Николай I. Апогей самодержавия 11 страница

Все эти сложные условия и требования, какими оброс крестьянский переход, — черты умирания личной свободы крестьянина-тяглеца. Положение русского сельского хозяйства чрезвычайно обострено во второй половине XVI в., и переживаемый им кризис нарастает по мере развития колонизационного движения на юг и восток. Обостряется до крайности борьба землевладельцев за рабочие руки. Крестьянский переход вырождается в «вывоз» крестьян одними владельцами» из-за других с уплатой этим последним всего, что причитается им по крестьянскому «отказу». Смена владельцев лишь усугубляет крестьянскую зависимость, и мировые сделки, какими иногда заканчивались столкновения владельцев из-за вывоза крестьян, становятся очень близкими к продаже людей без земли. Все громче раздаются Жалобы на повальные побеги, от которых грозит серьезное расстройство и государевой службе и государеву тяглу. Правительственная власть встревожена обилием тяжб о беглых, о насильственном вывозе «не в срок и без отказу» и т. п., пытается их ограничить установлением пятилетней давности для иска о возврате беглого, но эта мера, проведенная царско-боярским правительством, вызывает упорное недовольство служилой землевладельческой массы. которую она ослабляла в борьбе с крупными владельцами за рабочие руки. И дворянство будет упорно добиваться отмены этих «урочных лет», пока царская власть после уступок в виде продления срока давности не отменит ее вовсе в Уложении царя Алексея. В том же Уложении было выполнено и другое, еще более существенное, домогательство дворянства — установлено вечное закрепощение всего населения владельческого имения, а не одних тяглых дворохозяев, по переписным книгам, кто за кем в них записан. Эти уступки требованиям землевладельческого дворянства не только не противоречили интересам «государева дела», но вели к лучшему обеспечению ратной повинности; подлинный учет средств, наличных для ее несения, требовал, как не раз указывали челобитные служилых людей, сообразования ее размера с количеством не числа «четей» земли, а рабочих сил по числу крестьянских дворов в дворянском имении. Найдя в землевладельческом дворянстве свою главную опору после разгрома и упадка старого боярства, царская власть его интересам приносит в жертву интересы трудового сельского люда. С конца XVI в. ряд распоряжений верховной власти приостанавливает крестьянский переход и крестьянский «вывоз» в отдельных областях государства или по отношению к отдельным крупным единицам землевладения на «заповедные годы», то на указный срок, то вообще впредь «до государева указу», который заменит «заповедные годы» — «выходными».

Такое разрешение «выхода» было предоставлено Борисом Годуновым в виде «вывоза» определенным разрядам землевладельцев на два года, но после Смуты крестьянский выход во всех его формах исчез из русской жизни и живет только в крестьянских мечтах и толках о выходных годах, да в укоризнах царской власти, что «при прежних государях бывали выходы, а при вынешнем государе выходов нет».

Московское царство вполне подготовило то слияние крестьян с холопами, которое закончено в законодательстве Петра Великого в связи с его податной реформой. Крестьяне вотчин и поместий — «крепостные» люди, право на которых доказывается владельцами по «крепостным» документам разного рода — писцовым и переписным книгам, купчим и духовным грамотам. Не к земле прикреплен крестьянин, а к личности владельца, не земельная, а личная зависимость составляет существо его положения. Уложение царя Алексея рассматривает крепостных крестьян как живую собственность владельца, когда допускает их личную ответственность за него, подвергая их «правежу» по взысканиям с их господина, или выдачу одним владельцем другому взамен беглых крестьян иных «таких же» из населения его имения. И волостные крестьяне, государевы сироты, бесправные перед державной властью, будут по следам Московской Руси признаны в императорский период крепостными государства, с которых идет в казну сверх общего податного тягла особый оброк, подобный тому, что владельческие крестьяне платят своим господам, а в XIX в. попадут в заведование министерства «государственных имуществ». Московское самодержавие коренилось в глубоком закрепощении всех разрядов населения.

Политическое здание Московского царства строилось на самодержавном властвовании над всеми силами и средствами страны. Осуществление подобного властвования требовало постоянного и весьма интенсивного напряжения организующей и правящей деятельности центрального правительства.

Вотчинному самодержавию всего более подходило бы вотчинное управление. Но волостели Московской Руси не стали зерном развития бюрократии слуг московского государя. Размеры территории и разбросанность населения при слабо развитых внутренних связях и сношениях делали задачу создания прочной административной сети — прямых орудий центральной власти — непосильной для Московского царства. Волостели остались такими же кормленщиками, какими были наместники, элементом той же боярской системы управления, которая тяготила центральную власть своей дороговизной и притязательностью, тягостью для населения и слабой деятельностью, бесплодной для пользы «государева дела» и для элементарных нужд охраны порядка и безопасности в местной жизии. Преодолеть всю эту устарелую форму управления местными делами стало очередной задачей Московского государства, как только оно сложилось к началу XVI в. Во второй четверти этого столетия правительство вступает на путь реформы местного управления. Оно идет навстречу челобитьям местных уездных обществ, их жалобам на крайнее развитие грабежей и разбоев, на бездеятельность власти, на большие убытки и малую пользу от присылаемых из Москвы специальных сыщиков и обыщиков,  решается возложить местные задачи государственного управления на ответственную самодеятельность общественных организаций. В 30-х гг. XVI в центральная власть, сохраняя за крестьянскими волостными мирами и городскими посадскими общинами их прежнее значение, передает уездным всесословным обществам «губное» дело охраны общественной безопасности, полицейскую власть и уголовный суд. В 50-х гг. идет отмена кормлений с передачей всех функций наместничьего и волостельского управления выборным от местных тяглых общин. Так были использованы для зарождавшегося на новых основаниях государственного управления исконные навыки земской самодеятельности по сбору тягла, защите общественного порядка и безопасности и отправлению правосудия. На губных старост и целовальников возложена обязанность борьбы с «лихими людьми», их розыска, преследования, суда над ними и расправы под строгой ответственностью и контролем московского Разбойного приказа. На земских старост, излюбленных голов и земских судеек — ответственное заведование тяглом и всеми повинностями населения и суд по гражданским делам среди местных людей. Притом царская власть рассматривала эту земскую реформу как льготу для населения, избавляемого от кормленщиков, и возложило на него за такое пожалование особый «окуп» в виде уплаты «оброка за намесничь корм». Однако, по существу, подобная организация местного управления была более ответственной повинностью, чем льготой. В основе земских учреждений XVI в. лежал тот же принцип круговой поруки, принудительного «выбора за руками» для отбывания государственной повинности и даровой службы «государеву делу», на котором построена затем финансовая служба столичного купечества и провинциального торгового люда.

Широкая организация общественной службы во всех отраслях государственного управления давала возможность обходиться весьма упрощенной административной системой, приспособленной для эксплуатации на государственные нужды личных и экономических сил страны, хотя и непригодной для более сложных и творческих задач центральной власти. Эта власть могла, при таких условиях, держать постоянных агентов лишь в некоторых пунктах для специальных целей — воевод в пограничных городах, городовых приказчиков в крепостях и т. п., обходясь в остальном работой общественных групп и их выборных или временными посылками московских служилых людей для срочных поручений. Элементарный уклад народно-хозяйственного быта и слабое развитие внутренних культурно-экономических связей между отдельными областями Великороссии суживали задачи и ослабляли интенсивность управления ее бытовой жизнью.  Московский центр искал лишь таких форм этого управления, которое могли бы обеспечить, с наименьшей затратой его сил и его средств, исправное отбывание службы и тягла. Стягивая к себе все более значительные элементы землевладения и торгово-промышленного капитала, этот центр выработал из социальных групп, которые имели руководящее значение в сфере основных экономических сил страны, орудия своего властвования над ними и остальное «государево дело» (в более широком смысле слова) мог переложить на ответственную самодеятельность местных общественных организаций.

Так получился весьма напряженный социально-политический строй Московского государства: весь строй земских сил определен задачами служения «государеву делу». А над ним выросла организующая, руководящая и контролирующая всю государственную работу система центральных учреждений — боярской думы и приказов.

Разногласие наших ученых (Сергеевич против Ключевского) по вопросу о том, была ли боярская дума «учреждением» в том строгом значении, какое это понятие получило в юридически оформленном бюрократическом строе управления, имеет свой глубокий смысл, как имело его и парадоксальное утверждение Сергеевича, будто указание в царском Судебнике нормального порядка издания новых узаконений по всех бояр приговору было попыткой законом ограничить царское самодержавие. Самодержавная власть стремилась превратить думу в высшее «приказное» учреждение, личный состав которого и вся деятельность целиком зависели бы от ее воли. При сохранении за боярской думой, в силу окрепших местнических традиций, аристократического характера, а за боярской средой самостоятельного общественно-политического влияния, это учреждение плохо укладывалось в рамки хоть и высшего, но исполнительного и совещательного органа приказного управления. Только разгром боярских традиций и боярской силы в суровые годы Грозного и в Смутное время осуществил перерождение старой боярской думы в учреждение, которое стало и политически и социально бесцветным орудием царской власти. Собрание «бояр всех» теряет в XVII в. реальное значение, вырождаясь в церемониальный момент торжественных выступлений царской власти; подлинная государственная работа сосредоточивается либо в заседании ближних, комнатных бояр государева «верха», либо в деятельности отдельных боярских комиссий и административных заседаний «Расправной палаты», как органов приказного дела. Такое перерождение боярской думы стало возможным и неизбежным при окончательном торжестве приказного бюрократического строя всего управления в Московском государстве.

Преобладание и быстрое развитие приказного начала в московской государственной жизни было главным политическим результатом великого кризиса, пережитого в начале XVII в. Условия, которые привели к этому кризису, коренились глубоко в строе народной и государственной жизни Московской Руси. Замкнутая в себе внешними давлениями татарской и литовской силы, Великороссии внутренно окрепла и сплотилась под властью Москвы. Ее силы, подобранные и скованные в национальное государство под самодержавной властью в борьбе за существование, перешли с роковой неизбежностью. обусловленной общими политико-географическими отношениями, от организации самообороны в наступление и сломили преграды для нового подъема колонизационного движения в южном и восточном направлениях. Борьба за торговые и колонизационные пути выводит Великороссию в ряде быстрых успехов далеко за ее этнографические пределы. Завоевание Поволжья и движение в бассейн Дона, в бассейн Днепра через Северскую украйну, а через Новгородскую область к Балтийскому морю ставит исторически молодое Великорусское государство перед вековечной исторической проблемой организации политической жизни в сложном и неустойчивом хаосе отношений великой Восточно-Европейской равнины. Великороссия вступает на путь созидания Великой России. Ее только что собранные и элементарно сорганизованные силы раскидываются вширь ценой глубокого надрыва для экономического, социального и государственного равновесия центральных великорусских областей. Колонизация новых пространств, открывшихся для народнохозяйственной трудовой эксплуатации земледельческих и промысловых природных богатств, тяга к стародавним переселенческим и торговым путям всколыхнула население Великороссии и увлекла его на новое рассеяние. Вторая половина XVI в. — время внешней силы Московского государства и нарастающего кризиса его народнохозяйственной базы. В основе тех глубоких противоречий, какие раскрыты кризисом Смуты в социальном и политическом строе Московского государства, лежало одно, глубочайшее, экономическое противоречие— несоответствие наличных окрепших и организованных сил страны неустранимым запросам ее исторических судеб. Тревожными, жуткими предчувствиями полна письменность Московской Руси времен Ивана Грозного. Чуется, что почва колеблется под зданием Великорусского государства, колеблется его сила и уходит, растекаясь в открытых пространствах Восточно-Европейской равнилы. Судорожные, грозные приемы властвования царя Ивана Васильевича, когда он «всю землю яко секирою на полы разсече» — на опричнину и земщину, созданы отражением в его взбудораженной натуре ощущения стихийного процесса, в котором нарастало противоречие внешней мощи самодержавного царства, коренного надрыва его внутренней организованной силы. Экономический кризис обострил до крайности противоречия социальных интересов, разразившиеся в Смуте годами напряженной борьбы между отдельными социальными группами. Назревший кризис развернулся в «великую разруху Московского государства», как только — с концом династии «прирожденных» государей — пошатнулась внешняя Форма традиционного политического строя. Прекращение династии — грозная катастрофа для государства, построенного на началах вотчинной монархии. Оно подвергло тяжкому испытанию московское политическое здание в самых ее основах. Какие политические силы удержат единство государственной организации и поддержат ее внутренние связи без твердой опоры в том центре, который ее создал? Царская власть усилилась до полного самодержавия, уничтожая самостоятельное государственное значение и церкви и боярства. Она создала иные орудия своего правления в сильно централизованной организации служилого и тяглого классов. Носителями всей системы «государева дела» стали корпорации военно-служилого землевладельческого люда и торгово-промышленного класса Роль высшей иерархии «государевых богомольцев» и бояр, царских советников, сузилась до значения «царского синклита», стянутого к государеву «верху». Это — советники царской власти, без самостоятельного земского политического значения. Не у них ищет царь Иван Грозный выяснения общего учета сил страны и опоры в трудном решении, вести ли дальше борьбу за свободный доступ к Балтийскому морю и за западно-русские земли при переходе Ливонской войны в более опасную войну с польско-литовской Речью Посполитой, а у «совета всех чинов Московского государства» — у земского собора.

Этот новый тип государственного совещания явился естественным результатом коренной перестройки организованных общественных сил Московского государства. Прежние собрания «всех бояр», деятелей боярской думы и областного управления, вместе с «освященным собором» духовенства, даже расширенные призывом более широкого круга государевых служилых людей, уже не обеспечивали, особенно после отмены кормлений, достаточной осведомленности в подлинном положении страны и не выражали мнения всей среды, на деятельность которой опиралось царское управление, Подобно тем собраниям, и земские соборы XVI в. были, по выражению В. О. Ключевского, совещаниями правительства с агентами его власти. Но строй органов этого властвования был иной, иным стал и состав совещания: призываются приказные люди, служилые люди разных разрядов, группы лиц из торгово-промышленных организаций. Созыв всех «чинов» Московского государства вместе с боярской думой и освященным собором и образует то, что мы называем земским собором. В самом исходе XVI в., когда прервалось существование старой династии московских государей, такому собору пришлось сыграть роль основной политической силы государства в избрании на осиротевший царский престол Бориса Годунова. В смутные годы «великой разрухи Московскаго государства» в напряженном искании пути к восстановлению законной государственной власти крепнет сознание, что только в «совете всей земли», в земском соборе, — источник силы, которая может разрешить такую задачу. Организованные общественные группы — боярство и духовенство, служилый и тяглый классы, объединенные в лице своих представителей на земском соборе, воплощгют государственную власть в учредительном собрании, которое создало временное правительство «бояр, князя Дмитрия Пожарскаго с товарищами», а затем избрало на престол родоначальника новой царской династии — Михаила Романова. Но это был собор иного, по существу, состава, чем прежние соборы XVI в. Формальное различие было невелико с точки зрения людей той эпохи. Избрание так широко применялось при определении лиц на разные должности и службы, что применение выборного начала к лицам, предназначенным для участия в «совете всей земли», едва ли проводило сколько- нибудь резкую разницу между их значением и теми агентами правительственной власти, какие созывались на соборы XVI в. Избрание представителя на земский собор производилось в XVII в. так же, как «выборы за руками» на должности по губным и земским учреждениям, и такие выборные становились рядом с призванными на собор московскими служилыми людьми, которые могли быть созваны для обсуждения спешного дела и без формальных выборов. Однако, по существу, эти представители, являясь на собор по поручению своих избирателей с челобитными, где излагались пожелания и требования данной общественной среды, и настойчивым стремлением провести их в жизнь, были новым и значительным явлением московской жизни — народными, вернее — сословными ее представителями. Земские соборы Московской Руси не раз сравнивали с западноевропейскими сословными представительными собраниями. В их общей структуре и в той роли, какую они призваны были сыграть при переломе хода политической жизни страны, действительно, много сходного. Это явления одного исторического типа. Но в степени развития, какого этот тип достиг в разных странах Западной Европы и у нас на Руси,— глубокие и значительные отличия. Московская Русь по-своему и в иных условиях пережила тот момент исторической жизни, который обычно характеризуется по отношению к Западной Европе термином «сословная монархия». Основное отличие может быть определено тем, «то в странах Западной Европы возникновение сословных представительных собраний было необходимым и крупнейшим фактором самого собирания власти из ее феодального дробления и рассеяния; на Руси земские соборы явились фактором организации государственного дела в единодержавной и самодержавной монархии, закончившей собирание власти полной победой над удельно-вотчинным ее дроблением. Организованные общественные группы, призванные верховной властью к участию в обсуждении и решении государственных дел,  не были, как на Западе, носителями элементов политической власти, а воплощали в своем строе начало ответственных служб и повинностей по «государеву делу». Однако самое обращение царской власти в трудный момент государственной жизни к совету всех чинов Московского государства было попыткой найти в общественных силах страны опору и поддержку, выходящие за пределы безусловного повиновения государевых холопов и сирот. На соборах XVI в. руководящие общественные группы призваны к сознательному гражданскому участию в государственной работе. Кризис правительственной власти — основной политический мотив Смуты — призвал их к властным избирательным и учредительным действиям. «Всего мира безумное молчание» — тот морально-общественный грех, который, по мнению вдумчивого книжника-современника, навлек на Русскую землю Божью кару великой разрухи, должен был быть искуплен энергичным действием земского мира на спасение родины и разрушенного государственного порядка. В сложившийся уклад социально-политических отношений вливается новое содержание — общественное, гражданское и сословное. «Государево дело» приходится понять глубже и свободнее, как «дело земское», которое имеет свою высокую ценность, независимо от целей и интересов вотчинной державной власти. Общественные силы, которые доведены до этого сознания тяжкими испытаниями «великой московской трагедии», как прозвали Смуту поляки, пробуждены в самодеятельности и самосознанию. Это силы, сорганизованные старой властью и дисциплинированные в отбывании службы и тягла. Сплоченные в уездных и посадских ячейках, они выросли, благодаря централизованной системе организации и управления служилым землевладением и торгово-промышленным бытом, из тесных рамок местных областных интересов. «Великая разруха» заставила их остро пережить ценность государственного единства для землевладельческой и торгово-промышленной жизни.  И они поднялись на восстановление государства из развалин Смуты.

Однако тяжко жилось служилым и тяглым людям под высокой рукой царя и великого князя в годы царя Ивана, не одни бояре страдали от властного произвола. На них только резче и мучительнее отражались безудержные вспышки царского гнева, унизительные выверты царской подозрительности и жестокие судороги взбаламученного царского духа. Личному произволу царя они противопоставили требование гарантии личных и имущественных прав соблюдением правильных форм великокняжеского суда в судебных заседаниях боярской думы и протест против небрежения обычными порядками верховного управления выработки царских постановлений в «боярских приговорах». Эти основные начала традиционнной законности шли, по существу, много дальше отрицания практики опал и случайностей вотчинного усмотрения. Принятые последовательно и до конца, они заключали в себе отрицание бесправного положения государевых холопов и государевых сирот перед вотчинной самодержавной властью и ее полномочными органами. В крестоцеловальной записи, взятой с царя Василия Шуйского, бояре придали своему стремлению к гарантии от произвола царской карающей власти общий характер: царь Василий целует крест всем православным христианам, что будет судить их истинным, праведным судом, никаким недругам их не по правде не выдаст и будет их оберегать от всякого насильства. Брожение общественной мысли в бурные годы Смуты расширило и углубило этот протест против необеспеченности всех личных и имущественных прав при вотчинном строе власти и управления. Средние общественные слои — служилые и посадские люди — поднялись на защиту государственного порядка не только от разрухи его вражеской силой иноземцев и своих смутьянов; они ищут такого восстановления этого порядка, который обеспечил бы население от злоупотреблений властей и насильства «сильных людей», утвердил бы всемерно законность в деле суда и управления важнейшими государственными и общественными интересами. Восстановление правительственной работы тесно сплетается с потребностью ее упорядочения. Эти искания поднимаются, при благоприятных условиях, до прямой постановки основного политического вопроса — о безграничных, самодовлеющих полномочиях верховной власти. Договор об избрании на царство королевича Владислава устанавливаем ограничение единоличной власти царя боярской думой, боярским судом и «советом всей земли»; организация временного правительства над «всей землей» в подмосковном ополчении 1611 г., как и во втором нижегородском ополчении, выдвигает значение «земских приговоров» как основного источника всяких полномочий и правотворческих действий. Но такая постановка политической проблемы обусловлена исключительными обстоятельствами «безгосударного» времени, решением призвять на престол иноземного и иноверного кандидата, необходимостью вручить ополченским вождям высшие полномочия правления земским государственным делом. Она не окрепла в новую политическую доктрину, построенную на идее народовластия, а создана тревогой за судьбу насущных интересов при данных чрезвычайных обстоятельствах. Основные тенденции общественной массы, глубоко консервативной по всему укладу своих воззрений, шли по иному руслу — к восстановлению традиционного политическсго строя, к воссозданию династии «прирожденных государей» как привычной центральной силы государственного порядка. Много было затрачено историками усилий на разрешение в положительном смысле пресловутого вопроса о попытке формально ограничить власть новоизбранного царя Михаила, и вопрос этот до сих пор считается спорным. И это понятно, хотя бесплодны такие усилия. Понятно потому, что рядом с вопросом о мнимом ограничении царской власти в начале XVII в. стоят более содержательные и исторически значительные наблюдения над общественными настроениями эпохи, намученной потрясением всех основ гражданского быта. Жажда прочного успокоения страны и устроения ее быта, который был бы, наконец, поставлен «на вере, навеки непорушимо», создавала новые, более сознательные представления о государственном управлении, которое уже не только «государево дело», а «дело земское и Божие». Все настойчивее выдвигается самою жизнью задача устроения страны, а не только эксплуатация ее сил и средств на нужды «государева дела». Эволюция самого понимания задач государственной власти, характерная для XVII в., та эволюция, которая привела в конечном итоге к смене вотчинной монархии полицейским государством с его системой «просвещенной» опеки над всеми сторонами народной жизни во имя «общего блага», вырастала постепенно из крайне тяжких условий московской государственной и общественной жизни. Служилые землевладельцы и тяглые посадские торговцы добиваются закрепления за собой добытых устоев своего социального положения, обеспечения своих классовых интересов как приобретенных прав. Не участие в верховной власти их манит, а утверждение сложившегося социального строя как правоього, сословного. Их стремления направлены, прежде всего, на то, чтобы отстоять свои интересы от конкурирующих интересов общественных верхов — носителей крупного землевладения — и низов — крестьянской массы, закрепляя за собой перевес социальной силы, но также от произвола правящей власти. Они требуют определения своей сословности, ее признания и обеспечения. А в дальнейшем они не проявят большой политической настойчивости. Испытанная опора московского самодержавия, с ним выросшая, им и организованная, средние классы держат в руках основной народнохозяйственный капитал, и их

Интересы сивпадают, по существу, с интересами госу дарственной власти, которая расширяет в течение XVII ь свои заооты о дворянском землевладении и развитии торгово-промышленной жизни, а «общее благо» рассматривает под углом зрения их процветания. Политическая слабость сословного движения зависит, кроме того, от общего уклада тогдашней русской социально-экономической жизни. Незначительное развитие городской жизнь и торгово-промышленного оборота не давало опоры ро сту требовательности торгово-промышленного класса, который на Руси не дорос до экономической и культурной силы «третьего сословия»; на первом месте в русском сословном движении — землевладельческое дворян ство, которое сохранило все социальные и психические черты «служилого» класса. Сословные требования дворянства направлены на требование полного закрепощения крестьян с отменой «урочных лет» для сыска беглых и устранением свободы «выхода» для всего населения владельческой деревни, не одних только старожильцев- дворохозяев, бопее равномерного распределения служебной тяготы, соответственно количеству рабочей силы каждого имения, и служебного возвышения по заслугам вне зависимости от местнических привилегий боярства. Торгово-промышленный класс добивается устранения конкуренции других разрядов населения в торговом деле, реформы обложения, покровительственной политики против привилегий иностранного купечества. И оба сословия сходятся в настояниях на упорядочении судебного дела, чтобы суд стал ближе к населению и давал лучшие гарантии, особенно в делах против «сильных людей», бьют челом о возврате к тем временам, когда в суде участвовали представители местного земского населения. Сходились они и в протестах против привилегированного положения — особенно в государственных повинностях и подсудности — духовной и светской аристократии. И шаг за шагом они добиваются осуществления своих основных пожеланий. Только общественно-политический элемент этих пожеланий встретил решительный отпор. «Холопы государевы и сироты великим государям никогда не указывали», — отвечает царская власть на челобитья, которые, в ее представлении, выходят за пределы материальных сословных нужд; отвергает она мысль о восстановлении значения земского элемента в провинциальном суде и управлении, утверждая, будто «того никогда не бывало, чтобы мужики с боярами, окольничими и воеводами у расправных дел были, и впредь того не будет», сурово отвергает царская власть тягу сословных представителей к законодательной инициативе на земском соборе, отзываясь с крайним пренебрежением о «шуме», какой подымают избиратели из-за того, что их делегаты не добились выполнения «разных их прихотей в Уложении».

Сословные пожелания доходили до правительства в изобилии путем челобитных от разных сословных групп на земских соборах и помимо них. Правительство само их вызывало, призывая на земские соборы выборных, «которые умели бы рассказать обиды и насильства и разорения», и обещая, что обсудит с ними «всякие нужды и тесноты» населения и будет «о Московском государстве промышлять, чтобы во всем поправить, как лучше». Но выполняло оно из этих пожеланий лишь то, что было полезно и нужно для интересов «государева и земского дела», а выборных людей держало в положении полезных сведущих людей да покорных челобитчиков.  Земские соборы так и не вошли органическим элементом в политический строй Московского государства. Лишь в первые годы царя Михаила они — существенная опора еще неокрепшего правительственного авторитета, а затем сходят на роль голоса «всей земли», сословных ее элементов, к которому правительственная власть прислушивается деловито, но с возрастающим недовольством. Слишком громко звучит для ее слуха критика приказного управления и деятельности правящих верхов на соборах 40-х гг. XVII в. Эта критика вызывает острую тревогу в связи с народными волнениями, которых основной мотив — неводольство засильем приказной бюрократии и тяжким закрепощением всех общественных интересов государственной силой. Попытка отдать дело о псковском бунте в 1650 г на суждение земского собора дала настолько неудовлетворительные результаты, что власти приняли меры для усиленного наблюдения за «воровскими» речами, какие раздались в самой столице Правительство спешит свести на нет практику совещаний со «всей землей». Земские соборы 50-х гг. — по вопросу о борьбе за Малороссию — только внешняя форма, без подлинного живого содержания: опрошенные «по чинам — порознь» члены собора только повторяют готовое решение царя и его боярской думы. А когда московские торговые люди разных статей выступили в 60-х гг. с заявлением — по поводу запроса о средствах выйти из тяжелого финансового кризиса, созданного неудачной денежной политикой правительства, — что они не могут высказываться по столь важному вопросу, потому что это дело «всего государства, всех городов и всех чинов», правительство предпочло идти на решительное признание государственного банкротства, но не созывать земского собора.