Кухар Петр Михайлович

1927 г.р. ур. с. Павликовцы (Украина), проживает в г. Балабаново Боровского р‑на Калужской обл.

 

До войны учился в школе. Окончил 8 классов. После поступил в железнодорожное училище на станции Ракета, что в Львовской области. Учеба шла хорошо, с успехами, и очень нравилось данное училище. Но началась война, которая дала о себе знать сразу в первую ночь 22 июня 1941 года, так как наша школа находилась в 8 км от границы с Польшей. Начались бомбежки и обстрелы с первой минуты начала войны, и нам пришлось убегать в лес для безопасности. Время шло, и наши руководители решили сразу эвакуировать остатки людей, которые не успели разбежаться. Дошли мы до следующей станции пешком, где нас посадили в эшелон, который повез в г. Львов.

По пути от Каменки‑Струмиловой до Львова нас несколько раз обстреливали фашистские самолеты, несмотря на то, что наш эшелон сопровождали истребители. Далее эшелон с беженцами и нашими львовскими студентами повезли в глубь нашей Родины. Здесь‑то и началась наша новая жизнь без еды и средств к существованию, под страхом бомбежек и обстрелов постоянно летевших фашистских самолетов, преследовавших наш эшелон.

Прошло время, и я вернулся домой. Была осень 1941 года. Весной 1942 года приехали полицаи в наше село из района. Собрали много людей в конюшню, чтобы отправить на принудительные работы в район города Умань. Снарядили десятки повозок. Посадили нас на них и под присмотром полицейских увезли. Прошло несколько дней, я решил с ребятами убежать.

Ночью собрались тайком (хотя нас охраняли), убежали пешком по перелескам и второстепенным дорогам, так как везде можно было напороться на полицейских, особенно на мостах, которые усиленно охранялись немцами и венгерскими солдатами.

Через неделю мы вернулись домой, хотя показываться было нельзя до времени, так как могли нас расстрелять, поскольку мы были предупреждены перед угоном. Долгое время пришлось прятаться от людей и полиции.

Прошло время, к нам в село приехали полицаи. Много молодежи, которые вернулись, не доехав до места назначения, арестовали и поместили в лагерь г. Проскурова (сейчас г. Хмельницкий), где принудительно содержали нас в лагере, сделанном из бывшей школы, под присмотром полиции.

Каждый день гоняли на принудительные работы на строительство шоссейной дороги. Содержали в лагере более двух месяцев, а после отпустили домой, заменив другими рабочими. Работа была тяжелая и изнурительная под присмотром полицейских, немцев и местных шуцманов. Мы отдохнули некоторое время после лагеря.

24 сентября 1942 года приехала полиция в село и согнала весь рабочий люд села в конюшню, где объявили, что нас увезут в Германию. В случае, если кто попытается убежать, будет расстрелян на месте, а также родители, и дом будет сожжен. И после этого отобрали всех трудоспособных людей и насильно под конвоем увезли в Германию. Повезли нас в закрытых вагонах, охраняемых полицейскими войсками. По приезде распределили нас кого куда. Я попал к торговцу лесом в г. Шмидеберг Иосифу Треммеру. Для моих юношеских лет работа в лесу очень тяжелая. Кормили ниже среднего. И, проработав некоторое время, я со своим напарником решили убежать. Риск был большой – без подготовки, но невзирая ни на что, решились и ночью убежали. Долго шли пешком через горы Ризенгсбирги, а потом спустились вниз по ту сторону горы и доехали до г. Гиршберг. После залезли в вагон воинского эшелона, где везли лошадей и сено. Мы замаскировались в сене и приехали в Польшу в г. Катовице. Прошло много времени без еды, и мы решили сойти, чтобы найти где‑нибудь поесть. Мы боялись, чтобы не обнаружили нас часовые, ведь ходили они вдоль эшелона постоянно. Но нам удалось сойти, и мы оказались на окраине города.

Зашли к одному хозяину, попросили поесть. Он посадил за стол и, пока хозяйка готовила еду, хозяин куда‑то ушел. Не успели мы поесть до конца, как появился хозяин с двумя полицейскими и нас арестовали. После привезли обратно в Германию в г. Опельн, и посадили в тюрьму, предварительно прошли гестаповский допрос. Гестапо есть гестапо – побои, унижение и тюрьма.

Все, что у нас было с собой, все конфисковали, взамен побили плеткой и посадили в тюрьму. Прошло много времени, на нас надели наручники, связав таким образом по три человека. Посадили в арестантский вагон, увезли в г. Бреслау. Тюрьма в то время была переполнена, так как много очень поляков привезли из Варшавы. Загнали нас в подвальные помещения, даже сесть негде и не на что. Кормили раз в сутки, так, кое‑что, даже не знаю, как назвать эту еду. Спали на полу цементном, на ночь давали три матраца на сотню человек. Подвал сырой. На час присел – вставай, следующий на очереди, и в таком положении просуществовали более месяца. Много людей не выдерживали, умирали. После подъехали автомашины крытые, посадили нас и увезли в концентрационный лагерь Грос Розен.

Сколько нас везли и как долго – не знаю, не помню. К концу дня привезли и выгрузили нас за проволоку колючую. Построили и в баню повели, предварительно раздели догола. Всю одежду забрали. Постригли и все волосы, где растут у людей, намазали какой‑то жидкостью, местами даже кожу сожгло этой жидкостью. Помылся и выходи. На выходе висела одежда на вешалке. Приказ брать одежду по порядку, невзирая на то, подходит она или нет по размеру, а также обувь деревянная, так называемые «голендры». Это в виде туфель, выдолбленных из дерева, цельные. Получилось, у кого большие, а кому и вовсе не налазят на ногу, и быстро на улицу – там и оделись. Было холодно, не более +2‑З°С.

На ночь загнали всех в барак, где занимались так называемым «спортом» – это значит поставили переводчиков несколько человек, чтобы переводили с немецкого на русский, польский, чешский, венгерский и другие языки. Они переводили и рассказывали распорядок, который существовал в лагере, как надо исполнять и до чего можно дослужиться в этом концлагере. Малейшее непослушание наказывается строго, вплоть до смерти и т.д.

После изучения правил поведения в концлагере многие остались навеки лежать на полу, их унесли в крематорий. По окончании этой экзекуции в два часа ночи выдали номера и иголку с ниткой, указали, как и где пришить эти номера, на это отведено 30 минут. Кто не успел – снова побои. Пришить на куртке слева на груди и на брюках с правой стороны выше колена. По окончании вышеуказанной работы бросили нам матрацы: один матрац на троих. В четыре часа утра подъем, помылись до пояса – и на улицу. Построили – и весь день занимались так называемым «спортом». Издевались как только вздумалось им. Кто не мог успевать по команде – его били, если упал – обливали холодной водой и снова с помощью плетки ставили на место. Кто не мог подняться – отправляли сразу в крематорий.

На третий день определили, кого куда, в какой барак и в какую команду. И только вечером третьего дня дали поесть суп из шпината без хлеба, так как нас еще на довольствие не поставили. На четвертый день утром налили три четверти литра черного эрзац‑кофе и погнали на работу в каменный карьер. Там мы работали ежедневно до изнеможения. Обед в 12.00.

Нальют три четверти литра баланды из брюквы или шпината – это суп. В 18.00 конец работы, гонят нас в лагерь, построив по пять человек.

Построение всего лагеря происходит ежедневно на плацу (площади), пока всех не пересчитают, только после этого команда «разойтись по баракам», а в случае, если кто‑то потерялся, стоим до тех пор, пока не найдут его живым или мертвым. Только после этого все расходятся по баракам. Вечером приносят хлеб по 300 граммов – суточный паек. Так называемый хлеб, содержимое этого хлеба – мука, опилки березовые, картофель или свекла, брюква – такая масса. Жиры давали один раз в неделю. Это маргарин, величиной с полспичечного коробка – недельная норма. И так день за днем без изменений, одно и то же.

Прошло более месяца, нас отправили в другой концлагерь, посадив в железнодорожные вагоны, закрытые пульманы. Сколько времени везли нас, не помню. Но все‑таки довезли до места назначения одних живыми, а других мертвыми, так как еды не давали и в туалет не выпускали, даже встать на ноги тоже не разрешали. Кто осмелился нарушить приказ, били до смерти. Привезли в новый концлагерь Либерозы (филиал концлагеря Заксенхаузен), что недалеко от г. Котбус. Лес, множество бараков и солдат охраны. Охраняли немцы, хорваты и другие.

Здесь свои порядки, всем поменяли одежду и присвоили другие номера, красный треугольник с буквой Р, внутри № 77315, поясняли, что номер – это ваше имя и фамилия и даже адрес. Там были разные обозначения: красный треугольник – значит политический, черный треугольник – саботажник, зеленый – бандит, желтый с красной каемкой – дезертир и т.д. В каждом треугольнике перед номером ставилась буква, что означало, какой национальности. Разместили нас по баракам. В каждом бараке четыре комнаты, в комнате 50 человек, койки трехэтажные.

Во главе барака назначался старший, в основном из немцев заключенных, с зеленым треугольником – бандит. И старшие по комнате – тоже большинство с зелеными треугольниками, иногда с красными треугольниками.

У старших блока или комнаты было достаточно власти, чтобы наказать любого виновного и невиновного, но проживающего в данном бараке.

Все мы были полностью не защищены, унижены до беспредела. В воскресенье выходной, но в этот день, как правило, был день экзекуции (наказания) по любому поводу. Например, замечен конвоиром на работе – присел или, если сильно холодно, некоторые поддевали на тело бумажный мешок из‑под цемента, чем спасались от холода, а с другой стороны, накликали на себя беду. Стоило заметить конвоиру или капо бумагу под одеждой, за это наказывали – по 20 или 40 плетей. Экзекуцию исполняли, построив весь лагерь буквой П, ставили станок, привернув винтами ноги и голову, предварительно сняв одежду. Били плетками. Если сильно кровь брызгала, то тело покрывали мокрой тряпкой и продолжали бить. После наказания редко кто выживал, а если выжил, то его метили краской – на всю спину круг и на груди тоже. Так что его не оставляли без присмотра ни в лагере, ни на работе конвоиры и капо (помощники из заключенных, в основном из немцев).

Работали в основном на стройке. Земляные работы и бетонирование. Пробыв в этом лагере более года, дошел в весе до 46 кг (а было 72). Того, кто не мог двигаться, ослаб, отправляли в крематорий.

В 1945 году, ближе к весне, фронт приближался к нашему лагерю и нас всех вывезли в основной концлагерь Заксенхаузен. Это очень большой и старый концлагерь, так как в то время уже шла 136000 серия номеров. Фронт приближался, были слышны ночью залпы орудий. Шел 1945 год, апрель месяц. Примерно 20 апреля нас эвакуировали своим ходом, колоннами по 1000 человек. Всех гнали, примерно 100000 человек, куда, неизвестно. Дошли слухи, что к морю, а там?..

Пищи никакой не давали. Иногда одну банку тушенки на 100 человек – и все. Кто не мог идти, расстреливали на месте и предупредили: шаг влево, вправо, то же самое, расстрел. На ночь укладывали в лесу, окружив охраной. Ели все, что можно было жевать, сосать: кору деревьев, траву, то есть все, что можно в рот взять.

Люди хотели выжить, зная о том, что конец войны близок. И вот примерно на шестой день после того, как нас угнали из лагеря, появились автомашины от Красного Креста, стали давать посылки с продуктами на двоих одну. Содержимое посылок: галеты, масло, молоко порошковое и сгущенное, консервы и т.д. Конечно, это помогло людям, оставшимся в живых, а другим наоборот. Поели все сразу – и заворот кишок. Дело в том, что при каждой остановке на ночь около половины людей, а иногда и больше оставалось на земле, не вставая умерли, а остальных, кто не мог двигаться, достреливали. Шло время. Нас гнали дальше и дальше, кто мог еще идти своими ногами. И вот наступил день 2 мая 1945 года. Нас загнали в лес, окружили охранники, а спустя некоторое время видим – стали редеть ряды охраны, а после обеда вообще исчезла охрана, и мы, видя все это, разбежались кто куда. Наступил час освобождения. Это было 2 мая 1945 года недалеко от города Шверин.

Разместились мы на ночлег в каком‑то поместье. Немного отдохнули, осмотрелись и обратились в полевой военкомат. 12 мая 1945 года я был призван в ряды Советской Армии и зачислен в 152‑й запасной стрелковый полк.

Возвращаясь немного назад, хочу сказать, что за время, пока нас гнали, узников Заксенхаузена, ежедневные страдания и голод, который мы испытывали, люди дошли до такой степени, что после каждого ночлега оставалось 10–15% на земле, которые никогда не проснулись. Так что из этого тысячного люда, если осталось в живых 25–30 тыс., не более, остальные остались лежать навечно.

Служба шла, нас обучали, откармливали понемногу, и мы становились снова людьми наравне с теми, которые не прошли такого страдания и унижения. Время службы прошло быстро, хотя пришлось нелегко, так как заболел глаз. Пришлось долго лечиться в полевом госпитале: дважды по три месяца. Результат: потеря зрения в левом глазе полностью. Стал инвалидом.

Демобилизован 22 октября 1946 года. «Годен к нестроевой службе по ст. 98 в пр. 1 НКО № 336 от 1942 г.» С 1955 г. работал в Боровской МТС трактористом, комбайнером. С 1955 по 1962 год работал в п/я‑500 подсобное хозяйство трактористом, комбайнером. С 1962 г. работал на а/базе 2921 сперва автослесарем, позже автомехаником и уволен по собственному желанию в связи с уходом на пенсию по возрасту. Всего проработал в автобазе 33 года.

 

Судьба шести

 

Лавринович (Степанова) Мария Ефимовна

1922 г.р., ур. дер. Климково Ленинградской обл., проживает в дер. Черная Грязь Жуковского р‑на Калужской области

 

Образование – учительница. Война застала в доме отдыха «Финский залив». Забрали на оборонные работы: военные аэродромы, противотанковые рвы. С образованием предложили на фронт. Взяли на Волховский фронт в разведгруппу. В 1942 г. из Ленинграда – в немецкий тыл. Задержана немцами – станция Будогошь (железная дорога Ленинград – Москва), в районе Тосма. Псков – тюрьма, из Пскова в Эстонию, г. Феллин и Фел. В 1944 г. – Германия. Концлагерь Равенсбрюк, концлагерь Маузельвиц. Работала в карьере. Лагерный номер 72608 Равенсбрюка С.У. В апреле 1944 г. концлагерь эвакуировали и на ст. Хевшид (Хевшиц), эшелон разбили, дальше вели пешком. Потом шесть узниц вместе со мной бежали: четыре москвички, я и одна ленинградка. Рема, Лиля, Софья, Нина, Фарида. Сейчас в живых Нина, Фарида (Москва) и я. Бежали лесом, оврагами. С трудом отпороли лагерные знаки, кое‑как зашили. Перешли речку Эгер вброд. Шли по дороге. Попали на хутор, мокрые, голодные, сказали, что эвакуированные и чех Франц Цигер дал укрытие. Но кормить нас было нечем. Жили у него до окончания войны. Потом признались, что бежали из концлагеря, но он не выгнал и не разрешил больше нам ходить побираться, добывать пропитание, а сам стал менять свои запасы сигарет на крупу.

Потом узнали, что кончилась война. Через комендатуру попали в госпиталь советских военнопленных Карле Бат (Карловы Вары) и там работали, пока эвакуировался госпиталь, все шесть девушек, в г. Эльст.

В 1945 г. осенью, примерно, в октябре‑ноябре, вернулись на станцию Луга (родные уехали по вербовке в Финляндию), устроилась на работу в ремесленное училище. А в марте 15 числа арестовали всех шесть девушек, судили в г. Ленинграде сроком на 10 лет. Потом полсрока сняли со ссылкой в Заполярье в совхоз. Литовцы, украинцы и русские: 58‑я статья. Потом снова гонение в 1948 г. В спецлагерь в Иркутской обл. Освободили, ссылка на севере.

1954 г. – реабилитировали, сняли судимость. И на руках никаких документов о тех годах, кроме «удостоверения реабилитации», которое утеряно в райсобесе. Пришлось запрашивать Новосибирскую обл., Министерство внутренних дел 6 июля 1954 г., свидетельство № 17508.

Но подтверждением всего все прошедшего, оказался журнал «Советская женщина». Чтобы разыскать всех шестерых девушек два года назад немка (дочь Франца Цигера, ей было 6 лет, когда девушки жили под кровлей ее родителей) немка по имени Иоганна обратилась в редакцию журнала с большим письмом. Просила разыскать всех женщин или хотя бы тех, кто остался в живых. И вот редакция журнала разыскала оставшихся в живых и устроила встречу сперва в Москве, потом в Германии.

Все встречи и впечатления с фотографиями начались в этом журнале, и все это у каждой из этих женщин. А сейчас их в живых осталось трое. И вот уже с этими документами Лавринович М. Е. (Степанова – девичья) обратилась в райсобес. Компенсации и добавки к пенсии пока не получает. Оформленные документы на компенсацию отправлены в Фонд взаимопонимания и примирения. Отказа не было, но и выплаты пока нет.

 

Со слов М. Е. Лавринович

записала А. Г. Никитичева.

8 октября 1994 г.