.

Треск стула, стоявшего в шести шагах, у дальней стены. Банашар застыл, пытаясь пронзить взором тьму. — Кто тут?

— Мало в нашем мире есть вещей более жалких, — сказал сидевший на стуле, — нежели бывший Демидрек в полном отчаянии. Ты напиваешься каждый вечер и лежишь в этом мерзком клоповнике. Почему бы?

Банашар шагнул вправо и тяжело плюхнулся на койку. — Не знаю, кто ты таков, — ответил он, — и не вижу причин отвечать.

В ответ послышался вздох. — Ты посылаешь одно таинственное послание за другим. Ты все отчаяннее молишь о встрече с Верховным Магом Тайскренном.

— Тогда ты должен бы понять, — сказал Банашар, пытаясь избавиться от пьяной тупости (чему очень способствовал ужас), — что дело касается лишь посвященных Д'рек…

— Это понятие больше не относится ни к тебе, ни к Тайскреннну.

— Есть нечто, что не может быть оставлено позади. Это знает Тайскренн, знаю и я…

— Сейчас Верховный Маг не знает ничего. — Незнакомец помолчал и, кажется, начал изучать собственные ногти. Затем сказал иным тоном: — Пока не знает. А может, и никогда не узнает. Видишь ли, Банашар, это решать мне.

— Ты кто?

— Тебе еще рано знать об этом.

— Зачем ты перехватываешь мои письма?

— Ну, строго говоря, я ничего такого не делал.

Банашар нахмурил лоб: — Ты только что сказал, что все решаешь.

— Да, решаю. Решаю, остаться ли мне в сторонке, как и раньше — или вмешаться. Если, гм… причина будет достаточно весомой.

— Тогда кто блокирует мои усилия?

— Пойми, Банашар, что Тайскренн прежде всего маг Империи. Его прошлое более не важно…

— Не так. Если учесть, что я узнал…

— Расскажи мне.

— Нет.

— Попробуй вначале убедить меня.

— Не могу, — сказал он, комкая простыню по бокам.

— Безопасность Империи?

— Нет.

— Ну, начало положено. Ты сказал, что дело касается бывших последователей культа Д'рек. Могу предположить, что это имеет отношение к череде таинственных смертей жрецов Змеи. Смертей? Скорее жестоких убийств. Скажи, остался ли хоть кто-то? Хоть один человек?

Банашар молчал.

— Разумеется, кроме тех, — продолжал незнакомец, — что по разным причинам отпали от культа. От поклонения.

— Тебе известно слишком многое, — сказал Банашар. Нужно было покинуть эту комнату. Нужно было ночевать каждый раз в разных местах. Но он не думал, что хоть кто-то знающий его остается в живых. Неужели не все убиты? "И я знаю, за что. О боги, хотелось бы мне сохранить неведение".

— Тайскренна изолируют, — произнес незнакомец. — Тщательно и весьма эффективно. Как профессионал, признаюсь в некотором восхищении. Увы, мое восхищение сопряжено с не меньшей тревогой.

— Ты Коготь.

— Отлично. В тебе осталась хоть капля прежней мудрости, пьянчуга Банашар. Да. Мое имя Жемчуг.

— И как ты нашел меня?

— Важно ли это?

— Для меня — важно.

Новый вздох, взмах руки. — О, как это скучно. Я выследил того, кто, в свою очередь, выслеживал тебя — с кем ты говоришь, куда ходишь, все как следует.

— Следует? Интересно, для чего это?

— Ну, могу предположить, для подготовки убийства. Когда хозяин шпиона решит, что время пришло…

Банашар задрожал, по телу потек холодный, липкий пот. — Тут нет ничего политического, — прошептал он, — ничего, касающегося Империи. Никакого повода для…

— Есть. Ты сам подставил себя, Банашар. Не забудь, что Тайскренна изолируют. Ты хочешь прорвать блокаду, пробудить Верховного Мага…

— Почему он допускает такое? — воскликнул Банашар. — Он не глупец…

Послышался тихий смех. — О да, Тайскренн не глупец. В этом и кроется ответ.

Банашар близоруко заморгал. — Я должен увидеться с ним, Жемчуг.

— Пока что ты меня не убедил.

Последовало долгое молчание. Банашар сомкнул глаза и закрыл их ладонями, как будто молясь о прощении. Сейчас ему могут помочь только слова. Слова, сказанные этому типу. О, как ему хочется, чтобы слов… хватило. "Коготь, готовый стать моим союзником? Почему? Потому что у Когтя появился… соперник. Новая организация, посчитавшая нужным возвести непроницаемую стену вокруг Верховного Мага Империи. И как это характеризует новую организацию? Они видят в Тайскренне врага, или желают отдалить его от дел, так, чтобы бездействие казалось лучшим выходом даже ему самому. Они знают, что он знает, и хотят посмотреть, будет ли он сопротивляться. Однако он не сопротивляется, заставляя их думать, что стал слабым. Все ждут. О боги, во что мы ввязываемся?"

Банашар заговорил, не отрывая рук от лица: — Я хочу спросить у тебя кое-что, Жемчуг.

— Давай.

— Представь себе замысел самый обширный. Представь, что он измеряется тысячелетиями. Представь стареющие лики богов, богинь, вер и цивилизаций…

— Представил. И в чем вопрос?

Жрец колебался. Он медленно опустил руки и вгляделся сквозь полутьму в смутное, серое лицо напротив. — Какое преступление хуже, Жемчуг: когда бог предает своих поклонников, или когда они предают своего бога? Если поклонники решились творить зверства во имя бога? Что хуже, Жемчуг? Скажи.

Коготь был неподвижен в течение дюжины ударов сердца. Потом дернул плечом: — Ты спрашиваешь у лишенного веры.

— Кто сможет судить лучше?

— Боги предают поклонников постоянно. Насколько я могу судить. Каждой не принятой мольбой, каждым отвергнутым призывом о помощи. Полагаю, в этом и суть веры.

— Неудача, молчание и равнодушие богов? Так ты понимаешь веру, Жемчуг?

— Я же сказал, что не гожусь в судьи.

— Но где здесь ИСТИННОЕ предательство?

— Это зависит… Если бог почитаем ради благ почитания, ради удовлетворения поклонника… Если между ними нет морального соглашения — то нет смысла и в понятии "предательство".

— Для кого, ради кого действует бог? — воскликнул Банашар.

— Если придерживаться вышеупомянутого допущения, бог действует лишь ради себя самого или себя самой.

— В конце концов, — склонился к нему Банашар (голос его стал хриплым), — кто мы такие, чтобы судить?

— Как скажешь.

— Да.

— Не если между богом и поклонником заключен нравственный договор, тогда каждый отказ от помощи означает предательство…

— Это при условии, что просящий милости у бога сам связан некоторой моралью.

— Верно. Муж, просящий, чтобы его жена погибла в ужасной катастрофе и он смог бы взять в жены любовницу, вряд ли может рассчитывать на сочувствие сколько — нибудь уважающего себя бога.

Банашар расслышал в голосе Когтя иронию, но решил игнорировать ее. — А если жена — тиранша, избивающая детей?

— Ну, тут хороший бог должен действовать, не дожидаясь молитв.

— То есть сама молитва эта будет злом, невзирая на ее мотивы?

— Ну, Банашар, в моем сценарии любые мотивы становятся сомнительными. Учти наличие любовницы…

— А если любовница станет весьма доброй и любящей мачехой?

Жемчуг фыркнул, рубанув рукой по воздуху: — Проклятие! Хватит болтовни. Валандайся с моральными парадоксами в одиночку. Не вижу никакого смы… — Его голос затих.

Банашар молчал. Сердце его стало грудой пепла. Он пытался не дать себе зарыдать вслух.

— Они не умоляли, не просили, не искали помощи, — сказал Жемчуг. — Их молитвы были требованием. Предательство… с их стороны. — Коготь склонился на стуле. — Банашар. Ты намекаешь, что Д'рек убила их всех? ВСЕ СВОЕ СВЯЩЕНСТВО? Они изменяли ей! Каким образом? Чего они требовали?

— Идет война, — уныло ответил Банашар.

— Война. Между богами, да… о боги! Ее поклонники встали не на ту сторону!

— Она услышала их, — Банашар заставлял себя отвечать. — Она поняла, что они сделали выбор. Выбрав Увечного Бога. Они требовали силу крови. Хорошо, решила она, если они так жаждут крови… она даст им желаемое. — Он уже шептал. — Все, чего они желают.

— Банашар, погоди… Почему сторонники Д'рек избрали кровь и силу крови? Это путь Старших. В твоих словах нет смысла.

— Культ Змеи весьма древний. Даже мы не смогли определить, насколько он стар. В "Глупости Готоса" — в тех фрагментах, что есть в Храме — упоминается о богине Повелительнице Гниения, Госпоже Червей. Полудюжина титулов. Однако недавно эти свитки пропали…

— Когда?

Банашар горько улыбнулся: — В ночь бегства Тайскренна из Великого Храма Картула. Он захватил их. Они должны быть у него. Понимаешь? Что-то не так! Совсем не так! Мое знание и знания Тайскренна — его доступ к "Глупости" — мы должны потолковать, мы должны найти смысл произошедшего, его значение. Это важнее высшей власти. Война идет между богами — но скажи мне, чья кровь прольется? Случай с культом Д'рек — только начало!

— Боги предадут нас? — Жемчуг откинулся на спинку стула. — Нас. Смертных. Верим мы или нет, наша кровь оросит землю. — Он помолчал. — Возможно, мы сможем убедить Тайскренна. Если выпадет случай. Но как насчет других жрецов — ты взаправду веришь, что убедишь и их? И что ты им скажешь? Банашар, ты будешь призывать к реформации? К некоей революции среди верующих? Они посмеются тебе в лицо.

Банашар отвернулся. — Мне… наверное… Но Тайскренн…

Собеседник замолк. Комнату залил тусклый свет — наступал день, холодный и унылый. Наконец Жемчуг вскочил одним плавным безмолвным движением. — Это дело Императрицы…

— Ее? Не будь дураком…

— Осторожнее, — тихо сказал Коготь.

Банашар старался думать четко. Его не отпускало отчаяние. — Она вступит в игру, освободив Тайскренна от должности Имперского Мага. Тогда он сможет действовать. Если верить слухам о Серой Богине, терзающей Семиградье, становится ясно: война богов уже началась, они мириадами способов манипулируют миром смертных. Будет мудро с ее стороны противостать угрозам.

— Банашар, — ответил Жемчуг, — слухи преуменьшают истину. Умерли уже сотни тысяч. Может, и миллионы.

"Миллионы?"

— Я расскажу Императрице, — повторил Жемчуг.

— Когда ты уходишь? "И что с теми, что изолируют Тайскренна? Теми, что планируют убить меня?"

— Нет надобности, — сказал, направившись к двери, Коготь. — Она прибудет сюда.

— Сюда? Когда же?

— Скоро.

"Зачем?" Но он промолчал, ибо Коготь уже вышел.

 

* * *

 

Искарал Паст влез на мула и заставил его ходить кругами по палубе. Он заявил, что животному необходимо упражняться. Со стороны казалось, что он трудится больше, чем его нелепый слуга — каждые пятьдесят ударов сердца приходилось спрыгивать со спины и уговаривать мула продолжать движение.

Больной и усталый на вид Маппо прислонился спиной к стене рубки. Он плакал во сне каждую ночь, а просыпаясь, понимал, что кошмару удалось проникнуть сквозь барьер сновидений. Все дни он проводил лежа под какой-то шкурой, трясясь от лихорадки. Болезнь эта была рождена от страха, вины и стыда. Слишком много неудач, слишком много ошибочных решений; слишком долго он брел на ощупь.

Ради дружбы он предал единственного друга.

"Я отомщу за все. Клянусь в том перед всеми духами Треллей".

Стоявшая на носу женщина по имени Злоба почти исчезла за сизо-бурой завесой из песка и дыма. Ни один из мотавшихся по палубе бхок'аралов к ней близко не подходил.

Она беседовала. Так объяснял Искарал Паст. С духом, который "не отсюда". Даже на взгляд Маппо эта дымка, напоминавшая пылевую бурю над желтеющей травой, была совершенно не к месту посреди моря.

Пришелец, наделенный силой… и эта сила все увеличивалась.

— Маэл, — дико захохотав, сказал Паст. — Он сопротивляется и получает по носу. Ты чуешь его ненависть, Трелль? Его бешенство, его ярость? Хе — хе. Но она его не боится, о да, она никого не боится!

Маппо не понимал, кого он называет "она", и не находил в себе силы спросить. Сначала он подумал, что Верховный Жрец говорит о Злобе; но вскоре стало совершенно ясно, что явившаяся на носу сила ничем не похожа на силу Злобы. Ни драконьего зловония, ни холодной жестокости. Нет, доносившиеся до Маппо порывы ветра были теплыми, сухими, пахли степными травами.

Разговор начался на рассвете, а сейчас солнце прямо над головами. Да, кажется, у них нашлось много тем для обсуждения…

Маппо заметил двух паучков, огибающих его мокасин. "Клятая ведьма, ты никого не обдуришь!"

Какая тут связь? Безымянное судно, два шамана из Даль Хона, страна желтых трав, акации, громадные стада и большие кошки — саванны — а теперь… посетительница, шагающая через чуждые моря.

— О да, он в гневе, — прокричал Паст. — Но ты чуешь его нежелание? О, он борется, но знает, что она, решившая быть не во многих местах, а лишь в одном, гораздо сильнее его! Осмелится ли он сосредоточить себя? Ха, он даже не желал нынешней глупой войны! Но именно противоречивость и дает его последователям свободу делать что хочешь!

Тут Верховный Жрец Тени упал с мула и дико заорал. Животное дернулось, заскакало, заревело, пытаясь повернуться мордой к несчастному хозяину. Потом мул издал нечто, на слух Маппо, слишком похожее на смех.

Искарал Паст замер и поднял голову. — Она ушла.

Ветер стал ровным и сильным. Разумеется, он дул в нужном направлении.

Маппо увидел, что Злоба уже сошла с носового возвышения. Она выглядела усталой и чем-то недовольной. — Ну и? — спросил Паст.

Взгляд Злобы скользнул по лежащему на палубе. — Ей придется на время оставить нас. Я пыталась отговорить но, увы, не сумела. Это означает, что мы… рискуем.

— Чем это? — вмешался Маппо.

Она скользнула взглядом и по нему: — Разумеется, попасть под действие капризов природы. Зачастую мир оказывается ареной опасных случайностей. — Она снова обратилась к Искаралу Пасту. — Верховный Жрец, прошу вернуть хотя бы некоторый контроль над бхок'аралами. Они развязывают узлы, не говоря уже, что повсюду набросали всякую гадость в качестве приношения тебе.