2020-06-10
78
Злоба обратилась лицом к западу, к континенту. "Кто бы ты ни был… спасибо".
* * *
Паран со вздохом открыл глаза и понял, что лежит уткнувшись лицом в песок и гравий. Он дернулся, застонав от усилия, и руки, словно растянутые канаты, неохотно подчинились, перекатив тело набок. Затем он оказался на спине.
Сверху было кольцо озабоченных лиц.
— Верховный Кулак, — сказала Руфа Бюд, — вы только что спасли мир?
И нас заодно? — добавил Ното Свар. И нахмурился: — А что такого, сэр? Если внимательно подумать над вопросом Кулака, из него неизбежно вытекает…
— Тише. Если я спас мир — а я вовсе не претендую — то у меня уже рождается раскаяние в содеянном. У кого — нибудь есть вода? От того места, в котором я только что был, во рту горчит.
В поле зрения появились бурдюки.
Но Паран поднял руку: — На востоке… как там?
— Могло быть гораздо, гораздо хуже, сэр, — заверила Руфа Бюд. — Там изрядный тарарам, но он уже СОВСЕМ НЕ ТОТ. Если вы меня поняли…
— Хорошо. "Да, хорошо!
О Худ, ты действительно этого хочешь?
|
|
|
Боги, почему я не умею вовремя прикусывать язык…"
* * *
Всю ночь на востоке бушевал тусклый, беззвучный шторм. Стоя рядом с Адъюнктессой, Нилом и Нетер, кулак Кенеб дрожал под тяжелым плащом — хотя ветер был на редкость теплый. Он не понимал, что там творится — ни сейчас, ни раньше. Нисхождение зеленопламенных солнц, бушующий мальстрим. Какое-то прилипчивое недомогание охватило всех — казалось, от грядущего ни спрятаться, ни откупиться. Никакой надежды на жизнь.
Эта мысль, как ни странно, утешила. Если борьба невозможна, к чему напрягаться? Кенебу пришло в голову, что такая точка зрения имеет свои преимущества. В конце концов, разве смерть не придет ко всем? Она неизбежна — так к чему дергаться и рыть землю в попытках улизнуть?
Увы, утешение оказалось кратковременным. Смерть сама о себе заботится. Ценность есть лишь в жизни, в живущих. Деяния, желания, мотивы и страхи, дары радости и горечь неудач — "пир, на котором все мы должны присутствовать.
Пока нас не выведут".
Звезды дрожат над головой, полосы облаков собираются на севере. Кенебу они напомнили о снеге. "А я стою тут и потею, пот холодит кожу — холод рожден не ночью и ветром, а усталостью". Никто не хотел говорить об ураганном ветре, его настойчивости. О воле, стоящей за ним. Это неестественно. "Итак, какой-то бог снова дергает нас за ниточки".
Эту полосу берега патрулировал флот Немила. Галеры их были примитивны, неуклюжи на вид; они никогда не уходили далеко от скалистого берега. Побережье исстари принадлежало Треллям, но войны вели целые поколения, и теперь немильские форпосты пятнали заливы и бухточки, а Треллей, несведущих в морском деле, оттеснили вглубь. Их вымирающие деревни ныне окружены поселенцами. Кенеб видел на немильских купеческих судах, привезших припасы, много полукровок.
|
|
|
Немильцы, конечно, враждовали с Треллями, но при виде вошедшего в их территориальные воды громадного малазанского флота агрессивности не проявили. Их мудрые предвидели этот визит; жажда наживы выслала навстречу флотилию торговых кораблей. Из ряда гаваней пришли также разномастные корабли сопровождения, как частные, так и королевские. Процесс торговли походил на торопливое насыщение изголодавшихся зверей; а уж когда небо на востоке внезапно озарилось дикими огнями…
Сейчас ни одного немильского судна рядом не было. Ко второму ночному звону берег остался позади. Колокол в руках вахтенного при песочных часах прозвучал глухо. Ближайшие корабли отразили звук, между бортами имперского флота разнеслось негромкое эхо.
От капитана одного из немильских кораблей были получены интересные новости; именно их и обсуждали до сих пор Адъюнктесса и виканцы.
— В малазанских источниках есть сведения о народах за Катальским морем? — спросила Тавору Нетер.
— Только одно название, — ответила Адъюнктесса. — Кенеб, как вы сказали?
— Напасть.
— Да.
— И больше о них ничего не известно? — сказала Нетер.
Ответа не прозвучало, однако казалось, что виканцы чего-то ждут.
— Это интригует, — сказала, наконец, Адъюнктесса. — А учитывая ураганный ветер, нам вскоре на личном опыте предстоит узнать, что за народ в этой Напасти.
Капитан сообщил — пересказал слухи — о другом эдурском флоте, что видели на день раньше. Далеко к северу около двадцати ладей стремились пробиться на восток против нескончаемого ветра. Корабли в плохом состоянии, заявлял капитан. Поврежденные, с креном. Это или шторм, или недавняя битва. Как бы то ни было, они не желали бросить вызов Немилу — само по себе необычно, ведь рейдеры Эдур грабили торговые корабли почти два года, и в те случаях, когда их не сопровождал военный эскорт¸ последствия для устарелых бирем оказывались катастрофическими.
Любопытные вести. Адъюнктесса выпытывала у капитана сведения о Напасти, о жителях большого гористого полуострова на западе от Катальского моря (это море, по сути, представляет собой глубокий залив, на южной оконечности которого находится сердцевина Немильского королевства). Но капитан лишь мотал головой, будто онемев.
Нетер тогда предположила вслух, что эдурский флот столкнулся с этой Напастью; однако капитан продолжал упорствовать.
Сейчас малазанский флот шел через устье Катальского залива, как он назван на имперских картах. Немилец утверждал, что корабли пройдут его за четыре дня — это при идеальных условиях. Однако головные суда флота уже миновали четверть расстояния.
Тут не только ветер. "Магия или что — горизонт странно смазан, особенно в стороне суши…"
— Об Эдур эти немильцы говорят охотно, — заметила Нетер.
— А вот о Напасти молчат, — добавил Нил.
— Нелегкая у них история, — произнес Кенеб.
Все поглядели на него.
Кенеб пожал плечами: — Я просто предположил. Немил явный экспансионист, а это предполагает… дерзость. Они поглотили племена Треллей, доказав тем самым свою силу и "правоту". Наверное, Напасть представляет символ противоположного рода. Что-то, устрашившее или умалившее Немил. Ни то, ни другое чувство не соответствует их представлениям о величии. Потому и молчат.
— Ваша теория не лишена правдоподобия. Спасибо, Кулак, — ответила Адъюнктесса. Она не спеша оглядела мятущееся небо востока. — Умалившее, да, — пробормотала она. — В своих писаниях Дюкр упоминает о множестве уровней военного противостояния — от солдата лицом к солдату до богов, вступивших в смертельный поединок. На первый взгляд, кажется дерзостным полагать, что такие крайности могут сходиться… но Дюкр далее заявляет, что причина, рождающая великие последствия, может исходить от обоих полюсов.
|
|
|
— Утешительно так думать, — согласился Кенеб. — Мало я знаю богов, с которыми захотел бы столкнуться прямо сейчас.
— Может быть, — ответила Адъюнктесса, — кое-кто согласился бы с вами.
Кенеб нахмурился: — О ком вы, Адъюнктесса?
Она бросила косой взгляд.
"Итак, моменту необычайной откровенности конец. Да уж. Что же она пыталась сказать? Что она готова ко всему? — но это я и так знаю. Что-то еще? Нет".
* * *
Калам протолкался между ящиков и сел рядом с Быстрым Беном. — Это официально, — сказал он в пыльную тьму трюма.
— То есть?
— Мы все еще живы.
— О, это же хорошо, Калам. Я вертелся как на угольях, ожидая такой новости.
— Этот образ мне ближе реальности.
— То есть?
— То есть тебя, прячущегося в трюме с внезапно раздувшимися подштанниками и лужицей вокруг.
— Ты ничего не понимаешь. А я… Я понимаю больше, чем хотелось бы…
— Невозможно. Ты пьешь тайны, как Хеллиан ром. Чем больше ты знаешь, тем веселее и навязчивей становишься.
— Ах, так? Я знал секреты, которые ты захотел бы услышать, и собирался рассказать. Но теперь — передумал…
— Говори, колдун, или я иду к Таворе и рассказываю, где ты сидишь.
— Так нельзя. Мне нужно подумать, черт тебя.
— Говори. Можешь подумать в процессе, ибо для тебя эти два дела явно не связаны.
— Отчего ты такой злой?
— От тебя.
— Лжешь.
— Ладно. От себя.
— Уже лучше. А я знаю, кто нас спас.
— Неужто?
— Ну, он хотя бы пустил первый камень с горы.
— Кто он?
— Ганоэс Паран.
Калам оскалился: — Ну, я удивился меньше, чем ты ждал.
— Тогда ты идиот. Он сделал это, побеседовав с Худом.
— Откуда знаешь?
— Я был там и слушал. У Худовых врат.
— И зачем ты там околачивался?
— Как? Мы же собирались умереть?
— И ты хотел оказаться первым в очереди?
— Необычайно остроумно. Нет, я собирался торговаться, но теперь неважно. Как раз Паран и заключил сделку. Худ кое-что сказал. Он хотел кое-чего… клянусь его дыханьем, я поразился. Дай расскажу…
|
|
|
— Давай рассказывай.
— Нет. Нужно подумать.
Калам закрыл глаза и оперся спиной о какой-то тюк. От тюка пахло овсом. — Ганоэс Паран. — Он помолчал. — Думаешь, она знает?
— Кто, Тавора?
— Да кто же еще?
— Не знаю. Но не удивился бы. Фактически никакое открытие относительно нее меня не удивит. Может, она прямо сейчас нас подслушивает…
— Ты чувствуешь?
— Калам, сегодня что-то бродит по флоту, и что бы это ни было, оно мне не нравится. Как будто совсем близко — а едва я соберусь схватить за горло, оно уплывает прочь.
— Так ты действительно прячешься!
— Разумеется, нет. Уже нет. Я сижу, чтобы поставить западню.
— Западню. Чудно. Весьма умно, о Верховный Маг.
— Согласен. В следующий раз оно подойдет ближе.
— Ты думаешь, я на это куплюсь?
— Верь или не верь, Калам. Что мне? Хотя если старейший друг мне не верит…
— Худа ради, Быстрый. Я НИКОГДА тебе не верил!
— Как обидно. Мудро, но все же обидно.
— Скажи мне кое-что… Как ты ухитрился спрятаться у врат Худа, когда рядом стояли и смотрели Паран и сам Худ?
Раздалось фырканье. — Они же были отвлечены. Нет лучшего места скрыться, чем на самом виду.
— А они как раз мир спасали.
— Толкнули камешек в лавину. Остальное свершил кто-то другой. Не знаю кто или что. Скажу лишь, что эти падающие солнца… они были полны голосов.
— Голосов?
— Громадные куски камня. Нефрит, плывущий со звезд. И в этих разломанных горах или что они там, в них были души. Миллионы душ, Калам. Я СЛЫШАЛ ИХ!
"Боги! Теперь понимаю, Быстрый, почему ты внизу". — Это… сверхъестественно. Я трясусь как в ознобе от одного рассказа.
— Знаю. Со мной то же.
— Так как ты спрятался от Худа?
— Разумеется, стал частью врат. Еще один труп, еще одно взирающее лицо.
— Эх, вот это было умно.
— Еще бы.
— И каково было среди всяких костей, тел и прочего?
— Вроде бы… уютно…
"Могу себе представить". Калам снова оскалил зубы. "Погоди… интересно… все ли в порядке с нами?" — Быстрый, ты и я…
— Что?
— Думаю, мы безумцы.
— Ты — нет.
— Как это?
— Ты тормозишь. Нельзя думать, что ты безумец, если ты уже безумец. Понял?
— Нет.
— Я же сказал, тормозишь.
— Ну, — пробубнил ассасин, — это утешение.
— Для тебя. Шш! — Маг схватил Калама за рукав. — ОНО ВЕРНУЛОСЬ! Ближе!
— Совсем рядом? — шепотом спросил Калам.
— Боги! Надеюсь, что нет!
* * *
Один жилец на каюту; в окружающих закутках и кабинках ютится оцепление Алых Клинков, яростно защищающих ожесточенного, сломленного командира, но не желающих оказаться с ним в одном помещении. Хотя помещений на корабле очень не хватает. За солдатами хундрилы клана Горячих Слез, все до одного обуянные морской болезнью — воздух под палубой пропитался горечью желчи.
Итак, он остается один. Закутан спертым, вонючим воздухом. Ни один фонарь не отгоняет тьму, и это хорошо. То, что снаружи, соответствует тому, что внутри. Кулак Тэне Баральта снова и снова повторял себе, что это хорошо.
И'Гатан. Адъюнктесса послала их в малом числе, зная, что случится резня. Она не желала, чтобы ветераны подрывали ее авторитет. Она хотела избавиться от Клинков и моряков — от солдат вроде Каракатицы и Скрипача. Она, вероятно, работала над этим, сговорившись с самим Леомом. Слишком совершенны, слишком хорошо подгаданы пожар и всеобщая гибель. И сигналы были — те самые дураки с лампами на крышах и вдоль стен.
Да и время года… Город, полный масла, урожай оливок — она не гнала армию за Леомом, она вовсе не спешила, хотя любой верный командир успел бы затравить мерзавца задолго до входа в И'Гатан.
Да, поистине… дьявольская точность.
И вот он изуродован, заперт в скопище проклятых предателей. Но снова и снова ход событий, как кажется, стремится сорвать изменнические, человеконенавистнические планы Адъюнктессы. Выжившие среди морской пехоты, среди них Лостара Ииль. Быстрый Бен неожиданно сумел отразить атаку магов Эдур. О да, солдаты доносят ему все крупицы новостей. Они поняли — хотя ничем не обнаруживают подозрений — но он видит по глазам, поняли. Необходимое свершится. Скоро.
Если бы их смог вести сам Кулак Баральта! Тэне Баральта, Калека, Преданный. О да, таковы будут его прозвища. Будет и культ его имени, как есть уже культы малазанских героев. Кольтен. Балт. Бариа Сетрал и его брат Мескер из Алых Клинков.
Тэне Баральта должен оказаться в их компании. "Только их компания достойна меня", повторял он.
Один глаз еще может видеть. Почти… При свете дня перед ним клубится дымка, и боль, такая боль — он не может даже шевелить головой — о да, целители работают — с тайным приказом ошибаться, оставлять его в преисподней тугих рубцов и фантомных болей. Он знает: едва выйдя наружу, они хохочут, радуются видимому успеху своих обманов.
Ну, он сумеет вернуть им "дары" с большим привеском. Всем этим "лекарям".
В теплой, мягкой тьме он лежит на койке и смотрит в потолок. Трещат и стонут невидимые вещи. Крыса снует вдоль и поперек убогой каюты. Его часовой, его страж, его пленная душа.
Странный запах донесся, сладкий, обволакивающий, вызывающий онемение; он чувствовал, что боли утихают, дергающие нервы успокаиваются.
— Кто здесь? — прокаркал раненый.
Ответ прозвучал хрипло: — Друг, Тэне Баральта. Тот, чье лицо поистине подобно твоему. Как и ты, преданный всеми. Нас с тобой бьют и терзают, чтобы снова и снова напомнить: не доверяйте тому, кто не отмечен рубцами. Никогда. Истина в том, друг мой, что лишь смертный, что был сломан, может выйти с другой стороны исцеленным. Новым и — для упавших перед ним врагов — ослепительно ярким. Так? Сверкающее белое пламя правоты. Обещаю тебе — этот миг будет сладостен!
— Привидение, кто послал тебя? — зашипел Баральта. — Адъюнктесса? Демон — убийца, чтобы закончить…
— Конечно, нет. Даже бросая такие обвинения, Тэне Баральта, ты понимаешь их ложность. Она могла бы убить тебя в любое время.
— Солдаты защитят меня…
— Она не убьет тебя, — раздавалось во тьме. — Зачем? Она уже выбросила тебя, жалкую, бесполезную жертву И'Гатана. Ей неведомо, Тэне Баральта, что твой разум жив, что он остр, как и всегда, что ты готов судить и лить кровь нечестивых. Она слишком довольна собой.
— Кто ты?
— Я Гетол, Глашатай Дома Цепей. Я здесь ради тебя. Только ради тебя — ибо мы ощутили, о, как мы ощутили, что ты рожден для величия.
"Ах, какая страсть в его голосе… но нет. Погоди, будь сильным, покажи этому Гетолу свою силу". — Величие. Да, Глашатай, я всегда знал это.
— И время пришло, Тэне Баральта.
— Неужели?
— Ты чувствуешь наш дар? Ослабление боли?
— Да.
— Хорошо. Этот дар твой, будут и иные.
— Иные?
— Твой глаз, Тэне Баральта, заслужил не только туманную нечеткость. Не так ли? Острота зрения должна равняться остроте ума. Это кажется справедливым, естественным, правильным.
— Да!
— Такова будет награда, Тэне Баральта.
— Если я сделаю… что?
— Потом. Детали будут не сегодня. Перед новой беседой испытай свою совесть, Тэне Баральта. Подготовь планы. Ты возвращаешься в Малазанскую Империю, не так ли? Отлично. Знай, что тебя ожидает Императрица. Тебя, как никого иного в армии. Готовься.
— О, я буду готов, Гетол.
— Мне придется уйти, дабы не обнаружить себя. Слишком много шпионов притаилось в армии. Осторожнее. Никто не…
— Я верю своим Алым Клинкам.
— Если необходимо, можешь использовать их. До встречи, Тэне Баральта.
Снова тишина, мрак снаружи и внутри, неизменный и ничего не меняющий. "О да, рожденный для величия. Они увидят. Когда я поговорю с Императрицей. Они увидят".
* * *
Лежавшая в гамаке (днище верхнего, плетеная сетка и грязный матрац, находилось на расстоянии руки) Лостара Ииль старалась дышать тихо и ровно. Она могла расслышать даже биение своего сердца, даже шум крови в ушах.
Солдат с койки внизу хмыкнул и негромко произнес: — Он начал разговаривать сам с собой. Плохо дело.
На протяжении примерно пятидесяти ударов сердца за стенкой каюты Тэне Баральты бормотал голос. Сейчас он, вроде бы, смолк.
"С самим собой? Вряд ли. Это, черт меня дери, была беседа!" При этой мысли она закрыла глаза, желая заснуть, забыв о мерзком кошмаре, в который превращается командир: маслянистый блеск глаз, мышцы, ставшие жиром на угловатом костяке, уродливое лицо, обмякшее и перекошенное везде, где его не держат грубые рубцы. Бледная кожа, пучки слипшихся от давнишнего пота волос.
"Основа его души выгорела. Теперь там лишь злоба, пестрый сплав низких, недостойных побуждений.
А я теперь снова капитан под его командой. Чего он хочет от меня? На что надеется?"
Тэне Баральта прекратил разговор. Ей тоже пора заснуть — если только рассудок сможет избавиться от бешеного течения мыслей.
"Ох, Котиллион, ты знал. Ты знал, что так будет. Однако оставил мне выбор. Выбор стал проклятием.
Котиллион, ты всегда играл нечестно".
* * *
Западное побережье Котальского моря изрезано фиордами, высокими черными утесами и огромными валунами. Поднимающиеся сразу над полосой прибоя скалы пестрят можжевельником с иглами такого темно-зеленого оттенка, что кажется черным. Большие вороны с красными хвостами кружат, хрипло и грубо кричат — словно хохочут — пикируя на зловещего вида корабли, которые приближаются к малазанскому флоту. Вороны опускаются к самой воде, чтобы снова лениво подняться на тяжелых крыльях.
Корабль Таворы сейчас рядом с флагманом Нока; адмирал только что перебрался на борт Адъюнктессы, чтобы встретить Напасть.
Кенеб восхищенно следил за надвигающимися судами. Каждое представляло собой два больших дромона, соединенных арками, чтобы создать циклопических размеров катамаран. Ветер утих, и корабли Напасти выставили по два ряда весел (с внутренней стороны каждого корпуса они были укорочены).
Кулак насчитал тридцать одно гигантское судно. Они шли широким клином, оставляя между собой значительную дистанцию. Носовые балки были украшены волчьими головами, за ними виднелись баллисты; по бортам висели ряды прямоугольных бронзовых щитов, отражавших тусклое солнце.
Когда передовой корабль приблизился, гребцы подняли и втянули весла.
Один из офицеров Нока произнес: — Посмотрите на пространство между корпусами. Под водой тоже есть поперечные балки, и на них укреплены тараны.
— Было бы поистине неумно, — отозвался Нок, — напрашиваться на бой с этой Напастью.
— Но кто-то уже напросился, — указала Адъюнктесса. — На обшивке передового судна повреждения от магического огня. Адмирал, ваши соображения о возможной численности команды на бортах?
— Полагаю, до двух сотен морской пехоты — или как она у них зовется — на каждом дромоне. Четыреста матросов, включая тех, что на веслах. Или там сидят рабы?
Они заметили, что между корпусов флагманского катамарана спускают боевой челн, солдаты в доспехах прыгают в него и берутся за весла. Затем к ним присоединились еще трое. Двое из них носили железные шлемы с длинными нащечными пластинами и кольчужными воротниками. Серые плащи, кожаные рукавицы. Третий — высокий, худой, лысый мужчина — носил длинную, тяжелую рясу из темно-серой шерсти. Кожа у них была светлая; остальные намеки на их происхождение скрыты доспехами.
— Слишком много кольчуг для одного челна, — буркнул какой-то офицер. — Перевернется — и дно моря украсят двадцать кучек ржавчины.
Челн прошел над подводным тараном и полетел словно на крыльях — так быстро и слаженно вздымались весла. Через несколько мгновений тихий приказ заставил весла исчезнуть — кроме одного, у матроса на корме. Он развернул его, заставляя челн причалить к борту малазанского флагмана.
По команде Нока моряки бросились на помощь прибывшим.
Первым на борт ступил широкоплечий здоровяк в черном плаще. Под толстой шерстью тускло блестела смазанная, также черная кольчуга. На эфесе длинного меча виднелось украшение в виде волчьей головы. Представитель Напасти помедлил, осматриваясь, и пошел к Адъюнктессе. В это время показались другие. Среди них был человек в рясе; он крикнул что-то тому, кого Кенеб счел начальником. Тот замер и повернул голову. Голос из — под глухого шлема заставил Кенеба вздрогнуть: он был явно женским.
"Чертова великанша — даже наша тяжелая пехота дрогнет при встрече с такой…"
Она тоже сказала что-то. Лысый мужчина ответил одним словом; женщина в доспехах поклонилась и отошла в сторону.
Мужчина в рясе ступил вперед, глядя в глаза Адъюнктессе. — Мезлане, привет вам, — произнес он.
"Он знает малазанский. Да, это поможет договориться".
— Привет и вам, Напасть, — ответила Тавора. — Я Адъюнктесса Тавора Паран, а это Адмирал Нок…
— О да, ваши имена известны нам, сиры. — Говоривший низко поклонился Ноку, который явно удивился, но ответил тем же.
— Вы хорошо знаете наш язык, — отметила Тавора.
— Извините, Адъюнктесса. Я Дестриант Ран'Турвиан. — Он показал на стоявшую рядом великаншу. — Это Смертный Меч Кругхева. — Затем он шагнул вбок и поклонился солдату, стоявшему в двух шагах сзади: — А это Надежный Щит Танакалиан. — Дестриант перешел на родной язык; по его слову Смертный Меч и Надежный Щит сняли шлемы.
"Да уж, это крутые, тертые солдаты". Волосы у Кругхевы были стального оттенка, глаза синие; угловатое обветренное лицо покрыто шрамами, однако черты довольно приятные. Надежный Щит, напротив, был молод. Ростом он уступал Смертному Мечу, но шириной плеч превосходил. Волосы были светлыми, соломенного оттенка, а глаза темно — серыми.
— Ваши корабли прошли через бой, — заметил адмирал Нок.
— Да, сир. Мы потеряли четыре судна.
— А Тисте Эдур, — спросила Адъюнктесса? — Они сколько потеряли?
Дестриант вдруг поклонился Смертному Мечу. Женщина ответила на сносном малазанском: — Не уверена. Может, двадцать, ведь мы отбили их колдовство. Ладьи у них верткие, но недостаточно крепкие. Тем не менее, бились они стойко и пощады не просили.
— Вы преследуете оставшихся?
— Нет, сир, — ответила Кругхева и замолкла.
Дестриант снова взял речь: — Благородные сиры, мы ожидали вас. Мезлан.
Он повернулся и занял место рядом с Надежным Щитом.
Кругхева подошла к Адъюнктессе. — Простите меня, адмирал Нок, — сказала она, не сводя взгляда с Таворы, и обнажила меч.
Все малазанские офицеры — и Кенеб, разумеется — начали нашаривать рукояти клинков.
Однако Адъюнктесса даже не вздрогнула. Оружия при ней не было вовсе.
Во всю длину выскользнувшей из ножен стальной полосы была нанесена гравировка: два волка в стремительном беге. Каждый завиток шерсти отчетливо виден, клыки зверей отполированы особо тщательно и сверкают, глаза — черненые пятна. Клинок был превосходно выкован и блестел, тщательно смазанный; по краю шел ряд зазубрин.
Смертный Меч прижала меч к груди, держа его горизонтально; в словах ее звучала торжественная скованность. — Я Кругхева, Смертный Меч Серых Шлемов из Напасти, клятвенник Зимних Волков. Смиренно приемля то, что грядет, я передаю свою армию под твое начало, Адъюнктесса Тавора. Наш вклад: тридцать и один "Престол Войны", тринадцать тысяч и семьдесят девять братьев и сестер Ордена. Адъюнктесса Тавора, нас ждет край мира. Во имя Тогга и Фандерай мы будем сражаться, пока не умрем.
Все молчали.
Смертный Меч преклонила колено и положила меч к ногам Таворы.
* * *
На носовой надстройке стояли Калам и Быстрый Бен, наблюдали церемонию на главной палубе. Колдун все время бормотал под нос; это раздражало Калама настолько, что он оторвал взор от сцены внизу (Адъюнктесса как раз, столь же торжественно, как и Смертный Меч, поднимала меч и возвращала его Кругхеве).
— Потише, ты! — зашипел ассасин. — Да что такое?
Маг бросил на него полубезумный взгляд: — Я узнаю этих… эту Напасть. Титулы, чертова обрядность и высокий стиль. Я узнаю этих людей!
— И?
— И… ничего. Но скажу тебе, Калам… Если теперь на нас нападут — горе нападающим.
— Ассасин хмыкнул: — Серые Шлемы…
— Шлемы, Мечи… ради всех богов! Мне нужно потолковать с Таворой.
— Наконец-то!
— Мне действительно нужно.
— Иди и представься, Верховный Маг.
— Ты с ума спя…
Калам глянул на толпу внизу, отыскивая причины внезапной немоты Быстрого Бена: Дестриант Ран'Турвиан смотрел прямо в глаза магу. Носитель рясы улыбнулся и приветственно поклонился.
Все повернули головы.
— Вот дерьмо, — простонал Быстрый Бен.
Калам состроил рожу. — Великий маг Бен Адэфон Делат, — шепнул он, — Повелитель Высокого Стиля.
Глава 21
Книга Пророчеств открывает дверь. Нужна другая книга, чтобы ее закрыть.
Жизнь Странника Духа Кимлока,
Торбора
Служанка серебряными щипчиками возложила на курильницу еще одну круглую пачку ржавого листа. Фелисина Младшая потянулась к трубке, взмахом руки прогоняя служанку и с удовольствием наблюдая, как старуха согнулась столь низко, что чуть не раскроила лоб о камни, встала на четвереньки и выползла наружу задом наперед. Еще одно Кулатово правило обхождения с Ша'ик Возрожденной. Ей уже надоело спорить — если дураки желают поклоняться ей, пусть поклоняются. В конце концов, она в первый раз в жизни оказалась в ситуации, когда каждое ее желание ревностно ублажают; а эти желания — она сама удивляется — день ото дня растут в числе.
Душа ее словно стала котлом, требующим наполнения — но на самом деле бездонным. Они все время кормят ее — она стала тяжелой, покрылась складками нежного жира под грудями, на животе, на заду, на бедрах, даже подмышками. Нет сомнения, так же изменилось и лицо (она запретила размещать зеркала в тронном зале и комнатах).
Не только пищи было в избытке. Вино, ржавый лист, а теперь и любовные забавы. Дюжина слуг из ожидающих снаружи взята специально, чтобы доставлять удовольствия плоти. Поначалу Фелисина была шокирована, даже разгневана — но надолго ее не хватило. Она поняла — это еще одно извращенное правило Кулата. Он предпочитал вуайеризм; много раз она слышала хлюпанье и стук камешков — это старик сладострастно и возбужденно подглядывал за ней из-за занавеса или ширмы.
Теперь она поняла суть нового бога. Наконец-то. Бидиталь был совершенно неправ — это не вера воздержания. Апокалипсис проявляется в излишествах. Мир тонет в неумеренности; как ее душа — бездонный котел, так и душа всего человечества. Она — просто показательный пример. Как они пожирают всё вокруг, так и она будет.
Она Ша'ик Возрожденная, ее роль — ярко блеснуть и быстро умереть. В смерти лежит истинное спасение, тот рай, о котором всё твердит Кулат. Фелисина Младшая пыталась вообразить себе рай — и, как ни странно, он представлялся ей продолжением нынешнего состояния. Когда каждая блажь удовлетворяется без возражений и колебаний. Тревожит ее только одна мысль: все это предназначено лишь одной Фелисине, держится на указах Кулата. Не будет ли нынешняя роскошь — парад наслаждений, обещанный другим только в посмертии — вознаграждена посмертием жестокого рабства и служения чужим капризам?
Кулат уверял, что беспокоиться не нужно. В жизни она — воплощение рая, символ и обещание. А после смерти она получит прощение. Она же Ша'ик Возрожденная, а эту роль не получает случайная прохожая. Ей оказано доверие.
Доверие оказалось самой глубокой формой порабощения. Кулат умел убеждать, хотя тонкая ниточка сомнений сохранилась глубоко внутри — мысли, робко пролетающие одна за другой: "без излишеств мне было бы лучше. Я стала бы прежней, такой, как в пустошах с Резаком и Сцилларой, с Серожабом и Геборием Руки Духа. Никаких слуг. Я могла бы сама заботиться о себе, ясно видя, что жизнь умеренная и подвластная воле лучше нынешнего разврата. Я поняла бы, что в их смертном раю насаждают не цветы, а пороки, кормят ядовитые побеги, высасывающие из меня жизнь… пока я не оказываюсь лишь с… с этим вот.
Этим вот… Даже разум изменяет". Фелисин Младшая старалась сосредоточиться. Перед ней двое мужчин. Они стоят тут уже долго, поняла она вдруг. Кулат представил их, хотя это было не обязательно — она знала, что они явятся; она узнала обоих. Суровые, побитые жизнью лица, потоки пота под слоями пыли, рваные кожаные доспехи, круглые щиты, скимитары у бедер.
