В Невинке и Ростове я не могла ни о чем говорить из-за стеснения, поскольку, по сути, сама

собой не являлась. Мне нужен был Отец! И я его себе организовала. Только не смейтесь, - этим Папой я назначила ни кого-то, а Дюка де Ришелье! Именно его я «загружала» своими откровениями, тасуясь у памятника на Приморском. А что? - Он внимательно слушал, и, явно меня понимал.

 Глава четвертая

 «Дым, Игрушка, Моя девушка знает»

 -Это названия песен Джани Маранди, которые вместе с обожаемым мною Адриано Челентано и Эллой Фиджеральд, создавали атмосферу, в которой мне хотелось жить (в отличии от атмосферы, создаваемой свекровью, где мне было отведено место «в левом нижнем углу», в том смысле, что именно там мое место). Меня, двадцатилетнюю дуреху,

смотревшую широко открытыми глазами на мир, который любила – веселый, яркий мир жизни, пожилая аристократка низводила ниже плинтуса. «Знай, Виктория, такие как твой дед, сделали революцию, Разве это люди?!» Деда, отца моей матери, я любила и не могла

позволить унижать никому, даже матери мужа, в доме которой я жила. В словесную баталию я бросалась со всей силой молодости. Удивляюсь теперь: ну ладно девчонка - глупая, но к чему были нужны такие стычки умудренной сединами женщине?! Кто-то должен был промолчать, но это была не я и не она. Молчал Славик. Разумно отстранялся, не принимал ни чью сторону, чем здорово обижал свою маму. Ее слишком многое обижало. Она не терпела, когда я, приготавливая обед, не отрывалась от захватившей меня книги. Уклад дома, созданный ею, она требовала выполнять неукоснительно! В гости ни к Славе, ни ко мне никто не должен был приходить – закон и обсуждению не подлежит. К ней самой, впрочем, тоже никто никогда не приходил. Гостей Славина мулечка не жаловала никаких. Даже собственная дочь, жившая с семьей (мужем и двумя сыновьями в Аркадии) посещала ее крайне редко, возможно стараясь своими визитами не нарушать устои ее «государства».

 Хорошо еще, что вкусы относительно музыки не особо разнились. Правда, с приходом в наш дом пластинок Валерия Ободзинского, подаренных мне кем-то из моей одесской родни, Тамара Васильевна ввела эмбарго.

 Музыка, льющаяся из музыкального центра - гордости нашей комнаты, бархатные шторы с кистями, обои (все то, чего я не видела в Невинке) - все походило на декорации, и я играла в тему по мере сил и возможностей. Иногда, изображаемый образ, срастался со мной. Так я ждала Славу из поездок: под руководством свекрови, готовила торт всю ночь, чтобы

Утром встретить его на пороге, заслышав шелест его болоньевого плаща.

 Всвязи с ночным кулинарным бдением, вспоминается забавный эпизод;

(и в этом, опять, таки, Одесса как она есть!) Плита стояла в общем с соседями коридоре. В состав крема входила вареная сгущенка. Варилась она, понятное дело, на плите. Я, чтобы не заснуть, читала в комнате, там, где светлее и уютнее. Но, то ли «чтиво» попалось скучное, то ли, я просто устала, - наступил крепкий и здоровый сон, нарушенный в три часа ночи звуком залпа.

Я выскочила к коридор – картина Репина маслом! - Наш сосед, Федор Царев, распластавшись царственным брюхом прямо на полу коридора, ловко, по-пластунски ползет к выходу и орет, что есть мочи:

 «Атас, немцы Одессу взяли!»

На потолке, как раз над моей кухонной плитой, красовалось коричневое пятно от взорвавшейся банки сгущенного молока. Вода, пока я спала, вся выкипела, что и послужило причиной «залпа». Успокоить соседа не представлялось возможным. До этого случая, я не подозревала, что он шизик. На помощь пришла Тамара Васильевна, успевшая оценить ситуацию и вовремя появиться со стопариком водки.

 «Фронтовые сто грамм, Федя!» - сказала она единственно верную в этой ситуации фразу, сразу успокоившую страдальца. Коржи торта были смазаны ее фирменным сметанным кремом, причем, собственноручно! Я была ей очень благодарна за участие, похоже, она

Тоже была довольна. Приехавший утром Слава был приятно удивлен нашей с ней идиллией. Она даже соизволила пить с нами утренний чай, что бывало не часто. Но тогда я не понимала, каким, по сути, бесконечно одиноким человеком была эта пожилая, надменная женщина. «Молодая метла», то есть я, в большинстве случаев, мела по-своему,

Не желая никаких советов и помощи. Весь, предлагаемый образ жизни, считая не естественным, забыв, что «в чужой монастырь со своим укладом не ходят».

 А естественно я себя чувствовала, пожалуй, только, выбравшись на волю – в город. По Одессе я могла бродить без устали! Тещин мост, Ласточкина и, конечно, Дерибасовская стоили того! Район, где мы жили, носит название Пересыпь. Тамара Васильевна, критически относившаяся к «вашим советским» писателям, замечала:

 «Этот холоп (о Горьком) называл Пересыпь «Канава», хам, что с него взять!»

 Маленького роста, изящная, с огромными и от того темными глазами, с открытым высоким лбом она, передернув худенькими плечиками, высокомерно рассуждала, о многом, чем вводила меня в стопор, а затем в желание перечить. Как-то разговор зашел за Пушкина:

 «И Пушкин ваш хам, да еще какой(!) - пользоваться гостеприимством приличного человека, обедами, экипажем, женой, наконец, и писал на него же эпиграммы - фу!».

Зато прибывая в хорошем расположении духа, что случалось не часто, моя свекровь «снисходила» и посвящала меня в свою родословную. Очень жаль, что тогда в одно ухо влетало, в другое вылетало. Помню, фотографии богато одетых людей дворянского сословия с маленькой девочкой в кружевах.

 «Это я с родителями, они владели гостиницей (какой – она говорила, но я не запомню.) Как-то в разговоре со мной, сочувствуя мне, бобула Вовэ сказала о Тамаре Васильевне – «шляхта», подведя тем итог. Кроме моего мужа, Славика, младшего, рожденного уже после 40 лет, у Тамары Васильевны Анцыбар был старший сын Евгений (моряк, живший не в Одессе, а где-то на Севере) и дочь, Ада, веселая, фигуристая, без излишней манерности. Ада с мужем Анатолием жили в Аркадии и имели двух сыновей, Юру, лет на пять меня младше и Мстислава, старше моего Владика года на три. Помню, как Ада пришла к нам в гости с Мстиславчиком, кудрявым толстеньким бесенком трех с половиной лет от роду. Малый, войдя, тотчас же начал шкодить: оторвал что-то от шторы, сдернул кружевную салфетку и, в довершении всего этого безобразия, разжевал и выплюнул на пол, возле кроватки Владика, шоколадку. Надо было видеть Владика! Но надо было видеть и Тамару Васильевну! Выражение их лиц совершенно одинаковое – высокомерно-брезгливое; они разом сказали: «Фе!».

 Как ни странно, именно с этого инцидента, свекровь стала внимательно вглядываться в худенького, бледного малыша, Влада, улыбаясь каким-то своим мыслям. Однажды она даже озвучила:

 «Это Мой внук, я имею в виду, единственный из детей и внуков, достойный дворянского звания. Я буду за него молиться Божьей Матери. Только он! Вы все – быдло!»