Вопросы, помогающие понимать себя и развивать позицию на тему «Уважение и толерантность»

Что такое «толерантность»?

Какие мои пределы толерантности?

Мог бы я работать с клиентом-киллером, и почему?

Что я не согласен вытерпеть в поведении людей ни при каких обстоятельствах?

Что выводит меня из терпения?

Быть терпимым - хорошо это или плохо?

Если я вспомню ситуацию из повседневной жизни, где я теряю терпение, то как я пониманию: что стоит терпеть и изменять в себе, а за что стоит бороться?

Как я распознаю границы между моей блажью и тер­пимостью, между терпимостью и беспринципностью?

 

Терпимый человек - умеющий без вражды, терпели­во относится к чужому мнению, взглядам, поведению.

Толерантность - терпимость к чужому мнению, ве­рованиям, поведению.

Принцип - внутреннее убеждение человека, опре­деляющее его отношение к действительности, нормы поведения и деятельности.

 

Пример из практики

Клиент: Если мой муж хочет по субботам играть в футбол, то он меня разлюбил.

Терапевт: Я не совсем поняла. Можешь пояснить, как ты сделала такой вывод?

Клиент: Это же ясно. Я в субботу хотела бы вместе с ним проводить время дома: убираться, смотреть кино, гулять... И несколько месяцев так и было. Мне было так хорошо. Я думала, и ему тоже это нрави­лось. И тут в прошлую субботу он договорился играть в футбол, да еще сказал, что будет теперь по всем субботам уходить.

Терапевт: Я слышу в твоих словах обиду, да?

Клиент: {плачет) Да, мне обидно. Он даже со мной не поговорил об этом.

Терапевт: Я вижу, что ты расстоена. Это было для тебя важно - проводить субботы вместе с мужем. А ты поговорила с ним об этом?

Клиент: Нет.

Терапевт: Что тебя остановило?

Клиент: Ну... я подумала, что он меня разлюбил, расстроилась. Если он разлюбил, то и разговаривать нечего.

Терапевт: Это единственное возможное объяснение его желанию играть в футбол?

Клиент: Может он скучает по спорту, он ведь быв­ший спортсмен? Или по друзьям?

Терапвт: Может быть. Может быть, он любит и тебя, и футбол, и своих друзей?

Клиент: Скорее всего. Но нам надо поговорить с ним, мне не хватает этих суббот и того, как мы проводи­ли время только вдвоем.

Терапевт: Кто организует этот разговор?

Клиент: (смеется) Я. Теперь понятно хоть, что ему сказать.

 

Курт Воннегут «Бойня номер пять, или Крестовый поход детей»:

«...Когда я был помоложе и работал над своей пресло­вутой дрезденской книгой, я запросил старого своего од­нополчанина Бернарда В. О'Хэйра, можно ли приехать к нему...Я познакомился с его милейшей женой, Мэри... Мэри О'Хэй - медицинская сестра, чудесное занятие для женщины... Когда дети ушли, я почувствовал: то ли я не нравлюсь Мэри, то ли ей что-то в этом вечере не нравится. Она держалась вежливо, но холодно. - Славный у вас дом, уютный, - сказал я, и это была правда.

Я вам отвела место, где вы сможете поговорить, там вам никто не помешает, - сказала она.

- Отлично, - сказал я и представил себе два глубоких кожаных кресла у камина в кабинете с деревянными панелями, где два старых солдата смогут выпить и поговорить. Но она привела нас на кухню. Она поста­вила два жестких деревянных стула у кохонного сто­ла с белой фаянсовой крышкой. Свет двухсотсвечовой лампы над головой, отражаясь в этой крышке, дико резал глаза. Мэри приготовила нам операционную. Она поставила на стол один-единственный стакан для меня. Она объяснила, что ее муж после войны не переносит спиртных напитков.

Мы сели за стол. О'Хэйр был смущен, но объяснять мне, в чем дело, он не стал. Я не мог себе представить, чем я мог так рассердить Мэри. Я был человек семей­ный. Женат был только раз. И алкоголиком не был. И ничего плохого ее мужу во время войны не сделал.

Она налила себе кока-колы и с грохотом высыпала лед из морозилки над раковиной из нержавеющей ста­ли. Потом она ушла в другую половину дома. Но и там она не сидела спокойно. Она металась по всему дому, хлопала дверьми, даже двигала мебель, чтобы на чем-то сорвать злость.

Я спросил О'Хэйра, что я такого сделал или сказал, чем я ее обидел.

- Ничего, ничего, - сказал он. - Не беспокойся. Ты тут ни при чем.

Это было очень мило с его стороны. Но он врал. Я тут был очень при чем.

Мы попытались не обращать внимания на Мэри и вспомнить войну. Я отпил немножко из бутылки, которую принес. И мы посмеивались, улыбались, как буд­то нам что-то припомнилось, но ни он, ни я ничего стоящего вспомнить не могли. О'Хэйр вдруг вспомнил одного малого, который напал на винный склад в Дрез­дене до бомбежки и нам пришлось отвозить его домой на тачке. Из этого книжку не сделаешь. Я вспомнил двух русских солдат. Они везли полную телегу будиль­ников. Они были веселы и довольны. Они курили огром­ные самокурки, свернутые из газеты.

Вот примерно все, что мы вспомнили, а Мэри все еще шумела. Потом она пришла на кухню налить себе кока-колы. Она выхватила еще одну морозилку из хо­лодильника и грохнула лед в раковину, хотя льда было предостаточно.

Потом повернулась ко мне, чтобы я видел, как она сердится и что сердится на меня. Очевидно, она все время разговаривала сама с собой, и фраза, кото­рую она сказала, прозвучала как отрывок длинного разговора.

- Да вы же были тогда совсем детьми! - сказала она.

- Что? - переспросил я.

- Вы были на войне просто детьми, как наши ребята наверху.

Я кивнул головой - ее правда. Мы были на войне де­вами неразумными, едва расставшимися с детством.

Но вы же так не напишите, верно? - сказала она. Это был не вопрос - это было обвинение.

- Я... я сам не знаю, - сказал я.

- Зато я знаю, - сказала она. - Вы притворитесь, что вы были вовсе не детьми, а настоящими мужчинами, и вас в кино будут играть всякие Фрэнки Синатры и Джоны  Уэйны или еще какие-нибудь знаменитости, скверные старики, которые обожают войну. И во­йна будет показана красиво, и пойдут войны одна за другой. И драться будут дети, вон как те наши дети наверху.

И тут я все понял. Вот отчего она так рассерди­лась. Она не хотела, чтобы на войне убивали ее детей, чьих угодно детей. И она думала, что книжки и кино тоже подстрекают к войнам.

И тут я поднял правую руку и дал ей торжествен­ное обещание.

- Мэри, - сказал я, - боюсь, что эту свою книгу я никог­да не кончу. Я уже написал тысяч пять страниц и все выбросил. Но если я когда-нибудь эту книгу кончу, то даю вам честное слово, что никакой роли для Фрэнка Синатры, ни для Джона Уэйна в ней не будет. И знае­те что, - добавил я,- я назову книгу «Крестовый поход детей».

После этого она стала моим другом...».