Человек московского обитания 3 страница

Как оказалось, её скепсис имел под собой веские основания. Через неделю беременная девчушка стояла на том же месте. И так целый месяц. Потом незаметно пролетел год. Два. Так вот: прошло десять лет. Я окончил институт, защитился, сменил четыре работы и целую роту подруг. Три дня назад я шёл по этому злосчастному переходу и увидел ту же самую…нет, не девушку, конечно же, а взрослую беременную женщину.

Годы оставили на её лице суровый отпечаток, но она стояла в той же позе и с тем же скорбным выражением лица. Её табличка по-прежнему взывала к сознательности прохожих с просьбой помочь ей на жизнь, и была она на том же самом восьмом месяце беременности. А народ всё так же участливо бросал ей деньги в коробку. Удивительное постоянство, видимо, её маленький бизнес процветал. А теперь простая арифметическая задачка: сколько детей эта девица успела «нарожать» за это время? По самым скромным подсчётам у меня получилось десять младенцев.

Мать-героиня, не иначе!

***

Сегодня на КПП[5] стоит самый противный мент: маленький такой, пухленький, с толстыми лоснящимися щёчками. Про таких говорят: «вечный старшина». Уже пять лет меня знает, а всё равно берёт в руки «ксиву» и с подозрением меня разглядывает.

- Шапку снимите! – императивно потребовал старшина, показывая на мою кепку.

- Конечно, может ещё и штаны снять? Неужели не похож?

«Да уж, надо взять за правило хотя бы раз в неделю иконку скоблить», - подумал я.

- Умный нашёлся! Проходи, давай, не задерживайся!

Удостоверение благополучно возвратилось в мой карман.

Вообще жалко мне этих «вратарей», скучней этой работы не придумаешь. Только представьте себе: стоишь ты на одном и том же месте по восемь-девять часов, потом идёшь домой спать, а через сутки всё повторяется заново. И опять ты как «блуждающий биоробот» изо дня в день повторяешь одни и те же действия по заранее заданному маршруту. И никаких тебе отлонений, встрясок, сюрпризов. Жуть! В своей жизни до икоты боюсь только одного – монотонности:

КПП – дом – выходной – бухать – КПП – выходной.

Аванс-получка-аванс!

Круг замкнулся.

Правда и у сотрудников отдела охраны есть свои маленькие удовольствия. Не, я не про то, чтобы залить за шиворот, а после этого «давить на массу» в каптёрке. Это обыденность, но иногда они устраивают самые настоящие светопреставления.

Однажды под Новый 2009 год, когда народ во всём здании гудел по полной программе, я имел удовольствие наблюдать такую картину. Было около семи часов вечера, и мы с коллегой решили выйти покурить во внутренний дворик.

Значит, выходим мы из лифта, а навстречу нам бежит тот самый пухлый старшина в противогазе и «бронике»[6], приветливо размахивая табельным стволом. Завидя нас, он радостно объявил нам, что он – слон – и побежал обратно в спасательную темноту каптёрки, из которой отчетливо доносились запахи водки, немытых тел и вонючих носков. Целых пять минут мы ржали, даже забыли зачем выходили. Мда…может они вовсе и не бухают там, а нюхают клей или поганки какие жрут? На КПП, кстати, в тот момент никого не осталось: взрывай – не хочу!

А теперь он мне тут, понимаешь ли, «шапку сними» говорит! Извольте-с, товарищ слон!

 По утрам у лифтов собираются мелкие кучки опоздавших служащих, которые отличаются от всех остальных наличием верхней одежды и бегающим сомневающимся взглядом. По-видимому, торопиться они начинают только по приходу на работу. А до этого счастливого момента сборы идут воистину с черепашьей медлительностью.

Всё бы ничего, но я умудрился натолкнуться на начальника, который уже успел перекусить в буфете и теперь в совершенно благообразнейшем состоянии поднимался к себе в кабинет. Увидев меня, он сделал вид, что очень огорчился и пробормотал что-то совсем нецензурное из четырех или пяти предложений.

Пришлось подниматься по лестнице, чтобы не ехать с ним в одном лифте, а то в этом случае я бы прослушал полный курс лекций на тему: «О вреде хронических опозданий на работу для карьеры госслужащего». Да и вообще, лестничная физкультура очень полезна для здоровья, так как даёт лишнюю возможность размять стремительно хиреющий опорно-двигательный аппарат. Так сказать, даёт правильную нагрузку на чресла.

Между вторым и третьим этажом я встретил Александру Никитичну Быдлакову, хмурую бабёнку с мутными, поросячьими глазками, которую про себя я называю «тетя Шура».

Тётя Шура уже немолода и работает на государство почти всю свою бессознательную жизнь. Тётя Шура постоянно жалуется на крохотную должность и маленькую зарплату. Но не уходит, аргументируя это приблизительно таким манером:

- Мозгов у меня нету, тупая я, из деревни приехала! Куда же ещё меня возьмут, а?

Её должность расположена где-то на уровне плинтуса, а сама она мне при знакомстве радостно сообщила, что она – «яйцо второй категории». При этом работа у неё не пыльная: расставлять флажки на официальных встречах.

Зато её фигуре иная молодуха позавидует. Тётя Шура любит всего две вещи: пожилых богатых мужиков-спонсоров, которых она пренебрежительно называет «кошельками» и грубый животный секс с особями помоложе. И если с первой категорией ей почему-то везёт, то вот со второй страстью дела обстоят похуже.

- Привет, Александра Никитична, чего нового? – спросил я, перебросив куртку через плечо.

Никитична с грустью посмотрела в окно, за которым располагался наш внутренний дворик. За окошком трое молдаванских гастарарбайтеров перетаскивали с места на место мешки с цементом. В процессе транспортировки один из них уронил тяжелый мешок на землю, и сухой цементный концентрат рассыпался, подняв облачко белой пыли. К «гастерам» тут же подбежал элегантно одетый мужчина в чёрной шёлковой шляпе с полями, чёрной шелковой же жилетке, надетой поверх идеально выглаженной белой сорочки со старомодным, небрежно повязанным галстуком, из которого торчала брошь с крупным благородным камушком, размером с голубиное яичко. Ноги у «гламурного» были обуты в чёрные лакированные туфли с гетрами. Это наш местный прораб. Его крутая спортивная иномарка стоит тут же рядом, и народ, вышедший во двор покурить, охает и ахает, глядя на блестящий корпус навороченной итальянской «красавицы». Никто из нас не знает, как этого прораба зовут, ибо ни с кем из местных он не общается. Не его уровень. Сейчас этот колоритный товарищ театрализовано размахивает руками перед чернявыми юношами, видимо, обещая показать им, где кишенёвские раки зимуют.

В Александре Никитичне эта картина явно не вызывает энтузиазма, и она тяжко вздыхает:

- Привет, всё плохо! «Кошелек» аж два месяца не трахал! Только душ и спасает!

- Чего так? – спросил я, прекрасно зная, куда она клонит.

Тётя Шура кокетливо поправляет свои завитые, крашеные «под баклажан» волосы:

- Представляешь, он целыми днями лежит на диване, уже третий подбородок вырос. А «шевелится» у него только раз в месяц, и то не особо. Сам-то как? Не хочешь «бабушке» помочь?

- Да нет, ты ведь знаешь, мне молодые и красивые нравятся. Разве что  спьяну…

- Тогда пошли напьёмся! Моему «кошельку» нереального французского коньяку подогнали. Приходи в субботу, он в командировку укатит!

- Чем он у тебя занимается-то?

- Числится в «Голубом потоке».

- Газовик?

- Нет, генерал. Раз в месяц приезжает в головной офис за зарплатой. А всё остальное время жиры складирует. Непонятно только, кто ему больше нужен: баба или горничная-повариха?

- Повариха, наверное. Ну, я, пожалуй, пойду! - произнёс я, чудовищно мечтая о том, чтобы смыться.

- А ты всё же подумай насчёт субботы! - не отставала от меня тетя Шура. - Дочек я вместе с «кошельком» отправлю.

- У меня репетиция в субботу, не смогу я!

Как же я мог забыть, у неё дочки не намного моложе меня!

- Всё, побежал! – наконец буркнул я. – А то начальничек заругает!

Есть прекрасная народная мудрость: «Не люби жену брата и сотрудницу аппарата». В смысле не заводи шашней на службе. Соблюдать этот принцип легко, так как девушки у нас работают, как на подбор: маленькие, страшненькие и с килограммом наследственных понтов.

 

 

     Отделавшись от назойливой тёти Шуры, я, наконец, добрался до своего кабинета, или, как я его ласково называю - «логова бюрократа». В кабинете нас сидит двое и изредка забредающие сюда праздношатающиеся сразу же понимают, что, вопреки стандартным ожиданиям, здесь обитают люди креативные и по-своему даже творческие. Ничего удивительного, так как мы - специалисты-международники.

Первое, за что цепляется взгляд – это большой, формата А3 советский плакат, на котором спившийся пролетарский дед держит в руках огромную кружку свежего разливного пива, радостно скалясь от счастья небритым щербатым ртом. Надпись внизу плаката гласит: «Пиво с утра не только вредно, но и полезно». Слева от дида, рядом с Благодарностью за безупречную службу на благо Отчизны, висит фотография Николая Второго, последнего русского императора и последнего легитимного правителя Российской державы. Эх, только конституционная монархия может спасти Россию!

К холодильнику приколота весёленькая чёрно-белая картинка, изображающая карикатурного боевого генерала, намалевавшего на мольберте блестящий кирзовый сапог. Это – более чем прозрачный намёк на кошмарное засилье «вояк» на гражданской службе.

Напротив входной двери злобно скалится непальская ритуальная маска, чья основная функция – изгонять злых духов из помещения. Не знаю как насчёт незримых демонических сущностей, а вот сотрудницы группы делопроизводства по этой причине долго у нас не засиживаются. Принесут бумажульку, увидят идола, побледнеют, и тут же вон из кабинета, мелко при этом крестясь. Какое суеверное у нас делопроизводство, однако! Надо бы за столько лет уже привыкнуть к ужастикам, как-никак, эти дамы начинали свою карьеру ещё в Верховном Совете СССР!

Напротив нашей комнаты расположен кабинет нашего начальника - Сидора Поликарповича Копыри. Он - убеждённый сталинист, и, что характерно, сталинист с троцкистским уклоном, втайне мечтающий о всемирной пролетарской революции. Когда он видит изображение Николая Второго, то от ярости его начинает трясти мелкой дрожью.

Самый крупный скандал разгорелся, когда я впервые повесил фотографию Императора на стенку, обливаясь слезами гражданского умиления. Начальник в этот момент входил в кабинет, но тут его глаза нашарили на стенке царский портрет, и он ошарашено замер на месте, как вкопанный:

- Ребята! – наконец произнёс он после короткой паузы. - Тут у вас не рабочий кабинет, а право, какая-то комната ужасов! Я молчал, когда вы этого зубастого туземного божка на стенку повесили. Он же страшный, как чёрт знает что! Но вам этого мало! Вы решили, что для полного счастья вам здесь не хватает образины «Николашки Кровавого»!

- А Ваш любимый товарищ Сталин, не кровавый что-ли? – спросил я, не побоявшись попрать святое.

Копыря резко повернулся ко мне и уже открыл было рот, чтобы осадить своего подчинённого ведром словесных помоев, но тут он заметил старую газетную вырезку, приклеенную к несгораемому шкафу, с мужественным профилем барона Врангеля, стоящего на борту российского флагмана во время трагического «Исхода». Вот теперь лицо начальника приобрело угрожающе-свекольный оттенок:

- Только не надо устраивать разнузданные либеральные спекуляции! – заорал он своим трубопрокатным, въедливым голосом. – Охуеть! Вы ещё и «Чёрного барона» на шкаф присобачили! Это уже слишком! Монархисты, сраные!

Сидор Поликарпович сощурился и погрозил нам пальцем.

- Погодите! Вы у меня, блядь, дождётесь! Уволю я вас за ваши сучьи пристрастия!

- Это на каком-таком основании? – спокойно отреагировал я. - Регламентом это не запрещено!

- Что значит «на каком»? – возмущённо спросил Копыря. - Так это же, это же…без пяти минут экстремизм!

- А Вы сперва докажите! Николай Второй – вообще мученик за веру. Может быть, Вы нас за религиозные убеждения притесняете? А?

Начальник явно не ожидал этого нечаянного хука слева.

- Я? За религиозные убеждения? Нет, конечно! Я – атеист, но…

- Свобода совести гарантирована Конституцией Российской Федерации, - напомнил начальнику мой коллега, решивший внести посильный вклад в нашу жаркую полемику.

- Ладно! – сдался Копыря. – Если вам так нравится смотреть на этого малахольного, который, узнав, что немцы прорвали фронт, спокойно пошёл стрелять ворон…

- Допустим, - немедленно парировал я. – А вот Сталин предпочитал охоте на пернатых массовые человеческие расстрелы. И когда Великая Отечественная началась, он тоже, кажется, где-то затерялся. Даже обращение к советским гражданам не смог сделать. Молотова заставил отдуваться.

- Шут с вами! – наконец смирился начальник. - Любуйтесь на вашего Николашку и дальше. А барона Врангеля снимите! Предателям в государственном учреждении не место!

Компромиссный вариант был найден, но начальнику очень не хотелось выходить из кабинета оплёванным. Он привык к тому, что последнее слово всегда оставалось за ним.

- Знаете, когда я в детстве отдыхал в детском летнем лагере «Орлёнок», - немного погодя продолжил он. - Мне полюбилась одна очень хорошая песня, которую мы пели по вечерам у большого пионерского костра. Хотите спою? Вам должно понравится!

Мы ничего не ответили, и начальник принял наше молчание за руководство к действию. Он прокашлялся, встал в драматическую позу, раздул свой окладистый живот и начал протяжно выть. Слуха у него и в помине не было, зато с интонацией был полный порядок:

Белая армия, чёрный Барон
Снова готовят нам царский трон,
Но от тайги до британских морей
Красная Армия всех сильней.

С отрядом флотских
Товарищ Троцкий
Нас поведет на смертный бой!
Красная Армия, марш вперёд!
Реввоенсовет нас в бой зовёт.
Ведь от тайги до британских морей
Красная Армия всех сильней!

Мы раздуваем пожар мировой,
Церкви и тюрьмы сравняем с землёй.
Ведь от тайги до британских морей
Красная Армия всех сильней! [7]

 

Последний куплет начальник пропел с особенной кровожадностью.

- Какая гадкая песня! – хором сказали мы, когда он закончил свои «хоралы».

- Ничего Вы, либерасты, не понимаете! И вообще, чего я с поклонниками Романовых-то разговариваю?! Двадцать первый век! Бред сивой кобылы, в самом деле!

И начальник ушёл, обиженный и непонятый, с грохотом хлопнув казённой дверью.

В отличие от него, я закрыл дверь с уважением и нежностью, стараясь не привлекать к себе лишнее внимание, как и подобает человеку, опоздавшему к девятичасовому шапочному разбору.

- Чего-то ты стал часто опаздывать, старик, - прорезался голос из-за шкафа.

Моего коллегу зовут Павлентий Глебович Скориков. Да, вы не ослышались. Не Павел, а именно Павлентий: его уважаемая маман обладала изощрённым чувством юмора. Во время революций 1990-х годов Глебыч вёл за собой многочисленные демонстрации, размахивая трехцветным имперским стягом. Он первым бросился с кувалдой на памятник «Железному Феликсу» и зачитывал с опустевшего постамента смелые политические воззвания, от которых граждане с неустойчивой психикой плакали и падали на колени. Глебыч - бывший депутат Государственной Думы первых двух, в то время ещё демократических созывов, когда в русский парламент по неопытности набирали случайных людей. В третий созыв он не попал по многим причинам, в том числе, из-за несогласия с генеральной линией партии и врождённой любви к халяве.

 В силу наличия аналитического ума и отсутствия нажитых капиталов Глебыч прочно осел на государственной службе. Вначале он думал, что просто перебивается между работами, а потом, как-то совсем незаметно для себя  состарился и остался. Глебыч не сильно плохой мужик, а в целом падла, конечно. Вот и сейчас он неободрительно кивает своей огромной седоватой головой и кривит пухлую губу.

 - Так это, Глебыч, - ответил я, швырнув барсетку на стол. - Ты ведь с работы всегда раньше времени уходишь. Должен же кто-то в твоё отсутствие кабинет сторожить. У нас как у шахтёров – забой осуществляется вахтовым методом. У тебя утренняя вахта, у меня - вечерняя!

- Всё же никто не отменял приход на работу к девяти ноль-ноль, старик! – уныло зарядил Глебыч. - Начальник так сильно понервничал, что даже совещание собрал, орал на всех матом за раздолбайство и особо сильно возмущался по поводу участившихся случаев грубого нарушения трудовой дисциплины. Просто неистовствовал Копыря наш, можно сказать бился в падучей. Короче, досталось всем, а всё ведь из-за тебя!

«Вечно Глебыч лезет со своими назойливыми нравоучениями. Забыл, поди, что его мандаты уже давно закончились. И вряд ли когда-нибудь начнутся!», - подумал я, открывая электронную почту.

- Ничего страшного! Это хорошо, когда он кричит – значит, выпускает пар. Гораздо хуже, когда он своё говно в себе держит. Тогда жди беды. А так покричит-покричит, потом водочки выпьет и успокоится.

- Ага, держи жопу шире! – продолжал кипятиться Глебыч. - Ему сегодня к «Самому» на доклад идти, знаю я его, до вечера не станет к сейфу прикладываться. Будет на нас отрываться!

- Да и хрен с ним, чай к стенке не поставит, как его любимый «товарищ во френче»!

Глебыч повернулся к компьютеру и стал допечатывать какой-то документ. Ну, вот и поговорили!

Вообще-то наш кабинет рассчитан на трёх сотрудников, но третье кресло было традиционно вакантным. Женщины, которые приходили на это место, внезапно беременели и уходили в декрет. Только вот ума не приложу: от кого? Они все были незамужние и безмужние. Неужели ветром надуло? Скорее всего, это происходило благодаря стараниям Глебыча, выступавшего в роли аиста детородного. Видимо, со времён депутатства у него осталась привычка «шпилить» по вечерам помощниц. Так они, собственно говоря, только для этого и нужны! Нет, вру! Ещё они могут кофейку намешать!

 

 

Мужики в этом кресле тоже не засиживались, основная причина - воинствующий, бескомпромиссный алкоголизм. Вы спросите: как провести грань  между  типичным  пациентом  нарколога и регулярно выпивающим? Да, легко! Мы это делаем, зная, как минимум нескольких «алконафтов», трудившихся в нашем «логове». Причём все они были не какой-нибудь дешёвой шантрапой, смущающей москвичей громким распитием денатурата в различных общественных местах, включая парки, дворики и лестничные площадки. Это были алкоголики-творцы, алкоголики-профессионалы, алкоголики-интеллигенты, легко и непринужденно совмещающие тяжелый интеллектуальный труд с лошадиной дозой крепких напитков. Для них это был ежедневный заряд бодрости. Завтрак, обед и полдник одновременно.

Ничего не поделаешь! Это неизбежные издержки профессии работников, подвизавшихся на дипломатической ниве. Мне как-то рассказали одну забавнейшую басню про господина, который начинал свою дипломатическую карьеру ещё при пресловутом «монобровном генсеке», пересидел в Штатах бардак 1990-х, и смог дослужиться до должности старшего советника. Работал он, кажется, в одном из территориальных департаментов министерства иностранных дел. Этот мужик отличался весьма оригинальным стилем работы: он не вставал со стула всю 9-часовую смену. Не выходил обедать, курить, не отлучался даже в туалет. И при этом к концу рабочего дня он каждый Божий день был в полное сало. Вот представьте себе: сидит человек, не встаёт, не пьёт горьких ершей, и тут на тебе! Даже лыка не вяжет. Загадка, не правда ли? Тут и Шерлок Холмс призадумался бы. Разгадка «синдрома внезапного опьянения» нашлась совершенно случайно, когда сей товарищ был внезапно вызван к руководству. Оказалось, что у него под столом стояла литровая бутылка водки, из которой торчала длинная соломинка. Тут все сложили два и два и вспомнили, что означенный товарищ был чрезвычайно рассеян и постоянно ронял под стол различные канцелярские принадлежности. Ну, так раз двадцать на дню. Так вот, в процессе поднятия офисной утвари он прикладывался к соломинке и всасывал в себя грамм по пятьдесят. Что характерно, не закусывая. К концу дня пол-литровый жбан выпивался полностью. О как!

Увольнять его сразу не стали, иначе тогда пришлось бы распрощаться, как минимум, с половиной всего личного состава, которые делали то же самое, но только открыто и не под столом. Наоборот, его похвалили за чуткость и даже выдали какую-то грамоту, перед тем как через полгода скоропостижно выпихнуть на пенсию. Его начальство всё-таки решило, что бухать таким образом – это даже хуже, чем пользовать резиновую женщину (или резинового мужчину, это кому как нравится) или курить не в затяг.

Неестественно это как то!

Но вернёмся к нашим пьяным «баранам».

Первый алкоголик, которого посадили в нашу «камеру», слыл крупным специалистом по Африке. К сожалению, он не запомнился почти ничем, кроме того, что этот субъект не знал, с какой стороны подойти к компьютеру, всё время требовал персональную машинистку и частенько пропадал в посольстве Мали, в котором, как позже выяснилось, его толком никто не знал.

А вот со вторым «аликом» мы жили душу в душу. Его имя было Семён Маркович Любачевский, но всё подразделение ласково называло его «Любашей». Когда Любаша не пил, он всегда курил. Когда Любаша не пил и не курил, он спал. А спал он мало. Дело в том, что ложился алкоголик рано: часов в девять-десять вечера и очень не любил это делать в трезвом состоянии. Просыпался Семён Маркович с петухами, как правило, в четыре часа утра, долго отмокал в ванне, завтракал овсяной кашкой и ехал на работу.

Приходил Семён Маркович ровно к семи и два часа просто сидел, тупо уставившись в окно. Из-за этого создавалось впечатление, что он очень пунктуален, но это было не так. С девяти до двенадцати у Семёна Марковича кипела работа, он запарывал кучу бланков, быстро бегал по ответственным кабинетам, беззлобно ругался с делопроизводством и дымил как паровоз на улице и в нужниках.

- Внимание, внимание! Прослушайте важное объявление! Табакокурение строжайше запрещено во всех помещениях здания. Факты курения в неустановленных местах расследуются и всячески пресекаются! – монотонно твердит нам надоедливый бубнилка, который каждый Божий день заползает в радиорубку местной администрации и, наверное, мнит себя диктором покруче Левитана (надо сказать, за полгода он в этом деле слегка поднаторел и теперь уже почти не заикается). – Специальное место для курения оборудовано во внутреннем дворе.

Простите, а если на улице минус тридцать градусов по Цельсию? Таким Макаром, можно и скротум себе отморозить! Большому и маленькому начальству абсолютно параллельно, ибо те из них, кто курят, делают это у себя в кабинете, а туда пожарникам и прочим, ответственным за это дело товарищам, вход заказан. Поэтому они отыгрываются на людишках помельче, и с удвоенным рвением прочёсывают укромные закутки, лестничные площадки и служебные параши. В натуре, чувствуешь себя прыщавым подростком, когда во время приёма никотиновых ингаляций в сортир врывается молодой бравый пожарник, который младше тебя, как минимум, лет на десять и срывающимся от осознания собственной важности тенорком начинает выспрашивать у тебя имя, фамилию и должность. Как будто ты учишься в седьмом классе, а он молодой директор школы, который застукал тебя за курением на переменке. К тому же от этого сержанта от самого за версту табачищем пасет.

У Семёна Марковича с такими «орлами с куриной жопой» разговор был короткий:

- Так-так! Курим? Строго карается! – пафосно пищал сотрудник пожарной службы.

- Инннах, сопляк! – обыкновенно отвечал Любаша, не на секунду не прерывая своего противоправного занятия. - В твои годы я по горячим точкам с «калашом» бегал, пока ты ещё у папки в «кожаной сумке» головастиком плавал! Где хочу там и курю!

- Вы как с сотрудником пожарной охраны разговариваете? – обиженно блеял пожарный и показательно брал в руки блокнот. - Я на Вас рапорт составлю! И начальству Вашему пожалуюсь! Как Ваша фамилия?

- Сынок! – продолжал укуриваться наглец Любаша. - Ты в каких чинах-то будешь? Забыл, что ли, как к майору запаса обращаться? Сейчас позвоню твоему начальнику, который, кстати, тоже курит, и тебе твою пожарную каску вместе с ведром и квадратной лопатой засунут в то самое место, куда даже свет Божий не проникает! А фамилия моя, скажем, Пошёлвжопов. Так и запиши!

- Издеваетесь, да? – чуть не плакал юный инспектор. - Сейчас пойдём в отдел! Будем протокол об административном нарушении составлять!

- А ты попробуй силой затащи боевого офицера! – хамовато дерзил Любачевский. - Вылетишь со службы как пробка из бутылки, сынок!

С минуту сержант угрюмо оценивал свои шансы на победу (а Семён Маркович всё это время продолжал спокойно курить), затем смачно плевал на кафельный пол и позорно ретировался.

А пугался пожарник зря, ибо Любаша никогда в армии не служил и ни с каким автоматом Калашникова он, упаси Господи, по горячим или тлеющим точкам не бегал. Более того, Любаша, будучи слабовидящим и плоскостопным, уклонился от службы с лёгкостью и непринуждённостью инвалида. Зато пугать сержантов в курилках Семён Маркович был крупнейший мастер. Ему не бюрократом, а актёром в театр надо было устроиться. Такой талантище прозябает в безвестности!

Ну, так вот: вся работа у Любаши спорилась ровно до обеда. А потом начиналось одна и та же «песня». Семён Маркович откладывал все дела, которыми он до этого занимался, и с тоской начинал смотреть в окно. Затем он произносил сакраментальную фразу:

- Мужики, я чувствую, что есть какое-то чувство недосказанности, пойду-ка я отобедаю!

Потом он неспешно одевался и выходил в город. Мы, конечно же, прекрасно знали, чем все эти «обеды» заканчивались. С обеда Семён Маркович приходил уже с масляным прищуром и иссиня-пунцовой физиономией. Чем он там обычно «обедал» доподлинно никто не знал, но сплетники трепали, что Любаша мешал пиво с водкой в пропорции один к одному и «шлифовал» получившийся коктейль стаканом креплёного вина.

Обычно он нализывался в «шашлычке» у Никитских ворот, где торговали водкой в розлив. После столь обильных возлияний работать, понятное дело, было абсолютно нереально. Любаша это очень хорошо понимал и после обеда первым делом брёл к начальству с повинной.

Обыкновенно это происходило так.

Похожий на страдающего нарушением координации пьяного, пожилого пингвина, Любаша старался сфокусировать мутный красный глаз на расплывающемся начальственном силуэте и красноречиво молчал. У начальника, по обыкновению, начинала вздуваться шейная вена, и багровело лицо, что усугубляло его поразительное сходство с нехорошим Синьором Помидором из Чипполино. В такие моменты казалось, что его вот-вот хватит апоплексический удар. Не дождётесь!

Всё дело в том, что начальник часто лечил водкой расшатанные за годы службы нервы, правда, к его чести можно сказать, что делал он это всегда при закрытом кабинете, по вечерам, в одиночку и втихомолку. Но поганые нервы упрямо не хотели лечиться, а напротив, становились всё расшатанней и гаже. И это несмотря на строгий запрет врачей лечиться таким вот нехитрым методом. Каждый год кремлёвские медработники с завидным упрямством прописывали ему тонны различных лекарств, но умудрённый опытом начальник признавал только одно консервативное и проверенное временем лечение – спиртотерапию.

Он был большой оригинал и обычную водку кушать отказывался. А прежде всех крепких напитков он ценил сливовицу и боровичку, исключительно словацкого производства. Быть может, столь нечасто встречающееся увлечение следовало из того, что начальник начинал свою международную карьеру именно в Братиславе. Знающие люди шептались, что занимался он там тем, что катал в багажнике своего авто особо несговорчивых словацких диссидентов, вывозил их в лесок, и там традиционными и нетрадиционными методами пробуждал в них горячую любовь к Стране Советов. Видимо, с тех времен к нему намертво прилипло прозвище «Багажник».

Багажник совершенно не терпел, когда его сотрудники нажирались в рабочее время. Когда он отчитывал Любашу за эту провинность, вместо плавной человеческой речи он издавал на истошные, рыкающие звуки, похожие собачий лай:

- Любачевский! Бляхамуха, Вы опять злоупотребили спиртным в рабочее время!

- Так это…яж…не просто так, - неразборчиво бормотал Любаша. – Это мы с партнёрами…за…российско-китайскую дружбу…на брудершафт…выпили по чуть-чуть…святое…

Для пущей убедительности Любаша цедил слезу, бил себя копытом в грудь и даже делал попытку разорвать на себе рубаху. Но Багажника такими примитивными фокусами было не пронять:

- Тебе кто, мерзавец, эти переговоры санкционировал? А? Не ври начальнику! Ты просто алкаш! Как ты будешь работать в таком состоянии? У нас через час совещание у начальника Управления. Ты что же отдел, сука, позоришь? Я тебе спрашиваю: ты каким местом думал, когда водку жрал?

Семёну Марковичу ответить на это было нечего. Да он и не пытался. Он просто молчал и качался как лист на ветру, с виноватым видом поправляя засаленный галстук, при этом затравленно сдерживая прорывающуюся икоту. Далее наступала минута молчания, когда начальник гневно буравил провинившееся «тело» смертельными «лучами» из глаз. Наконец, Любаша выдавливал из себя:

- Да я…

- Да что ты? Долой с глаз моих, козлина!

И Семён Маркович скорбно удалялся с видом человека, которого злой сатрап несправедливо унизил и оскорбил (ибо начальник - красно-коричневый, рабоче-крестьянский лапоть). Но самое смешное, что оба: и начальник, и подчинённый знали, что на следующий день всё повторится сначала.